Последние люди. Вы, живущие вдали…

– Но ведь вас же, как и греческого… – немного улыбнувшись начал говорить старший брат.

Гераклит резко перебил его:

– Да, и что же? Такова культура, иными словами мне пришлось (вместе со всеми – подчеркну) менять имя при заселении города. Я вам расскажу: вы, как младшее поколение не застали строительства города и первого потока граждан мира, поэтому не знаете, что не всё было так просто. Попробуй не сменить ты это злосчастное имя, или ещё того хуже: приехать с книжками коммунистическими – тебя пропустят, но редкая случайность если не начнут за тобой следить «опричники нынешнего режима» (как модно было говорить в твоём поколении, Софа). Но не будем дальше об этом… Пожалуй, закончим, ты ведь всё уяснил? – показал Гераклит на Аристо немного подмигивая левым глазом, на что он отреагировал некоторым безразличием с оттенком презрения – смотря не Гераклиту в лицо, а подмечая глазами красное пятнышко от соуса на его белой рубашке около груди.

– И добавлю, что выживает хитрейший, слышал когда-нибудь такое? Это, хе-хе, я изменил цитату Дарвина «выживает сильнейший»; в наше время все уже по другому, кто лучше приспособиться, тому и покушать, да более того – тому и почести государственные, именно так всё и есть. Это не значит, что я такой уж лицемер, признаться, хвастаюсь достижениями в военном деле и политике, а на деле вот что. Я, дорогие мои, настоящую жизнь знаю получше некоторых, я искренен, но с реалиями бороться не хочу. – Закончил поучительные оправдания Гераклит, зачем последовало его положение тела «победителя»: гордо выпрямленная осанка, которая до всего перформанса была чуть сгорблена как у школьного ученика носящего каждый день и вечер тяжелый рюкзак забитый учебниками.

На публику это воздействовало убеждающе, – компания единомышленников как по мановению стала смотреть прямо ему в лицо, будто бы внеприродный гений перед ними сделал одолжение поделиться частью своего недоступного обычному человеку знания. Остальные же выглядели так: Плато совсем «потух», находясь рядом с ненавистной интеллектуально ему личностью, но тем не менее обязывающей его терпеть (не факт, что именно мать так воздействовала на него), поэтому он опустил глаза вниз, почти под похоронный стол и время от времени тянул руку в карман брюк, откуда возвращал её уже с наличием мобильного гаджета «Elbrus phone+», с помощь которого он узнавал время дня и проверял периодически социальные сети на наличие входящих сообщений. София же не изменилась ни в лице, ни в положении тела, – выпила по пришествию одну чашку кофия и так сидела до окончания всех монологов гостей. Про Гипатию Романович похожее нельзя отметить, – она была, что называется, «на взводе», постоянно пытаясь вставить свое слово, смотря большую часть монолога гостя на фарфоровые блюдца стоящие прямо напротив нее и переодически приподнимая уверенно взгляд на Гераклита, – что свидетельствовало скорее не о ее неприятии к словам последнего, а о приступе тщеславия, ведь у нее забрали ведущее слово данного мероприятия. Аристо будто бы ждал такого исхода, и у него даже нашлось слово, которое найдя подходящий момент он смог вставить как заключительный фрагмент этой ужасной, неряшливой и бессмысленной картины.

Старший сын Софии уверенно смотрел всем в глаза и периодически менял ракурс внимания с одного гостя на второго; такой настрой пробудился именно в момент унижения Плато командой от Гераклита и матери – «сядь с ним». Это говорит скорее не о возвышении над видом униженного брата, а о «защите авторитета семьи в целом», – как подметила про себя София (какая мотивация на самом деле преследовало его – не узнать). В таком положении Аристо было легко ориентироваться, он этим воспользовался, и когда Гераклит закончил свою речь, последовал странный, но тем не менее разрушительный удар для личностей бывшего военного и Гипатии Романович;

– Я все думал о событиях прошлого – истории, и вы знаете, какой-то голос преследовал меня, вот, буквально последние пятнадцать минут. Неприятное зрелище. Он говорил обращаясь ко мне: «помни своих предков, что воевали за тебя, ты, ничтожество», а ещё мелькали мысли, не совсем для меня понятные, в которых фигурировал Никита Сергеевич Хрущев в момент после смерти Сталина, хотя причем бы здесь он! Возможно, смерть деда так глубоко расстроила меня…

