Золочёные горы

Дорогой полковник Боулз,

Относительно домов работников карьера мое внимание привлек вопрос отсутствия водопровода в Каменоломнях. Им также недостает электричества. Бедные рабочие замерзают в своих жилищах как кролики. При научном подходе к вопросам гигиены мы сможем бороться с заболеваниями. Прошу вас принять все меры для улучшения этих невыносимых условий до наступления зимы.

Искренне вашаграфиня Ингеборга Лафолетт де Шасси Паджетт,социологический отдел компании «Паджетт»

– Новая философия компании, – пояснила она, – создавать социологические отделы во всех городах, где у нас имеются деловые интересы. Благодаря науке мы сможем улучшить жизнь семнадцати тысяч рабочих по всему Западу. Ты об этом знала?

Я ничего не знала.

– У компании «Паджетт» сорок предприятий, а не только здесь, в Мунстоуне. Уголь, медь, мрамор в пяти разных штатах. Мы должны создавать не только прибыль, но и здоровое общество. Тебе знакомо понятие le Département Sociologique[44]?

– Non, мадам.

– Скоро эта идея станет очень известной. Это образец нового мышления для Запада. Для Америки. Ты проезжала городок Руби? Видела красивые дома? Общественный клуб? Все благодаря нашей работе. Ради блага людей. Здесь мы тоже внедрим все эти улучшения. Мы построим здесь детские сады, больницу, библиотеку. Comprenez?[45]

Я кивнула, плененная ее элегантностью и ароматом. Она говорила о компании так, как в церкви говорят про Господа. Мама тоже так говорила о компании, но из страха Божьего гнева. Идеи же мадам по управлению компанией были проникнуты состраданием. И я была готова поверить и войти в число ее паствы, поклоняясь социологии.

– Если мы будем действовать по-доброму, – сказала она, – все эти агитаторы, эти ужасные мятежники уберутся прочь. Никто их не станет слушать. Мы будем все вместе, tous ensemble, чтобы сделать наш городок и штат Колорадо лучше, ради будущего. Ради прибылей. Понимаешь?

Она предложила мне конфетки из лавандовой коробочки. У них был вкус фиалок. Воздух вокруг нее благоухал розовой водой, и ее парфюм действовал как анестезия. Я перестала наблюдать за происходящим с остротой печатного дьявола, потому что мое зрение затуманилось от сладких грез и трепета.

В то утро мадам продиктовала мне три письма для полковника Боулза по вопросам морали, гимнастических классов и предотвращения болезней.

– В рабочем поселке эпидемия тифа.

Давая мне указания, она была терпелива и показала мне стопку брошюр: их нужно было вложить по одной в каждый конверт. Она называлась: «Гигиена для рабочего класса». Этот заголовок вызвал во мне прилив стыда. Графиня наверняка считала меня деревенщиной после всего, что я рассказала о наших туалетах и жестяной лохани для банных процедур.

– Теперь, – объявила она, – напишем указания для миссис управляющей.

Я перевернула страницу записной книжки и приготовила ручку.

Графиня наклонилась ко мне и прошептала:

– Мне не нравится миссис Наджент. Она давно прислуживает мистеру Паджетту и входит в число любимчиков. Уже двадцать лет она служит в этой семье. Но elle me deteste[46], наверное, даже сильнее, чем ненавидит малыша Бизу. Наджент похожа на тюремную надзирательницу. Ты согласна?

– Не знаю, мадам.

– Думаю, ей надо почаще заниматься любовью! – Графиня злобно хихикнула. – Но месье Наджент, ее муж… – она втянула щеки и изобразила рыбий рот. – Ты видела мистера Наджента? Он камердинер моего супруга. Похож на рыбу! – Графиня театрально поцеловала Бизу. – Попробуй, Сильви, поцелуй рыбу! – подначила она.

Мне не удалось сохранить серьезное лицо, но изобразить рыбу я не решилась.

– Ты слишком politique[47], Сильви, – разочарованно протянула графиня. – Отнесешь миссис Рыбе Наджент мои directifs domestiques[48]. Вот список. Готова? – она наклонилась и остановила мою руку. – Пожалуйста, не пиши «poisson». Представь, что она увидит обращение «миссис Рыба». – Смех графини журчал и искрился. – Итак: «Для охотничьего бала и королевского визита на неделе начиная с восьмого сентября нам требуются комнаты для тридцати шести гостей: двадцать для двоих и шестнадцать для одного. Люкс Бигхорн надо подготовить для его величества короля Бельгии Леопольда II».

– Majesté? – Это, должно быть, ошибка. Я неправильно поняла. – Месье – король? Леопольд… le roi?[49]

– Да! Король приезжает поохотиться! – Мадам снова перешла на шепот. – И не только на зверей. Он ищет новые возможности. Инвестиции и все такое прочее. Охотничий бал завершает сезон. Majesté le roi de Belgique Леопольд будет нашим гостем.

– И королева тоже?

– Нет-нет. Она отдыхает в своем замке в Лакене. Вероятно, он привезет с собой свою copine[50].

Я записывала под ее диктовку: только пуховые подушки, простыни стирать и гладить ежедневно.

– Король очень боится микробов. Поэтому предупредите персонал, чтобы использовали специальные перчатки и мыло. Но никакого аммиака!

Она с притворным ужасом зажала нос пальцами, потом перешла к перечислению меню. Запеченный каплун. Truite à l’anglaise[51]. Жаркое из свинины. За этим последовало описание порядка проведения мероприятия: после ужина поставить столы для виста и нардов. Торжественный обед в среду после гранд-тура в каменоломню. Еще один обед в четверг для охотников.

– Музыканты должны приехать в полдень субботы, – продиктовала она. – И Наджент должна составить расписание для экипажей, которые будут забирать гостей с железнодорожного вокзала.

– Вокзала в Руби? – уточнила я, чтобы не ошибиться.

– Нет! Местного! – воскликнула она. – Наша новая железная дорога пройдет прямо через Мунстоун и будет готова к приезду его величества.

Король! В моем испорченном сказками воображении король был не простым смертным, а избранником Бога, помазанником, стоящим выше нас, мелких людишек. Визит короля и возможность дышать с ним одним воздухом возвысит нас, словно мы тоже станем помазанниками. Теперь я понимаю, что все эти идеи – чушь собачья, но в то время мучилась мыслями о собственной никчемности, которые, словно заклятие, лишали меня способности трезво мыслить.

Я рассеянно записала слова мадам. За один-единственный день я стала секретарем графини, живущей в замке. Познакомилась с неграми, пообщалась с сыном герцога и пожала лапу собаке породы шипперке. Если повезет, я скоро увижу здесь, в Колорадо, настоящего короля. И такую удачу принесло мне какое-то школьное сочинение! Размышления девочки о величии США, о нашей великолепной земле, царстве свободы и природных богатств. В тот момент, посасывая фиалковые леденцы, я позабыла про мулов на обочине дороги и представляла, что величие Америки было столь же огромным, как простиравшиеся вокруг шато бесконечные дали, уходившие вверх к высоким пикам и доходившие до Каменоломен, жавшихся к скалистой стене. Госпожа Удача широко улыбалась мне.

– Пока все, – сказала наконец графиня. – Завтра, когда скопируешь продиктованное на английский, принесешь мне, что получится.

Она указала на небольшой письменный стол с откидной крышкой и дала мне распечатанные образцы графиков и писем для копирования. И ушла, взмахнув на прощание рукой, а Бизу семенил за ней.

– A tantôt![52] Я собираюсь прокатиться вдоль озера. Обожаю здешние горы, l’air pure[53].

Столь же сильно, как ей нравился чистый воздух, мне нравился письменный стол с отделениями для марок, чернил и конвертов. Графиня предоставила в мое распоряжение пишущую машинку, обрадовавшись, что я уже умею ею пользоваться. Я перепечатала ее письма, стараясь не смазать буквы. Окончив работу через два часа, оставила тексты ей на утверждение и пошла через задние помещения к миссис Рыбе Наджент отдать списки по хозяйственным вопросам.

– Мисс Пеллетье, – объявила миссис Наджент. – Мне дали распоряжение нанять вас за пять долларов в неделю. Мадам понадобятся ваши услуги не дольше чем на полдня и не каждый день. Поэтому принято решение, что в те дни, когда вы не будете заняты с ней, мы дадим вам задания на кухне и по уходу за домом. В нем двадцать пять каминов, и все требуют внимания.

Из гардеробной в углу комнаты она вынула черное платье, похожее на ее собственное, и маленький накрахмаленный белый фартук. Потом прикинула на глаз мой размер.

– Вы весьма высокая девушка, – заявила она так, словно сообщала мне новость. – Придется выпустить подол. Ваша форма – собственность домовладения. Ваша обязанность – стирать ее; если испортите, придется заплатить. Все ясно?

Брови ее взметнулись и опустились вниз. Мне позволили уйти. По дороге в кухню я втянула щеки и изобразила рыбий рот. Я уже записала миссис Наджент в число врагов, а графиню – напротив. Как странно: мы редко распознаем своих настоящих недругов, жадных высокородных бездельников. Миссис Наджент была из числа работяг, как и я сама, но условия службы сделали ее жесткой.

– Ты будешь жить в Картонном дворце, – объяснила Истер и отвела меня к служебному флигелю. Он прятался за соснами, чтобы его не видели обитатели особняка и не задумывались о нас, простых существах: о том, как нам спится, страдаем ли мы от холода, несварения или тоски по дому, любовных переживаний или иных горестей. Это было средневековое мироустройство, построенное на костях рабочих, как написала как-то в своей газете К. Т. Редмонд. Я была в восторге.

Истер отвела меня наверх.

– Выбирай любое место, – предложила она. Комната была отделана свежими сосновыми досками, на потолке торчали голые стропила. И вдоль стены стояли длинной чередой койки. Истер объяснила, что общежитие слуг большей частью пустует, за исключением дней, когда гости Паджеттов привозят с собой прислугу или нанимают временных работников. Здесь жили музыканты из Чикаго, когда приезжали развлекать гостей. Это было простое длинное здание, разделенное на секции: вверху женская половина, внизу мужская – с разными входами. Дверь между ними запиралась. Внизу располагалась отдельная квартира Наджентов, а еще «белая кухня» – так Истер назвала кухню для белых слуг.

Она махнула рукой в сторону леса:

– А мы вон там живем.

Она изогнула брови, на мгновение выдав свои чувства. Повеяло презрением. Это было едва уловимое ощущение, вызвавшее у меня некоторую неловкость, но я проигнорировала случившееся, увлекшись изучением уборных. Там были роскошные фарфоровые раковины, туалеты со смывом, души с горячей водой, лившейся из крана. Вскоре мне предстояло увидеть кладовые Паджеттов, амбары для скота, конюшни и теплицу, а также бассейн. Позже я посетила и лачугу с земляным полом, которую выделили в качестве жилища супругам Грейди. А еще попробовала апельсин, словно это был плод с древа познания. В то лето в моей груди, словно жемчужина в раковине, начало зреть первое семя возмущения.

Две девочки со странными грубоватыми стрижками, подававшие пироги, спали на кроватях возле двери. Альбина и Доменика. Миссис Наджент наняла их на лето.

– Я рад познакомиться с твой, – сказала в тот вечер Альбина.

– Сестры, – указала на Альбину Доменика. – Мы.

– Хорватия, – добавила Альбина.

– Америка, – заявила я, признаюсь, с некоторым превосходством.

Наконец-то я не была иностранкой. Возможно, я сумею их по-дружески направить. Но они сторонились меня, стесняясь. Я выбрала кровать в дальнем краю и встала на колени помолиться. «Laisse-moi, aide-moi[54]. Спаси меня сегодня и для вечности. Merci[55], благодарю за удачу, и не дай мне все испортить. Gràce à Dieu[56], сейчас и в час нашей кончины. Аминь». Я задула лампу и слушала шорохи на улице: шелест ветра в верхушках осин, тяжелые вздохи гор. Впервые в жизни я ночевала не дома, но тоски не испытывала.

Глава шестая

На рассвете по приказу миссис Наджент я пошла в кухню, чтобы помочь Истер выжимать апельсиновый сок.

– Никогда не пробовала апельсиновый сок, – с надеждой произнесла я.

Истер засмеялась.

– Угощайся.

Я так и сделала: казалось, я пью солнечный свет. Доменика отнесла кувшин с соком в столовую, и когда дверь на мгновение распахнулась, я услышала смех графини. В десять часов я пошла в «жардиньер», вооружившись записной книжкой. Она сидела там, читая журнал, а Бизу пристроился рядом.

– Что на тебе надето? – спросила она. – Не хочу, чтобы моя секретарша одевалась как горничные. Наджент это знает.

– Desolée[57], мадам.

– Не стоит. Просто пойми, что одежда и мода очень важны. Скажи миссис Наджент, чтобы отдала тебе платья Адель. Жаль, что ей столько пришлось оставить.

– Адель?

– Моя предыдущая секретарша. Она из них выросла. Какое разочарование.

– Мадам?

– Она была твоего роста. Уверена, платья подойдут. Напиши это, пожалуйста, для миссис Наджент, и завтра приходи одетой подобающим образом.

– Oui, мадам.

– И не называй меня «мадам», Сильви. Называй меня Инга. Мы станем подругами.

Мы не стали подругами, но мне отдали платья Адель, чтобы графиня не появлялась на людях в сопровождении служанки. Теперь я понимала, что форма призвана разделять людей. Если бы все носили обычную одежду, трудно было бы понять, кто кому прислуживает в иерархии замка. И все же, надень Инга даже белый фартук и украшенный оборками чепчик горничной, в ней все равно чувствовался бы класс. Для меня она была небесным созданием, с косточками тонкими, как у птички, и талией, которую можно обхватить ладонями. Я с первого дня стала ей поклоняться. Изучила маленькую родинку у нее под носом. Линию над губой, изгибавшуюся, когда она улыбалась. Глаза ее были то ли сиреневыми, то ли цвета голубого пламени спички. Я сидела с прямой спиной, скрестив ноги, как она, и наклонив голову набок. «Подруги», – сказала графиня. Но мои подруги не носили на шее жемчужные колье в среду утром: нитка жемчуга походила на белые ягоды. И они не сидели на диване и не диктовали письма с указаниями по управлению имением: «Пожалуйста, передай миссис Наджент: дом в Ричмонде должен быть готов к проживанию в конце сентября. Поездка в Париж запланирована на январь. Надженты и Грейди поедут третьим классом. Билеты заказаны на пароход компании “Уайт стар лайн”. Мы встретим Рождество в Ричмонде. И не забудьте про устриц, их надо доставить живыми из Веллфлита». В домик лесника требовалась дюжина шерстяных одеял. Четыре плевательницы. «И шесть кресел-качалок для крыльца. Мой муж обожает курить на улице, любуясь луной».

Иногда она надиктовывала письма не мне, а своей маленькой собачке, сюсюкаясь с ней. Бизу лизал ей лицо, а она целовала его в нос. Я делала заметки, а потом печатала письма. Теперь я печатала весьма быстро и без ошибок.

За неделю я выучила распорядок дня и расположение комнат в доме. Собирала обрывки информации, выглядывавшие из-за пыльных портретов, проскакивающие в болтовне Инги и рассказах на кухне. Я записывала подробности в блокнот, чтобы не забыть.

– Я теряюсь во всех этих комнатах, – сказала я Истер, когда мы готовили яичный салат на двадцать персон.

– Ты не единственная, – ответила она. – В доме много мест, где легко заблудиться. Ты знала, что герцог построил его для второй миссис Паджетт? Это был подарок. Но она провела здесь только одно лето, потом уехала с одним из этих любителей регтайма.

Любитель регтайма? Вторая миссис Паджетт сбежала с джазовым певцом! Как жаль, что я не могла порадовать этой сплетней Сюзи, но она подогрела мой аппетит к болтовне со слугами.

– А первая жена? – я аккуратно счищала скорлупу с яйца.

– Мать Джаспера. Умерла в родах, – ответила Истер. – Я растила мальчика как родного. Он сильно страдал от колик. И плакал, тоскуя по матери, так, что разрывалось сердце.

Я стирала пыль с ее портрета в библиотеке: Опал Бреден Паджетт, 1868–1887, юная брюнетка с охапкой магнолий в руках. Умерла в девятнадцать. Рядом портрет мальчика со светлыми кудряшками, с игрушечной лошадкой: потерявший мать Джаспер в возрасте трех лет. Джентльмен в белом костюме над камином – сам герцог. Суровый седой солдат с саблей на боку – бригадный генерал Стерлинг Паджетт, предок из числа бунтовщиков-конфедератов. Я глазела на них, выискивая информацию: в грустных глазах ребенка, в счастливой улыбке Опал. Выдающееся ухо генерала торчало позади щеки, как устричная раковина.

По прошествии двух недель моего пребывания в «Лосином роге» графиня продиктовала мне инструкции по организации выездной рыбалки: паштет, шоколад, лимонад, двое мужчин-носильщиков для поклажи.

– Мой муж, – бормотала Инга, – понимаете, прежняя жена никогда не рыбачит с ним. Она ненавидит les montagnes[58]. Ненавидит лес и вообще природу. И у нее был роман на стороне, так все и закончилось.

С любителем регтайма? – чуть не спросила я.

Инга улыбнулась и прошептала:

– Конечно, и у самого герцога был роман. Et voilà – я здесь. Мадам Паджетт номер три. И все счастливы.

Я рисовала на странице блокнота миниатюрные маргаритки и сердечки со стрелами Купидона. Графиня наклонилась и положила ладонь на мою ручку.

– Не пиши это, Сильви. Про вторую жену!

– Простите, – пролепетала я. Опасаясь, что совершила faux pas[59]. – Desoleé.

– Ну что ты, ange[60]. Не стоит извиняться. Инге следует научиться не размышлять вслух.

Но она так и не научилась и выбалтывала мне свои мысли целое лето, словно я была доверенным лицом. Может, так и было. С кем еще могла она поговорить в этих горах, кроме собачки. Муж ее разъезжал по делам. За две недели мне так и не удалось на него взглянуть. Инга отправлялась днем на конные прогулки с инструктором – англичанином по имени Седрик. Он носил странные штаны, раздувшиеся в бедрах: назывались они галифе. Инга его просто обожала. Седрик читал ей книги, пока она рисовала акварели. По вечерам она ужинала за большим столом вместе с ним или с гостями из города: супругой полковника миссис «Зайкой» Боулз и еще с двумя дамами, которых графиня звала мадам Ennuyante и мадам Etouffante[61]. Сквозь распашную дверь было слышно, как графиня зевает. Еще одну даму она окрестила мадам Bonté Chretienne[62]. Инга отказывалась приглашать ее, после того как та целый вечер говорила о Библии.

– Пф, – сказала она. – Вся эта религия всего лишь fantasie et folie et mensonges.

Фантазии, вздор и ложь.

Графиня была отступницей! Ей, безусловно, гореть в аду за такие разговоры. Но меня это будоражило. Она вслух оскорбляла Святое Слово Господне. «А что, если она права?» – спросила я себя, но тут же содрогнулась от этих мерзких мыслей и перекрестилась, защищаясь от них. Однако дерзость ее стала понемногу менять меня. Шанса на монастырское будущее у меня не осталось.

– Религия не современна, – заявляла графиня. – Современна социология. Наука, факты, а не бабьи сказки.

Она рассказала, что хотела обсудить с Джаспером социологический отдел, но тот витает в облаках.

Ее пасынок и вправду был рассеян. Вечно спешил куда-то: рубашка не заправлена, галстук криво завязан, из кармана торчит книжка. Его смущенная улыбка интриговала меня. Издалека я тешила себя надеждой, что сама и являюсь причиной его смущения.

– Для человека, читающего все эти книжки, – говорила Истер, – странно, что он никак не может угодить своим профессорам. И если не сдаст этот предмет, его снова выгонят.

– Что за предмет? – поинтересовалась я.

– Он говорит, ему не нравится латынь. И провалил экзамен. Представляешь?

Мне тоже не нравилась латынь, но я сдала ее на отлично и знала назубок четыре спряжения и пять склонений. Servus vinum ad villam portat – раб несет домой вино. Я представила, что скажу это Джасперу Паджетту, и он удивится, услышав мои слова. Может, я смогу позаниматься с ним, чтобы он сдал экзамен. И мы подружимся.

На самом деле мне даже не хватало духу с ним заговорить. Я наблюдала, как он несется куда-то или читает – он махал мне рукой или подмигивал. Он не был ни надутым, ни особо красивым, не походил и на брутального парня с Дикого Запада: такие иногда расхаживали по городку, жуя табак. Он был одиночкой и имел щуплые плечи. Утром садился на лошадь и ехал работать в каменоломню, возвращался поздно вечером. Ужинал он, вероятно, в гостинице «Ласточкин хвост» или еще где-то. Но уж точно не с мачехой.

– Скорее всего, пьет в салуне, – говорила Истер, с неодобрением морща лицо. А может, с тревогой.

Как-то утром графиня послала меня в библиотеку особняка за журналом и разрешила взять себе «все, что понравится». Я не спеша перебирала пальцами корешки, стены были целиком заставлены томами. Я выудила с полок «Дом веселья», «Маленьких женщин», а потом стояла неподвижно, читая «Большие надежды».

– Привет!

Я чуть не подскочила от неожиданности. Джаспер Паджетт разглядывал меня из-за спинки вольтеровского кресла.

– Неужели это святой ангел из каменоломни? – произнес он в своей протяжной манере.

– Святой? – переспросила я. – Это вряд ли.

– Я не забыл твой добрый поступок, когда ты перевязала раненого. А теперь ты здесь, на службе у моей мачехи.

– Она очень добра.

– Добрая паучиха, – заявил он.

Я не представляла, что он имел в виду, но образ Инги с восемью лапами, плетущей паутину, поселился где-то в дальней кладовке моего мозга. Джаспер подошел и встал рядом со мной, разглядывая книжную стену. Он провел пальцем по корешкам.

– Бедняжки. Все напоказ. Никто ни разу не открывал их. Кроме меня. И теперь тебя.

– Я бы с радостью прочитала их все.

– Что у тебя здесь? – он изучал мой выбор, наклонившись через мое плечо. – «Дом веселья». Ха! Точно не про наш дом.

Что он имел в виду? В Инге было полно веселья, она все время смеялась.

– Не читал, – сказал Джаспер. – Расскажи потом, понравится или нет. – Он с отвращением показал мне книгу, что держал в руках. «Энеида». На латыни! И я воображала, что смогу подтянуть его по латыни, когда он читал Вергилия в оригинале. – Предпочитаю Джека Лондона, – сказал он. – Больше всего нравится «Белый клык». Но приходится грызть этот вот кусок гранита, чтобы не опозорить семью. Ненавижу латынь.

– Мне она тоже не нравится, – поддержала я. – От этих глаголов голова болит.

– Мы не любим одно и то же! – воскликнул Джаспер. – Родственные души.

Вполне возможно. Интересно, что еще мы оба ненавидели? Какая еще общая неприязнь могла нас объединить?

– Я прочту книгу Уортон вслед за тобой, – сказал он. – Сравним наши заметки.

Он уселся возле окна с латинским эпосом, а я пошла к полке с журналами и достала три номера «Загородной жизни» для его мачехи.

– Садись, – Инга похлопала по дивану рядом с собой. Бизу растянулся у нас на коленях. Она листала страницы журнала, пока не нашла фотографию альпийского замка, зажатого посреди гор: внизу под ним расстилалась швейцарская деревушка.

– Смотри, Сильви. Вот мечта, которую мы создадим здесь, в Мунстоуне. Столько развлечений: озеро, рыбалка, верховая езда и особенно охота. – Ее палец скользил по фотографии, задерживаясь на изображениях овечек. – И рабочие будут довольны.

В то время я была очарована ее мечтой, меня убедили ее планы социальных улучшений. Но теперь вспоминаю, как она показывала на овец, произнося слово «рабочие».

– На следующий сезон, – сказала Инга, – весь свет Ричмонда, Нью-Йорка и Ньюпорта приедет и увидит своими глазами: особняк «Лосиный рог» – образцовое поместье Запада. Деревня Мунстоун станет как альпийская деревня, а «Лосиный рог» – нашим американским замком, не хуже европейских шато.

– Это волнует воображение.

– Но это так трудно претворить в жизнь, эту социологию. Я так устала, – она тяжело вздохнула и положила голову мне на плечо.

Я замерла и не шевелилась, пока ее голова отдыхала.

– У меня столько забот и испытаний, – снова вздохнула она. – Социологический отдел и хозяйство со слугами, которых надо контролировать, и меню! И следить за мебелью, за убранством дома…

«Жалобы – семена несчастья», – чуть было не ляпнула я.

– Мой муж, – продолжала Инга, – он все время путешествует – бог его знает с кем. Как думаешь, чем он занят в отъезде?

Катается на верблюдах, убивает драконов, стреляет львов.

– Думаю… работает, – пробормотала я. – Мой отец часто уезжал далеко по работе. Он жил здесь один без нас целых два года. Мама родила ребенка одна, уже после его отъезда.

Графиня выпрямилась.

– Ты права! Мой муж бизнесмен. Он жертвует многим ради своей компании и ее работников. И ты мудро напомнила мне об их страданиях. Твоя бедная матушка. Мы должны помочь этим людям.

– Вас называют ангелом рабочих поселков, – переборов застенчивость, сказала я.

– Ангелом. Пф. Знаешь, вообще-то я исчадие ада. Так думают американские дамы, – она вздохнула от тяжести этого бремени.