Полная версия
О котах и людях: о ястребинке и розах
«Не все на этом свете крутится вокруг нас, Керри» – она услышала, как Эльфин ухмыльнулся.
От этой улыбки в голосе, от этого «нас», сказанного так легко, у нее защемило внутри. Господи, с кем я связалась. Чего я от него хочу вообще. Ангелы созданы для радости, а не для нашего всего.
Невыразимо прекрасная сияющая женщина подняла голову и посмотрела поверх Керидвен на Эльфина. Эльфин кивнул – Керидвен ощутила движение спиной. Женщина-ангел повернулась к преподобному и посмотрела на него задумчиво. Запах роз стал гуще.
«А почему у преподобного ангел – женщина?»
«Ему так понятней».
Женщина-ангел зашла своему человеку за спину и положила ладонь ему на глаза.
Преподобный закричал.
Ноги у него подломились, он схватился за ворот – в стороны полетели пуговицы.
Женщина-ангел подхватила его, аккуратно, без усилия опустила на землю – и сама грациозным движением опустилась рядом на колени. На лице ее рябило нежное и внимательное выражение. Ангел на мгновение вскинула голову – сверху кружились и падали алые розовые лепестки, растекаясь по земле алыми блестящими разводами. В разводах плясали отблески – от мягко сияющих одежд ангела.
Ангел наклонилась, заботливо улыбнулась и тонкими белыми пальцами впилась в глазницу преподобного. Преподобный дернулся. Ангел вынула глаз, белый и круглый, и с тем же серьезным, внимательным и ласковым выражением принялась полоскать его в алой лужице.
Керидвен передернуло.
«Не смотри. Это их личное».
Эльфин развернул ее за плечи к себе. Керидвен сглотнула. Эльфин погладил ее по голове, пропуская пряди между пальцами. От прикосновения, от нежного, внимательного взгляда мурашки шли по коже. Будто где-то внутри распахивается бездна, будто в нее начинают сыпаться, сыпаться, сыпаться алые лепестки.
Керидвен зажмурилась. Страшно. Боже, зачем так страшно…
«Чужое всегда страшно. Не думай об этом».
Эльфин улыбнулся стеклянной улыбкой. Керидвен моргнула.
«Это и есть твой мир теперь?»
Щека у него была гладкая и теплая, как прежде, и, как прежде, отзывалась на касание – когда Эльфин мотнул головой, легким, чуть кошачьим движением,
«Это не „мой“ мир. У Неотпавших нет своего. Но это неважно, – он накрыл ее ладонь своей и улыбнулся, ласково и серьезно. – я всегда смогу тебе помочь. Я всегда смогу позаботиться о тебе. Это все, что имеет значение».
Керидвен покачала головой.
«Ты так и не понял? Мне никогда не нужна была нянька. Только ты сам».
По безмятежному челу Эльфина прошла тень.
«Зачем ты так говоришь, Керри?»
«Зачем?!»
Эльфин попытался отстраниться. Керидвен вцепилась ему в ворот и тряхнула со всей силы; ей пришлось задрать голову, чтоб заглянуть в лицо.
«Хочешь быть ангелом – пожалуйста! Хочешь быть демоном – на здоровье! Но разуй глаза уже – я у тебя этого не просила!»
У Эльфина рябь прошла по лицу. Он сделал шаг назад – и исчез.
Мир вернулся.
Керидвен провела рукой по лицу. В ушах звенело.
На полу навзничь лежал преподобный Джозеф, и Джимми Коллинз, стоя на коленях, совал ему под голову скомканный пиджак.
[3х05] ГОСПИТАЛЬ
Как они везли отца Джозефа в монастырь, Керидвен запомнила смутно. Блейз и Джимми сгрузили пускающего пузыри преподобного на заднее сиденье финновой таратайки; Джимми три раза поклялся Финну что сам проводит Ору домой (кажется, Финн боялся не столько, что с сестрой что-то по дороге случится, сколько папенькиного гнева), и дальше все как-то смазалось. Блейз указывал дорогу в темноте.
