Старый город

Андрей Гречко

Старый Город

Портрет

В тесном, пыльном, бедно обставленном кабинете, попыхивая трубкой и время от времени вытирая пот со лба мокрой манжетой мятой рубахи, выводил красивым размашистым почерком свои жизненные наблюдения мыслитель Иоанн Крягу.

Каждый раз, перед тем как снова обмокнуть гусиное перо в чернильницу, он перечитывал строчки и, весьма довольный написанным, поправлял очки и гладил густую черную бороду.

Нравоучительный трактат под названием «Роль благой мысли в общественном устройстве» приближался к завершению. И чем ближе был конец, тем сильнее воодушевлялся Крягу, важно раздувая щеки и нашептывая словно мантру: «Это будет… Это будет нечто…»

Подобное повторение вступительных слов во фразах говорило о стремительно нараставшем волнении. «Никто другой… Никто другой… – он обильно выдыхал воздух пухлыми губами, – … Никто другой бы так бы не написал…»

Когда трубка погасла, Крягу поднялся из-за письменного стола и, сделав шаг вправо, замер напротив стены. Здесь, между столом и книжным шкафом, на стене было пустое место, и именно туда уставился сейчас философ, погруженный целиком в себя.

Из приоткрытых ставней окна, что было прямиком за столом, доносился шум с улицы: визг детворы тонул в грохоте проезжавших мимо повозок. В комнату украдкой пробивался свет заходящего солнца, высвечивая роящиеся в воздухе пылинки. Крягу замер в задумчивой позе, вобрав в себя всю глубину и значимость момента.

Да, дворянское сообщество наконец-то услышит его! Это творение не оставит равнодушным никого: ни дьякона, ни епископа, ни городского голову, ни, чего уж там прибедняться, самого государя-императора! Все будут перечитывать трактат, проводить публичные слушания, восхвалять его автора и пересказывать следующим поколениям.

Однако не только скорое окончание труда всей его жизни сейчас так разогревало томящийся годами пыл Крягу. Его ожидало еще кое-что важное, что должно было случиться именно сегодня вечером. И это что-то было кое-чем особенным и благоговейным для него, персональным и вселенского масштаба одновременно.

От растущего возбуждения Крягу все сильнее тер бороду. Внезапно спохватившись, он посмотрел на настенные часы и стал собираться.

На улице был августовский Кишиневский вечер из тех, что на исходе лета так давят духотой раскаленного воздуха. Еще неделя, и подует свежий ветер, развевая повсюду выгоревшие листья.

Подобно неповоротливому жуку, вылезающему из спичечного короба, Крягу выбрался из своего простого крохотного дома на улицу.

Поправив широкополую шляпу на голове и холщовый мешок на поясе, он, кряхтя, зашагал по Вознесенской улице в сторону перекрестка с Минковской улицей.

Его путь лежал на северо-запад, за Ильинский базар, где площадь утыкалась в Харлампиевскую улицу. Там в доме номер 6 с пристроенным сараем, в оборудованной там художницкой мастерской, ровно в 6 вечера дожидался его мастер Шмидт.

Неспешно неся свою важную персону вдоль пыльной улицы, Крягу встречал соседей, которые часто в это время собирались у крылец своих домов перевести дух после трудного дня и перекинуться парой-тройкой фраз.

Философ ставил себя выше всех этих простых смертных, а потому придумал свою систему приветствия, где для каждой категории горожан, согласно его единственно верной иерархии, был предусмотрен свой способ проявления вежливости.

При встрече с обычными женщинами – женами местных ремесленников, он снисходительно опускал веки, якобы демонстрируя свое превосходство и милость, которую проявляет, удостоив их взглядом. Самим ремесленникам, купцам и прочим горожанам Крягу молча кивал, никогда не останавливаясь и не вступая с ними в разговор. И только лишь служителям церкви, земства и жандармерии, мог он натужно поклониться, сняв перед этим свою засаленную шляпу.

На мелюзгу вроде подмастерья и соседских детишек Крягу даже не разменивался: насупив брови, проплывал громадной злющей тучей мимо. Дети не любили его и дразнили «злобным дедом». Ему, конечно, все эти безобидные детские шалости были нипочем.

Грузное тело не позволяло Крягу передвигаться быстро, но сегодня он так торопился, что очень скоро запыхался и вынужденно сбавил шаг, осажденный проклятой одышкой.

