Неприятности в пясках

– Хоревич, я с каждой секундой понимаю тебя всё меньше и меньше!

– Ну, и что же вы за сыщик такой, если не в состоянии увязать воедино несколько малозначительных фактов? Сложить два плюс два. Провести параллели. Разложить по полочкам.

Лицо инспектора Смыка приобрело фиолетовый с синевой оттенок, и Лода мысленно пробежалась по списку имевшихся в её аптечке лекарств:

– Йод – сразу нет. Пластырь к йоду. Аспирин – вряд ли. Корвалол – теплее, но, к сожалению, закончился – не удивительно, с таким-то начальником. Может вызвать скорую? Сейчас-то она, может и не нужна, но пока доедет… А что сказать диспетчеру, если спросит на что жалуется пациент? На фиолетовость?

Пока Хоревич размышляла, чем она может помочь начальнику, последний влил в себя стакан воды, чем и затушил полыхавшее внутри пламя. Смыку хотелось схватить секретаршу за шиворот трясущимися от расшатанных нервов руками и вышвырнуть если не в окно – хотя, по мнению инспектора, она этого очень даже заслуживала, то элементарно из кабинета. Но если он действительно её выкинет, то никогда не узнает ту мысль, какую ей хотелось до него донести. Ту вековую мудрость, какая вертится на её языке, но никак не может приобрести удобоваримой, понятной окружающим формы. Вероятно, лишит себя некоего знания того факта, что родит идею и сэкономит время, силы и нервные клетки.

– Лода, давай сначала. – Тихо прохрипел пан Людвик. – Соберись и представь, что ты общаешься с человеком, перенёсшим на ногах лоботомию.

– Могу себе представить, как вам трудно было это произнести. – Уважительно произнесла Хоревич, а про себя подумала о том, как же всё-таки не хочется начальничку в лесники, если он опустился до того, что не прочь выслушать идеи того, кому ещё вчера и слова не давал сказать – едва чопики в пасть не заколачивал!

Лода велела подождать, вышла из кабинета, чтобы вернуться через минуту с бутылкой коньяка и стаканом. Плеснула себе и Смыку.

– Почуяла слабину. – Подумал инспектор. – Решила, что скоро у неё будет новый начальник. Глупая – будешь куковать в том же лесу, что и я, младшим егерем.

– Так вот. – Начала секретарша, сделав третий и четвёртый глоток – первые два она осуществила ещё в своей келье прямиком из бутылки. – Когда я была маленькой, дядя подарил мне самоучитель по шахматам. И в самом начале автор того учебника пишет, что вся суть игры заключается в том, чтобы убрать с доски те вражеские, а иногда и свои фигуры, что мешают победе. Понимаете?

– Не знал я, что ты у меня шахматистка.

– Какой там. Самоучитель мне подарили, а шахматы – нет. И как-то сразу выяснилось, что учиться игре в шахматы, без самих шахмат, это всё равно, что учиться вязать без спиц и шерсти. Понимаете?

– Ты бы могла нарисовать клеточки на картоне, а фигуры из хлеба налепить из хлеба. Или хлеба у тебя тоже не было?

– Я была шестилетней девочкой, а не тем, кем вы меня представили. – Возмутилась Лода. – Фигурки из хлеба, карты из газет, нож из ложки, кипятильник из лезвий, арбалет из зубных щёток, шлёпки из пластиковых бутылок. Что ещё и из чего я, по-вашему, должна была сделать?

– Прости. – Виновато сказал пан Людвик. – Продолжай.

– О чём я вообще говорила? Ах, да. А теперь представьте себе, что вы играете в шахматы.

– С кем?

– А разве это имеет хоть какое-то значение? Да хоть и с собственной тенью.

– Имеет. Вдруг это какой-нибудь знаменитый гроссмейстер? И тогда после каждого моего хода последует ответ, ставящий меня в ещё более унизительное и беспомощное положение.

– Только в таком случае вы из игрока превратитесь в фигуру и скорее всего в пешку, которую менее всего жалко и которой, скорее всего, без особых мук и сожалений пожертвуют, когда это будет необходимо. И только вам решать кто вы – игрок или пешка в чужих давно немытых руках!

– Ладно. Поиграю. – Сдался инспектор. – Дальше-то что?

– А дальше мы возвращаемся к вышесказанному – вы игрок и на доске у вас две фигуры, которые мешают вам победить. Одна ваша и одна противника.

– Моя это Байболот. А вражья – Ида Дрозд. – Догадался Смык. – И что я должен, согласно шахматной науке, сделать?

– Да, что?

