Чудовище в саду прекрасных цветов

– А как я умру? – положив голову на колени, не отрывая взгляда от воды, тихо спросил Когими.

– Своей смертью, в императорских покоях, на рассвете, слушая песнь соловья. В окно ветер принесет аромат цветущей сакуры. Несколько лепестков, кружась в последнем вальсе, упадут на пол. И как только первые лучи солнца упадут на твою подушку, согрев твое покрывшееся паутинками морщин лицо, ты сделаешь последний вдох, улыбнешься своей прожитой жизни, закроешь глаза и уйдешь на покой. Ты умрешь от старости, Когими. Ты хочешь себе такую жизнь?

– Пожалуй, ты нарисовала лучшую картину жизни, которая может быть уготована смертному. Я согласен. Буду императором Корэмицу.

– Кай-кай! – радостно завопила я и что есть сил прижала его к себе. Он выдавил легкую улыбку и слегка похлопал меня по руке. – Ты прощаешь меня? Совесть так сильно мучает. Я так сильно хочу загладить свою перед тобой.

– Не печалься, лисичка. Ты не хотела меня убивать. Ты лишь послушная дочь, которая подчиняется своему отцу, не из любви, а из-за страха прогневить родителя. Я прощаю тебя, Мизуки.

Похлопав Когими по плечу, я решила оставить его одного наслаждаться покоем. Он это заслужил. Я прошла шагов десять, когда Когими окликнул меня.

– Мизуки! Я буду помнить свою жену Акасси в следующей жизни?

– Нет. Ты забудешь свою прошлую жизнь.

– А тебя там, среди живых, я смогу встретить и вспомнить?

– Тоже нет, – я покачала головой.

– Я бы хотел сохранить память о тебе, Мизуки. Хочу узнать, каким ты можешь быть другом.

– Хм… – озадаченно хмыкнула я. – Если ты вдруг встретишь меня в следующей жизни, то вспомнишь. Я тебе обещаю. Но я бы не стала на это рассчитывать на твоем месте.

Он кивнул и продолжил созерцать желтые воды реки. Я отвернулась и продолжила свой путь, но мой подопечный снова окликнул меня:

– Мизуки! А можно сделать так, чтобы Акасси стала моей женой и в следующей жизни?

Я отрицательно покачала головой и поспешила вон из Ёми, пока Когими не начал просить у меня невозможное.

Получив прощение убитого мною смертного, я покинула Ёми. Возвращаться домой не хотелось. Видеть отца и мать, которая, чувствуя его измену, становилась несчастней день ото дня, не хотелось. Я чувствовала себя перед ней виноватой – ведь это я поспособствовала распутству отца. Я отправилась в верхний мир, в Долину Небес, решив последовать совету Когими – или Корэмицу. Как мне его теперь называть? Обернувшись двухвостой лисицей, я бежала среди небесных полей, наслаждаясь ароматами цветов, которые ковром расстилались по всему Небесному Царству, раскрашивая его всеми красками, которые только были в мире. Как, должно быть, хорошо здесь жить, – думалось мне в тот момент.

– Кай-кай! – кричала я, не в силах сдерживать восторг.

Теплое солнце не жгло, а ласкало шерстку. Нежный ветер играл с моим красивым мехом, волнами пробегая по лисьему телу. Как же было радостно на душе. Я ощущала полную свободу. И главное, здесь не было отца. Вот бы поступить в услужение к Аматерасу, верховной богине солнца.

– Что ты здесь делаешь, юное создание? – прервал мой щенячий восторг мягкий женский голос.

Подняв голову, я увидела ту, что обратилась ко мне. Это была сама Аматерасу! Такой мгновенной удачи представить себе не могла. Я уже представляла, как буду поджидать ее каждый день у храма, пока богиня не посетит его. А потом буду умолять выслушать меня. На деле оказалось все намного проще. Аматерасу сама нашла меня и заговорила со мной. Я припала к ногам верховной богини и рассказала ей свою историю. Просила забрать меня у отца и позволить остаться служить ей. Я не могла больше убивать невинных смертных. Великая Аматерасу согласилась помочь. Она лично пришла к моему отцу и не терпящим возражений тоном сообщила, что забирает меня к себе в услужение. Так я осталась в Долине Небес.