Эта усталость окатила его как раз на пересечении Иринопольской улицы с Синагогским переулком. Отсюда до Харлампиевской оставался один квартал ходу.

Именно здесь его, переводившего дух, что-то настигло и заставило изменить первоначально задуманный маршрут.

Выходя из дома, он не собирался идти напрямую через Ильинский базар. Он знал, что в вечерний час там будет самое что ни на есть столпотворение и ажиотаж.

Однако теперь, когда базар уж открылся взору справа, в его сознании родилась искусительная мысль. «А не оформить ли по случаю стаканчика вина?» – подумалось ему, и тут же шальной восторг стал все сильнее овладевать им.

Сейчас он застыл в шаге от грандиозного успеха, как верилось ему, и мог бы смело подчеркнуть торжественность этого момента парой глотков холодного вина. Время лишений, терпения и ограничений оставалось позади. Уже сегодня ночью он расправит плечи и гордый распахнет ворота в новую невиданную жизнь!

Отбросив последние сомнения, Крягу не вышел напрямую на Харлампиевскую улицу, а свернул в сторону Ильинского базара.

В этот момент поднялся ветер, и вихрь пыли обхватил его с головы до пят. Это было неожиданно и неприятно: Крягу зажмурился и по-детски смешно замахал руками, отбиваясь от песка и сора, словно от противной мошкары.

Едва ветер утих, и площадь рынка было распростерлась перед Крягу, как прямо впереди шедшая лошадь встала на дыбы и опрокинула повозку с плетенными корзинами. На некоторое время дорога оказалась перекрытой, и Крягу, отнюдь не бросившийся помогать извозчику перевернуть повозку обратно на колеса, негодовал, что кто-то смеет задерживать его в пути. Но вот повозка была возвращена в должное положение, лошадь двинулась вперед, и Крягу наконец попал на базар.

Повсюду словно муравьи сновали люди, многие навеселе, а часть из них только намеревалась подогреться.

Крягу расслаблено шел вдоль лавок со снедью, травами и товарами хозяйственного толка. Далее потянулись повозки с винными бочками, около которых как обычно наблюдался высочайший спрос.

Солнце продолжало катиться к горизонту, вино игриво лилось из краников, Крягу затерялся среди пропитых лиц и душ. Отодвигая в стороны представителей разношерстной публики, объединенной любовью к дешевой выпивке, он протиснулся к знакомому торгашу с рыхлой красной мордой и, мысленно благословив себя, отправил в глотку кислого муската из деревянной кружки.

Мгновенно заиграла жизнь давно забытыми яркими тонами, и предвкушение успеха закружилось в опьяненной голове. Крягу, не раздумывая, купил еще кружку.

И в этот миг, когда он наслаждался вином и будущим успехом, сзади него возникла давка. Особенно настырные пропойцы сцепились из-за склянки зелья, в толпе прошло волнение, и Крягу поддавила со спины пара молодчиков.

Покуда он пытался удержаться на ногах, к тому же не расплескав вина из кружки, особенно умелый удалец прорезал ножичком его напоясный мешок и вытащил оттуда ни много, ни мало 200 рублей. Эти деньги Крягу, служивший писарем в городской управе, скопил за два года и ими собирался сегодня расплатиться в мастерской Шмидта.

Довольный Крягу не заметил пропажи и вальяжно продолжил свой путь.

Дом Шмидта не отличался бы ничем от остальных, если бы не пристройка слева, служившая ему мастерской. У нее была отдельная дверь на улицу, так что, по сути, во владениях художника имелись два выхода: этот и через основную калитку в заборе.

Знавший это Крягу направился сразу к двери мастерской и постучал. Это был его четвертый визит по этому адресу. Лишь в первый раз он заходил через калитку, когда явился справиться о стоимости услуг. В последующие посещения он, как и нынче, шел сразу в мастерскую.

Дверь отворил щуплый короткостриженный мастер Шмидт. Он сразу отступил назад и сделал знак гостю войти.

Во время предыдущих сеансов Крягу успел запомнить интерьер помещения. Теперь он полагал наверняка, где будет находиться то, за чем пришел, и, взглянув в левый дальний угол, мгновенно увидал картину.

То был портрет высотою почти в метр, и позабывший всякий этикет Крягу устремился к нему.