– Я должен ударить по журналистке Байболотом. Дрозд прекратит вещать – это шах, Байболота посадят – это мат. Неплохо. Но вот как заставить нашего киргиза придушить Иду Дрозд, да так, чтобы потом не поставили мат мне самому? Как считаешь? И чего ты на меня так смотришь?

Лода смотрела на начальника так, будто он профессор математики, искренне считающий, что два плюс два равняется семи.

– Я поражена. – Сказала Хоревич. – Кто вам сказал, что шахматы это о кровожадности? Вы когда-нибудь слышали, чтобы шахматному коню во время игры переломали ноги? Его просто выводят из игры и ставят в стойло, чтобы снова задействовать, но уже в другой партии.

– То есть шахматы – это про добро, милосердие и всеобщую любовь?

– Именно.

– В таком случае, мне нужно Байболота и Дрозд поженить? Чушь какая-то – Байболот никогда на такое не пойдёт.

– Вам нужно, чтобы Байболот противодействовал Иде, и ей было не до ваших дел. Или вам было не до неё. Назначьте киргиза своим пресс-секретарём – пусть треплют нервы ему, а не вам, а вы тем временем займётесь действительно важными делами.

– Кем-кем я должен назначить Байболота?

Смык, разумеется, слышал о таком призвании, как пресс-секретарь, но никогда и мысли не допускал, что подобный специалист когда-нибудь появится у его ничтожной персоны. Лоде пришлось произнести целую речь, в которой она объясняла, что живут они в такое время, что скоро у каждого криворукого, но при этом неглупого сантехника появится собственный пресс-секретарь – человек способный любую оплошность и непрофессионализм работодателя выставить так, что любая протечка или засор будут выглядеть как нечто замечательное и во всех смыслах передовое, а не так как все впопыхах подумали.

– Байболота нужно будет немного потренировать. – Продолжала Хоревич. – Утомить вопросами. Заставить без долгих раздумий находить разумное объяснение всему, что вы успели к тому часу наворотить. Вначале будет тяжело, а затем вы будете только радоваться, словно школьник, узнавший, что у его «физички» биполярное расстройство.

Смык блаженно улыбнулся, представив, что скоро ему не нужно будет иметь никаких дел с Идой Дрозд.

– Но только вы должны понимать и помнить, что избавление от будущего лесничества это новое назначение Байболота гарантий не даёт. – Посчитала нужным добавить Хоревич, прочитавшая в выражении лица руководителя инфантилизм и умиротворение.

– Понимаю. – Ответил инспектор, лицу которого мигом вернулось выражение суровой сосредоточенности и неукротимой мужественности. – Ты наверняка найдешь его в столовой или её окрестностях.

– Кого это? – Спросила Лода.

– Урукбая, мать его, Байболота. – Ответил пан Людвик.

Инспектор не ошибся. Киргиз прямо сейчас объяснял поварихе Гражине Борщевской, что той было бы неплохо осознать необходимость и государственную важность мультикультурных ценностей, заключавшихся, по его мнению, в добавлении в существующее меню с детства нравившихся Байболоту блюд.

– Представляете, как было бы здорово, набегавшемуся за преступником полицейскому отведать за обедом не свиную, пожалей Аллах, рульку, а бешбармак?

– Что это? – Настороженно поинтересовалась Борщевская.

– Сейчас я расскажу. – Охотно объяснил Урукбай. – Бешбармак это когда вы встаёте в пять утра…

– Сразу нет! – Грубо перебила его повариха.

– Но можно и в семь. – Проявил дипломатичность Байболот. – Умываетесь, чистите зубы, улыбаетесь солнцу и режете самого красивого в отаре барашка. Мелко его шинкуете, жарите и получившееся вываливаете в лапшу.

– Угу. – Кивнула Борщевская. – Странно, чем вас не устраивают макароны с мясом? В меню они есть.

– Меня не устраивает, что вы не хотите просыпаться пораньше и резать барана. – Объяснил Урукбай. – А я, между прочим, офицер.

– Бешбармак говорите? – Нахмурившись, переспросила Гражина и сделала вид, что что-то записывает в журнал учёта температуры в складских помещениях. – Что-нибудь ещё?

– Бешбармак хорошо бы нам, офицерам, запивать айраном.

– А это ещё что такое?

– Тут совсем просто. Нужно взять молоко и специальную часть желудка новорождённого телёнка…

– Так – всё! – Заорала Борщевская.

– Но ведь нам офицерам… – Испуганно промямлил Байболот.

– Да хоть бы и генералам! Никаких новорожденных телят я резать не собираюсь. И вообще прямо сейчас рада, что столовую прикроют.