В силу сказанной колкости, Гераклит поменялся в лице, и уже от былой уверенности осталась только фальшивая, чуть приподнятая улыбка. Гипатия, увидев в такой речи, как и следовало, помешательство, решила вновь взять на себя ответственность за настроение и мысли публики, вставив слово: «господа, вы знаете, я, совсем забыла о главном», но в моменте ее без предупреждения перебил Аристо, что последние ее три слова были вовсе не услышанными. Он прервал ее возвращение следующими словами: «Как сказал бы Анаксий Романович в философских кругах известный – люби себя сильнее, чтобы вообще можно было любить», после посмотрел мельком на картину Жак Луи Давида «Первый консул, переходящий Альпы у перевала Сен-Бернар» с изображением Напалеона первого, перенес взгляд на группу единомышленников находящихся «под градусом», кивнул головой, как бы в знак прощания, а после уверенно, не смотря на присутствующи, вышел из помещения так тихо, что никто и не среагировал на движения и звук двери.

Глава пятая: «Пришествие реакционера»

Из всего известно, что наша семья и ее ближайшее окружение представляла собой личностей разного вида и убеждений, что и породило немало комедийных, а иногда и жутких сцен с интеллектуальным позывом. Это все понимали, но не отказывались участвовать в такой «игре», при том довольно азартной.

Вернёмся к летнему вечеру августа, в момент как Плато убедительно закрыл за собой дверь с надписью «Се Человек!», явно отсылающую нас к словам Понтия Пилата об Иисусе Христе.

Сегодня был назначен прилёт родного брата Анаксия Романовича из России для знакомства с его «кровью». Пафагора Распутина должны были встретить в городском аэропорту Амордея ровно в 20:00; летел он с Камчатки, где судя по всему зарабатывал для своей семьи в Екатеринбурге. В восемь вечера София, Санд и Плато забрали на своем гибридном автомобиле Пифагора из аэропорта, название которого было «Римский»; по неизвестным причинам, но тем не менее среди граждан это прижилось и никто не был против.

В пути Пифагор решил первым начать беседу на излюбленную туристическую тему, вроде «Я ожидал большего»:

– Это же тот город, которым якобы «исключительные мудрецы заправляют» – как у нас высказываются. Они здесь как советники государственных первых лиц, да и сами таковыми являются, а чего-то бурного развития я здесь не наблюдаю… Вон, глядите, вылитое пятиэтажное здание на подобии российского позапрошлого десятилетия, да ещё и разрушенное, не уж то справиться не могут жилищные службы? – возмущался Пифагор от несбывшихся ожиданий.

София спокойным голосом отвечала :

– Пифагор Николаевич, прошлой зимой здесь начинали строить временные жилища для мигрантов, но, как оказалось позже, вовсе и не понадобилось здание, – все незаконно сбежавшие получили гражданство и успели к этому времени заселиться каждый в обычном жилье.

Пифагор настаивал:

– Да если бы и так, так здесь ведь такая грязь! Кому это надо? мне? нет, мне не надо. Куда на самом деле смотрят строительные и хозяйственные службы?!

– У нас они не учреждались… – начала парировать София, но была перебита:

– Вот-вот, вся то и проблема. Это вам повод вспомнить пятилетки у коммунистов, которых вы так сейчас ненавидите. Это был прогресс человеческий! Знаете, лучше было раньше! – закончил Пифагор, широко раскрыв глаза на несколько секунд и улыбнувшись левым краем губы, на что София не ответила даже изменением в лице, а продолжила смотреть на дорогу и вести автомобиль с бензо-, электродвигателем по центральной шестиполосной трассе Амордея.

Когда они приехали в дом по ул. В. Терешковой, Плато первым вышел из автомобиля чтобы разгрузить «кейсы» Пифагора Николаевича из багажного отделения. Всего их было три, так что ему пришлось сходить два раза от автомобиля к дому, а на заключительном все уже зашли, и ожидала на входе его только сестра Санд. Они прошли на место встречи, далее в гостиную комнату. На большом кожаном чёрном диване расположился Пифагор Николаевич. Закинув левую ногу на правую он подозвал к себе Плато и вручил ему банкноту номиналом четыре амора со словами «на дела духовные… только между нами», что он воспринял за странность, но тем не менее деньги принял и даже некоторым образом повеселел.

