Неприятности в пясках

– Я их видел, Люцина! Почему ты мне не веришь?! – Пристор проорал шёпотом, чтобы не разбудить детей.

Общаясь последние дни с женой, Мацей чувствовал себя героем фильма ужасов, которого другие персонажи считают буйно помешанным ровно до тех пор, пока с одним из них не сделают такое, по сравнению с чем приключения свиньи на скотобойне выглядят безобиднее детсадовского утренника. Как же хотелось сейчас Пристору прийти с цветами на могилу жены и сказать: А я ведь тебе, Люцина, говорил! А я ведь предупреждал! А ты, глупая, надо мной смеялась. Теперь-то, видать, не смешно?

– Ну, видел и видел. – Ответила Люцина, выглядывая из-под одеяла. – Только ни кому кроме меня об этом не рассказывай. И пей сам. И так вся деревня считает, что мне с мужем не повезло.

– Кто считает? Имена, фамилии! – Мацею хотелось точно знать, кому кроме жены он понесёт цветы на кладбище.

– И что ты сделаешь?

– Понесу цветы.

– А куда ты так вырядился? – Только сейчас Люцина обратила внимание на экипировку мужа. – Хоть бы к психиатру.

Пристор ожидал подобного вопроса и даже заранее придумал более- менее правдоподобное враньё, но добавленная женой реплика развязывала ему руки – теперь можно было скорчить из себя обиженного и с гордостью удалиться из комнаты, никому ничего не объясняя. Что Мацей и сделал.

Ему не слишком хотелось заглядывать на прощание к детям – эти двое трепали нервы не хуже жены и не доставляли никакой радости с тех пор, когда Люцина запретила применять к ним меры физического воздействия. Но, что-то подсказывало, что повидать их перед поездкой будет правильным, хотя бы потому, что эта встреча может стать последней. Глядя на мирно сопящих Бозидара и Ядвигу, Мацей отгонял от себя мысль, что поступает как скотина, уезжая, прихватив ружьё, и оставляя отпрысков без защиты от чудовища, с недавних пор поселившегося по соседству. Чудовища, которое кроме него никто не видел и в которое никто, кроме него не верит. Пристору хотелось бы, чтобы его путешествие выглядело героизмом, совершённым ради близких людей. Мацею удалось-таки, внушить себе, что он герой и его глаза увлажнились от умиления. Он почувствовал потребность произнести нечто геройское, дабы закрепить образ, но ничего стоящего на ум не приходило. Мужчина попытался вспомнить, что там говорили славные мужья-полководцы перед битвами и очень тихо, чтобы ненароком не разбудить потомство (бодрствующее оно было ему противно и папкиного самопожертвования не достойно), торжественно и тихо произнёс следующее:

– Братья и сёстры! Да не посрамим земли польской, но ляжем костьми, ибо мёртвые сраму не имут!

– Папа, ты выпил? – Спросила его Ядвига, которая, как выяснилось, лишь притворялась спящей.

– Пяпя, ти випиль? – Раздражённо передразнил дочь Мацей.

Девочка звонко рассмеялась, и через секунду к её смеху присоединился Бозидар.

– И кто тебя только клеветать учил? Когда это папа пил раньше восьми утра? Ведите себя хорошо. На улицу без особой надобности не выходите. Бозидар, ты теперь остаёшься единственным в доме мужчиной, а потому на тебе особая ответственность – береги мать и сестру. – Почему-то умоляющим тоном произнёс Пристор, а про себя подумал, что беда тому семейству, у которого единственным заступником окажется его наследник. – А папе нужно кое-куда съездить.

– А куда?

– Говорю же: кое-куда. Чем ты слушаешь? Вечером вернусь.

Мацей посмотрел на стену детской, украшенную постерами голливудских фильмов. На одном из них взгляд остановился, и мужчине почудилось, будто ему за шиворот опрокинули мешок снега – нечто изображённое там повергло его в священный ужас. Не обращая внимания на громкие протесты детей, он, дрожащими от волнения руками снял плакат со стены, и, отвернув голову в сторону и зажмурив глаза, свернул в трубочку и быстрым движением сунул за пазуху.

– Что здесь происходит? – Гневно поинтересовалась примчавшаяся на ребячьи крики Люцина.

– Папа украл постер. – Хором пожаловались Ядвига и Бозидар.

– Как можно что-то украсть в собственном доме?! – Возмутился Мацей. – Да любой прокурор поднимет вас на смех!

