Египетская шкатулка

– Мы от кого-то скрываемся? У тебя проблемы? – выдвинула свои предположения девушка.

«Конечно же… – новые логичные догадки выстроились в её голове – она и раньше знала, что Генрих и Файна родились в Великобритании. Генрих много лет назад стал гражданином Канады, а Файна так и осталась жить в Лондоне, хотя имела шикарную квартиру в Торонто. Видимо на Родине, вдали от цивилизации они нашли временное убежище и притворяются местным. Возможно, у них серьёзные проблемы».

Линда ждала, что сейчас Генрих обо всём расскажет и тяжёлая завеса тайны спадёт, открывая ей всю правду. Но Генрих сказал совсем другое.

– Ни от кого мы ни скрываемся. Мы живём здесь! Ты, я и Файна. Это наш дом. Это наша ферма, – в его голосе чувствовалось раздражение.

– И как долго мы тут живём? – всё ещё не веря в его слова спросила Линда.

– Два года, – буркнул он.

– Два года?! —она не могла скрыть своего удивления, хотя и предполагала, что провал в памяти возможно очень большой, а это означало, что ей надо срочно провести обследование в больнице. С её мозгом точно не всё в порядке. Но для начала ей надо уточнить самую важную деталь, то звено в цепочке событий, которое стало точкой в её жизни и, возможно, именно оно послужило причиной потери памяти.

– Почему ты инсценировал свою смерть? – быстро спросила Линда, крепко держа мужа за руку. Генрих резко встал, тем самым освобождаясь от цепкой хватки девушки.

– Линда, я не умирал ни понарошку, ни по-настоящему. Откуда эта выдумка в твоей голове? Что за бред? – в его голосе опять звучали ноты пренебрежения.

– Но как же так? – возмущённо затараторила девушка. – Мы жили в Канаде в Торонто, у нас там был огромный особняк, прислуга, водители, телохранители. Ты – ученый и бизнесмен, у тебя степень кандидата наук. Я – художница. У Файны своя сеть магазинов с одеждой…

– Линда, хватит! – оборвал ее Генрих. – Прими еще таблеток. Ты несешь полную чушь!

Слова Генриха вызвали в ней бурю негодования. Она тоже вскочила, смотря на мужа с гневом в глазах, полных протеста.

– Не буду я пить никакие таблетки, пока вы не объясните, что происходит! – крикнула она.

Генрих посмотрел на неё с таким призрением, что внутри у Линды всё сжалось, словно в ней погас свет. Никогда прежде она не чувствовала такого бесчувствия от мужа.

– Сейчас я тебе всё объясню! – с яростью крикнул он ей в лицо. – Твоя обязанность – кормить скотину, доить коров, готовить еду и следить за домом. А вот эти свои кисти-мазалки выкинь из головы. Царицей, видите ли, себя возомнила! Прислуга, телохранители…. Вот лопата, а там навоз! Добро пожаловать в наши хоромы!

Генрих со злостью сплюнул прямо на пол и вышел из дома, громко хлопнув дверью.

Гнетущая тишина тяжестью повисла в воздухе. Линде казалось, что она осталась одна в опустевшем мире. Сердце сжалось от боли. Обида и непонимание вихрем закружились внутри, заполняя каждую клеточку души. Он – тот, кого она когда-то любила до дрожи в пальцах – только что смотрел на неё так, словно она никто.

Почему он стал таким жестоким? Почему его голос звучал как удар, а взгляд обжигал холодом? Она медленно опустилась на диван, прикрыла лицо руками – и горькие слёзы хлынули сами собой.

Неужели она не помнит целых два года? Два года вычеркнутые из жизни, растворившиеся в тумане неизвестности. Что произошло за это время? Что так изменило Генриха, что превратило нежность в равнодушие, а любовь – в ледяную стену?