– Раз уж ты теперь прислуживаешь мне, – богиня кончиками пальцев коснулась моей шерстки и нежно провела по спине, – ты поможешь мне сохранить один цветок.

– Да хоть целое поле цветов, о Великая богиня, – с готовностью запрыгала на месте я.

– Поле не нужно. Мне важен один цветок. Ты когда-нибудь слышала о красной паучьей лилии?

– Нет. – Я порылась в памяти, но на ум так ничего и не пришло.

– Этот цветок еще называют хиганбана. Он особенный и способен очищать карму. Я позволяю прикасаться к нему только тем, кто заработал себе плохую карму в прошлых жизнях, а в этой живет праведно. И уже искупил свою вину, но бедствия и страдания продолжают преследовать его до конца жизни. Мне жаль таких людей. И некоторым я позволяю прикоснуться к хиганбане, чтобы очистить карму. Тогда смертный может прожить остаток жизни в умиротворении – ему нечего больше искупать.

Цветок охраняют два тенина, природные духи Мандзю и Сягэ. Когда у хиганбаны пробиваются листья, ее охраняет Сягэ и несет свою службу до конца лета. Когда же солнечные лучи становятся не такими палящими, листья увядают и на смену им распускается огненными брызгами алый цветок. Сягэ уходит отдыхать под землю, ждать следующей весны. И на смену ей приходит Мандзю. В последнее время эти двое кажутся мне беспечными. Боюсь, пока я не вижу, они недобросовестно охраняют цветок. Следи за ними и докладывай мне обо всем. И чтобы ни один дух и ни один ёкай не смогли подобраться к моему цветку и отдать смертным. Только я решаю, как распорядиться хиганбаной и кому явить благость очищения кармы. Эти тенины не должны отводить глаз от цветка, а ты не должна отводить глаз от Мандзю и Сягэ. – Аматерасу смотрела на меня сверху вниз, окруженная сияющим светом.

– Я все сделаю, как желает Великая богиня. – Я опустилась на колени, скрестила перед собой ладони и положила на них голову, не смея поднять взгляд на богиню солнца.

Аматерасу отвела меня на поляну, которая расстилалась зеленым футоном на краю Высокой Долины Небес, где росла хиганбана. Близился конец лета, но дни все еще были изнуряюще жаркими. Возле цветка сидела прекраснейшая из тенинов – Сягэ.

Природные духи славились своей добротой и красотой. Эти создания призваны быть вестниками и помощниками богов. Их любили и обожали все. Увидев раз, и боги, и смертные начинали желать их. Всеобщее восхищение окружало их. Но тенинам не позволено было вступать в связи. Ни с людьми, ни с богами, ни между собой. Так и жили природные духи, любимые всеми, без возможности любить в ответ. Я никогда раньше не встречала их и знала только по рассказам матери. Теперь можно было воочию убедиться в их красоте. Первое время я сидела в траве и не отрывала глаз от Сягэ – настолько она была прекрасна. Тонкие, идеально ровные длинные пальцы нежно ласкали стебель хиганбаны. Длинные ресницы отбрасывали тень на фарфоровые щеки. Серые глаза меняли свой цвет в зависимости от времени суток: по утрам цвет их напоминал воды весеннего ручейка, что, едва высвободившись из ледяного плена, спускается вниз по горе, чтобы напитать собою истосковавшиеся травы. Днем глаза напоминали небо, на которое так часто мечтательно устремляла свой взор Сягэ. А по вечерам напоминали бездну, в которую можно было упасть, сорвавшись со скалы. Я любовалась ее тонким стройным телом – природный дух во всем была идеальна.