– Верни! – Приказала супруга, считавшая, что в этих стенах именно она и прокурор, и судья, и адвокат и даже законодатель.

– Вечером! – Взвизгнул Пристор и, пригнувшись, проскочил в дверной проём, ловко обогнув Люцину.

На пороге дома он замешкался – выяснилось, что натянул несвежие носки, чего он никогда себе перед поездкой в город не позволял. Возвращаться за стиранными не хотелось – это гарантировало прослушивание новых упрёков, уколов и ненужных вопросов жены, а вслед за этим обострение конфликта. Ружьё хоть и было в руках у Мацея, но оно запросто могло перекочевать в руки Люцины, а той и стрелять особой необходимости не было – как показывала практика, прикладом она орудовала не хуже, чем ножом и вилкой.

– В город, стало быть, едешь?

Пристор вздрогнул. Супруга стояла в двух шагах от него, скрестив руки на увесистой груди. Мацей на всякий случай решил промолчать. Пока Люцина сверлила его взглядом, он напяливал купленные прошлым летом на распродаже сапоги. Обувь была красивой, изящной, с одним лишь недостатком – на размер меньше, чем того требовали ноги.

– Зато сэкономил. – Думал Пристор, по лицу которого можно было решить, что его сажают на кол.

– Бросаешь, стало быть, нас? И ружьё с собой берёшь? А вдруг чудовище?

– Да ты же ещё минуту назад в него не верила и обзывалась алкоголиком! – Тут уж Мацей не мог промолчать.

– А вдруг это будет не то, которое ты видел, а какое-нибудь другое? Может же такое быть?

Пристора в который раз за утро затрясло. Хотелось застрелиться и чудовищно жавшие сапоги усиливали это желание.

– И что же я должен на это ответить? – Подумал он.

На языке вертелись выражения, порочащие честь и достоинство супруги, произносить которые Мацей не решался. Иной раз лучше с минуту придержать язык за зубами, чем прятаться потом неделю по медвежьим берлогам, да по глухариным гнёздам.

– Только ты должна будешь меня прикрывать, пока я не добегу до трактора. – С крохотной долей мольбы выдавил из себя Пристор, протягивая женщине ружьё.

– Ну, и как, по-твоему, это будет со стороны выглядеть? – С нескрываемым удивлением поинтересовалась одна.

– Так, будто жена провожает мужа, а заодно решает поохотиться на уток!

– В начале декабря?

– А откуда ей – дуре, знать, что сейчас не сезон? А муж, конечно же, знал, но для смеху решил промолчать! Бывает же такое?

– Выходит, что ты сам признаёшь, что соседи, увидав меня с ружьём, подумают, что я дура и всё равно настаиваешь на услуге?

– Ну, и что же мне делать? – С отчаянием в голосе спросил Пристор и с мольбой посмотрел на жену.

Люцина молча открыла ведущую во двор дверь, резким коротким ударом по спине переместила Мацея за порог и, не теряя времени, захлопнула дверь снова. По инерции пробежав ещё метра четыре, Пристор остановился и испуганно оглянулся по сторонам. С особенными интересом и тревогой он осмотрел соседскую трёхэтажную домину, резко контрастировавшую с настроенными рядом халупами. Именно этот дворец с недавних пор считался Мацеем обителью зла, о чём ему очень хотелось рассказать хотя бы кому-нибудь, но он не решался, по праву опасаясь неприятных вопросов.

Пристора и от дворца-обители и от тяжких мыслей отвлёк стук в стекло. В окно на него смотрели широко улыбавшиеся Бозидар и Ядвига, а через секунду к ним присоединилась Люцина. Женщина произвела рукой жест, будто хотела сначала перекрестить мужа, но резко передумала, посчитав процедуру пустой тратой времени. Она ещё что-то сказала, прикрыв рот рукой, будто была уверена, что Мацей умеет читать по губам и дети, дружно захохотав, помахали отцу ладошками.

– С кем приходится жить, Господи? – Подумал Пристор и помахал в ответ.

– Здравствуй, Мацей. – Донёсся до несчастного отца и мужа знакомый голос.

Пристор обернулся и увидал якобы проходившего мимо пожилого, вечно скучающего соседа и собутыльника – Юзефа Шаблинского.

– Что делаешь? – Спросил Юзеф и по его страдальчески перекошенному лицу и трясущимся рукам, было ясно, что в ответ ему хотелось услышать примерно следующее: Да вот, Юзеф, Люцина проявила очередную халатность, а, стало быть, ближайшие три дня мы будем с тобой, дружище, обильно пить и закусывать.