– То есть как это? – Теперь в голосе киргиза слышались растерянность и обида – столовая ему весьма импонировала.

– С понедельника, если вам это почему-то до сих пор неизвестно, полиция в городе работает исключительно по ночам – реформа, видите ли, такая. И начальство считает, что жрать по ночам для вас офицеров вредно.

Байболот нашёл в себе силы не согласиться с подобным утверждением. Он сообщил, что ещё его мудрая бабушка Жубаныш любила говаривать, что пища есть такая субстанция, которая полезна человеку в любое время и в любых количествах. И неспроста в древнекиргизском языке такие слова как толстый, красивый и счастливый являлись синонимами.

В эту тяжёлую горестную для Урукбая минуту случилось то, из-за чего повариха трижды перекрестилась – к киргизу подкралась Лода Хоревич и сообщила, что инспектор Смык ждать не любит.

К моменту появления Байболота в кабинете пана Людвика уже стояла камера, принесённая кем-то из склада вещественных доказательств. На неё, ожидавшие справедливого суда злоумышленники, записывали в городском парке такое, что в странах с высоким уровнем морали и нравственности позволялось только ночью и под одеялом.

– А слышали ли вы, Урукбай, о том, что у каждого человека есть своё, богом данное предназначение? И не мы выбираем предназначение, а оно выбирает нас? – Обратился к киргизу инспектор.

– Множество раз. – Признался Байболот. – Мой дядюшка Арзыбай пристрастился к водке и стал алкоголиком, но его никто за это не ругал, потому что все считали, что такое уж у него Богом данное предназначение. А другой мой дядюшка – Кошарбек, убил как-то восемь человек и никто его за это не осудил. Во-первых, потому, что такое уж у него было предназначение, а во-вторых, он сбежал в Узбекистан. А у тех восьми человек было предназначение быть убитыми дядюшкой Кошарбеком. Все мы для чего-то или кого-то предназначены Богом. И ничего с этим не поделать.

Байболот посмотрел на рыжее пятно на полу и печально выдохнул. Печалило его не предназначение дядюшки Кошарбека, а возможная ликвидация столовой, но обсуждать эту проблему с инспектором Смыком и его секретаршей он посчитал неуместным – подумают ещё, что он на работу только жрать приходит.

– А ответь-ка мне, Урукбай, на такой вопрос. – Заговорил пан Людвик после паузы потраченной на сочувственные взгляды и вздохи. – А какое предназначение у тебя?

– Всё зависит от того где я нахожусь и чем занимаюсь. – Уверенно ответил киргиз. – Прямо сейчас моё предназначение – борьба с преступностью, но уже после шести вечера всё может в корне измениться.

– То есть своего предназначения ты пока ещё не нашёл? – Догадался Смык.

– Выходит что так. – Нехотя согласился Байболот. – Главное, что я ни на секунду не прекращаю исканий. Наставника мне хорошего не хватает – того же дядюшки Кошарбека. Себе-то он призвание нашёл и сбежал, а сиротку-племянника оставил на произвол судьбы.

– Хочешь я стану твоим наставником, Урукбай? – Спросил инспектор.

– Вы?! – Удивился Байболот и с настороженной подозрительностью взглянул на камеру. – И что мне нужно будет делать?

– Много и красиво говорить. – Пожимая плечами, объяснил пан Людвик. – Не всегда правду, но, если разобраться, кому эта правда нужна, если от неё будут страдать миллионы невинных и, в нагрузку, один хороший человек?

Лицо киргиза растеклось в улыбке. Всю свою жизнь он много и красиво, как ему всегда казалось, говорил, и вся родня считала его за это трутнем и позором семьи. Каждый, кто на секунду останавливался обсудить с ним только что наступившее утро, в итоге расценивал фразу Урукбая «Добрый вечер» вначале как глупую и несмешную шутку, но затем, оглянувшись по сторонам, понимал, что день бездарно ухлопан. А работодатель, благосклонности которого ты так долго добивался, разъярён и склонен к неприятным, но отлично продуманным, благо было время, поступкам. Кончилось тем, что с Байболотом побаивались не только здороваться, но и прощаться, от чего пухлый муж, как его точно обозначила Изольда Брюховецкая с Пловецкой улицы, замкнулся в себе. Прекратил со всеми, на радость всех же, общаться, и даже попытался найти работу, на какую брать его никто не желал.

– Силён языком – слаб в остальном. – Такой афоризм придумал один из потенциальных нанимателей и этой разошедшейся в народе фразой оставил Урукбая не только без работы, но и без шанса на супружество.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.