Юрфак. Роман

– Ну! – прикрикнул Дарт на Парту и Атаса и замахнулся ножом. Парта чихнул. Сопля оторвалась и размазалась по драповому выцветшему пальто. Парта, пыхтя, неуклюжими движениями отрезал птице хвост, на что предводитель выкрикнул: – Молодец! Не дрогнул! Теперь твоя очередь, Атас.

Но Атас, в то время, как голубь пытался бить в авоське искорёженными крыльями, засунул руки глубже в карманы и вращал головой, как перепуганная птица.

– Ссышь, что ли, Атасик? Режь, или ты нам не друг! – взвизгнул Толик-Ара, в решимости сжимая кулаки.

Атас был выше всех, но худоба делала его жалким и тщедушным. Именно поддавшись жалости, он начал задавать вопросы хромому Толику в тот злополучный день, когда к ним подошёл плотный, накачанный Серёга Гущин. Сначала они с Виталькой просто спрашивали, но постепенно, незаметно для себя, стали шутить над недугом одноклассника и перешли на насмешки. Гущин разорвал этот порочный круг.

– Режь! – напирали ребята.

Атас отступил, напоролся спиной на кусты и замер, мотая головой из стороны в сторону. Глаза стали влажными, а озябшие руки тяжёлыми, как будто не своими. Гущин поиграл ножом у него перед лицом и снова протянул ножницы.

– Режь! Режь! Режь! – скандировали мальчишки, хлопая в ладоши и притопывая в такт ногами. Толик-Ара угрожающе поднял палку. Парта-Виталька взял в руки камень, но замахнуться не успел – Атас резко высвободил посиневшие руки из карманов и, выхватив камень у друга, устремился к истерзанному голубю. С криком «Аааааааа!» он несколько раз саданул по голове птицы, избавив её от мучений и боли, и в изнеможении опустился рядом с лобным местом, отшвырнув от себя орудие убийства подальше в кусты и закрыв лицо руками.

– Молодец! – Гущин-Дарт важно заложил руки за спину и прошёлся перед только что сколоченной стаей. – Отныне мы с вами – братья. Это наш штаб. Никому про него не говорите. Когда придёт время, тогда мы всем покажем, на что способны.

Детские шалости закончились, и отцовские слова «хочешь знать, на что способен, узнай, что такое пройти через боль!» обрели реальную жизнь. Вот только боль была чужой, а не своей.

Гущин взял до неузнаваемости искалеченную птицу и швырнул в сторону вяло струящейся Ивы. Домой возвращались уже в сумерках. Серёга-Атас, чтобы не навлечь на себя гнев, изо всех сил пытался не плакать, Парта ежесекундно швыркал носом, а Ара, неуклюже подскакивая, крутился за спиной главного зачинщика. Говорили мало, но на прощанье крепко пожали друг другу руки, многозначительно переглянулись и разошлись по домам.

Вечером Гущин, смакуя кусочки мяса, уплетал куриный суп и вспоминал каждую мелочь того, что произошло в густых зарослях ивняка. Выпивший сустатку* за ради праздника отец рано лёг спать и не досаждал сыну пылкими речами, хотя именно сегодня Серёже хотелось поделиться кое-какими мыслями. Впрочем, это быстро прошло.

Никто из четвёрки взрослым ничего не сказал. Ара был горд, что стал причастен к чему-то небывалому тайному, Парта сразу же забыл про содеянное, а потому просто не мог испытывать каких-либо угрызений совести, да и Атас, пустив на ночь слезу и попереживав немного «подумаешь – голубь!», спокойно заснул.

***

Похождения четвёрки в штаб продолжались вплоть до Нового года. При этом в округе становилось неуловимо меньше птиц и увеличивалось поголовье котов с отрубленными хвостами. Гущин завоевал непререкаемый авторитет и восхищение своих друганов. Территория штаба выросла – рядом добавилась ещё и оперативная квартира для его заместителя Ары. Весной за хорошее поведение решено было построить ещё два шалаша для Парты и Атаса. Но человек предполагает, а бог располагает, и грядущая весна обошла Гущина стороной.