Подойдя ближе, он замер обомлевший. Такого эпохального полотна не ожидал увидеть и он сам! На портрете по пояс Крягу почтенно скрестил ладони на груди, и облик его в действительности поражал!

Он был запечатлен во фраке, коего у него отродясь не было, и выглядел по меньшей мере важной фигурой дворянского сословия.

Глаза из-под очков сквозили уверенностью и презрением – Крягу умышленно занимал такую позу, пока шла работа. Это был его бенефис, и он хотел торжествовать всегда!

Профессорский вид, надо признать, ему в действительности шел. Другое дело, что созданный образ шел вразрез с реалиями простого писаря в городской управе, но при мыслях об излишнем самолюбовании Крягу обычно лишь крестился трижды и нашептывал молитвы.

Потрясенный до глубины души увиденным портретом, он полез в мешок, чтобы отсчитать полагающуюся сумму Шмидту за работу, не подозревая, какой удар поджидает его впереди!

Испуг от того, что пальцы не нащупывали в мешочке денег, обернулся ужасом, когда он увидел прорезь в поясном кошельке. От осознания произошедшей беды Крягу затрясло так, что очки чуть не слетели с носа!

Добродушно улыбавшийся Шмидт не мог подумать ничего дурного. Ему было невдомек, отчего Крягу не произносил ни слова, а в следующие мгновения стал судорожно хвататься за голову.

– Деньги! – наконец выкрикнул он. – Все деньги!

Он было бросился к выходу, остановился, снова рванул с места, но занесенный массой тела вправо, уткнулся в табурет и опрокинулся на стол. Разлились краски на лежавшие картины, над которыми шла работа. Тут уже и Шмидт схватился за голову и кинулся поднимать гостя.

– Да что же такое с вами?! – крикнул он.

Но Крягу уже выбегал из двери наружу.

Воротился он тремя четвертями часа позже, взмокший от пота, загнанный, как конь, и насмерть перепуганный, в полном отчаянии.

Прямой и ровный характер прорези в суме говорил о том, что она была проделана крепким тонким лезвием. Такое могло произойти лишь в сутолоке винного базара. Нигде более на своем пути к художнику Крягу не попадал в такое плотное скопление людей, где могла бы произойти кража.

Поэтому конечно же Крягу первым делом бросился на базар. Но что надеялся он там найти?! У бочек того торгаша, где угощался он, было такое быстрое и живое перемещение честного и не очень люда, что тех воров давно и след простыл!

Крягу кидался из стороны в сторону, совершенно не понимая, что делать, подбегал к торговцам, кричал им о своей пропаже, но те лишь мотали головой и предлагали выпить.

Тогда он отыскал жандарма и стал умолять его погнаться за ворами по горячим следам.

– Помилуйте, ваше благородие! Умерьте пыл! – зевая, с равнодушием отвечал ему усатый унтер-офицер. – С чего вы взяли, что не теряли денег по дороге к базару али не оставили их дома вовсе?!

– Но дырка! Дырка! Посмотрите на нее! – настаивал на своем несчастный Крягу. – Ведь здесь же очевидно, что имела место кража!

Браться за крупное дело вечером ленивому служителю закона не было ни выгодно, ни перспективно. Поймать воров в такой толпе спустя не меньше получаса как произошло преступление было невозможно, но и предпринять совсем ничего он тоже не мог. А потому он просвистел в свисток, собрал вокруг своих коллег и вместе с Крягу они свершили рейд по рынку.

Но потерпевший не имел понятия, кого искать! Он мог лишь дать расплывчатую версию о том, что был ограблен в давке возле винной бочки. В итоге жандарм посоветовал ему явиться на следующий день в управление составить заявление по факту кражи, а до того момента любые поиски были тщетны. Из базара было не менее пяти выходов: получалось, что воры могли покинуть его в любом направлении и сейчас находиться в любой части города!

Поведав Шмидту свою горестную историю, Крягу громко вздохнул и умолк. Наступило молчание, в котором непонятно что было делать дальше.

Шмидту, как человеку хоть и творческому, но чрезвычайно практичному, в общем-то не было дела до проблем очередного клиента. Его интересовал лишь положенный расчет за выполненную работу, и потому он вкрадчиво, но прямо и спросил:

– Так что же, сударь? Изволите платить сегодня и забрать картину?

От заданного в лоб вопроса Крягу рассвирепел:

– Ты что же, ничего не понял?! Я остался без гроша! Все деньги были в мешке, и их украли!

Это было невыносимо! Крягу обхватил лицо ладонями и, сидя на табурете, стал раскачиваться вперед и назад, изрекая вперемешку проклятия и причитания.

Целых два года экономии на еде и табаке, а равно как и грёзы о портрете, всё это уже ничего не значило! Он каждый месяц откладывал половину своего жалкого жалованья лишь бы воплотить в жизнь великую идею, и в день, когда она должна была свершиться, по слабости его всё в одночасье обернулось в пыль!

Оставался еще шанс уговорить художника повременить с оплатой, и Крягу стал умалять Шмидта отдать ему картину нынче. Деньги же, с его слов, поступали бы впоследствии частями.

Но упрямый Шмидт и слышать ничего не хотел. Сделка есть сделка, и если условия не соблюдаются одной из сторон, то и сделки быть не может. Спокойно стал он упаковывать картину в бумагу.

– Как соберете сумму, приходите, – эти слова убивали всякую надежду.

Глядя на никчемного, как ему сейчас казалось Шмидта, Крягу почувствовал несправедливость. Как смел этот художник возражать ему, проводнику человеческой мудрости? Он возложил на себя особую миссию по наставлению будущих поколений, и именно сейчас во что бы то ни стало ему нужен был портрет, чтоб завершить свой труд!

Не до конца отдавая себе отчет, что делает, Крягу вцепился своими короткими ручонками в картину, которую Шмидт как раз поднял со стола, чтобы убрать, и потянул ее к себе!

Шмидт явно уступал своему незадачливому клиенту и в весе, и в силах, и потому, конечно, его понесло вперед, вплотную к Крягу. Однако он устоял на ногах и с криком «Да что же вы творите?! Отпустите немедленно!» потянул картину в свою сторону.

– Отдай! Она нужна мне! – кричал в ответ обезумевший Крягу, перетягивая портрет вновь ближе к себе.

– Заплати, и она твоя! – упорно стоял на своем Шмидт.

Нащупав ступней опору на полу, он вновь рванул картину к себе.

– Да иди ты к черту! – прорычал Крягу, и в самый момент рывка Шмидта выпустил картину из своих ладоней.

По инерции, с нелегким грузом в руках, Шмидта потянуло назад. Еще два шага он удержался на ногах, а дальше упал навзничь, ударившись затылком прямо об угол стола. Картина накрыла его лицо сверху.

Всё произошло так быстро, что с полминуты Крягу продолжал стоять на своем месте, не соображая, что случилось.

Шмидт в несколько неестественной позе сидел на полу около стола. На верхнюю часть туловища и лицо легла картина. Со стороны могло показаться, что мастер запрокинул голову на стол и отдыхает, расположившись на полу с раскинутыми в стороны руками, но вот только картина прямо на нем смотрелась странно.

Подошедшего вплотную Крягу затрясло при виде крови. По поверхности стола из-под головы Шмидта растекалось вязкое багровое пятно.

События последнего часа походили на какой-то кошмарный сон! Крягу все еще не мог совладать с собой! Он ни о чем не думал, просто уставился перед собой, сдавшись на милость судьбе в эти мгновения.

Среди полнейшей тишины он разобрал свое тяжелое дыхание. Именно оно вернуло его к реальности. Надо было проверить, вдруг Шмидт еще жив!

Осторожно подняв картину с тела несчастного художника, Крягу положил ее на пол рядом и наклонился к лицу Шмидта. Тот не дышал.

Трясущимися влажными от пота пальцами, Крягу нащупал артерию на шее и замер. Пульса не было.

Становилось очевидно, и от понимания этого леденела кожа на спине и подступала тошнота к горлу, что душным августовским вечером, в своей мастерской, лежал мертвым художник Шмидт.

Следующие несколько минут прошли в полной тишине, лишь иногда с улицы доносился конский топот. Из оцепенения Крягу вывел звон посуды, прозвучавший как будто прямо за ухом! Бедняга вздрогнул и в испуге обернулся. За спиной конечно же никого не было, но только сейчас его воспаленный ум стал понимать, какая опасность подстерегала его!

За стеной пристройки располагались жилые комнаты художника, и скорее всего в эти минуты прислуга накрывала ему ужин. Крягу знал, что как минимум одна женщина приходила несколько раз в неделю к недавно овдовевшему Шмидту помогать тому по хозяйству. Прибирала, стирала и готовила кушать.

Он видел ее мельком, когда явился сюда в самый первый раз. Наверняка это она сейчас гремела плошками на кухне!

Обычаев и вечерних распорядков Шмидта Крягу конечно же не знал, но что, если помощница войдет сюда позвать хозяина ужинать?!

Струи пота стекали со лба, потрясенный Крягу встал с колен и тут только понял, как тяжело ему дается каждый шаг!

Подойдя вплотную к двери, которая вела в покои, он прислушался. Действительно, из глубины дома порою доносились шаги и другие звуки. Крягу осмотрел замок и немного успокоился: в него был вставлен ключ, и дверь была заперта. Видимо Шмидт не терпел, чтобы в рабочие часы его внезапно прерывали.

Впрочем, облегчение продлилось недолго. Следующая мысль сразила молнией пытавшийся восстановить ясность рассудок! Что если Крягу был не последним посетителем художника на сегодняшний вечер?! С учетом всех его злоключений уже минуло больше часа, а вдруг кому-то было назначено явиться сюда в семь вечера?!

В ужасе кинулся Крягу к входной двери и обнаружил, что она была все это время приоткрыта! Он завалился внутрь после тщетных поисков по базару в полном смятении, и сам Шмидт тоже позабыл задвинуть засов! В любую секунду происходившей здесь борьбы и последовавшей смерти художника с улицы мог зайти кто угодно!

От страха лязгая зубами, со второй попытки Крягу задвинул засов. Затем, обхватив голову руками, попятился вглубь мастерской.

Едва он попытался перевести дух, как в дверь снаружи постучали! Крягу прошибло ледяным потом, он перестал дышать и уставился на дверь.

Стук повторился, и чуть погодя дверь пару раз подергали за ручку. Очевидно, что явился посетитель, однако прямо в сию минуту Крягу был в относительной безопасности. Вопрос заключался только в том, насколько настойчивым окажется пришедший и не пойдет ли справиться о Шмидте прямо в дом?!

Лихорадочно соображая, что ему делать в том случае, если посетитель отправится к главному входу и попытает счастья достучаться до Шмидта через прислугу, Крягу ощущал лишь полное бессилие что-либо предпринять. В эти мгновения он понимал, что целиком предназначен своей судьбе, и вся его философская высокопарность и бравада ничтожны и не значат ровным счетом ничего!

Оставалась одна надежда на то, что прислуге было строго-настрого запрещено беспокоить Шмидта во время его работы в мастерской.

Не в состоянии адекватно отмеривать прошедшее время, Крягу покорно ждал, что будет дальше. На улице послышались шаги, и в дверь снова несколько раз постучали.

– Шмидт! – раздался мужской голос. – Эй, Шмидт! – вновь крик и дерганье двери за ручку.

– Да говорю вам, он трудился у себя, – зазвучал второй, женский голос. – Но видимо куда-то отошел.

– Смотри внимательно, Иляна, – говорил мужской голос. – Видишь щель между дверью и косяком? Так вот присмотрись. Засов-то закрыт изнутри…

Крягу не помнил, как в тот момент он не лишился чувств. Теперь-то он был точно обречен, и жизнь его зависела от настырности этого посетителя.

– Говорю вам, ваше благородие, уходите! Коли не открывает, значит, заняты там!

– Ой, молчи, дура! Да я ему задаток принес, как было оговорено, сегодня. Что ж в самом деле-то происходит?..

Голоса стали отдаляться. Судя по всему, женщине удалось убедить клиента, что раз мастер не отвечает, значит, на то есть веская причина.

Крягу вспомнилось, как в один из сеансов, поймавший музу Шмидт, работал с ним дольше, чем положено, а значит, подобное поведение было вполне свойственно художнику, и об этом знала прислуга.

Воспоминание вернуло Крягу к действительности. Кажется, прямо сейчас опасность миновала. Но что, если кто-либо еще вознамерился явиться нынче вечером к художнику?

Вопрос был логичным, и, кажется, Крягу знал наверняка, как на него ответить. У Шмидта должна была быть некая книга заказов, в которой тот вел учет клиентуры и все свои деловые записи.

Конечно, вот же она, толстая тетрадь, лежит себе раскрытой на столе! Крягу даже не пришлось листать страницы – разворот тетради отражал как раз сегодняшний день.

Молниеносно пробежав глазами по колонке посетителей, Крягу достиг конца списка, где увидел свою фамилию, напротив которой было словосочетание «полный расчет». Следом за ним на 7 часов вечера значился некто Ботезат и комментарий содержал одно лишь слово «аванс». За Ботезатом в списке более никого не было.

Стало очевидно, что это именно господин Ботезат чуть было не обнаружил убийцу на месте преступления всего-то несколько минут тому назад!

От этой мысли Крягу нервно затряс правой ручонкой в воздухе. Его язык не поворачивался назвать себя убийцей! Он даст свой философский комментарий случившемуся позже, а пока надо было убедиться в собственной безопасности!

Перевернув страницу, он увидел список посетителей на следующий день. Первой в 10 утра на позирование должна была явиться госпожа Маноле, а следом шло время славного богатого купца Агаке.

Да, среди клиентов Шмидта числились действительно не последние люди этого города. От понимания этого Крягу озлобленно стиснул зубы. Завтра не позже, чем в 10 утра, а того гляди и раньше, тело мертвого Шмидта обнаружат! С учетом знатного послужного списка мастера у дела будет самый широкий резонанс!

Фраза «полный расчет» напротив фамилии Крягу, показания Ботезата, который явился в назначенное ему время и не сумел застать Шмидта на месте, всё это явно складывалось не в пользу Крягу и вырисовывало страшное слово «приговор».

Первой мыслью было вырвать страницу с содержанием посетителей сегодняшнего дня. Но тогда бы он сам наталкивал следствие искать виновного среди ограниченного круга лиц.

– Нет… – зашептал Крягу. – Нет. Эту тетрадь никто никогда не обнаружит…

С этими словами он запихал тетрадь к себе в мешок, намереваясь впоследствии избавиться от нее.

Наверное, теперь он мог бы немного успокоиться. Посетителей на сегодня больше не предвиделось, Иляна не смела тревожить своего заработавшегося хозяина, и скорее всего сама уже собиралась восвояси.

Дыхание выровнялось, а капли пота испарились со лба. Крягу обвел взглядом все помещение и конечно же остановил его на самом главном. У стола в дурацкой позе сидел мертвец, а рядом с ним на полу плашмя лежала картина.

Тут только Крягу осознал, что с самого начала этого наваждения, с того момента, как он обнаружил, что у Шмидта не бьется сердце, он даже и не думал о том, чтобы самому доложить о происшествии. Нет, об этом не могло быть и речи! Доверяться правосудию было слишком опрометчиво! Не поймут, не будут разбираться. Им лишь бы поскорей закрыть очередное дело.

Несомненно, что он нисколько не виноват в смерти художника. Это несчастный случай, не более того! Но обстоятельства могут быть истолкованы неверно, а значит, следовало предпринять самую большую осторожность и умело замести следы.

Вера в себя и в свое предназначение стали возвращаться к нему. Нет, пострадать за непредумышленный проступок он не собирался. Шмидт сам виноват, что так случилось.

Какая-то неугодная мысль вновь полезла из подсознания, но, не желая тянуть ее на поверхность, Крягу нервно замахал рукой и занялся портретом.

Внимательно осмотрев его, он обнаружил, что тот вроде бы никак не повредился. Только густая красивая борода изображенного на картине Крягу была испачкана пятнами крови. Очевидно, брызги попали на полотно, когда Шмидт упал затылком на край стола, и картина накрыла его лицо сверху.

Однако Крягу знал, что масляную краску кровь не испортит. Отыскав в мастерской тряпку, он намочил ее в ведре воды и аккуратно вычистил картину. После этого спрятал тряпку в мешок, обернул картину бумагой и перевязал веревкой.

Теперь предстояло самое важное: незамеченным вернуться домой. Крягу присел на табурет, раздумывая, как поступить. Скоро на улице начнет смеркаться. Если провести здесь еще час-другой, то можно попробовать добраться домой. Но с картиной под мышкой, он точно запомнится даже редким прохожим. Лучше дождаться полуночи. В такое время по улицам ходят только одни жандармы, но сейчас ему это не показалось проблемой. Задерживаясь иногда в управе, Крягу возвращался домой поздно и потому примерно знал посты дежуривших на улицах охранников порядка. Да, окольными путями, он наверняка сможет дойти до дома незамеченным.