Баллада о неудачниках

– Теперь без разницы. Что ты сделала?

– Заблокировала тебя. Теперь ты не слышишь призыв.

Я помолчал, обдумывая ее слова – ну, те, которые понял. С одной стороны, это, конечно, хорошо. Наваждение, тянувшее меня в сторону, теперь лишилось силы. С другой…

– И как мы теперь найдем нужное место? Ты поведешь?

Де Бов прикусила губу. Мозоль у нее там, что ли? Нельзя же так грызть! Лучше уж ногти, они хоть отрастают.

– Не смогу. Кажется, я здорово промахнулась насчет той дряни, что прячется в лесу. Я ее просто не слышу. Тут, видишь ли, какая проблема… Я полностью иммунна к большинству ментальных воздействий. Локализовать эманации я тоже не могу – они теряются в белом шуме от кромлеха. Фонит тут так, что голова трещит…

Не знаю, что у меня стало с лицом, но де Бов заткнулась и виновато улыбнулась:

– Извини. Ты останавливай, когда я непонятное говорю. Я попробую по-другому.

– Да уж попробуй!

– Хорошо. Представь… представь… что ты по запаху ищешь цветущий яблоневый сад.

О да, конечно. Именно сад. Не кабак, чтобы пожрать, а цветущий сад. Женщины, мать их…

– Представил.

– Отлично. Ты ищешь сад, и самое простое, что ты можешь сделать – это следовать на запах. Чем он сильнее, чем сад ближе. Правильно?

– Ну, правильно.

– Хорошо. А теперь представь, что ты этот яблоневый сад ищешь в густом дыму по колено в навозе. Вот это и есть тот самый фон, о котором я говорю. Эманации – колебания маны… магической силы любой природы, их генерируют и природные объекты, и артефакты. Достаточно сильные эманации полностью заглушают и маскируют незначительные проявления – что мы, собственно говоря, и имеем. Помнишь каменный круг к западу от города? Он создает очень, очень мощное излучение – и он слишком близко.

Ведьма замолчала, давая мне время переварить информацию. Вот что мне в де Бов нравилось – она не торопила с ответом. И я сполна воспользовался ее любезностью. Опершись спиной о дерево, я медленно и усердно крутил в голове объяснение, рассматривая его так и эдак. Если отбросить в сторону все, что требовало перевода с колдовского на христианский… получалось вполне логично. И вполне однозначно.

– Значит, без меня ты этих сволочей не найдешь?

Гордыня и тщеславие… Грех, я знаю. Но до чего приятный! На втором месте после прелюбодеяния. Прелюбодеяние – мой любимчик.

– Значит, да. Пока что все именно так. Но если ты хочешь, мы можем вернуться и все-таки взять стражников. Если к тому времени призыв не затухнет…

– Не надо! Снимай блокаду. Я воспоспешествую поискам.

Де Бов взяла меня за лицо. Боже, как же это приятно – холодные руки в жару. Вдруг захотелось, чтобы она сунула мне ладони за шиворот. Я просто-таки ощущал прохладное прикосновение к горячему распаренному телу… Ощутил и представил. Фу, дрянь! Потное, жаркое, липкое, запах этот! Да от меня же воняет, как от конской задницы!

– Не дергайся, я не делаю ничего плохого, – терпеливо вздохнула да Бов.

– Да при чем тут это!

Вот дьявол. И не объяснишь ведь, в чем дело. Ну не рассказывать же леди про потное исподнее, в самом-то деле.

Медленно, чуть касаясь пальцами, де Бов погладила меня по вискам и убрала руки. Я повернулся и зашагал налево.

Сначала я заметил запах. Странный. Что-то неуловимо-сладкое, наводящее на мысли о кухне, взбитом креме, мягком сдобном тесте. Этот аромат висел в воздухе, легкий и почти незаметный, и я никак не мог понять, откуда он берется. Наверное, это было какое-то растение. Цветы. Где-то в лесу распустились цветы. Никогда не слышал, чтобы цветы так пахли.