Преподобный что-то невнятно бормотал, Керидвен держала его голову у себя на коленях, придерживая, чтоб он не откусил себе язык, когда машину побрасывало на ухабах, и думала о том, что где-то здесь, где-то сейчас, где-то совсем рядом парит, нежно улыбаясь, невыразимо прекрасная женщина-ангел, доведшая преподобного до этого состояния.
Уж теперь-то некому будет громить наш клуб, невпопад подумала Керидвен, и от этой мысли у нее прошел по позвоночнику холодок. Нет, она была только рада, но не такой же ценой!
Но Эльфин сказал, что это дело не в ней. Что это дело отца Джозефа с его ангелом. Эльфин, который улыбнулся и кивнул ангелу, и ангел подошла и вырвала глаза преподобному.
Можно ли ему верить?
Но если не верить ангелу, то кому?
Наконец, вдали показался монастырь, темный на фоне ночного неба. Кое-где светились окна. Финн остановился и начал сигналить. Преподобный застонал. Керидвен перехватила его поудобнее, помогая сесть, и подперла его плечом.
Из ворот высунулся сторож. Блейз принялся объяснять, что произошло. Ворота распахнулись, и таратайка вползла внутрь.
Блейз распахнул дверцу, подпер преподобного с другой стороны, и они поволокли его в монастырский гошпиталь.
Монастырь внутри казался больше, чем снаружи. Намоленное место. Керидвен закусила губу, стараясь удержать лицо – это состояние она уже научилась узнавать. Ох, не развезло бы.
В приемном покое почти никого не было. Горели тусклые лампы, белел ряд пустых коек. Кто-то, отгороженный ширмой, стонал и охал во сне. Блейз и Керидвен сгрузили преподобного на ближайшую койку.
– Что с ним такое? – вопросила сестра Евангелина, поднятая со сна. Чепец и медицинский халат делали ее похожей на большой недовольный сугроб.
Блейз вздохнул, комкая кепку в кулаке.
– Удар… мне кажется… Понимаете, у нас в клубе народ собрался, танцы, все такое, жарко, душно… А отцу Джозефу все это сильно не понравилось, распереживался он… и вот…
Сестра Евангелина нахмурилась и перевела взгляд на отца Джозефа. Потом на Керидвен. Еще сильнее насупилась и скрестила руки на груди.
– А что знахарка скажет?
Ручищи у нее были размером с окорок. Керидвен прикусила губу. Была не была. Керидвен покосилась на Блейза и мотнула головой, отзывая сестру Евангелину в сторону.
Та хмыкнула, но отошла.
– Ну? – прогудела она, как из бочки.
– Отец Джозеф увидел ангела, – неохотно сказала Керидвен.
Сестра Евангелина моргнула. Потом нахмурилась. Потом открыла пасть и затрубила, что рудничный гудок:
– Урсулаааа!
Белая больничная ширма на другом конце комнаты покачнулась, и оттуда засеменила сестра Урсула, ветхая, как камышинка.
– Твой случай, – буркнула сестра Евангелина.
Сестра Урсула склонила голову к плечу и уставилась на Керидвен. Глазки у нее заблестели.
– Нешто ты в монастырь решила податься, деточка? Давно, давно пора!
Керидвен передернуло.
– Да не она! – Сестра Евангелина ткнула пальцем в сторону лежащего на койке отца Джозефа. Отец Джозеф что-то невнятно лепетал и водил руками в воздухе. Блейз придерживал его, чтоб тот не упал.
– А! – сестра Урсула взмахнула ручками, подпорхнула и вдруг сделала «козу» двумя пальцами и принялась щекотать преподобного:
– Идет коза рогатая за малыми ребятами! Уууу, забодаю-забодаю-забодаю!
Преподобный захихикал. Улыбка у него вышла кривая. Сестра Урсула посерьезнела:
– Град Господень в небесах видел? Воот такой! – Она привстала на цыпочки и развела руками в стороны.