Завернувшись в тёплый мягкий плед, она вспоминала Генриха, того самого родного и внимательного Генриха, который всегда с ней был нежен и ласков. В памяти всплывали моменты из их семейной жизни в Торонто. Как они вместе по утрам пили кофе. Как он сидел на диване, просматривая в телефоне предстоящие дела, а она, положив голову ему на колени, делилась своими мечтами. Он гладил её волосы, и она чувствовала себя под защитой. Она чувствовала себя любимой.

Слёзы беспрерывно капали с глаз, застилая пеленой эту реальность, в которой ей одиноко, в которой её муж стал кем-то другим, кого она не знала.

Она помнила совсем другого Генриха. Помнила, как он нежно дотрагивался к её щеке, а потом его рука плавно и мягко ползла по её шее и дальше по плечу… Егу губы мягкие и в то же время сильные, долгими поцелуями погружали её в мир неги и страсти.

«Генрих, где же ты теперь? Как произошло, что всё изменилось? Как случилось, что ты стал таким? Ты больше не любишь меня как прежде».

Рыдания душили её. Сердце изнывало тупой болью от неизвестности. Если бы вспомнить. Если бы вспомнить тот период, который потерян в её памяти, может тогда она сможет всё исправить? Может она чем-то обидела Генриха и поэтому между ними сейчас пропасть? Поэтому он изменился и стал другим?

Линда вытерла слёзы и посмотрела на Файну. Та сидела рядом, опустив голову, медленно поглаживая обложку фотоальбома, словно пыталась защитить, ту реальность, что хранилась в нём.

– Файна, ну хоть ты…, помоги мне, – с надрывной мольбой в голосе прошептала Линда. – Я не понимаю… Всё будто перекроили. Я помню одно, вы – другое. Прошу тебя… расскажи, почему мы здесь? Я не помню последние два года, что случилось со мной и Генрихом?

Файна задумчиво снова открыла альбом на первой странице, где счастливые Генрих и Линда в свадебных нарядах с любовью смотрели друг на друга.

– Вы с Генрихом познакомились в Торонто, – начала Файна. – Он тогда поехал в университет от аграрной ассоциации. Представлял проект по каким-то инновационным теплицам, что ли. Ты там преподавала Искусство… В общем, вы случайно встретились в галерее этого университета. Ты тогда выставлялась с акварелями. Он рассматривал одну из твоих работ там, где ты изобразила вечернее поле и девушку с венком. Он тогда сказал – Файна скопировала бас Генриха –: «Это похоже на мою мать. Она тоже любила ромашки».

Линда невольно улыбнулась, представляя эту сцену. Файна продолжала.

– Конечно, после этой нелепой фразы, вы познакомились и начали встречаться. Всё завертелось быстро. Но его командировка была всего лишь на месяц, и он уехал домой. Каждый вечер вы говорили по телефону. Он писал тебе письма… настоящие, на бумаге. Помнишь?

А потом ты сама приехала сюда на пару дней, сказала, что хочешь увидеть, где он живёт… Ну, а потом – всё. Ты уволилась, собрала вещи и переехала.

– Я… сама приехала сюда? – еле выговорила Линда.

– Ну да, – Файна пожала плечами. – Говорила, что город тебя душит. Шум, спешка, пыль… А тут – свобода, природа, вдохновение. Помнишь, как ты бегала с мольбертом по полям? Как влюблённая девочка. И говорила, что впервые слышишь, как цветёт тишина. Я так и не поняла, что ты имела ввиду.

– Я… – Линда с трудом проглотила подступающий ком к горлу. Вдохновение. Поля. Мольберт. Это было бы красиво, если бы было правдой. Но в её памяти было другое.

– У тебя ведь даже фотография есть, которую ты хранишь у себя в коробке и всем про неё рассказываешь, – продолжила Файна, не замечая её оцепенения. – Это ваш первый снимок здесь. Я делала, когда вы стояли вдвоём у амбара. Генрих обнимал тебя за плечи. У тебя был венок из ромашек. Помнишь?

Линда молчала. Она не помнила. Ни венка. Ни амбара. Ни этого объятия.