А я ведь знаю этот запах. Я вспомнил его. Наша кухарка пекла булочки – маленькие и мяконькие, они лежали на листе, тесно прижавшись одна к одной, как крольчата в норе. Их мазали медом, и он таял, впитывался в золотую корочку, стекал на пальцы. Сестрички. Мать почему-то называла эти булочки сестричками. Глупое название. А сейчас мы будем есть сестричек. Кто вообще такое придумывает, он здоровый или как?

Подумать только, какой красивый лес. Никогда раньше не замечал. Удивительный оттенок зелени, яркий и нежный. Кажется, листва светится, как изумруд в солнечных лучах. И мох. Голубоватый, мягкий. Бархатный. У мамы было такое платье. Бархатное. Мягкое. Его было приятно гладить. А еще на нем можно было рисовать. Если провести пальцем против ворса, оставался темный след. Я рисовал на подоле – домики, лошадей, рыцарей. Интересно, как выглядели те рыцари? Наверное, квадрат на двух палочках, и горшок шлема сверху. И меч. Ну что за рыцарь без меча! А потом я все это стирал. Проводил рукой, и бархат снова становился гладким и зеленым, как вода в затянутом ряской пруду. Интересно, а на мхе можно рисовать? Кто-то пробовал рисовать на мхе? Нужно попробовать. Когда я закончу, обязательно что-нибудь нарисую. Красивый мох. Интересно, почему мох не растет в домах? Можно было бы рисовать на стенах.

Как же тут пахнет. Лес тонет в этом запахе. Наверное, тут кто-то живет. Где-то неподалеку дом. Хозяйка с утра замесила тесто и поставила его у печи. Наша кухарка так делала. Тесто дышало, возилось в кадушке, поднимало чистое белое полотенце. Отец не любил ходить на кухню, а я любил. Там хорошо пахло. Тесто мягкое и теплое, нежное – будто живое. Хозяйка достала его и испекла булочки. Они почти готовы. Если идти быстрее, можно успеть. Булочки должны быть горячими, такими, чтобы мед таял. Сладкие горячие сестрички. Отличное название, мне нравится! Но нужно идти быстрее. Если булочки остынут, это совсем не то. Сестрички не должны ждать.

– Марк! Денфорд! Марк, чтоб тебе!

 Меня тормошили. Трясли, как грушу. Я только моргал и разевал рот, как карп, выдернутый из воды удачливым рыбаком.

– Что? Что случилось?

Я нихрена не соображал. В глубине ворочалось смутное сожаление о чем-то необыкновенно приятном, и я никак не мог сообразить, о чем. Так бывает, когда неожиданно разбудят ночью, оборвав хороший сон. Мелькают картинки, обрывки образов – и обидно, что досмотреть не дали.

– Ты слишком быстро идешь. И отдавил мне всю руку.

Кисть у де Бов действительно изрядно покраснела. Дьявол, неловко-то как.

– Извини.

– Слушай, мне все это не нравится. Ситуация явно выходит из-под контроля. Давай-ка вернемся в Нортгемптон и придумаем что-то другое.

Серьезно? Она вот это серьезно?! А кто беготню по лесам придумал? Кто меня уговаривал?

– Что, испугалась?

– Даже не пытайся. Мне не пятнадцать лет, на подначки не поведусь. Но ты уже минут двадцать разговариваешь вслух, и мне всерьез не нравится то, что ты несешь.

– И что же я несу? Уговариваю тебя поднять бунт и свергнуть короля?

– Если бы. Планы по захвату трона я отлично могу понять. Но вот почему ты собираешься есть сестричек – не понимаю.

– Каких сестричек?

– Я надеялась, ты мне объяснишь!

Надеялась она… Сестра у меня была одна, младшая, и да, иногда мне хотелось ее придушить и прикопать в саду. Но ведь не съесть. К тому же все это было очень, очень давно, когда сестрица была мелкой безмозглой паршивкой. Теперь Элизабет мать семейства, и теперь все ее дурацкие фанаберии – проблема мужа, а не моя.

– Зря надеялась. Понятия не имею, о чем я болтал. Звучит как полный бред.