Для первого дня нового года погода была отменной: лёгкий морозец, пушистые хлопья снега, медленно падающие с небес, полное отсутствие ветра. Ребятня, пока взрослые отсыпались после праздничных гуляний, тусила во дворе с самого утра.

Возле огромного тополя, того самого, у которого и задружились парни, вертелась девочка в серой каракулевой шубке, вязаной синей шапочке и такого же цвета рукавичках. Она задирала голову вверх и негромко звала:

– Кыс-кыс-кыс!

С дерева раздавалось безутешное мяуканье.

Гущин, оторвавшись от обсуждения очередного похода на лобное место, подошёл в девчонке и деловито осведомился:

– Кого ты там зовёшь?

– Там кошечка, она слезть не может, – озабоченно проговорила девочка с большими светло-карими глазами.

– А ты сама-то откуда слезла? Чёт я тебя раньше тут не видел, – думая, как произвести впечатление на симпатичную девчонку, Серёга задрал голову и посмотрел вверх на мяргающее существо.

– Я из этого подъезда, – девочка махнула рукой на подъезд, возле которого росло злополучное для кошки дерево, – просто я раньше не ходила гулять одна, а сегодня меня отпустили. И теперь всегда будут отпускать, потому что мне в новом году уже в школу! – гордо завершила она свою речь.

– А-а-а-а, ты ещё в садик ходишь, – разочарованно произнёс Сергей и хотел было отступиться от затеи спасения, но взгляд девчонки накрепко приковал к себе, да и пацаны тоже могли оценить его смелость. – Ладно, спасу я твою безмозглую кошку.

Он демонстративно снял новую коричневую болоньевую куртку, небрежно бросил её на деревянную лавочку с высокой спинкой, стоящую тут же, под тополем, и, плюнув на ладони, полез вверх. Получалось лихо. Под деревом скопилась ребятня. Серёга чувствовал на себе восхищённые взгляды. Добравшись до увесистой котяры, он победоносно глянул вниз, потом на окна второго этажа, вровень с которыми он оказался, потом – на кошку, и тут обнаружил, что она без хвоста. Он протянул к ней руку, но рыжая бестия как взбеленилась! Она вздыбилась, выгнула спину и зашипела ему в лицо. Серёга оторопел, не зная, что делать: здесь озлобленная кошка, а там – толпа, жаждущая от него спасения животины. Максимум, что сделает кошка – поцарапает, но толпа запомнит и не спустит. Да, выбор невелик. Надо спасать. Жаль, куртку снял, сейчас бы накинул на этого рыжего упыря, как делал это обычно, и дело в шляпе, но куртка была внизу, а у него теплилась надежда, что взбалмошная кошка спрыгнет сама, и он, давая протяжку времени, вперился в не зашторенное окно на втором этаже. Там красивая высокая женщина с тёмной тяжёлой косой хлопотала возле кровати, на которой лежала старуха.

– Там бабка какая-то больная, – крикнул Сергей сверху и показал на окно. – Её сейчас кормить будут.

– Это моя бабушка, – громко ответила девочка. – Она ходить не может. Её мама кормить будет.

– А чё она не ходит? – мальчишка перевёл взгляд на женщину в коротком халатике.

– У неё ноги парализованы, она инвалид, – последовал добродушный ответ, Серёга же подумал о том, зачем вообще держать инвалидов, какая польза от них (вот он бы точно не стал возюкаться ни с какими инвалидами), но холод расслабиться и долго думать не давал.

Кошка тем временем вскарабкалась ещё выше. Спасатель тоже переступил на ветку чуть выше, перехватываясь правой рукой, а левой пытаясь достать кошку. Да, хвост бы сейчас не помешал – схватил бы за него, и всё, а тут изворачивайся в угоду другим! Он снова глянул вниз – высоко, почти до третьего этажа долез. Сергею стало неуютно на голой холодной ветке, он почувствовал, как холод проникает сквозь толстый вязаный свитер, как коченеют пальцы, как дрожат колени, и он понятия не имел, как спуститься вниз – с кошкой или без неё. Он ещё раз протянул руку вверх и тихонько позвал:

– Кыс-кыс!