И чем дальше слушала, тем сильнее чувствовала, как действительность ускользает от неё. Как будто кто-то подменил воспоминания – или чужие вшили в ткань её жизни.

Она встала медленно, словно под снотворным и подошла к окну. Полевые цветы за стеклом колыхались на ветру, как нечто нереальное, нарисованное. И в этом зыбком, красивом мире она была лишней.

– Это не моя жизнь, – шепнула она одними губами. – Это не моя память.

Линда стояла у окна, прижавшись лбом к прохладному стеклу. В груди тяжело стучало. Всё, что она слышала от Файны, не укладывалось в голове. Не отзывалось ничем. Как будто рассказывали биографию совершенно другого человека.

Файна давно ушла на кухню, и Линда, оторвавшись от окна и своих раздумий, пошла в спальню. Здесь было всё аккуратно и просто: деревянная кровать с вышитым покрывалом, комод с зеркалом в бронзовой рамке, и старинный шкаф, скрипевший при каждом открывании.

Линда подошла к комоду. Потянула верхний ящик. Носовые платки, ленточки, записки, аптечные рецепты и картонная коробка. Дрожащими пальцами девушка открыла крышку. Внутри лежал томик стихов, несколько пожелтевших конвертов, перевязанных бечёвкой, и та самая фотография, про которую говорила Файна.

Линда в венке из ромашек, Генрих в светлой льняной рубахе, с застенчивой улыбкой, обнимает её за плечи. За ними – деревянный амбар и цветущий сад.

Линда поднесла фото ближе. Это была она. Но не она. Лицо на снимке было её лицом, но выражение другое: счастливое, простое, без тени тревог или недоверия. Это лицо девушки, которая живёт этой жизнью, а не той, которую помнит Линда.

Её руки задрожали. Сердце сжалось в жгучий узел.

– Кто ты?.. – прошептала она, глядя на снимок. – Кто из нас настоящая?

Линда снова вспомнила фотографию, лежавшую в шкатулке в кабинете Генриха. На том снимке точно так же было лицо её копии, но не она.

Девушка взяла связку конвертов и дрожащими пальцами развязала узел. Возможно, в этих письмах она найдёт ответы и выберется из этого лабиринта загадок.

На всех стоял адрес Торонто, к получателю «Линде». Письма были подписаны знакомым размашистым почерком Генриха, простой авторучкой.

Она села на край кровати, распечатала верхнее письмо – и ощутила слабый запах цветущих полей и чуть влажной бумаги то ли от дождя, то ли от слёз.

«Линда, птичка моя!

Я уже скучаю по тебе. Мне так хочется, чтобы ты была рядом, и чтобы мы снова в обнимку сидели в траве, как в тот раз, когда ездили к яблоневым садам.

Кстати, о яблоках. Мне приснилось, как мы сидим с тобой на лавке, жуём яблоки и молчим. Но это лучше любого разговора с кем бы то ни было. Потому что ты рядом. Потому что ты – моя тишина, в которой хочется жить.

Знаешь, если бы ты приехала сейчас, я бы показал тебе как цветёт старый черёмуховый куст у сарая. Ты как-то сказала, что красота – это там, где человек останавливается и любуется. Я теперь хочу любоваться только тобой.

Ты мне очень нужна, Линда.

Твой Генрих.»

Линда отложила письмо. Это подтверждало, что Файна рассказала ей правду. Правду, которая для неё не реальна. Девушка открыла ещё одно письмо. Оно было помятое, словно кто-то скомкал его, а потом выровняв, снова положил в конверт.

«Линда, голубка моя,

Сейчас за окном у нас дождь. Я слушаю как звенят капли по крыше, а в голове всё равно ты. Не гуси, не трактор, не урожай, а ТЫ.

Помнишь, как мы гуляли по набережной в Торонто, ты читала мне стихи Рильке, а я в ответ рассказывал тебе старинные баллады о крестьянах и травах. Ты тогда смеялась, что я будто с другой эпохи, и, может, была права.