– Во-о-от. Теперь ты понимаешь, как сильно призыв покорежил тебе мозги. Так что, возвращаемся домой?

Я обдумал предложение.

– Из-за меня или из-за тебя?

– В каком смысле?

– Ты сама не хочешь идти вперед или ты из-за меня волнуешься?

– Ну не я же кого-то есть собираюсь. Со мной все хорошо, а вот твоя голова меня всерьез беспокоит.

– Тогда пошли. Я в порядке.

Мало ли что я болтаю. Я даже и не помню уже ничего.

Интересно, что лучше: спятить с ума и опозориться в компании одной только де Бов – или на глазах всего гарнизона? Такие перспективы везде роскошные – даже не знаю, что выбрать!

С другой стороны – у ситуации имеются несомненные преимущества. Я представил себе, как вываливаюсь на похитителей: с цветами в одной руке, с девицей в другой и с мечтательностью во взгляде. Да они же со смеху полягут! А потом мы всухую выродков сделаем. Это называется тактика!

– Идем дальше. Со мной все отлично.

– Ладно. Как скажешь. Твоя голова – тебе и решать.

Глава 14, в которой Марк находит домик в лесу

Чертовы ветки. Мешают ходить. Надо прислать людей, пускай вырубят тут все ветки. Я буду приходить сюда каждый день. Какое чудесное место этот лес, почему я раньше этого не видел? Вот только есть хочется. Ужасно хочется есть. Просто живот сводит от голода. Нужно идти на звуки свирели. Вон туда, мимо лещины, и дальше, вглубь леса. Там кто-то играет на свирели. Это праздник. Я знаю. Там праздник. Жареное мясо, вино и сладкие булочки. Люблю праздники. Всем весело, все улыбаются, и никто не ссорится. Люблю, когда все улыбаются. А когда кричат, не люблю. Не хочу. Не буду возвращаться. Куда? Зачем? Пошел ты в жопу, Паттишалл, на других ори, сморчок сушеный. Не буду возвращаться. Тут лучше. Тут красиво – зеленое все, листья, цветы. И запах, как дома, на кухне. Не хочу домой. В жопу папашу. Пускай с братцами моими нянчится, единоутробными. Годфри Денфорд мне не отец. Пусть только сунется сюда – пришибу нахер старого козла. Это мой дом, не его. Это меня тут ждут! Ты не мой отец. И не пастух. Это тебя, Годфри Денфорд, старый хрен, пастух в стогу мамаше заделал. И то долго уговаривала. А у меня другой. И в жопу эти ваши венчания, какая нахер разница, что там бубнит священник, пять минут бормотания, что это меняет? Ну вас всех нахер! С криками, с венчаниями, с правилами. Не буду. Не хочу. Не пойду туда. И вы сюда не ходите. Тут хорошо. Тут праздник. Вот оно. Я дошел. Вот оно. Дом – именно такой, как я думал, я знал, что он такой, всегда, с детства знал. Замок со шпилями, с большим залом, в котором собираются гости, смеются и поют песни. Настоящий замок, как у короля, потому что мой отец не пастух, а принц, ну, может быть, герцог, это мой замок, и я в нем хозяин. Хозяйка проводит меня в пиршественную залу. Какая она красивая. Как мама. Она вышла замуж за моего настоящего отца, и теперь я буду жить в замке и…

– Марк.

Что? Где? Где?! Верни это! Верни, чертова мелкая сучка!

– Марк!

Не надо. Не хочу. Не надо… Я сильно, до боли потер руками лицо. Реальность медленно проступала из морока, как кладбищенский крест из тумана.

Воняло. Из открытой двери воняло, как летом из сральни. Густой, гнилой, мерзостный дух. Истуканом застывшая на пороге женщина таращилась на меня широко распахнутыми немигающими глазами. Тяжелое, одутловатое лицо, прелые потные складки на шее. Это же… Она же…

– Что? Что это?

Передо мной была кривая, перекошенная хижина. Щели в гнилых бревнах законопачены бурым мхом, в единственном крошечном окне – тусклая пленка бычьего пузыря.