Отец Джозеф закивал и тоже попытался развести руками, но стал заваливаться на бок. Керидвен подперла его плечом. Точно удар, мелькнуло у нее. У нее самой в ушах слегка звенело. Голоса отодвинулись – сестра Урсула с отцом Джозефом читали «Pater Noster», выходило на редкость внятно. Значит, оклемается, вяло подумала Керидвен. Следовало бы волноваться, но волнения почему-то не было. Стены госпиталя будто опять раздвигались в соседние измерения. Все хорошо; все было, есть и будет хорошо, все происходящее – только рябь на реке… рябь на Реке…
Все вокруг будто присыпали золотой пыльцой.
Керидвен прислонилась к стенке.
Как было бы хорошо больше никогда не шевелиться…
Страшная вонь резанула по глазам; Керидвен вздрогнула и закашлялась, вытирая слезы. Сестра Урсула с хихиканьем принялась завинчивать пробку на флаконе с нашатырем.
Керидвен подавилась ругательством. Сестра Урсула сунула нашатырь в карман передника и цапнула Керидвен за запястье.
– А ты, милая, ничего рассказать не хочешь?
– Нет, – буркнула Керидвен.
Сестра Урсула резко и неприятно вдруг напомнила ей белую Эйрмид – то ли белым передником, то ли хихиканьем, то ли безумным блеском в глазах. Керидвен выдернула запястье и резко закусила губу.
Каэр-Динен, вот на что был похож приемный покой в монастыре. Те же толстые стены; те же взгляды; то же пространство – внутри больше, чем снаружи – то же неприятное ощущение, будто пол вот-вот разверзнется под ногами.
– Ну, пойдем мы, – пробормотала Керидвен.
– Еще чего, – бухнула сестра Евангелина. – Шляться по ночи. Оставайтесь, вон, пустых коек сколько. Застрянете ночью на своей таратайке – кто будет вас вытаскивать?
– Не застрянем, – горестно сообщил Финн, все это время подпиравший стенку и делавший вид, что его тут нет. – Бензин кончился.
Ночь была отвратительная. Стонал и охал на своей койке преподобный, ворковала над ним сестра Урсула, Керидвен, не раздеваясь, лежала на узкой постели, боясь пошевелиться, то и дело проваливаясь в тяжелое, томительное полузабытье. Койка то и дело начинала раскачиваться, норовя ускользнуть, тогда Керидвен вздрагивала, стискивая тощую подушку, и просыпалась. Хуже всего была невозможность пошевелиться – сознание ворочалось под крышкой черепа, как мышь в горшке. Все остальное тело лежало, как чужое, бесформенной грудой глины, и тошнее всего было тягучее, вязкое, как болотная жижа, чувство беспомощности. Кто я? Что я тут делаю? Зачем?
На соседней койке ровно посапывал Блейз. Керидвен ощутила, как на глазах у нее закипают злые, завистливые слезы. Вот кому всегда все просто! Вот кому всегда все понятно! Везет тебе, братичек!
Изнутри вдруг поднялась волна стылого, ледяного ужаса – а вдруг это навсегда. Вдруг она так и будет теперь лежать, бессильная, беспомощная, безымянная, в пустом покое, всегда, всегда, всегда, и этой стылой волной ее подбросило и подняло. Керидвен села и выругалась сквозь зубы, протирая глаза.
Бросила подушку в изголовье и напоследок ткнула ее кулаком. К черту это все. Изнутри поднялась злая досада – уходить надо было, дошла бы пешком, проветрилась, сейчас дома бы уже была. Нет, послушала черт знает кого!
Керидвен сжала зубы, поднялась, и принялась заправлять койку. Потом повернулась и пошла к сестре Урсуле. Сестра Урсула, мурлыча колыбельную себе под нос и время от времени подаваясь вперед, чтобы поправить на преподобном съезжающее одеяло, щипала корпию. Ветхое полотно расползалось на нити под темными узловатыми пальцами, превращаясь в спутанную бесформенную массу. Керидвен поняла, что ее опять укачивает. Сестра Урсула бросила на Керидвен быстрый взгляд – Керидвен будто ткнули булавкой.
– Что, милая, не спится?
– Заснешь тут у вас, – буркнула Керидвен. – Давай хоть помогу.
Сестра Урсула захихикала и сунула ей тряпку.
– А и помоги, милая, помоги.
Керидвен села рядом, в тусклом круге керосиновой лампы. Ветошь затрещала. Преподобный заворочался. Керидвен стиснула зубы, дергая нитки в разные стороны.
Все там будем. Ох, чтоб мне быстро помереть, дай-то боже.
Преподобный сел и принялся тереть глаза кулаками. Растерянное выражение совершенно не подходило к его бородатому, морщинистому лицу. Сестра Урсула отставила миску с корпией в сторону и опять принялась ворковать:
– Что такое, миленький? Писать хочешь?
Преподобный мотнул головой и вдруг уставился на Керидвен. Глаза у него были блестящие и незамутненные, как у двухнедельного котенка.
– Ты кто? – спросил он высоким голосом.
У Керидвен пересохло во рту.
– Я Керидвен, – сказала она.
Преподобный наморщил лоб. Имя явно ничего ему не говорило. Он зашарил взглядом вокруг. Потом уставился на свою руку и зашевелил губами, пересчитывая пальцы.
Керидвен отвела взгляд. Смотреть на преподобного было мучительно неловко. Козлина он был тот еще, но такого он точно не заслуживал.
Сестра Урсула поправила на преподобном одеяло и опять бросила на Керидвен косой взгляд.
– Не будете как дети – не войдете в Царствие Небесное, – проворковала она.
За стеной, будто подтверждая ее слова, забил утренний колокол.
Керидвен поднялась и одернула подол нарядного платья, так неуместного посреди госпиталя.
– Пойду я. Небось, рассвело уже.
Быстро унести ноги из монастыря, конечно, не получилось. Пока проснулся Блейз да пока растолкали Финна; пока все продрали глаза, да умылись, да поели, потому что попытку отказа от завтрака сестра Евангелина восприняла как личное оскорбление. Да пока поручкались с прибежавшей сестрой Фионой, да пока Блейз помогал приводить в порядок преподобного, который напрудил-таки в штаны, да пока искали у кастелянши бензин для Финновой таратайки, не нашли, но Блейз выпросил на монастырской конюшне коня, чтоб довезти машину до финнова дома, да пока его запрягали – солнце уже укатилось заполдень.
Напоследок, когда они уже выезжали из ворот – точнее, выезжал, Финн, забравшийся с ногами на сиденье и пощелкивающий кнутом, гнедой коняга-ломовоз – и где только монастырь добыл такого красавца? – подергивал ухом, Блейз, закатав рукава, подталкивал машину сзади, а Керидвен, сдерживая зевоту, переминалась с ноги на ногу рядом, проклиная нарядные туфли и стертую на танцах пятку – напоследок из ворот выбежала сестра Урсула и сунула Керидвен корешок на перекрученной красной нитке.
– От суккубов, инкубов, ночных кошмаров, – затараторила сестра Урсула. – На сон крепкий, на глаз меткий, во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь!
Керидвен открыла было рот, чтобы спросить, что это на нее нашло, но со двора раздался вопль «Урсулаа!» – и монашенка со скоростью, поразительной для ее возраста, упорхнула. Керидвен вздохнула и попробовала корешок на зуб. Это был пион. Керидвен вздохнула и нацепила нитку на шею – карманов в красивом платье не было.
– Ннно! – Финн щелкнул кнутом, таратайка двинулась, Блейз на ходу вскочил в машину и распахнул дверцу, помогая Керидвен забраться внутрь. Керидвен ойкнула, едва-едва удержав равновесие.
У распахнутых ворот, бывший отец Джозеф, счастливый и расхристанный, вовсю махал рукой:
– Пока, коня-ашка-а!
Блейз выпрямился и тоже принялся махать обратно:
– Пока-пока! Всего хорошего!
Керидвен плюхнулась на сиденье и закрыла лицо руками.
[3х06] ЯСТРЕБИНКА
Колымага тащилась мимо полей; Керидвен задремала, притулившись на плечо к Блейзу. Сквозь дремоту доносились невнятные голоса – Финн болтал без умолку, Блейз поддакивал, коняга флегматично вышагивал, подергивая точеным ухом. Как выяснилось, его подарил монастырю О’Рурк – за успешное разрешение жены от бремени, седьмой ребенок, не шутка, да и в летах маменька-то уже, а что делать, что делать – сын-то, наследник нужен, сестрицы-то все замуж повыскакивают, кроме Оры, небось, кто такую возьмет, вот мелкому все и отойдет, кому еще… Погоди, вклинился Блейз, а ты-то? А что я-то, буркнул Финн, Этану все должно было отойти, как полагается, да где теперь Этан, а я… Не наследник я. Да и не стрелок даже, – буркнул Финн и накрепко замолчал.
Блейз только вздохнул, и стало тихо.
– Приехали! – громко объявил Финн.
Блейз потряс Керидвен за плечо.
– Керри, приехали!
Керидвен разлепила глаза. Голова была тяжелая, как с похмелья.
Финн загудел клаксоном. Из-за забора появился Джимми, до отвращения бодрый и жизнерадостный.
– Ухх ты, какой конище! Уважаю! Ну что, как там все? Как наш припадочный?
Блейз поморщился.
– Ну, что ты так…
– А что я так? Меньше надо было орать по жаре, целей был бы.
Блейз уставился на Джимми с удивлением.
– То есть, ты не видел?..
– Чего не видел? – не понял Джимми.
Блейз только рукой махнул. Джимми продолжил, похлопывая коня по шее.
– Вы-то уехали, а я потом весь этот улей успокаивал. Ну, народ! То им святой Георгий примерещился, теперь вот ангелы какие-то, демоны, черт знает что… Одна сеструха твоя, Финн, нормальная. Ха-ха, как пальнула в крышу, сразу тихо стало! Никаких, мол, демонов – ну, ей хоть поверили. Слушают вас тут, о’рурковских, не поспоришь… И домой я ее к двенадцати отвел, как обещались, так что ты не дрейфь! И папаше я твоему сказал, что ты священника в госпиталь повез, так что ты не беспокойся, не влетит.
– Спасибо, – пробормотал Финн. Кажется, перспектива общаться с папенькой его все равно не радовала.
День пошел-побежал своим чередом – дел никто не отменял. Мир совершенно не собирался останавливаться из-за того, что какому-то деревенскому священнику разверзлись небеса на голову. Керидвен наскоро переоделась и принялась хлопотать. Но, возвращаясь от Канавана – надо было расфасовать да отнести новую порцию снадобий, да еще забежать за продуктами, да отбиваясь по дороге от расспросов – можно подумать, и так все не знают, что случилось! – и дома не посидеть было в тишине.
Джимми с Блейзом ругались у крыльца над какими-то банками и корзинками.
– Куда ты все это потащил! – шипел Блейз. – Поставь обратно!
– Еще чего! – возмущался Джимми. – Скиснет все по жаре, чего добру зря пропадать!
Керидвен сунула нос в ближайшую склянку – и правда, там был творог.
– Это откуда нам такое привалило?
Блейз издал мученический вздох.
– Это О’Доннелы хотят, чтобы я им ребенка покрестил.
– А ты чего ломаешься? – не поняла Керидвен.
Блейз страдательски сморщился.
– Ну так ведь я… так мне… запретили мне служить, в общем.
Керидвен сплюнула. Все эти церковные сложности казались ей полной дурью.
– Керри, ну… да, отец Джозеф не может, но я-то им ведь тоже не нужен на самом деле… в экстренном порядке кто угодно может ребенка покрестить…
– О! – с набитым ртом обрадовался Джимми. – А давай я схожу? Ты мне на бумажке напиши, чего там сказать-то надо. И людям необидно, и нам польза!
– Да как ты!.. – взвился Блейз. – Это ж от чистого сердца надо!
– А я что, от грязного что ли?.. – оскорбился Джимми. – Мне, может, жалко стало. Сначала напридумывают всякого, а потом убиваются.
Блейз набычился, и Керидвен затаила дыхание – неужто выругается?
Но тут из-за забора раздался крик:
– Отец Блейз! Отец Блейз!
Блейз взмахнул руками:
– Ах, да не называйте вы меня так, бога ради! – и выбежал.
Джимми заржал.
– Вот же люди, а! Вот что надо в голове иметь, чтоб такое придумать, а?
Керидвен только дернула плечом. Временами беспечность Джимми вызывала у нее лютую зависть.
К вечеру все-таки все угомонились. Керидвен закрыла дверь в спальню и плюхнулась на кровать. Голова гудела после долгого дня. Ноги тоже.
Керидвен вздохнула и принялась стаскивать платье через голову. Руку кольнул пионовый корешок на нитке – подарок сестры Урсулы. Керидвен хмыкнула. Инкубы, суккубы… Если бы.
Сейчас, из дома, сестра Урсула не казалась уже такой страшной и всеведущей. Знала бы она… а впрочем, что бы это дало?
Можно было бы поговорить с кем-нибудь.
А толку? Что бы это изменило?
Может, дело вообще не в нас, как сказал Эльфин. Может быть, все это – и их роман, и припадок преподобного – вообще было ради того, чтобы Блейз мог стать священником. Он у нас праведник. О ком мирозданию заботиться еще.
От этой мысли ей вдруг стало чудовищно тоскливо, хоть ложись и помирай. Керидвен сунула корешок под подушку, загасила лампу и натянула на голову тяжелое одеяло. Вот так же и в гробу будешь лежать, мелькнуло у нее. Керидвен зажмурилась.
На глаза опять набежали злые слезы. Было чудовищно обидно. Неужели все зря? Ничего не было, и ничего не будет, и единственный способ быть счастливым на этом свете – это превратиться в слюнявого лучезарного идиота? Только такой овцой ты и нужен… и ангелам… и всем остальным…
Керидвен вцепилась в подушку зубами – так, чтобы не было слышно крика в темноте – и зарыдала, так, как, конечно, нельзя было позволить себе заплакать в госпитале, на виду у всех, о всей своей потерянной жизни, о всем хорошем, что просачивается сквозь пальцы, и что никак нельзя, нельзя, нельзя сохранить.
Да так и заснула.
Ей снилось, что она падает в пустоту. Будто нити, которыми она связана с другими людьми, рвутся с тонким звоном, будто не остается вокруг никого, ничего, кроме огромной, немой пустоты, и она падает вниз, вниз, вниз, скользит, как по склону горы, но это не страшно, потому что на самом деле кроме этой звенящей, кружащейся в самой себе пустоты ничего и не было никогда, как не было Лллангатена, как не было Авалона, как не было женщины по имени Керидвен, жены своего мужа, сестры своего брата, знахарки своего сада, плоти от плоти, крови от крови – никого, никогда, ничего.
Вдруг что-то толкнуло ее под ноги, черное и шершавое. Она поняла, что стоит босиком на камне. Камень был тепловатый, как еще не остывшая печь, и твердый. Тогда она легла, ощущая всей спиной твердую, неровную поверхность. Раскинула руки. Камень никуда не падал. Она поднесла руки к лицу и посмотрела на пальцы.
На безымянном светлела металлическая полоска. Кольцо, вспомнила она. Это что-то значило. Она потерла палец – вдруг вспомнилось быстрое, щекотное прикосновение. Целовать руки, и улыбаться краем рта. Она подняла руку и потрогала губу, примеряя на себя чужое выражение, пытаясь вспомнить. Улыбка была как шкатулка без ключа. Потому что внутри лежит секрет. Потому что его нельзя открывать. Какой секрет? Почему?
У нее не было ответа, только чувство – что вот этот бессмысленный, безымянный секрет – и есть самое важное. Она села, прислушиваясь к этому странному чувству внутри. Керидвен, сказала она. Меня зовут Керидвен. Но безымянное чувство от этого не ушло.
Она поднялась на ноги. Опять посмотрела на себя. Из кончиков пальцев, из запястий, из локтей, изо всех выступающих точек на теле сквозь белую ткань выступали и тянулись, тая в плотном сумраке, тонкие золотистые нити, будто побеги. Она опустила взгляд – из пальцев ног, из ступней тоже выходили нити, как корешки, и уходили внутрь, в темную поверхность камня. Она присела, проводя по нему рукой – сквозь черный песок блеснула искра. Она приложила ладонь к поверхности, и услышала дрожь – будто огромный зверь дышит в темноте.
Тогда она легла и закрыла глаза, чувствуя спиной спину, чувствуя, как обступает вокруг просторная, как океанское течение, тишина. То, что остается, когда вокруг нет никого и ничего. То, что принадлежит только ей.
«Можешь ли ты удою вытащить левиафана и веревкою схватить за язык его? – спросил вдруг у нее в голове злой и насмешливый голос. – Вденешь ли кольцо в ноздри его? Проколешь ли иглою челюсть его? Будет ли он много умолять тебя и будет ли говорить с тобою кротко? Сделает ли он договор с тобою, и возьмешь ли его навсегда себе в рабы?»
Мир вокруг завертелся, быстрее и быстрее, как ярморочная карусель. «Станешь ли забавляться им, как птичкою? Свяжешь ли его для девочек твоих?»
Будто огромная ладонь толкнула ее в спину, и Керидвен села на кровати, в своей спальне, прижимая одеяло к груди, с бьющимся сердцем.
«Клади на него руку твою, и помни о борьбе: вперёд не будешь», – механически договорила она строчку, знакомую с детства, и только тогда поняла, чей это был голос – именно так перед Кругом на Авалоне говорил Безымянный.
Нелепый сон Керидвен не столько напугал, сколько разозлил. Нашел Иова на гноище, тоже мне. На себя бы посмотрел, кур ощипанный! Она с досадой ткнула кулаком в подушку. Из-под подушки выкатился корешок. Керидвен обозлилась еще больше – теперь уже на себя. И сама хороша, дурища, взяла из чужих рук непонятно что – а потом удивляется, что снится всякая дрянь! От дурных снов, как же. Держи карман шире. Знала же, что у сестры Урсулы не все дома – а туда же.
Керидвен вспомнила монастырский госпиталь, и ее передернуло. То-то у Безымянного крышенька потекшая была. Посиди в таком месте тыщу лет, еще и не так двинешься… Ох, не быть ей монашкой, это точно.
Сквозь ставни уже сочилось серое утро. Керидвен вздохнула, и принялась одеваться. Выкинуть злосчастный пионовый корешок у нее все-таки рука не поднялась, она сунула его на полку, неловко задела локтем листки, засунутые сверху – по комнате разлетелись списки травника, которые, повинуясь обещанию, все носила ей потихоньку сестра Фиона. Керидвен со вздохом принялась собирать страницы. «Трава сия принадлежит Сатурну… настой ее очищает кожу, сводит веснушки, пятна, лишаи и морщины…» А, точно, ястребинка, вспомнила Керидвен. Это она откладывала рецепты, которые стоило попробовать, да закрутилась. Керидвен вгляделась в страницу. «Растение для вещих снов – ястребинка с тремя головками. Сорви ее в ночь Мессы Йоуна да положи под голову, когда тебе придет в голову увидеть вещий сон. Но берегись повторять сие часто, ибо это может вызвать головную боль». Керидвен заморгала. Чего-чего? Совершенно было не в духе Калпепера. Ниже почерком сестры Фионы на полях было подписано: «Ошибка переписчика, не бери в голову».