Мы разные с тобой, Линда, но не в этом ли вся прелесть. Ты бы научила меня видеть красоту, которую я раньше не замечал, а я бы носил для тебя тишину – ту, что бывает только на рассвете.

Может, счастье – это не город, не успех, не галереи… А любимый человек и общая крыша над головой. Пусть даже эта крыша немного скрипит от ветра, а во дворе лает собака, как заведённая. Но под этой крышей – двое. Ты и я. Не в гостях, не в ожидании, не в письмах. А – дома.

Ты будешь писать картины, а я вспахивать поле. И у нас будет общий дом.

Я не умею рисовать, как ты, но, если бы мог, я бы нарисовал наше утро. Ты в моём свитере, босиком по деревянному полу, чайник на печке, и твои нежные руки на моём лице.

Я не прошу. Я просто живу этой мыслью. И если однажды ты захочешь тишины, в которой слышно, как тебя любят – приезжай.

С любовью, твой, Генрих».

Линда, положила письмо обратно в конверт. На душе было паршиво и тоска начала заполнять душу. В этих письмах чувствовалась любовь, но здесь не было ни того Генриха, которого она знала, ни её самой.

Девушка открыла ещё одно письмо.

«Линда, ласточка моя!

Сегодня в поле пахло клевером и грозой. Солнце опустилось за край оврага, и я стоял на границе света и тени – как на границе того, кем я был, и кем стал с тобой.

Говорят, корни держат дерево. Но ты – моё небо. Я хочу, чтобы ты была рядом. Чтобы по утрам ты рисовала свет, который льётся на стены, а я приносил тебе чай с мёдом. Я знаю: ты боишься переезда, боишься оставить город и привычный мир. Но я не прошу отказаться – я прошу соединиться.

Приезжай. Здесь – тишина, которая полна миром. Здесь – место для нас.

Твой, Всегда Твой Генрих».

Слёзы медленно скатились по щекам Линды. Письма были трогательные, но она понимала, что в них нет её прежнего Генриха. Все эти строки писал другой человек, тот, кто прожил здесь всю свою жизнь, для кого земля – это неотделимая часть его существа.

И всё же, что-то было в его словах. Что-то неуловимое, родное. Она перечитала письма ещё несколько раз. Вот оно: «Ты моё небо», так называл её Генрих в минуты нежности.

В памяти всплыл тот день, когда они сидели в полутёмной студии, пропитанной запахом, чернил и антисептика. Генрих держал её за руку, пока мастер заполнял тонкой иглой контур крыла.

«Ты моё небо, Лин, – сказал он тогда, шепча на ухо. – Ты моё вдохновение. Ты окрыляешь меня. С тобой я обрёл новое дыхание».

Они сделали татуировки в один день. У неё – левое крыло на плече. У него – правое, симметричные, словно они вместе были созданы с двумя сердцами и одним полётом.

КРЫЛЬЯ. Он говорил, что когда они вместе, то могут взлететь к небесам. Что благодаря ей, он живёт новую жизнь.

От этих воспоминаний внутри что-то дрогнуло. Она встала – медленно, как во сне – и, словно по наитию, подошла к зеркалу в углу комнаты. Расстегнула верхние пуговицы рубашки и стянула её с плеча.

Гладкая кожа. Пустая. Без следа. Ни линии пера, ни тени крыла. Линда провела пальцами по тому месту, где крыло жило с ней все эти годы, где Генрих целовал её в утреннем свете, шепча, что она дала ему полёт.

– Нет… – выдохнула она одними губами. —Этого не может быть…

Но зеркало не лгало. На этом теле не было его прикосновений. Эта реальность – не знала их крыльев. Что-то было сломано. Перемещено. Сдвинуто. И в груди зарождалось странное, жгучее чувство: Она – не в своём небе. Мир, в котором она находилась, начинал трещать по швам. И Линда вдруг ясно поняла: что-то, когда-то, пошло не так. И теперь она живёт не свою жизнь.