– Реальность. Вот так вот оно все на самом деле.

Да. Вот так вот. На самом деле – никаких замков. Только сральня.

Я был весь мокрый и пыхтел, как бык во время случки. Бежал я сюда, что ли? Как эта хромоножка за мной вообще поспевала?

Де Бов потащила меня в сторону и толкнула к лежащему у стены бревну.

– Посиди пока тут, подыши, а я в дом пойду в дом, посмотрю что там. Может, кто-то еще жив.

Я сел. Свалился, как кукла, у которой обрезали нитки. Во рту еще стоял привкус приторной медовой сладости. Может, кто-то и жив. На самом деле я в это не верил. Нихрена не верил. По-моему, де Бов тоже – но ведьма права. Поглядеть нужно. Вот только не нужно ей в такое место одной ходить.

– Я с тобой. Сейчас встану. Погоди.

– Да сиди ты, спринтер. Дыши воздухом.

Опираясь о стену, де Бов проковыляла мимо застывшей у порога женщины и вошла в дом.

– Нет. Стой! Я уже иду.

Мотая головой, как вдребезги пьяный, я тяжело поднялся, упираясь ладонью в стену. Видения еще мелькали передо мной, яркие, словно рисунки в церковной книге. Мать. Булочки. Папаша. Замок… Дерьмо. Какое же, мать твою, дерьмо. Хуже было бы только обделаться. Или лучше? Что я вообще нес? Что ведьма слышала?

Вот дерьмо.

В бочке у крыльца обнаружилась вода. Вроде бы обычная. Чистая. Глубоко вдохнув, я сунул голову в бочку. Терпел так долго, как мог – до звона в ушах. Когда я вынырнул, фыркая и отплевываясь, де Бов уже вышла из хижины. Лицо у нее было… лицо было…

– Живых нет?

– Никого. Кроме хозяев, – де Бов неуклюже привалилась к стене, некрасиво скривив рот. Ведьма моргала – часто и неровно, словно ей пылью в глаза сыпануло. Нужно было что-то сказать. Вот только я понятия не имел, что именно. Поэтому я просто пошел к дому.

– Не заходи.

– Так плохо?

– Пиздец.

Одна часть меня была поражена тем, что леди использует такие ужасные слова. Другая… другая уже понимала, почему слова именно такие. Едва не задев плечом окаменевшую хозяйку, я вошел.

В хижине царил полумрак, густой, как гороховая похлебка. Пришлось остановиться у порога, дожидаясь, когда в глазах перестанет плясать радуга. Зрение постепенно прояснялось, и передо мной проступала из сумрака низкая комнатушка, крохотная, как просторный гроб. Хижина под потолок была завалена хламом. Сломанный лемех, черенки от лопат, старые треснутые горшки, кучи тряпья, кости и черепа – овечьи, собачьи, крысиные. В этом хаосе абсолютно терялся малорослый, тщедушный хозяин дома. Он застыл возле закопченного очага, вскинув в руках остро заточенный топор. Из приоткрытого рта на реденькую бороденку бежала слюна. Я подошел поближе и наклонился к топору, разглядывая бурые пятна. Мда. Это точно не живица.

В грубом каменном круге теплился слабый огонек, на котором лениво побулькивал котелок, распространяя густой аромат мясной похлебки. Я приподнял крышку. Заглянул. Опустил крышку, отошел к стене и проблевался.

Да. Точно. Пиздец.

В полу за очагом обнаружился люк в подпол. Натертое металлическое кольцо блестело в тусклом свете, как новенькое. Присев на корточки, я потянулся к нему.

– Не советую.

Я поднял голову. В дверях стояла де Бов, ее длинная черная тень протянулась через всю комнату на стену.

– Ты там была?

– Заглянула. Это ледник.

Я убрал руку, вытер ее о штанину. Рука тряслась.

Что это такое? Я не про магию, к черту магию. Вот это вот все – как это возможно? Я ведь не неженка. Не какой-то там придворный хлыщ, который кровь только из носа видел. Во Франции всякое бывало – но вот это вот… Не знаю. Не понимаю.