Спустя некий час следовал ужин. В общем сказать, манеры у гостя присутствуют и он себя никаким образом не запятнал какими-нибудь «колхозными выходками», поэтому все прошло благополучно. После принятия пищи и кофепития вместе с Плато (остальные не принимали кофий вечером), Пифагор отправился к нему в комнату, но без всякого предупреждения. Внук его брата испугался такой решительности и первое, что пришло ему на ум, это самостоятельно провести «экскурсию» по своему «дворцу».

Примечательна с виду в комнате Плато была только библиотека. Особое внимание Пифагор обратил на книжный раздел с надписью «Philosophy», – абсолютное большинство составляли работы Гегеля и Канта, которые он изъял для визуального изучения.

– Наука логики, не рановато тебе? – сказал Пифагор в привычной манере немного улыбнувшись и посмотрел в глаза Плато.

Хозяин комнаты ответил:

– Думаю уже созрел для этого… И вообще, возраст мудрости не помеха.

– Я верю в тебя, – похвалил он идейного наследника.

Так и продолжилось бы копание истины Плато через его предметы духовного интереса, если не волнительное пришествие домой Аристо, который «влетел» через деревянные классические двери в дом и сразу отправился в «святилище» брата, возможно, имея при себе какую-то новость, что погрузит его в ещё более пагубное нервное состояние, нежели нарушение личных границ от гостя, которого он впервые видит, но много о нём наслышан. Здесь Аристо увидел Пифагора Николаевича и сразу понял, что это он, сказав – «Приветствую, с прибытием, гражданин», что вызвало у гостя смущение с долей помешательства.

– Мы попросим Вас ненадолго покинуть духовное убежище моего брата, нам необходимо посоветоваться о семейных делах, – сказал Аристо и уверенно проводил Пифагора, закрыв за ним двери.

После он начал оповещение:

– Встречаюсь я иногда с бывшими участниками «скептиков», многое могу услышать, в которое иногда даже и не верится, хех. Но сегодня очень сильно заострил внимание на одном, с виду пустяковом слушке от моего знакомого, – Аристо достал «Elbrus phone+» и включил запись, которая, судя по всему, была начата не сразу из-за внезапности услышанного.

Выложено было следующее: «…но это не удивительно, паразитам есть чем питаться, это же вам не „первый мир“, где все идеологические предатели получили бы уже „демократический разряд“ на электрическом стуле, – у нас здесь по истине свобода. Вот, например, один из помощников чиновника министерства „идей и развития города“, чье имя я раскрывать не буду, проговорился, что есть у нас так называемый „наблюдаемый объект“ в одной из городских библиотек, который якобы собирается со своими единомышленниками в читальном зале после шести вечера и проводит обсуждение философских работ. Писатели фигурируют знаменитые: Гегель, Кант, даже как-то Гёте обсуждали, но всё поверхностно да и с насмешкой (личность из министерства сама такую оценку дала). Так что тут меня личностно, по граждански задело? Они не только книжечки своих идейных идолов обсуждают, а ещё и вопросы на повестку поднимают такие, что под сомнения ставят „нынешний режим“ – как они сами высказываются, и думают о будущем, где будет совершен „переворот по всем лучшим сценариям революций прошлого века“. Что за козопасы! Извините, господа, за выражения, но ведь „это“ ещё и на государственном обеспечении сидит, выдавая литературу на бесплатной основе и получая зарплату».

Запись закончилась, и Аристо, поняв всю тяжесть павшую на Плато, решил взять на себя некоторую ответственность, начав разъяснять первым:

– Сам лично не сейчас узнаю о ваших идейных сходках, но всегда не приближал к себе мысль, что за такое незначительное дело возьмётся правительство. Знаешь, Плато, если вы по существу ничего не организовывали, то по твоему положению свободы и физического состояния беспокоиться не о чем.