Дальнейшие события, как и многие поворотные действия в жизни, произошли в считанные секунды: кошка, ловко балансируя на ветке, вспрыгнула на четыре лапы, ощерилась, выгнула спину и сиганула Серёге на голову. Он схватил её за огрызок хвоста и дёрнул. Когти процарапали лицо, от боли мальчишка потерял равновесие и полетел вниз, успев отшвырнуть от себя разгневанное животное. Рыжий комок увесисто шмякнулся в сугроб, пробуравив собой снежную пещеру, а Гущин упал на спинку стоявшей под тополем лавки. Упал спиной.

Глава вторая. Жаба

***

После весенних каникул Сергея Гущина выписали из больницы, но в школу он ходить ещё не мог. Перелом позвоночника – дело серьёзное, почти геройское. Больше месяца мальчишка провёл в коме, потом лежал под присмотром врачей ещё полтора, и сейчас, будучи дома, находился в жёстком поддерживающем корсете.

Времени на раздумья у Сергея было предостаточно. Особенно его волновал вопрос об инвалидах. Вот он, пока не мог ходить и только лежал, тоже был инвалидом, привлекал к себе внимание, заботу отца, сказки на ночь от дежурных медсестёр, истории разные, его всячески оберегали, приносили еду в кровать, как той бабке со второго этажа. Когда выписали, то отец тоже берёг его: упражнений не было и удовлетворялись все капризы. Хотя ограниченность движений всё-таки больше раздражала, несмотря на возникшие множественные преимущества.

Узнав, что Серёгу выписали, его стали навещать одноклассники. Приносили конфеты, булочки, его любимые, вылепленные из слоёного теста, язычки за семь копеек из школьной столовки. Пришла даже Елена Викторовна, похвалила за смелый поступок, сказала, что об этом написали в школьной стенгазете, что весь класс гордится Сергеем, и подарила ему книгу о трёх мушкетёрах. При этом в многоопытной голове учителя вертелась мысль, как хорошо было бы избавиться от не очень успешного ученика с неуравновешенным поведением, несмотря на все его геройства. Из всех одноклассников не побывал у него только его тёзка – Сергей Голубев по прозвищу Атас. Узнав, что Гущина оставляют на второй год, он решил больше не водить с ним дружбу и навсегда забыть, что происходило на спрятанном от глаз пятачке, обустроенном бывшим товарищем.

Летом отец увёз Сергея к морю – поправлять здоровье. Они много купались, загорали, разговаривали, возобновили физические упражнения. Напрягать спину было больно, но Серёга терпел, понимая уже не на словах, что значит познать себя через боль. Казалось, что отношения между ними наконец-то приобрели вид отцовско-сыновьих, таких, как и было нужно.

***

В августе судьба снова столкнула его с кареглазой девчонкой из соседнего дома, по вине которой он оказался на больничной койке. Она гуляла во дворе. Одна. Внутри Серёги мгновенно вызрел план отмщения. Нет, бить он её не собирался – ещё чего, репутацию портить, есть способы получше! Около мусорки он как-то нашёл кучу мерзко звучащего пенопласта и приберёг его. Вооружив сподвижников оружием единичного поражения, Гущин повёл их во двор. Они окружили девчонку и стали издавать жуткие звуки. Деморализованная жертва закрыла глаза и зажала уши, а они кружили вокруг неё и гоготали. Танец пенопластовых аборигенов матерным криком прекратил подвыпивший мужичок, неожиданно появившийся во дворе. Мальчишки разбежались, но после этого ещё несколько раз заставали девчушку врасплох и заставляли слушать ненавистную музыку.