– Это люди? Или какие-то демоны? – я ткнул старика пальцем в лоб. Кожа у него была сухая и горячая, чуть липкая на ощупь. Ни чешуи, ни рогов, ни что там еще у демонов должно быть.

– Да, люди, – де Бов приглашающе махнула рукой, и колченогий табурет поехал к ней по полу, проскребая в толстом слое грязи четыре борозды. Осторожно, как налитый всклянь кубок, ведьма опустила себя на сиденье.

– Жаль. Я был о людях лучшего мнения. Что ты собираешься с ними делать?

– Я? – удивилась на толстуху де Бов. – Ничего. Отдам тебе. Судите их как убийц, или что вы тут делаете в таких ситуациях.

– Тебе не нужно их… расспросить?

– Нет. Я и так все знаю.

– Но…

– Поверь, тут для постановки диагноза информации более чем достаточно. Я отлично знаю, что здесь произошло и почему.

Я постоял, сжимая и разжимая кулаки.

– Значит, живыми они тебе не нужны.

– Ты?.. – изогнула бровь де Бов.

– Не вижу никакого смысла везти этих… людей в Нортгемптон живыми, – я положил ладонь на рукоять меча.

Закон, конечно, требовал, чтобы я арестовал этих людей, посадил в тюрьму, предъявил обвинение и все такое прочее… Но результат-то у всех этих телодвижений один – выродков вздернут на центральной площади. Какая же тогда разница, как именно они сдохнут?

– Очень тебя понимаю, – криво ухмыльнулась де Бов. – У тебя не возникнет проблем?

– Смотря что скажем.

– Ах да. Конечно. Погибли, сопротивляясь аресту, – такой вариант тебя устроит?

– Вполне, – я покосился на заморыша с топором. – Они, в общем-то, и пытались.

– Конечно, пытались. Набросились на доблестного сэра Марка, как разъяренные демоны. Ты вынужден был защищаться.

– И защищать леди, которую прислал в наш вшивый Нортгемптон сам король, – я вытащил из ножен меч.

– Какой ты герой.

– Какой-какой… Послушный воле сюзерена. Шериф сказал бдеть и защищать – я защищаю. И бдю.

Шагнув к задохлику, я прокрутил в руке клинок. Нет. Так неправильно. Что бы там ни было – все равно неправильно.

– Оживи его.

– Как скажешь. Готов?

– Да.

Мужичок моргнул, шумно вздохнул – и тонко, по-женски взвизгнув, кинулся на меня. Он был медленный и неуклюжий. Первый удар я отбил, на втором рассек ему руку. А третьим пришпилил к стене. Черт. Кажется, перестарался. Мужичок еще немного поверещал, бестолково пинаясь босыми ногами, и затих. Я выдернул из трухлявых бревен меч.

– Женщину тоже размораживать? – на удивление спокойно спросила де Бов.

– Это не женщина. Давай.

Наверное, если бы хозяйка разрыдалась, или упала на колени, или еще что-то такое – я бы не смог. А может, и смог. Я же заглядывал в котелок. В любом случае толстуха избавила меня от мук выбора. Пронзительно заголосив и растопырив пальцы, как кошка – когти, она бросилась на меня. И я ударил, одним взмахом меча располовинив ей голову. Удар милосердия, мать его. Толстуха свалилась на пол, извиваясь, как раздавленная гусеница. Я взял с кучи верхнюю тряпку, чтобы вытереть меч. Это оказалась детская рубашка, по вороту расшитая ромашками. Выругавшись, я отбросил ее в сторону, наклонился и вытер меч о подергивающееся тело.

Глава 15, в которой Марк рассказывает секрет

За порогом светило солнце, щебетали птицы, трепетали листья на ветру. Отец Гуго говорил, что мир есть Бог, а Бог есть сострадание. Не знаю. По-моему, мир – ужасно равнодушная штука. Да и Бог, пожалуй, тоже. Что бы ни происходило – всем плевать.

Я помог де Бов спуститься с крыльца и довел до бревна.

– Ты не сможешь идти.