Но Плато не стал поддаваться бремени общего страха на фоне всей ситуации, и, на с первого вида казалось бы удивление Аристо, задал следующий настрой:

– Через толпу прошло и уже вот какой оборот! Хе-хе, понятно всё. Развею слухи: никакой организации не было, мы лишь обсуждали книги, всего-то книги. У Гегеля прошлись по «логике». Но, все же, господа, это ведь не значит, что раз Маркс с Энгельсом почитали Гегеля, то и Гегель коммунист – они лишь заимствовали диалектику, она и у Сократа наблюдается, но раз вы так ненавидите коммунистов, то понятно всё, кхм. А вот про Канта не знаю, слишком сложен и неясен для нас, да и для философов постарше – не проходили мы его. Что ж, волноваться не о чем. Да и не нужно! – закончил младший брат странные рассуждения.

Аристо отказался комментировать данные оправдания, поэтому лишь посмотрел «холодно» ему в глаза на несколько секунд и перевел обсуждение на более гармоничную в пользу обстановки тему:

– Пифагор Николаевич посетил Амордей, а это увлекательно, – несколько усмехнувший заметил старший брат, чем возмутил Плато.

– В каком смысле увлекательно? Не уж то…

– Все нормально, пойдем к столу, – развеял мрак Аристо, и вместе они вышли из «святилища».

Глава шестая: «Тело ещё скажет»

В самых ужасных снах, в которых сложно разобраться «правда ли это?», где наркотический, а точнее «эффект наркоза» обладает спящим, по истине человек может испытывать сильнейшие эмоции за свою жизнь, – даже если сравнивать с реальностью. И в чем загадка такого явления? – без научных объяснений можно придти к выводу: только во сне мозговая деятельность принадлежит самой себе, без входящих и выходящих явлений как наяву. Все твои самые глубокие и скрытые даже от тебя переживания и удовольствия дают о себе знать, – ты уже неспособен компенсировать эмоциональное потрясение вспомнив о реальности посмотрев вокруг или медитируя вдохами и выдохами, как это делают в восточных духовных дисциплинах.

Обычно Плато спал, что называется – уверенно, без «пробоин» в течение ночи, чему способствовал его твердо установленный режим: начало сна в 22:30, конец – 6:30, таблетка мелатонина (гормон сна) в 21:40 и полная тишина начиная с 21:50 (как выходит – это без гаджетов, общения, чтения книг – абсолютное одиночество). Но как раз сегодня, как знамение и на большое неудобство, Плато испортил ночной отдых сон, детали которого были следующие: третий рейх, 1939 год, на крыше здания штаба газеты «Der Angriff» три солдата СС держа насильно Плато с двух сторон, выкалывают ему глаз отвёрткой «на минус». После последних событий он просыпается и осознает для своего облегчения нереальность пережитого, пытается встать со спального места и оказывается прямиком на московской Красной Площади. Здесь будто нечто извне побудило движение им вне его воли, – Плато прислонился к брусчатке, в руках он уже держал молоток и один гвоздь, достал язык и начал прикалачивать его прямо в поверхность «сердца России».

Вряд-ли можно понять его эмоции непосредственно в сновидениях, но что явственно скажет о его психическом состоянии, так это детали пробуждения (настоящего).

Он проснулся. На лице его была практически гримаса «Христа на кресте», а время доходило до шести утра, что означало его скорое начало дня (смысл спать тридцать минут?). Возможно, им управляло желание как-то компенсировать недавние страдания, поэтому направился он следуя полезным привычкам вставать резко и не «валяться залипая в экран эльбруса», принимать утренний туалет; зашёл в кухонную комнату и встретил свою мать, которая в этот момент делала завтрак для рано пробуждающихся участников семьи. София его не заметила и была полностью сконцентрирована на реакции рисового зерна в капящей кастрюле.