Вместе с Сягэ мы наблюдали за луной, разглядывая ее молчаливый лик, встречали восход солнца, слушали щебетание птиц и брачные песни цикад. Наблюдали, как с появлением на небосклоне солнца умолкал быстрокрылый ветер и как волны трав замирали, стоило ему исчезнуть. На рассвете мы любовались каплями росы, которые серебряными брызгами собирались на густых зеленых листьях хиганбаны. После того как первые лучи солнца касались их – смиренно стекали в благодарную землю. Та жадно впитывала вкуснейшую влагу и тут же щедро делилась ею с корнями нашего цветка. Изнурительно жаркие летние дни тянулись лениво и беззаботно.

– Вот бы сохранить для себя все звуки летней природы, – вырвалось у меня. – Взять сосуд и запечатать их в него.

Я мечтательно посмотрела вокруг, решая, какие именно звуки мне бы хотелось забрать себе, чтобы долгой зимой открывать сосуд и слушать, возвращаясь в лето.

– Ты умеешь играть на со? – Сягэ вопросительно посмотрела на меня.

– Со?

– Да, – с улыбкой выдохнула Сягэ, – яматогото. Слышала о таком инструменте?

– Видела, как мать играет на нем, когда хочет уединения. – Перед глазами всплыла далекая ночь и мать, сидящая под деревом. На коленях лежал длинный музыкальный инструмент, созданный из павлонии. Ее пальцы, одетые в костяные цумэ, касались шелковых струн, глаза блестели при лунном свете. Мир наполнялся прекрасными звуками. – Сама я не умею на нем играть.

– Ками, что прислуживают нашей богине Аматерасу, создали этот инструмент, – продолжила Сягэ. – Богиня как-то пожаловалась, что не всегда слышит просьбы и молитвы смертных. Ей хотелось создать для них нечто, что могло бы стать проводником между молитвами смертных и ею. И тогда богиня радости, танцев и счастья Удзумэ нашла способ решить эту проблему. Она вспомнила, как в то время, когда вместе с другими ками пыталась выманить Аматерасу из пещеры, соединила вместе шесть охотничьих луков юми и играла на их тетиве-цуру. Мудрая Удзумэ снова соединила их вместе. Юми, сделанные из дерева павлонии, срослись, а вместо привычной пеньки для цуру она привязала шелковые струны. Так она создала яматогото, способную воспроизводить звуки природы, животных и подражать ками. Струны из шелковых нитей издавали волшебные звуки, способные изобразить шум ветра, полет стрекозы, щебетание птиц или звон колокола. Удзумэ поставила под струнами костяные мосты-котодзи, чтобы можно было менять звук, и преподнесла Великой богине, чтобы та отдала новый инструмент в мир смертных. Тогда бы в храмах зазвучала музыка, которая дотянется до слуха Аматерасу. Яматогото так пришлась по вкусу нашей богине, что она решила повременить и пока не отдавать смертным чудесный инструмент. Сказала, что сможет еще пару столетий прожить без людских молитв. Ей захотелось в полной мере насладиться прекрасными звуками, которые издает диковинный инструмент. Сейчас яматогото есть только у ками, природных духов и ёкаев. Играя на нем, бессмертные ласкают слух Великой богини. Научившись играть на ней, ты сможешь наслаждаться всеми летними звуками, которые тебе пришлись по вкусу, не запечатывая их в сосуд. Касаясь пальцами струн, сможешь услышать даже легчайшее падение лепестков сладкой сакуры.

– Сягэ, ты умеешь играть на со? – Я восхищенно смотрела на длинный, отполированный инструмент с шестью шелковыми струнами, молчаливо покоящийся на коленях моей новой – и в общем-то единственной – подруги.

– Хочешь, сыграю для тебя? – предложила тенинка.

– Я буду счастлива услышать твою игру и приму музыку, которую ты сыграешь для меня, как дар. – Не пряча улыбки, я склонила голову в поклоне.