В сентябре показушный герой-спасатель, ловко играющий на девчачьих нервах, пошёл во второй раз в первый класс. Он был выше и сильнее всех, ростом с ним равнялась разве что девочка по имени Лида – та, что попросила его спасти кошку и которую они толпой погружали в пенопластовые вакханалии. Как самые высокие они попали на последнюю парту в третьем ряду.

Гущин невзлюбил девчонку, принесшую ему боль и мучения, с одной стороны, но с другой, он понимал, что именно благодаря ей стал героем, и старался всё время её впечатлить, но дружба не клеилась – у Лиды были свои интересы: она много читала и занималась спортом. Правда, с учёбой Лида Гущину помогала, простив его дурацкие выходки с пенопластом, – давала списывать, попутно объясняя, почему тут так, а тут по-другому.

Прозвище Дарт кануло в вечность, и из нового класса вышагнуло – Гуща. Мушкетёрская четвёрка поредела, с Серёгой остались только двое: Парта и Ара. Но это не помешало им снова вернуться к своим делам. За пределами внимания взрослых парни творили, что хотели, вгрызаясь в берега Ивы, обустраивая там шалаши, места для жертвоприношений и обрастая честной компанией из избранных.

***

Гущин поднял сына, как обычно, в шесть утра. Во время зарядки случился странный разговор, воткнувшийся в память ребёнка. Отжимаясь, отец спросил:

– Ты помнишь маму?

– Да, – пропыхтел Серёга, сгибая руки и максимально приближаясь корпусом к полу.

– Что ты помнишь о ней? – ровно произнёс старший, словно не делал никаких упражнений, чего не удалось младшему.

– У неё были синие глаза, – сын побагровел от напряжения.

– А ещё? – отец не унимался.

– Красивые волосы, – ответил Серёжа, закончив упражнение и усевшись на полу. – А ты что помнишь о маме?

Отец помолчал, ухмыльнулся, сощурив глаза, и, делая значительные паузы, сказал:

– Она была… лёгкая… маленькая… такая воздушная вся… как безе… немного глуповатая… с сумасшедшинкой… очень аппетитная женщина…

Последнюю фразу Серёга не понял и переспросил:

– Как это – аппетитная? Вкусная, что ли?

Щёки отца на мгновение вспыхнули, в глазах мелькнуло злорадство, но ребёнок этого не заметил, а лишь услышал смешливое:

– Вкусная, вкусная. Подрастёшь, сам расскажешь.

О маме они никогда не говорили, и разговор долго тяготил Гущина-младшего. Он раздумывал над словами отца, смакуя их и переваривая. Обратиться было не к кому, и он спросил у друзей, что значит аппетитная женщина?

Парта, как всегда подобрав из-под носа неувядающую зелень, внушительно сказал:

– Ну, у меня так отец мамке говорит, а потом щипает её за бок и обнимает.

– Прям так и говорит? – недоверчиво щурясь, смотрел на него Гуща.

– Так и говорит: до чего ж ты у меня, Светуль, аппетитная женщина, и смотрит так на неё, как будто съесть хочет, – Парта так правдоподобно попытался изобразить голос и мимику отца, что Серёга прыснул со смеху. Ара суетился возле предводителя, заглядывая ему, по обыкновению, в глаза и стараясь придумать, как бы переплюнуть разбирающегося во взрослом вопросе Парту, но сказать было нечего: так же, как и Сергей, он рос в неполной семье с в меру, но часто выпивающим папой и бабушкой, которая изо всех тянула двух мужиков на своих плечах и не замечала, чем занимается её ненаглядный Толик. Но Аре не о чем было беспокоиться – ответ Парты лишь рассмешил Гущу, но не впечатлил его, и он ещё долго не находил себе места, терзаемый вопросом об аппетитных женщинах.

***

– У меня есть штаб и оперативная квартира, – Серёга, едва шевеля губами, приступил к выполнению недавно созревшего плана, в упор глядя Лиде в глаза и придавая своим едва шуршащим словам таинственности.