Плато, погруженный в свои мысли и как бы отстранённый от реальности, расположился на кухонном высоком стуле вдоль барной стойки, да так, что спины присутствующих смотрели друг на друга. Сам лично он не хотел ничего говорить, хоть и было принято начинать общение в семье, поэтому внутри его тела, судя по образовавшемуся холодному поту на лбу, было некое противостояние двух сторон: одна хотела уйти не поддаваясь никакому вмешательству и видела как он будет глупо выглядеть, чем покалечит свою репутацию; вторая поставила важный вопрос – «может я болен и мне нужна помощь?». Второе решение казалось более рациональным, поэтому он принялся излагаться, и чтобы избавиться от лишних вредных для нервной системы переживаний, рассказать приключившиеся с ним события в мире снов. Он долго подбирал слово и когда наконец нашел его, первым звуком его была даже не буква, а буквально мычание – «ммм» – произнес Плато и давясь проглотил слюну. «Кажется всё ещё сплю» – подумал страдающий и решил по традиции ущипнуть себя, что оказалось безрезультатным. Здесь на него напал панический страх, но зато уверенности в этот момент ему хоть отбавляй, – Плато взял пакетик черного молотого перца, сыпнул на палец и вдохнул одной ноздрей, после чего последовало громкое чихание на весь дом.

Естественно, София его заметила. Плато посмотрел на нее страдальчески, как бы ожидая поддержки, но кроме как реакции его организма на раздражитель в виде перца, – ничего не произошло. Он чихнул около десяти раз, – после второго мать лишь сказала «не болей, сын», а уже на последний спросила «все ли хорошо?». Плато был в состоянии полного смущения, что щеки его, как

у главной героини какой-нибудь русской сказки, покраснели, но это не было для него проблемой, ведь на радость он смог вести речь.

– Всё нормально, возможно, простудился на этих прогулках, да ещё и сонный паралич, – закончил странную ситуацию Плато и как можно скорее перестал об этом думать, моментально переключившись на готовку утреннего кофия в турке.

Кажется, произошедшее на него не имело никакого влияния, – жизнь продвигалась как обычно. И вот, уже неделю спустя, он, в знак отсутствия страхов и наличия уверенности, решил рассказать о сновидении Аристо. От брата последовала неожиданная реакция: он посмеялся и на этом оставил обсуждение. Плато дал ему характеристику: «обычно, что касается философских размышлений – он рвется вперёд, теперь ему смешно с моих глубоких и осмысленных переживаний…». Личность Плато проговорила, что такие моменты «влиять на его характер и жизнедеятельность не должны». Он продолжил жить своим чередом, не делая выводов (а нужны ли они здесь?).

Глава седьмая: «Млечный путь ещё скажет»

Прошли все тридцать дней с момента повествования о «важных и смысловых» переживаниях Плато, которые что-то да должны были нам сказать. По правде говоря, не было особых изменений в семейной и общественной обстановке у наших лиц: София также занимается хозяйственными делами и иногда посещает театр балета; Санд везде и всюду следует за ней, перенимая опыт женщины; Плато продолжает работать в библиотеке, с той лишь корректировкой, что «отныне я не работаю во имя какого-то блага незнакомых мне людей, а только ради себя и своего таланта, и своего предназначения» – как он высказывался матери. Жизнедеятельность Аристо так и оставалась достаточно не раскрытой, – прочитать по его лицу невозможно чтобы то ни было, начиная от настроения, заканчивая мотивами, то есть так или иначе его личность представляла загадку. Но за что точно всегда и у любого можно ухватиться – это общественная жизнь, в которой, к сожалению или к счастью общественников, приходится раскрывать подноготную, и либо ты выдаешь свой истинный настрой и темперамент, либо скрыв последнее выдаешь тем самым настоящие «политические мотивы».

Сообщество «скептиков» было расформировано, но при этом бывшие участники не теряли «связь» друг с другом и по субботам устраивали собрание. Предлогом был «душевный отдых», предметом которого, естественно, являлись современная философия, включающая в себя практически все сферы общественной жизни и вопросы личности отдельного человека, – то есть от «отдыха», в нашем понимании, здесь была только закуска из японских морских существ и удобные кожаные кресла с прилегающим к ним мягким подушкам. Местоположение мероприятий было известно: в здании собственности министерства «Власти и законов» Амордея с большим памятником Цезарю на парадном, в котором хоть и преобладали внутренние помещения с классической, парламентской и строгой отделкой, тем не менее нашлась комнатка для «скептиков», коим в силу своего авторитета в виде большого количества советников политических деятелей от их объединения, не затруднилось договориться о съеме помещения на бесплатной основе.