Но, похоже на то, что Пристор ничего подобного произносить не собирался и лишь угрюмо молчал и старик Шаблинский почти потерял надежду, но Мацей неожиданно заговорил.

– А всё-таки здорово, что я тебя встретил, Юзеф! – С наигранной весёлостью сказал он и залихватски махнул рукой.

– Правда? – Глаза старика мечтательно заблестели, а на лице образовалось нечто напоминавшее улыбку.

– Ну, конечно же! – Почти прокричал Мацей, уверенный, что в присутствии свидетелей, нападать на него точно никто не отважится. А уверенность эта проистекала из того простого обстоятельства, что до последнего времени, пугавшая его тварь, ни кому кроме него показаться на глаза либо не решалась, либо принципиально не хотела. – Я сейчас! Открывай пока ворота!

И пока Шаблинский радостно бросился исполнять поручение, Пристор, прихрамывая на обе ноги, подбежал к гаражу, в котором традиционно ютился его верный друг и помощник – трактор «Белорус» синего цвета. С этим чудом техники была связана целая история. Купив его абсолютно новёхоньким, Мацей пять лет никак не мог его завести, пока не догадался переместить в него внутренности своего старенького «Опеля», включая двигатель, трансмиссию, и рулевую тягу. Люцина всячески сопротивлялась, но Пристор был непреклонен. Он самоотверженно уверял супругу, что и ей и детям, ездить в город будет удобнее в просторном прицепе, нежели в тесном кузове легковушки.

– Ты не понимаешь пока, дорогая, как будет здорово – раньше мы тратились на два транспортных средства, а теперь только на одно, да и какое! И в поле на нём и за покупками. Только представь: ты, к примеру, загораешь, Ядвига прыгает со скакалкой, Бозидар пускает паровозики по железной дороге. А я еду себе, без душевных потрясений и мой табак, опять же, никому не мешает.

– А как я сообщу, что ты прозевал поворот? – Привела женщина до слёз рассмешивший супруга довод.

– Постучишь по кабине, и я остановлюсь. Так все делают.

– А зимой? Зимой загорать холодно.

И тогда Пристор ласково приобнял жену, как можно мягче, чтобы не обидеть, обозвал глупышкой, и заверил, что помимо зимы предусмотрел и весну с осенью.

– А потому можешь смело ни за что не переживать!

И Люцина, по глупости, не переживала. Вскоре выяснилось, что ничего предусматривать Мацей даже не собирался, ибо это сулило очередные траты. А «Белорус», хоть и имел внутренности «Опеля», тарахтел, потреблял топливо и дымил, как трактор. В конце первой же торжественной поездки в город Пристор не обнаружил в прицепе ни жены, ни детей – все трое на ходу покинули транспорт, едва он покинул пределы деревни.

– Надо будет трубу удлинить и всё. – Сказал тогда Мацей жене и получил мокрой и чёрной от сажи тряпкой по лицу.

А прицеп стоял теперь в дальнем углу двора, доверху набитый навозом.

Пристор забрался в трактор, с пятой попытки захлопнул дверь и на всякий случай зафиксировал её шпингалетом. Завёл двигатель и покинул гараж.

– Закрой ворота, возвращайся домой и жди! – Дал распоряжение Мацей, остановившись за двором рядом с пожилым Юзефом.

Шаблинский исполнил первое наставление, и засобирался домой в предвкушении прекрасного, но, мельком взглянул на Пристора. И хитрое выражение его лица простимулировало старика поинтересоваться:

– А чего ждать, Мацей?

– Пенсии!!! – Выпалил тракторист и, дико хохоча, рванул в сторону Быдгоща, а что подумал о нём горластый и эмоциональный Шаблинский, через час знала вся деревня.

«Белорус» с «опелевским» двигателем мог бы мчать по шоссе, обгоняя всё, что попадалось на пути, но проведённые когда-то Пристором замеры и опыты показывали, что стоит его гибриду развить скорость чуть выше тридцати километров в час, как и без того немаленькое потребление бензина тут же увеличивалось вдвое. Мацей посмотрел на часы, и, приложив неимоверные усилия, произвёл в голове необходимые расчеты – поделил сто пятьдесят на тридцать и пришёл к выводу, что до цели его отделял временной промежуток в семь часов. С математикой у мужчины не заладилось с первого класса школы.