Черт. Нихрена не помню, как я ее сюда тащил. Хорошо, если не волоком.

– Смогу. Надо только потуже перевязать, сустав зафиксировать, – поморщившись, ведьма вытянула больную ногу.

Можно было бы сходить в дом, там куча тряпья, вяжи – не хочу… Я вспомнил рубашечку. Нет, нахер. Отступив за угол, я задрал котту и отчекрыжил ножом подол нижней сорочки. Годится, если не привередничать.

– На ногу или поверх штанины?

– Давай сюда. Я сама, – чуть отодвинулась де Бов.

Это она зря. У меня даже в мыслях не было ничего непристойного. Не здесь и не сейчас.

– Я просто перевяжу.

– Я знаю. Просто… – де Бов замялась, расковыривая грязными пальцами кору дерева. – Моя нога – не самое привлекательное зрелище.

Ах, вот оно что. Ну да, конечно. Женщины.

– Подумаешь, немного шрамов. Не страшно. У меня такого добра сколько хочешь.

– Марк. Дай мне.

Пожав плечами, я отдал ведьме обрезки подола и повернулся спиной. Сзади зашуршало. Ведь не затянет же нормально. Как пить дать не затянет, как только тронемся с места, повязка сползет.

– Готово. Можешь поворачиваться, – подала сзади голос де Бов. – Я должна тебе новую рубашку.

– Да иди ты.

Мы сидели на бревне, почти соприкасаясь плечами. От де Бов пахло потом, благовониями и немного дымом. Наверное, потому, что в хижине здорово надымлено было.

Надо было начать разговор, но я понятия не имел, как. Я не силен в разговорах. Раздумывая, как подступиться к вопросу, я молчал, сопел и крошил в пыль кусок колючей грязной коры. Но ничего стоящего в голову не приходило, и я рубанул напрямую.

– Я много болтал?

– Когда? – повернулась де Бов. На щеке у нее опухала глубокая ссадина. Надо же, а я не заметил.

– Когда мы через лес шли.

– Изрядно, – криво улыбнулась ведьма. – Не думай об этом. Нормальная реакция на ментальное давление, так все делают.

– И что именно я рассказывал?

– В основном ерунду всякую. Восхищался пейзажами, про сестричек болтал, про праздники. Говорю же тебе – забудь.

Я бессильно ткнулся затылком в стену. Ну вот как получить конкретную информацию – но спросить так, чтобы человек не понял, о чем именно спрашивают? Будь я половчее в куртуазных беседах, наверняка бы что-нибудь придумал что-нибудь эдакое. Но сейчас в голову лезло только прямое: «А я рассказывал, что я бастард?». Такое спросить – все равно что на грудь мишень повесить. Не самое разумное решение.

– А я… я говорил об отце? – наконец-то извернулся я.

– О котором из?

Вот. Вот оно. Черт. Черт. Дьявол. Сука-сука-сука. Что же теперь делать? Что делать?!

Нахрена я вообще поперся в этот гребаный лес?!

Я втянул воздух через сжатые зубы и попытался улыбнуться – как можно небрежнее, конечно. Подумаешь, бастард. Это же такая мелочь, право слово! Совершенно не стоит внимания.

– То есть ты знаешь, что я… что мой отец…

– Не Денфорд, а принц. Да, ты рассказывал.

Да какой нахер принц…

– Не совсем. То есть, совсем не. Не хочу ничего плохого сказать про свою мать, но я совершенно не представляю, с чего бы вдруг принц… Да и не было тогда никаких принцев, ни Жоффруа, ни Гильом не дожили! – Выдвинув последний аргумент, я наконец-то осознал, что несу полную чушь, сделал нечеловеческое усилие и заткнулся. В голове было пусто, как кошеле после пьянки. Чертовы умные слова заканчиваются быстрее, чем деньги.

Я попытался еще раз:

– Леди де Бов… Вильгельмина… Я хотел вас попросить. Мы, то есть семейство Денфорд… Репутация моей матери… Если кто-то узнает…

– Ты рехнулся? – оборвала мои бесплодные потуги ведьма. – Я не собираюсь ничего никому рассказывать. Все, что было в лесу, остается в лесу.