– Зачем тебе штаб? – вместо восхищения данным фактом спросила несносная девчонка, хлопая крышкой парты и раскладывая всё необходимое к уроку. – Ты с кем-то воюешь?

– Дура! – последовала незамедлительная реакция мальчишки, представившего, какая часть его соседки по парте наиболее аппетитна, и вспомнившего вкус курицы и золотисто-наваристого бульона. Почему-то жутко захотелось есть. Серёга, искоса наблюдая за Лидой, исподтишка сильно ткнул её ручкой в бок, но, кроме ответного «дурак», ничего не добился и, глотая слюни, уставился в окно.

На улице вовсю пригревало солнце, щедро даря земле тепло, разливали свои трели разномастные птицы, вот-вот готовы были лопнуть набухшие почки. Весна вступила в полные права и ворковала, выплетая в безоблачном небе узоры из ветвей высоченных деревьев, чьи тени сочно рисовались на противоположной от окон стене класса. Гущин вертел головой, глядя то на тень, то на заоконный пейзаж. В голове его рождался план по заманиванию высокомерной девчонки на свою территорию.

В конце учебного года, в один из последних его дней, напоённых солнцем и благодатью, он снова подкатил к Лиде, в этот раз – с вопросом, помнит ли она рыжую кошку, за которой он полез на дерево. Да, она помнила, как летел с дерева рыжий клубок. Она тогда подбежала к кошке и выкопала из-под снега, а потом долго согревала испуганное трясущееся существо под шубкой в подъезде. Падение Сергея она тоже видела и скорую помощь помнит, тогда весь двор переполошился.

– Ты смелый, спас кошку, молодец, – она спокойно, без должного восхищения, подвела итог их разговору и собралась покинуть класс.

– Постой! Помнишь, я про штаб говорил? – Сергей не терял надежды, что завлечёт её туда, для него это оказалось почему-то крайне важным, почти как дышать, и он с каким-то невероятным наслаждением увидел, как Лида, тихонько бросив «да», кивнула головой. – Так вот, у меня там много кошек живёт. Самых разных!

Глаза девочки загорелись, кошки – это интересно. Да, она придёт. А та, рыжая, там будет? Ха, а как же! Как без рыжей-то! Без рыжей никак!

***

Толпу ребятишек, около десятка, зачинатели мерзопакостных дел встретили у гаражей. Лида пришла тоже. Она была в кедах и в тёмно-синем тренировочном костюме с белыми полосками вдоль рукавов и по бокам штанин – не стала заходить домой, чтобы переодеться. Первоклашки, привлечённые из класса Гущи, взирали на рослых второклассников почти благоговейно. Ара довольно всех осматривал, цокал языком и щёлкал пальцами. Хромота, ставшая предметом его гордости, впечатляла и отпугивала. Парта, смачно высморкавшись и тряхнув рукой, провёл инструктаж, старательно занижая голос:

– Тропа узкая, поэтому не толпитесь, гуськом идите. Да под ноги смотрите, не везде ещё просохло. Пшли все!

Все медленно двинулись. Дорожка уходила под уклон. Сначала миновали железные гаражи, полуистлевшие сараи, покосившиеся заборы, потом ступили на тропу среди ивняка, который уже вовсю весело зеленел. Теперь стало совсем круто, дети то и дело скользили вниз, хватаясь за ненадёжные ветки и натыкаясь друг на друга, но особенно неудобно стало идти в низине: земля тут просохла плохо и сочно хлюпала под ногами. Постепенно стал слышен шум речушки, напитанной весенними водами, а потому говорливой и неуёмной. Вскоре показалась и полянка, где был оборудован штаб и оперативные квартиры. Сквозь заросли, игриво звеня приближающимся летом, смело проникало солнце.