– Что бы ты хотела послушать? Шепот ветра, полет жука над травой или же брачные танцы журавлей?

Немного подумав, я вспомнила, как, тихо кружась, слетают нежные лепестки с цветущей сакуры, и предложила Сягэ сыграть для меня Цветение сакуры. Природный дух кивнула и заправила серебристо-белые, словно сотканные из лунного света, пряди волос за уши, передвигая костяные котодзи. Ее тонкие пальцы коснулись шелковых струн. Яматогото отозвалась протяжным нежным звуком, будто ветер коснулся розового цветка, срывая с него лепесток, чья нежность была схожа с щекой младенца. Сягэ глубоко вдохнула и прикрыла глаза. Пальцы бегали по струнам, заставляя петь о том, как цветет сакура. Перед моими глазами вставали картины: ранним утром, когда солнце едва касалось верхушек гор, среди ветвей просыпались птицы и начинали свой гомон, радуясь и отдавая дань новому дню.

– Мелодия сакуры напоминает мне о зарождении в сердце любви, – шепнула Сягэ, не открывая глаз.

Я услышала жужжание пчел, опыляющих розовые цветки.

– Ты любила когда-нибудь, Мизуки? – по-прежнему не открывая глаза, тихо спросила подруга.

– Нет. – Я услышала капли дождя, сбивающие лепестки с хрупких цветков. – А ты?

Сягэ нахмурилась, мотнула головой, будто пыталась отогнать назойливого комара, и вместо ответа снова спросила:

– Ведь тебе уже двести лет, Мизуки, неужели на твоем пути не встречался ни один мужчина, который бы заслуживал твоего внимания? Неужели никому не удалось разбудить любовь в твоем сердце?

Я буквально чувствовала цветочный аромат сакуры, и сладость разлилась по языку, настолько реалистично яматогото смогла передать то, что хотела изобразить Сягэ, касаясь струн.

– Отец, после того как я стала девушкой, запретил мне общаться с юношами. Он считал, что общение с мужчинами до свадьбы порочит не только мою, но и его честь. Сказал, что сам выберет для меня мужа, когда придет время. Да я и не стремилась никогда искать любви. Наблюдая за тем, как отец относится к матери, решила, что вообще никогда не полюблю никого и не выйду замуж. Не хочу, чтобы со мной поступали так же, как с мамой. Наверно, все мужчины одинаковые…

– Не все… – тихо промолвила Сягэ, проводя пальцами по струнам, и до меня донесся шум сильного ветра.

Мы замолчали, прислушиваясь к пению яматогото. Когда струны под пальцами Сягэ замолчали, она положила на них ладонь, и дрожь их утихла. Подруга подняла голову и с улыбкой посмотрела на меня:

– Хочешь, сыграем вместе?

– Я не умею играть, Сягэ. Мама не научила меня.

– Это не страшно. Ты можешь подыгрывать мне на другом инструменте. Он несложный. – Ее рука нырнула в рукав, и вскоре в ее ладони появилась пухлая окарина с двенадцатью отверстиями. – Тебе достаточно дуть в нее и перебирать пальцами по дырочкам. Ты быстро почувствуешь ее. Мелодия сама поведет тебя.

Я взяла из рук Сягэ глиняную свистелку в форме пузатой птички и подула в нее. Из противоположного отверстия вырвался густой, низкий звук. Я опробовала каждую дырочку, поочередно закрывая их, пытаясь узнать, какой звук из них исходит.

– Подожди, дай покажу, как рождается мелодия в окарине.