Что-то подсказывало ему, что столько времени в новых сапогах ему никак не сдюжить, и он кое-как стянул их с себя, не останавливая движения ни на секунду. На это ему потребовалось около пяти минут. Столько же понадобилось ступням, чтобы принять прежнюю форму. Кабина наполнилась ароматами, но, опасаясь замёрзнуть, Мацей открывать окно не спешил.

– Принюхаюсь. Не впервой. – Героически подумал мужчина, но, тем не менее, достал из бардачка флакон с нашатырным спиртом, на случай, если станет совсем худо.

Пристор бросил тревожный взгляд на датчик топлива.

– Что нам известно? – Принялся рассуждать Мацей. – В баке сорок литров бензина. При теперешней скорости расход топлива двадцать литров на сто километров. До Быдгоща сто сорок километров. Спрашивается: хватит мне бензина или нет? Нужно решать через уравнение, в котором иксом будет количество бензина… Которое нам и так известно благодаря датчику. Отсюда следует, что уравнение является не решаемым, а, стало быть, возникший вопрос имеет под собой философическую основу. Правильно? Безусловно.

Пристор смахнул рукавом пот со лба и принялся рассуждать дальше.

– Логично было бы предположить, что бензина либо хватит, либо нет. И теперь единственное, что нам требуется, так это отбросить один из изначально неверных ответов. Сложно? Отнюдь. Допустим неверный ответ «не хватит», тогда верным будет ответ «хватит» и, следовательно, чего я ломаю голову и переживаю? А ломаю голову я и переживаю, потому, что в том, что мне хватит бензина я почему-то, не уверен! Боже, почему всё так сложно?!

Мацей снова смахнул заливавший глаза пот и почувствовал, что у него от непривычных умственных нагрузок начинаются головные боли. Вдобавок мужчину охватили панические настроения. Для него это было привычным делом – стоило только интуиции намекнуть на предстоящие непредвиденные расходы. Он припарковал трактор на обочине и сделал несколько глубоких вдохов. Немного помогло. Пристор натянул сапоги, выбрался на улицу и замахал руками, призывая водителя приближавшегося автомобиля остановиться.

– Бензин кончился. – Объяснил он водителю причину и его и своей остановки.

– На этом?! – В голосе вопрошавшего читались брезгливость и недоверие.

Мацей, во многом благодаря сапогам, сделал мученическое лицо, но это не помогло убедить потенциального спонсора. Пристору расхохотались в лицо и укатили вдаль.

– Какой подлец. – Подумал вслед Мацей и, решив, что на сегодня с него достаточно унижений, забрался обратно в технику и попытался представить, что бы сказала ему вечно хладнокровная и мудрая не по годам Люцина окажись она рядом.

– Послушай-ка сюда, дружок. – Наверняка сказала бы она ему, перед тем как развить основную мысль. – Ты сам решил ехать в город, а, стало быть, не мог не знать о сопутствующих расходах. И кто же тебе виноват? А ведь у тебя, дурачка такого, во-первых, по дороге к Быдгощу будет миллион заправок, и, во-вторых, есть деньги. И потому мне, твоей жене, не совсем понятно – чего ради ты ноешь и пытаешься побираться без особой на то необходимости?

– Ну, откуда? Откуда у меня деньги? – Проблеял бы ей в ответ Мацей, часто моргая глазами. – Я ведь отдаю тебе всё! До последнего грошика!

– Ох, ты и сказочник, Мацей! А в кармашке у тебя что?

– В каком кармашке?

– А в левом внутреннем. В курточке. Думаешь, я не знаю? Сам поищешь или помочь?

Пристор виновато покраснел и просунул руку в тот самый карман, на который указала ему супруга и ничего в нём не нашёл. А ведь совсем недавно, и Мацей был в этом уверен, кое-какая сумма там действительно шуршала новыми банкнотами.

– Обчистила, тварь! – В сердцах прокричал мужчина и едва не расплакался.

Пристору захотелось вернуться домой и назло супруге, во зло категорически не верившей, пустить ситуацию на самотёк.

– Пусть её порвут на куски, как ту корову – ни капельки не огорчусь. Ей Богу! – Подумал Мацей. – Да и детям, если их не тронут, с новой мамкой будет спокойнее.

– Ну, и что ж ты за мужик такой, Мацей, если любая подлость жены заставит тебя отступить от намеченного плана? – Именно это, по представлению Пристора, сказала бы Люцина, находясь сейчас рядом.