Ара и Парта построили всех вокруг возвышения из кирпичей и велели ждать. Лида подумала, что сейчас будет цирковое представление, и скривилась – она не любила цирк, но цирка не было. Перед ребятами из своего благоустроенного шалаша появился Гуща и начал речь – ту самую, которую он не единожды говорил своим приятелям, только более усовершенствованную. Он рассказал, как стал героем, спасая кошку, и пообещал, что сейчас покажет, как можно закалять характер. Все слушали с любопытством, затаив дыхание. Гуща ходил перед толпой, сцепив руки за спиной и немного раскачиваясь. Голос его иногда поднимался до визжащих ноток, и это Лиде напоминало резкое звучание пенопласта. Ей захотелось домой, подальше от этой толпы и этого пахнущего сыростью места, но Гуща уже закончил говорить и велел приготовиться. Ара и Парта торжественно вынесли из шалаша огромную коричневую жабу в литровой банке. Жаба смотрела из-за стекла мутными глазками и периодически открывала рот. Ара открыл банку, а Парта вынул беднягу и положил на кирпичи.

– Хотите тоже стать спасателями? Значит, вам нужно пройти через страдания и боль. Сейчас я покажу, как можно воспитать в себе смелость, чтобы потом помогать другим, – Гущин извлёк большой кухонный нож. Ребята, и так стоявшие молча, онемели напрочь при виде грозного оружия и невольно сбились в кучу. Лиде ещё больше захотелось убежать, но глаза жабы не отпускали – казалось, что она смотрит только на неё и молит, чтобы её освободили. Слышат ли жабы пение ручьёв, ведомы ли им звучания шумных потоков вод, призывающих на своё дно? Лида не знала о том, как жабы воспринимают мир, но её чуткое сердце уловило жабью мольбу, увидело в её глазах беспредельную тоску. Она вышла из круга и взволнованно сказала:

– Отпусти её, она ни в чём не виновата.

– А если бы виновата, то что? – нагло ухмыляясь, резанул Гуща.

– То всё равно отпусти, – тихо проговорила отчаянная девчонка, забывшая о том, что ей обещали показать кошек.

– Тогда, может, ты будешь вместо неё? – он поиграл ножом перед мордой жабы. Ара подошёл ближе, предчувствуя интересную развязку. Парта замер между остальными и Лидой, мельком оценивающей расстояние до тропинки, уводящей из кошмарного местечка. Бег в гору её не пугал – она уже училась преодолевать беговую дорожку с препятствиями, а недавно выиграла городские соревнования по спринту в своём возрасте.

– Может, буду, – твёрдый ответ Лиды поверг всех в шок, даже Гущу, не ожидавшего такого поворота, а потому от-крывшего рот и по-гусиному вытянувшего шею. Лида протянула руку за жабой, но верные приспешники оттеснили её, а живность распластали на кирпичах вверх брюшком, вдвоём прижимая её лапки к ржаво-рыжей поверхности. Промедление смерти подобно – воскликнула бы Лида, если бы на тот момент знала такую фразу! Но не нужными для детства словечками она ещё не владела, а потому, не рассуждая более, стала просто действовать. Как только Гуща занёс нож над жертвой и все в трансе замерли, она рванулась вперёд, выхватила жабу из-под ножа, спрятала её в ладошках и со всех ног бросилась вверх по склону лога. Она бежала так быстро, как не бегала ни на одном соревновании. Ветки хлестали по лицу, ноги постоянно соскальзывали с тропы и застревали в ивовых прутьях, но она не останавливалась. Вверх! Только вверх! Вот покосившийся старый забор и истрёпанные временем сараи, а вот уже и гаражи, за которыми виднеются дома, вот… Она воткнулась в чей-то живот… Подняла глаза и увидела Сергея Геннадьевича, учителя физкультуры из старших классов, который не так давно возил группу ребят на соревнования. В спешке, отчаянно волнуясь, Лида рассказала о том, что происходит в логу, в штабе Сергея Гущина, раскрыла ладошки и ужаснулась – живность она спасти не смогла, Гуща успел-таки полоснуть по нежному жабьему животу ножом, и она всё это время бежала с умирающей жабой, у которой наружу вышли все кишки! Лиде стало дурно. Лицо посерело, пальцы как будто сводило судорогой. Она с ужасом смотрела на свои дрожащие руки, как будто сама убила эту жабу. Физкультурник осторожно взял из рук подающей надежды спортсменки искалеченное существо и аккуратно положил его подальше в кусты. Потом быстро проводил девочку до дома, заботливо осведомился, пришла ли она в норму, и стремительно зашагал в лог, крутя в голове не самые приятные мысли.