Это ощущение – едва уловимое, как тонкая трещина на стекле – с каждой минутой становилось явственнее. Комната вдруг стала тесной. Потолок – ниже. Воздух – гуще.

Линда медленно опустилась на край кровати, обняв себя за плечи. Мозг лихорадочно перебирал всё, что могло произойти.

Где был поворот? Где ось, на которой сломалась её реальность?

И вдруг – вспышка памяти. ШКАТУЛКА.

Она вспомнила не как предмет, а как момент. Как точка, в которой всё обрушилось и началось другое. Тогда, в том кабинете, в том доме – настоящем – она держала её в руках. Загадочную, красивую, словно сосуд, хранящий в себе тайну миров. Её крышка дрожала под пальцами, как живая.

Что она тогда чувствовала?.. Любопытство. Тревогу. Притяжение, как будто сама судьба шептала её: «открой».

И она открыла.

А потом – провал. Темнота. Амбар. Незнакомый дом. Генрих, который словно чужой. Шкатулка исчезла. А вместе с ней – её жизнь.

Если всё началось с этой шкатулки, то её надо найти. Потому что вся её теперешняя жизнь здесь – это ошибка. Возможно, всё ещё можно исправить, поменять, переиграть.

Линда быстро спустилась вниз и выбежала из дома. Над деревней нависло тяжёлое серое небо – дышащее дождём, чувствовался сырой, настойчивый запах приближающегося ливня. Воздух был неподвижен, словно природа затаила дыхание перед чем-то грандиозным. Вдалеке сверкнула молния, и спустя мгновение раскатистый гром прокатился по холмам.

Немедля ни минуты девушка со всех ног бросилась к амбару. В ушах стучала кровь, в голове – одно слово: ШКАТУЛКА.

Толкнув массивную дверь, она юркнула в темноту помещения. Лихорадочно шаря по стене рукой, щёлкнула выключателем. Тусклый дрожащий свет упал на стены. Она подбежала к поленнице – одни дрова. Её взгляд беспорядочно метался в поисках шкатулки. Руки дрожащими порывистыми движениями передвигали банки с красками, корзины с тряпками, мотки верёвок, мешки с кормом, топоры, крючки, полки с инструментами, коробки с инвентарём. Она начала переворачивать ящики, поднимала пледы, откидывала щепу.

– Где ты… Где ты? – шептала она, тяжело дыша. – Я же… я же держала тебя… ты была у меня в руках…

Словно в бешеном вихре, Линда кружила по амбару в поисках шкатулки, но её нигде не было.

Неловко сдвинувшись назад, Линда ударилась о корпус комбайна.

–Этот чёртов комбайн перемолол всю мою жизнь! – захлёбываясь злостью выкрикнула она и ударила со всей силы машину ногой. – Ненавижу!

Груда железа гулко содрогнулась в тишине, и Линда, не выдержав, закрыла лицо руками и устало опустилась рядом, будто обессилев. Всё казалось напрасным. Ситуация – безнадёжной, запутанной, как кошмар, из которого невозможно проснуться.

«А если я не найду шкатулку? Вдруг её уже забрал Генрих? Или Файна? Как мне вернуться назад? Куда идти? Как доказать, что я из другой реальности, что это не мой мир? Кто вообще может мне помочь? Кто поверит мне?»

Отчаяние нарастало волной, затапливало. Казалось, разум треснет, не найдя выхода. И вдруг – щелчок, прозрение. КАРТИНЫ!!!

Вот её доказательство. В них есть всё! Вся её жизнь – их особняк в Торонто, свадебное путешествии на Мальдивы, пейзаж на побережье Флориды, отдых в Греции, кафе в Турции, где они ели самый вкусный рахат-лукум, вилла их итальянских друзей, даже Генрих в костюме и галстуке. Это была её правда. Её реальность.