Пристору интересно было бы выслушать мнение и других авторитетов, но так уж сложилось, что таковых у него, кроме жены, не было.

– Будь что будет. – Подумал Мацей и завёл трактор.

Он, как истинный мужчина, будет стремиться к поставленной цели, покуда не закончится бензин, а потом продаст стального коня первому встречному за билет на автобус. И пусть только Люцина попробует что-либо предъявить – в том, что обязательно произойдет, будет виновата только она сама.

Либо кое-кто ошибся в математических расчётах, либо трактор сознательно сократил расход топлива, опасаясь продажи – скажи теперь, что у техники нет души, но только в час пополудни Мацей Пристор переступил порог главного полицейского управления Быдгоща. Чувствовал он себя при этом не слишком уютно – давал о себе знать жизненный опыт. К тому же заявился сюда он в непривычном для себя статусе – потерпевшего. Было, по мнению Мацея, что-то позорное в слове «потерпевший». Но было бы справедливым отметить, что в жизни каждого человека рано или поздно наступает момент, когда ему становится так стыдно, что хоть в сугроб садись и засыпай. И плох, глуп и слаб тот человек, что не сумел подготовить себя морально к этому неминуемому событию. Впервые после женитьбы Пристор почувствовал себя хорошим, умным и сильным.

В вестибюле полицейского управления царили беготня, толкотня, мелкие потасовки и нечленораздельные выкрики. Кто-то вбегал в здание, кто-то наоборот его покидал. Были те, кто рвал на себе погоны и те, кто рвал поданные заявления на увольнение. Словом, осуществлялась типичная подготовка к предстоящей реформе, о которой Мацей, безусловно, ничего не знал, а потому воспринял происходящее, как нечто само собой разумеющееся.

– Видать, маньяка ловят. – Уважительно подумал мужчина.

Он даже сравнил работу здешней городской полиции с работой их участкового – вечно вялого Лешека Цихоцкого. Этот гражданин приехал в их деревню откуда-то с юга и сразу же дал понять, что рвать жилы и рубахи ради правопорядка не собирается.

– Уж поймите меня правильно, но не для того я нигде никогда не учился, чтобы трудиться не покладая сил. – Заявил как-то Цихоцкий слегка ошарашенным селюкам. – Да и ради кого? Вы в зеркало себя видели, сволочи?

Пан Лешек жил в полицейском участке. Занимался лишь тем, что пил, ел, спал и периодически выходил на улицу, чтобы пострелять в ворон – они, по его словам, напоминали ему бывшую – носатую прожорливую брюнетку.

– Разбирайтесь сами. Что вы, честное слово, как маленькие? – Это был стандартный ответ Цихоцкого на любую жалобу. – И мне вообще не понятно, как вы по улице с топорами и вилами ходите, тут и с пистолетом-то опасно.

Мацей, чтобы ни кому не мешать и не быть затоптанным, забился в уголок и принялся решать, к кому бы из сотрудников обратиться со своей бедой. Главное было, определить какими критериями этот сотрудник должен обладать. Презентабельная, мало отпугивающая внешность – раз. Незанятость – два. Вот, пожалуй, и всё. Выбор Пристора пал на скучающего у стены мужчину лет тридцати с погонами главного комиссара на плечах. Мацей осторожно, чтобы ненароком не спугнуть, приблизился к намеченной цели, встал рядом, и, откашлявшись, произнёс:

– Я прошу прощения, но…

– Что ты натворил?! – Не дал ему продолжить мысль полицейский. – Убил, украл, изнасиловал?! И теперь хочешь, чтобы я тебя за это простил? Но почему именно я? По-твоему, я здесь самый добрый? Отвечай, пока я тебя не пристрелил!

– Я?.. Ничего такого… – Заикаясь, выдавил из себя Пристор, колени которого дрожали так, будто он ни с того ни с сего решил прорепетировать восточный танец.

– Тогда за что ты извиняешься, если ты невинен?

– На всякий случай. – Честно признался Мацей. – У нас в семье так было принято. Отец каждый раз, перед тем как назвать мою мать дурой всегда извинялся и, как мне кажется, это придавало ему благородства.

– Я правильно понимаю, что ты хотел меня оскорбить, но не сделал этого только потому, что я тебя перебил? – Главный комиссар нахмурил брови и положил ладонь на плечо Пристора.

– Да, ну. Разве это возможно? Посмотрите на меня – неужели вы и вправду думаете, что я и себе и вам враг? – Мацей догадался, что попал в ловушку и не слишком теперь понимал, как из неё выбраться.