Я вернула инструмент хозяйке, и Сягэ приложилась к нему губами. Быстрые пальцы со знанием дела закрывали сразу по несколько отверстий. Низкая, не визжащая, а ласкающая слух мелодия напомнила о ручье, впадающем в реку. Звук был ровным, не раздражающим. Я неотрывно следила за тем, как пальцы меняют отверстия и вместе с ними звук приобретает новые краски. Мелодия прервалась, и Сягэ вернула мне инструмент. Я последовала ее примеру, прикрывая те же отверстия, что и она. Мелодия получилась не сразу. Раз за разом я переставляла пальцы в поисках нужного мне звука, пока, наконец, не нащупала те звуки, которые пришлись мне по вкусу. Удовлетворенная, я оторвалась от окарины и с довольным видом посмотрела на подругу. Она встретила меня нежной улыбкой:

– Вот видишь, это несложно. Теперь давай сыграем вместе. Есть одна мелодия, называется «Прогулка в горах». Я начну, а ты подхватывай.

Мелодия вела нас по тропинке, ведущей в горы, извивалась среди пахучих трав. Сягэ вступила на тропу одна, сорвала цветок и позвала меня последовать за ней. Набрав побольше воздуха в грудь, я последовала за ней. У нас получилась легкая, почти веселая мелодия, с которой мы гуляли вдвоем среди гор, срывая с деревьев дикие груши, впиваясь в них зубами, и сладкий сок лился по нашим рукам. Сягэ изменила темп, и мы оказались у горной реки, в которой можно было освежиться. Мы гуляли, гоняясь за синими стрекозами и темнокрылыми бабочками до тех пор, пока солнце не приблизилось к острым пикам гор, норовя спрятаться за ними. Пришло время возвращаться назад.

– У тебя хорошо получается, Мизуки. Из тебя вышла прекрасная, талантливая ученица. Мы можем играть с тобой чаще. Пусть наши сердца с помощью мелодии рассказывают о себе.

Я поклонилась своей учительнице и протянула ей окарину.

– Благодарю тебя, Сягэ-сэнсэй. Это был самый приятный урок в моей жизни.

– Оставь себе, Мизуки. Это мой подарок тебе в знак нашей дружбы.

Поблагодарив, я спрятала подарок в рукав.

С того дня мы часто играли вместе. По ночам, когда нас освещала луна, Сягэ играла для меня тихую, печальную мелодию, служившую мне колыбельной. Засыпая, я думала о том, что сердце подруги точит червь тоски, заставляя ее прятать как можно глубже свою печаль. Сягэ не признавалась мне в этом, а я не умела спросить об этом. Просто ждала, что придет день, когда она расскажет все сама.

Иногда Сягэ печально вздыхала и осматривалась по сторонам. Я долго не могла узнать причину ее тоски. Пока однажды, в конце августа, Сягэ не поведала мне свой секрет. Она была влюблена в другого тенина. Того, что приходил ей на смену, – Мандзю.

– Вам нельзя влюбляться, – осторожно напомнила я.

– Я знаю, – задумчиво вздохнула Сягэ. Ее пальцы водили по острым кончикам травинок. Те становились зеленее в ответ. – Но ничего не могу с собой поделать. Он так красив и прекрасен, но также неуступчив. Я знаю, он тоже любит меня, но слишком чтит небесные законы. Нам, тенинам, нельзя любить. Но что делать, если от любви теряешь голову и больше ничего не хочется, кроме того, чтобы быть рядом с любимым человеком? Мне даже смерть не страшна. И гнев Богини. Лишь бы Мандзю любил меня в ответ. Он не ценит тех даров, которые приносит истинная любовь. Ему важнее соблюсти закон.

– Может, когда-нибудь он позволит себе открыть свое сердце в ответ на твои чувства. Ты не бойся, – поспешила я заверить Сягэ, – я не расскажу об этом Аматерасу. Не вижу в любви ничего преступного. Даже если это любовь двух природных духов. Ты приходи сюда, когда он будет охранять цветок. Я уйду в сторонку, чтобы не мешать, и вы сможете поговорить.