Глава третья. С севера на юг

***

Догонять длинноногую Лиду никто не стал, и хоть Ара и порывался организовать погоню, у него ничего не вышло. Гуща, уверенный в себе, успокоил всех тем, что девчонка всё равно никому ничего не скажет, иначе он самолично сделает из неё жабу.

Парта, предвкушая дальнейшее показательное выступление Гущи, вынес из шалаша ещё одну приговорённую к смерти живность. Ребята после поступка одноклассницы переговаривались и перемигивались – им тоже оказалось не по нутру то, что здесь происходит. Ара и Парта, как и в первом случае, опрокинув жабу брюшком вверх, держали её вдвоём за верхние и задние лапки. Гуща изготовился препарировать несчастное существо, но остальные ребята, взявшись за руки, дружно шагнули вперёд и закричали, чтобы Сергей не смел этого делать. Мальчишка остановился, развернулся к одноклассникам, держа нож перед собой, и зло посмотрел на толпу. Парта ослабил хватку и тоже повернулся лицом к ребятам, Ара же изо всех сил большим пальцем нажал на лапу жабы, и теперь она трепыхалась тремя лапками, пытаясь освободиться.

– Вы все слабаки! – выкрикнул Гуща. – Кто может из вас вырасти? Кучка недоумков! Трусы! Сколько раз ты можешь отжаться? – он легонько ткнул ножом ближайшего к нему мальчишку, в глазах которого застыл тихий ужас. На уроках физкультуры Гущин отжимался и подтягивался в несколько раз больше, чем все остальные. Это был неоспоримый факт.

– Да, сколько раз? – подтявкивал Ара, в одиночку удерживая жабу, потому что Парта, грозно сжав кулаки, переместился в эпицентр событий, поближе к Гуще. Ребята молчали, сказать что-то против успехов Гущина на уроках физкультуры они ничего не могли. Кто-то несмело предложил уйти и не связываться. Одна из девчонок, поглядывая на нож, заплакала. Гуща наслаждался эффектом, переводя играющее солнцем лезвие ножа то на одного, то на другого. Девчоночий плач стал громче. Толпа завозмущалась, и в это время, ловко перескакивая сырые места, на тропе появился Гущин-старший.

Вечером Сергею влетело по полной программе. Отец бросил его на панцирную кровать животом вниз, привязал за руки к металлическим прутьям, засунул в рот кляп и замахнулся. Сначала Сергей-младший сумасшедше вращал головой и выпучивал глаза, а потом потерял сознание. После того, как акт наказания был свершён, в изнеможении опустившись рядом, Гущин-старший заплакал. От отчаянья, от невозможности всё вернуть на круги своя, от того, что роль отца оказалась много сложней, чем он предполагал. Его пугало, что дети поднимут шум, трезвоня обо всём на каждом углу, что его доброе имя будет опорочено. Что делать, он не знал и не понимал. Бить ребёнка никогда не входило в его планы, но и быть отцом серийного убийцы тоже. Сотрясаясь всем телом, он навзрыд плакал и долго-долго гладил ноги Серёжи, потом аккуратно развязал руки, достал кляп и поднял футболку. Увидев сплошное месиво, сотворённое пряжкой ремня, он, размазывая слёзы по щекам, затрясся от плача ещё сильнее. Сына ли было жалко, себя ли, потерявшего контроль над самим собой, – он не понимал. Вызрело одно – отсюда надо уезжать. Как можно скорее.