– Клянешься?

– Если тебе так спокойнее – да.

Охренеть. Женщина поклялась хранить тайну. Ну, теперь-то точно все в порядке, могу не беспокоиться.

– Слушай, об этом правда никто не знает. Ни одна живая душа, кроме отца и матери. Даже я поначалу не знал.

– Да поняла я, поняла. У вас тут с внебрачными связями строго, я в курсе, можешь не объяснять.

– Если кто-то… если Паттишалл…

– Репутации Денфордов конец, твоей репутации конец, и Паттишалл тебя окончательно затрахает. Так?

– В общих чертах.

Кора закончилась, и я отодрал новую полосу.

– Марк, раз уж мы все равно говорим… Будет очень грубо спросить, кто твой настоящий отец?

Да, мать твою. Будет очень грубо. Хотя какая теперь нахер разница.

– Не знаю. Отца, то есть сэра Годфри, король Генрих призвал сначала во Францию, потом в Ирландию, бунт подавлять… В Ирландии он, по слухам, и пал в бою. Моя мать надела траур, но роль скорбящей вдовы ей подходила слабо. Когда сэр Годфри вернулся, его ждал сюрприз.

Вот такая она, семейная жизнь. Все только и ждут, когда ты сдохнешь, чтобы с разгону в жито сигануть. Слезами обливаться, любимого мужа оплакивать? Хер вам! Гребаные священные узы брака. Хотя, наверное, сэр Годфри тоже аквитанок потрахивал. Он не спешил, а она и не ждала. Просто-таки семейная идиллия, мать ее.

– Возможно, у твоей матери были причины.

Ага. К примеру, свербеж в причинном месте. Даже если ты не любишь мужа – прояви уважение! И не прыгай в постель с тем, чье имя потом нельзя сыну назвать.

– Возможно, были. Но мне насрать.

К глубокому моему удивлению, де Бов заткнулась. Я уж думал, она до ночи палочкой в этом дерьме ковыряться будет. Де Бов поднялась, медленно перенесла вес на левую ногу и сделала пару неуверенных шагов.

– Жить можно. Отдышался? Можем возвращаться?

А какого хрена. Раз уж у нас такой откровенный разговор пошел…

– Знаешь, у меня тоже есть вопросы.

Де Бов остановилась, склонив голову набок, отчего стала похожа на птицу, которая никак не может решить, то ли жрать червяка, то ли не надо.

– Справедливо. Задавай.

– Какого хрена тут творится?

– Пас. Следующий вопрос.

Очень мило. Просто здорово.

– Все. Закончились, – я встал, отряхнул штаны. – Пошли обратно. Завтра пришлю людей, пусть приберут это дерьмо.

– Эй, погоди, – де Бов ухватила меня за рукав. – Я не могу, серьезно. Правда. Хочешь, о себе расскажу? Такой вариант тебя устроит?

Вообще-то нет. Но ведьма предлагала справедливый обмен, тут не поспоришь.

Тяжко вздохнув, я снова опустился на бревно.

– Рассказывай.

Ведьма пригладила руками растрепанные лохмы, поглядела в небо, собираясь с мыслями.

– Ну, во-первых, я не де Бов.

Я застыл. Я даже дышать перестал.

– Что?!

И под каким кустом настоящая де Бов – та, о которой говорят верительные грамоты? Ее хотя бы закопали, или какой-то любопытный сакс уже наткнулся на труп?

– Я не де Бов. Что? И что тебя так…

– Все. Молчи. Я не знаю, зачем тебе это было нужно, и знать не хочу.Уедешь сегодня. Нет, завтра, после утреннего смотра. Займу чем-нибудь стражу на воротах, чтобы глядели в другую сторону. Ночью собери деньги и драгоценности. Книги… книги не получится. Пропажу де Бов обнаружат в любой момент, поэтому ехать придется быстро, телегу с барахлом тащить за собой ты не сможешь. У тебя есть друзья в Нортгемптоне?