Пристор скорчил страдальческую физиономию и, благодаря тесным сапогам, вышло у него как нельзя убедительнее.

– Чего ты от меня хочешь? – Спросил полицейский, сделав вид, что теперь верит в отсутствие у Мацея зловредных умыслов.

– У меня украли корову. – С великой скорбью в голосе пожаловался Пристор.

– Тут? В Быдгоще? – Удивлённо спросил главный комиссар.

– Да ну нет, конечно. – Чуточку обиженно ответил Пристор. – В Пясках. Это деревня в ста сорока километрах отсюда.

– То есть ты проехал сто сорок километров, чтобы пожаловаться, что у тебя украли корову?

– Да нет же! – Почти прокричал Мацей. – Чёрт с ней с этой коровой. В этом деле важно ни кого украли, а кто! Понимаете?

– И кто же?

Пристор знаком дал понять, что может это сказать главному комиссару только в том случае, если будет уверен, что никто кроме этой информации не услышит. Полицейский понимающе кивнул и доверил Мацею ухо. А уже через несколько секунд Пристор вылетел из здания со скоростью болида «Формулы-1» – настолько главному комиссару показалось услышанное неправдоподобным и оскорбительным. Распластавшись на холодном асфальте, Мацей думал о том: имели с ним право так поступать или же имело место беспардонное и беспричинное нарушение прав человека и гражданина? Ладно, если бы его выкинул из собственного заведения владелец кабака! Ну, или врач-венеролог из кабинета. Или пьяненький десантник из кабинки колеса обозрения. Да откуда только Пристора за тридцать лет жизни не выкидывали! Но из полицейского участка – это уж чересчур. Как будто Мацей ни разу не смотрел сериалов про работу полиции и был не в курсе, что даже самого невменяемого человека комиссар обязан внимательно выслушать, тщательно делая пометки в блокноте, и только за тем вежливо и, стараясь не причинить непоправимого вреда здоровью, выпроводить за ворота.

– Сейчас я им покажу! – Злобно прошипел Пристор, возвращая телу вертикальное положение. – Отсижу, но покажу!

Разгневанный мужчина поднялся по ступенькам и дёрнул дверь на себя. Та оказалась заперта, и Мацею ничего не оставалось делать, как настойчиво постучать.

– Кто там? – Донёсся из-за двери детский голосок с характерной хрипотцой взрослого мужчины.

– Мацей Пристор. – Ответил Мацей, будто удивляясь собственным имени и фамилии.

– Из деревни Пяски? – Спрашивал всё тот же «детский» голос.

– Ну, да.

– Пошёл вон, Мацей Пристор – тебе здесь не рады! – Вслед за этой фразой раздался многоголосый хохот.

– Как же всё-таки сериальные полицейские отличаются от настоящих. – Думал огорчённый неприглядной реальностью Пристор, уставившись глазами в ту дверь, что по его, как оказалось, заблуждениям, должна быть круглосуточно открыта. – И у кого же такому простому человеку как я искать помощи и поддержки? У жены? Соседа? Лешека Цихоцкого? Да ведь это даже не смешно!

Разочарованный бытиём Мацей уже разворачивался, чтобы бесславно уйти, как в глаза ему бросилось объявление, написанное и наклеенное чьей-то заботливой рукой чуть левее двери. В объявлении уведомлялось, что есть, оказывается, место в Быдгоще, где об вас не только не вытрут ноги, но выслушают, посочувствуют и помогут.

– Частный детектив Влодьзимеж Качмарек. Улица Ягеллонов двадцать четыре. – Прочитал вслух Пристор. – Знать бы, только в какую копеечку мне выльется сочувствие этого парня.

Ни на какие другие услуги частного сыщика у Мацея денег не было, но при этом он твёрдо знал, что отсутствие средств это не повод размякнуть и сложить руки, а только лишь побудительный мотив к действиям мошеннического характера.

4

Качмарек с тревожным видом разгуливал по комнате, раздражая своим топотом пытавшегося заснуть пана Яцека, и не давай сосредоточиться полногрудой пана Плужек, занятой написанием детективного романа, главный злодей которого, по причине вредности характера, накачивает цианидом яблоки, не срывая их с деревьев.

– Волнуется, десантура. – Сказала пани Плужек неприлично отъевшемуся Мулярчику, очевидно рассчитывая задеть начальника за живое, но потерпела фиаско – Влодьзимеж старательно игнорировал её подковырки.