Остатки летних дней утекли со скоростью водопада, что уносит одинокий опавший лист в глубокую реку. Теплый ветер обрел прохладную свежесть и по утрам пах ледниками гор. Листья хиганбаны засохли и опали. На верхушке стебля завязались кудрявые бутоны. Я насчитала ровно пять. В преддверии осени Сягэ покинула свой пост. В ту ночь, когда Сягэ ушла, насекомые пели особенно волшебно. Сверчки сменяли цикад-сэми, затем во всеобщий хор вступали огромные кузнечики. Похоже, весь небесный мир встречал появление Мандзю.

Наступил кугацу[20]. Первый солнечный луч коснулся стебля с пятью пузатыми, налившимися жизнью бутонами. Почувствовав, что время пришло, цветок раскрыл свои головки. Семь тонких острых язычков лепестков вытянулись навстречу солнечному лучу, но лишь тот коснулся их нежной кожицы, отпрянули и закудрявились, образовав корону. Длинные алые стрелы тычинок выглянули из центра короны и потянулись вверх, паучьими лапками взлетая ввысь. Солнце гладило их, но те не спрятались, как лепестки, и продолжали тянуться навстречу жаркому светилу. И тут же получили награду за смелость. Кончики стрел окрасились в пушистые желтые подушечки – так хиганбана сможет привлечь к себе трудолюбивых пчел, которые, вдоволь насытившись нектаром, отблагодарят их опылением.

Я завороженно смотрела, как расцветает хиганбана. Последние дуновения ночного ветерка ласкали распустившиеся головки. Небо окрасилось в нежно-розовый цвет. Сквозь позолоченные облака вдали виднелась бело-розовая шапка горы. От этой невероятной красоты у меня захватило дух. Я подняла свою лисью голову над травой и забыла о том, что время от времени нужно дышать. Освещенный золотыми лучами пробудившегося солнца, по сочной траве ко мне шагал Он. Темные, густые, чуть вьющиеся длинные волосы развевались на легком ветру. Фарфоровая, идеально ровная кожа отливала золотом. Миндальные глаза таили в себе темную бездну, куда, не в силах справиться с собой и захватившими эмоциями, я тут же нырнула, захлебнувшись в чувствах. Худощавое, но не лишенное мышц тело требовало моих прикосновений. О, зачем тебе такие длинные стройные ноги, прекрасный тенин? Неужели ты думаешь, что сможешь убежать от меня, самой быстрой кицунэ? Догнав, я смогу захватить в свой плен твои мягкие, нежные пухлые губы, что налились соком спелой ягоды. Они так нежны, что сам лотос устыдится своей утонченности, пытаясь сравниться с тобой. В тот миг я поняла чувства Сягэ и ее тоску по Мандзю. В этот момент я испытала то же самое и пожалела, что разрешила природному духу прийти к прекрасному Мандзю на свидание. Прости, милая подруга, но зов первой любви сильнее меня. Это чувство с силой вулкана выплескивалось наружу, полыхало огнем внутри, и я была не в силах им управлять. Прости…

2. Алая паучья лилия, или Небесный цветок

青空に

声かけて咲く

曼珠沙華

К голубому небу

Обращая голос, цветет

Ликорис.

Такаха Сюгё

ПЛЕЙЛИСТ:

Toshro Masuda – Hinata Vs/ Neji (Naruto)

Bellie Eilish – I love you

BTS – Fake love (slowed)

Япония, Долина Небес, владения богини солнца Аматерасу, V в. н. э.

– Мандзю! Сягэ! – сама Великая богиня Аматерасу-отиками спустилась на землю, чтобы покарать незадачливых любовников. – Вы оставили небесный цветок без охраны ради своих мерзких любовных утех! Проклятье будет вашим наказанием!

Аматерасу сверкнула золотым светом своих глаз на двух природных духов. Те не успели отойти ото сна и силились понять, что происходит.

– Кай-кай, – я ехидно засмеялась в траве. Теперь они точно не будут вместе.

Быстрой тенью я мелькнула двумя хвостами и села у ног богини солнца, торжествующе наблюдая за глупышкой Сягэ.