Сегодня роль главного голоса собрания выпала на Аристо, а обсуждаемой темой являлся вопрос «о необходимости расширения сфер влияния власти из-за возможных общественных катаклизмов в перспективе». Участники заняли свои места и Аристо начал:

– Первое. За всю историю практически любое общественное возгорание сопровождалось естественными причинами – начиная с глупости власти и ее слабости, заканчивая неурожаем. Всё равно, всё ведёт к одному и решается всегда уже тогда, когда и драться кристьяне перестанут от усталости, и выберут себе очередного «спасителя присланного богом», назначат его монархом и простят все грехи, кхм. – Провогорил Аристо и вскользь улыбнулся аудитории. – Второе. Нужно понять, что властям заботиться необходимо о себе; в конечном счёте владыка не любящий себя не будет любить крестьянина, ясно ведь? И потом, раз часто общество в целом подвержено сильным изменениям, в том числе худшим, не стоит ли ещё чётче уяснить для себя, что главная цель – сохранить нас, людей власти, сберечь авторитет и честь, здоровье! Так и хочется сказать – мы же не «Слуги народа», у нас известные как «Шерсть народа». И если кто-то много думает о народе, кхм – оратор вновь улыбнулся, – …то первым делом он должен подумать – кто за этим народом следить будет? И не побоится ли взять на себя ответственность, даже если придется жертвовать своим «стадом», чтобы сохранить жизнь и влияние себе, а не становится козопасом, – закончил вступительную речь Аристо, вызвав овации со стороны всех участников.

Личность, на которую сегодня выпала роль официанта, стала разливать «Каберне Совиньон» по бокалам, а пианист (то же лицо, что и всегда) заиграл 6-ю венгерскую рапсодию Ференца Листа. Но по истине дионисийское веселье прервал один из «скептиков». Возгласом от его лица был вопрос в сторону Аристо:

– Где же брать этих ваших владык, если перемешались с народом, не буду скромничать – «грязным народом», – как вы считаете, и нет той чистой крови, что давала нам Цезарей, Напалеонов и прочих «высших» – по вашему мнению, избранных лиц. Теперь уж, хех, власть действительно у народа, как бы сказать… он ее кровью добыл, только не чужую проливал, а свою мешал.

Аристо принял защитную стойку – ладонь правой руки прижал к трибуне, а взгляд направил прямо на инициатора, что говорило о полной решимости вести далее дискуссию.

– Кхм… Это интересно. Для начала покажу, чем мы отличаемся, например, от социалистов, коммунистов, либералов (если остались таковые в наше время) и там прочих христиан… – Аристо вновь улыбнулся публике в честь своей иронии. – За все свои века мы так и не придумали никакой для себя «истины вездесущей», в нас нет святости, нет «духовной опоры» – нам не нужны костыли. И что мы можем? А вот что. Мы способны как из воска лепить тысячелетия. Господа, при всём нам ничего не нужно о себе принимать, никого не стоит почитать и лелеять, кроме себя самих… К чему я веду? – будь кем ты захочешь, даже если противоречить будет твой образ завтрашний сегодняшнему…

– Протестую, гражданин, не по теме – выкрикнул несогласный в ожидании поддержки его со стороны аудитории, но ничего не последовало, – все были сконцентрированы на предмете спора, а речи для публики хоть и были понятны – не была ясна концепция, что ещё более заинтересовало присутствующих.

Аристо в течении нескольких секунд обрабатывал аргумент в свою сторону, который, впрочем, как он сам признался себе – действительно стоил внимания и имел вес.

Центральное лицо продолжало гнуть свою линию:

– Не всё же Вам выкладывать, Пиррон Майер. Я не прошу терпения, но углубиться в предмет Ваш интерес, так ведь? А, впрочем, по другому и быть не может, – Аристо пристально вгляделся в Пиррона, после опустил глаза на трибуну, привычно улыбаясь как бы в знак превосходства над ситуацией и непоколебимости, что спровоцировало лишь «каменное» выражение лица у собеседника (было задумано, судя по всему, для сокрытия какого-либо влияния таких упрёков в свою сторону).