Линда вскочила и пулей влетела на второй ярус. Собрав наспех холсты, она помчалась обратно к дому. Над головой прокатился грозный раскат грома, разрывая небо ослепительной молнией. Дождь хлынул огромным сплошным потоком, окатив девушку ледяным водопадом. Линда в одну секунду промокла, она пыталась скрутить холсты, чтобы вода не повредила изображения, но руки скользили, пальцы дрожали. Полотна начали падать. Сначала один. За ним другой. Она пыталась схватить их, но в итоге сама упала, рассыпав вокруг себя остальные картины. Дождь размывал краску. Лица, дома, цветы, её жизнь – всё расплывалось на холстах, исчезая прямо у неё на глазах. Этот мир смывал её реальность.

– Нет!.. Нет, не надо!.. – кричала она, срывая голос. – Это моё… это же было… Я там жила…

Слёзы текли по её щекам, смешиваясь со струями дождя. Она вся была перепачкана краской – руки, лицо, волосы, одежда, как будто сама растворялась вместе с этими образами.

– Это была я… Я другая… – всхлипывала она в голос, уже не разбирая слов. – Это был мой мир… Шкатулка… Она была… Я жила там… Я была…

Из пелены дождя показался силуэт Генриха. За ним – Файна.

Он подбежал к ней первым, упал на колени, схватил за плечи.

– Линда! Линда, слышишь меня?! Ты вся дрожишь!

Она смотрела на него, не узнавая. Перед её глазами стояла её прошлая ускользающая жизнь. Она хотела своего Генриха, свою реальность.

– Я не отсюда… я из другой жизни… – захлёбывалась она в своих рыданиях. – Я была с тобой… но другим тобой… Ты не мой Генрих… Мой Генрих другой… Шкатулка… Генрих, шкатулка!

Файна склонилась рядом, собирая мокрые холсты, не понимая, зачем. Краска текла по её пальцам. Она смотрела на Генриха – испуганно.

Линду трясло. Она обмякла, оседая на землю.

– Она белая как мел, – прошептала Файна.

– Вызывай скорую. Сейчас же! – крикнул встревоженно Генрих и подхватив Линду на руки, запятнанную всеми цветами её памяти, понёс в дом.

******

Линда лежала в больничной палате, окутанная тишиной и запахом лекарств. Рядом на стуле дремал Генрих, склонив голову на плечо, и обхватив себя руками. Она слабо пошевелилась, открывая глаза, и мужчина сразу проснулся.

– Генрих… – вяло прошептала девушка.

Генрих взял её руку в свои ладони.

– Я здесь, – устало произнёс он.

– Где я?

Линда смотрела на мужа затуманенным взглядом. Она не понимала – он настоящий или снится ей. Сознание плыло по краю небытия, выныривая и снова погружаясь. Она пыталась ухватиться за какую-то мысль, за голос, за запах – хоть за что-то живое, настоящее, – но всё ускользало, как сон на рассвете.

– Всё хорошо, – голос Генриха был спокойный и ровный. – Мы в больнице.

Эта фраза вывела её из полусна, и Линда распахнула свои голубые глаза. Сердце учащённо забилось, ускоряя пульс.

– Зачем? – тревожно спросила она.

– Ты упала в обморок. У тебя была высокая температура. И надо проверить твой организм, как рекомендовал доктор Элиот.

Генрих постарался не вдаваться в подробности, чтобы не пугать Линду, но после его слов, девушка напряглась и окончательно пришла в себя. Она вспомнила, что была в амбаре и искала шкатулку, а потом дождь… и картины…

«Они, наверное, все испорченны, – с сожалением подумала Линда. – Как теперь всё объяснить Генриху».

–Генрих…, – начала она несмело. – Я в амбаре потеряла шкатулку… маленькую такую, размером с ладонь. Ты не видел её?

Генрих пожал плечами.

– Нет.

Линда привстала, выше облокачиваясь на подушку.

– Мы можем поехать домой?

Генрих внимательно посмотрел ей в глаза, словно пытаясь определить в адекватном ли она состоянии.

– Ты должна пройти здесь обследование.

– Но я не хочу, – заупрямилась девушка.

– Я хочу! – резко сказал Генрих, тем самым напомнив, кто перед ней.

Линда сжала губы. Ей трудно было принимать новый характер Генриха в столь привычном, любимом для неё образе.

– Хорошо, – согласилась она, – давай я быстро пройду обследование, и мы поедем домой.

Генрих отвёл глаза в сторону.

– Это не так быстро, как ты думаешь.

Линда настороженно приподняла брови, уставившись на мужа.

– Дней десять только обследование и анализы. Возможно, понадобиться лечение – так сказал врач, – уныло произнёс Генрих.

– Я не останусь здесь, – Линда решительно начала вставать с кровати, но мужчина уложил её обратно.

– Линда, придётся, – сказал он тоном, не терпящим возражений.

– Я здорова! – выкрикнула девушка, пытаясь высвободиться от рук мужа, прижимавших её тело к постели.

– Это решат врачи! – Генрих отпустил её, но она осталась выжидательно лежать в койке, обдумывая ситуацию.

– В какой я больнице, – уже более спокойно поинтересовалась она.

– В Лондоне. В психиатрической клинике.

– Ты что, меня в дурку отвёз? – возмутилась Линда, снова приподнимаясь.

– Эта клиника занимается проблемами головного мозга и нервной системы, – поправил её Генрих.

– Генрих…, забери меня отсюда, – предупреждающим голосом сказала Линда. – Я здесь не останусь. Я здорова. Всё дело в другом.

– В чём? – заинтересовано спросил мужчина.

– В шкатулке, – выпалила Линда.

– Тебе точно надо провериться, – раздражённо сказал Генрих и начал подниматься, чтобы уйти.

Линда схватила его за руку.

– Подожди! Я тебе всё расскажу!.. Эта шкатулка… Я думаю…, что она повлияла… Когда я взяла её в руки, то всё изменилось… Это другой мир. И ты другой. Всё другое. Я не знаю, что я сделала… и как это работает. Может я в тот момент думала о тебе и загадала желание, чтобы ты был жив…, и оно исполнилось. Но ты другой…

Там были схемы… Ты должен вспомнить! Вспомни, пожалуйста, – Линда с мольбой в глазах смотрела на мужа. – Если мы её откроем, то возможно, ты опять будешь прежним, и мы вернёмся назад в наш мир и будем счастливы.

Генрих удручающе покачал головой и начал выходить из палаты. Ему было неприятно видеть, как его жена сходит с ума и несёт какой-то бред.

– Я позову врача, – сказал он, подходя к двери.

Линда молниеносно вскочила с кровати и подбежала к Генриху. Вцепившись в него мёртвой хваткой, она с надеждой смотрела в его глаза, ища там хоть каплю сострадания.

– Не оставляй меня… Пожалуйста…

– Линда, тебе нужно лечение, – серьёзным тоном сказал Генрих и выглянул в коридор.

– Врача в палату! – крикнул он, стоявшим возле дальней палаты санитарам.

Один из них тут же подошёл к Генриху. Увидев, что Линда крепко держит мужчину за ворот рубашки, он мягко, но твёрдо попросил:

– Отпустите его, мисс.

Линда отрицательно покачала головой, всё ещё пристально смотря на Генриха.

– Он меня заберёт. Я здесь не останусь. Это мой муж.

– Извините, миссис. Вам лучше прилечь, – санитар указал на кровать.

– Я здорова! – грубо ответила Линда, не отпуская Генриха.

На пороге показались ещё два медбрата и врач. Девушка запаниковала и, убрав руки с ворота рубашки Генриха, обвила его торс, прижавшись всем телом.

– Нет, Генрих… Нет… Не оставляй меня… – Линда канючила, словно маленькая девочка, которая боялась остаться с чужими людьми.