– А я говорила: они давно прилипли друг к другу и забыли об охране небесного цветка. – Я не удержалась и внесла свою лепту в процесс божественной кары.

– Я их разделю! – Аматерасу снова гневно сверкнула глазами. Воздух вокруг стал ослепительно-белым.

Тенины в страхе прижались друг к другу, ожидая расплаты. Рука Мандзю скользнула по дрожащей спине возлюбленной.

– Вы, два нерадивых тенина, всегда будете рядом, но никогда не сможете встретиться. Вот ваше наказание за то, что осквернили мой священный цветок.

Эхо, разносившее по долине небес разгневанный голос Аматерасу, стих. Богиня исчезла, оставив после себя золотистую дымку. Солнечные искры растворились в воздухе, и провинившиеся духи застыли в безмолвном ожидании исполнения проклятья.

– Кай-кай, – довольно пропела я, – а я предупреждала: любовь между природными духами невозможна. Как можно было нарушить небесный закон? Вы теперь только в Ёми, в долине желтых вод сможете увидеть друг друга.

Осознание мелькнуло в глазах Мандзю. Он в последний раз посмотрел в глаза возлюбленной, прежде чем Сягэ исчезла под землей. Они так и не успели попрощаться.

Великой покровительнице солнца недостаточно было покарать двух падших природных духов. Любимый цветок хиганбана тоже впал в немилость. После смерти тенинов богиня низвергла его с небесных полей в Ёми – царство мертвых. Отдала луковицы небесного цветка своему брату Цукуеми, чтобы тот рассадил хиганбану вдоль троп, по которым души смертных идут к своему перерождению.

Позже цветок появился и у смертных, порождая собой множество мифов, суеверий и легенд.

Эта история могла закончиться прекрасно, если бы не моя одержимость Мандзю и его нежелание ответить мне взаимностью. Но обо всем по порядку.

* * *

Я спала в траве, обернувшись двумя хвостами. Ночи стали по-осеннему свежими. Приходилось прятать нос в красивой лисьей шубке. Он не заметил меня в рассветных сумерках, дав возможность вдоволь полюбоваться им. Мандзю сидел неподалеку. Лежа в траве, оставаясь незаметной, я наблюдала. Найдутся ли в трех мирах слова, способные описать его красоту? Он был совершенен. Не веря в идеальность тенина, я начала искать в нем изъяны. И, казалось, нашла. Но, о боги, даже родинки на нем смотрелись идеально. Одна круглая, ровная, коричневая, с легким золотистым оттенком родинка разместилась у него на лбу. Маленьким пятнышком она возвышалась над правой бровью. Родимое пятно будто говорило: это перст Аматерасу коснулся прекрасного лба и назначил дух тенином. Божья отметина. Он точно был избранным. Вторая, точно такая же по цвету и форме родинка покоилась на скуле Мандзю, под правым глазом. В мире смертных есть поверье: если родинка появилась под глазом, значит, человек в своей жизни прольет немало слез. Он должен выплакать свое счастье. Но это среди смертных. Тенину незачем лить слезы. Никто не посмеет его обидеть – я не позволю.

Третья родинка расположилась с левой стороны его шеи, рядом с кадыком. Кадык двигался то вверх, то вниз, притягивая мой взгляд. Родинка приходила в движение вместе с ним, пульсировала и выглядела как живая. Я как завороженная не отрывала от нее глаз. Родинка маленьким теплым солнышком влекла меня. Так хотелось дотронуться, почувствовать ее, прижаться к красивой шее. Терпения оставаться без движения у меня не хватило. Легкой, беззвучной поступью, не отрывая глаз от медовой родинки, я приблизилась к Мандзю и лизнула его в шею. Втянула носом запах кожи тенина и тут же утонула в смеси ароматов весеннего цветка сакуры, персикового бутона, сладкого нектара и ягод, что растут на склоне гор жарким летом. От такой свежей сладости закружилась голова.

Мандзю вздрогнул и удивленно посмотрел на меня: