Баллада о неудачниках

– Послушайте, но зачем вообще об этом писать? Произошло досадное недоразумение. Я уверен: теперь Денфорд понял, что с подобными вопросами нужно сразу же идти к вам. Ты же понял?! Если видишь что-то странное – немедленно к леди де Бов!

– Да, милорд! – гаркнул я, преданно выкатив глаза.

– Вот видите. Мы во всем разобрались. Признаю, я действительно недооценил ситуацию. Оборотень – ну кто бы мог подумать! Но вы отлично справились с этой тварью. Я рад, что теперь в Нортгемптоне есть могущественный маг, который противостоит силам зла.

Рад ты, как же. Да ты бы лучше на гвоздь голой задницей сел и три раза повернулся.

– Благодарю. Но это не полностью моя заслуга. Сэр Марк проявил отвагу в бою с чудовищем и оказал мне неоценимую помощь.

Де Бов смущенно улыбнулась. Шериф воспрял.

– Великолепно! Я уверен, Денфорд и в дальнейшем будет вам помогать. Он очень исполнителен. В любое время обращайтесь к нему. Денфорд! По первому зову явишься к леди де Бов и выполнишь все указания!

Фу-ты ну-ты.

– Да, милорд!

– Ну вот! Замечательно! Мы решили этот вопрос.

– Да. Прошу прощения, я погорячилась. Я так переволновалась. Оборотень был ужасен, – де Бов томно и неубедительно закатила глаза.

– Да-да, конечно, я понимаю. Для хрупкой женщины встреча с чудовищем ужасна, – шериф был сама любезность.

– Прошу прощения, милорд, но я пойду. Я неважно себя чувствую.

– Само собой разумеется, само собой разумеется! – Паттишалл вскочил из-за стола, подхватил ведьму под локоток и лично провел к двери. – Вам просто необходимо отдохнуть!

Дождавшись, когда неровные шаги затихнут, шериф повернулся ко мне.

– Какого дьявола, Денфорд? Что она плела насчет магии? Тебя выследила какая-то девка! А может, ты сам ей проболтался? Ты разговаривал вчера с де Бов?

– Нет.

– Стража на воротах говорит, что она выехала вскоре после тебя.

– После этого – не значит вследствие этого.

– Что?!

– После этого – не значит вследствие этого. Если одно событие следует за другим, не обязательно первое – причина, а второе – следствие.

Шериф подавился воздухом. До чего день-то хороший!

– Я знаю, что это значит, Денфорд! И не нуждаюсь в твоих объяснениях! Как тебя выследила эта выскочка?

– Не знаю, милорд. Я не разбираюсь в магии.

– А в чем ты разбираешься? В том, как простейшее задание запороть? Есть хоть что-то, что можно тебе поручить и получить не никчемные оправдания, а нормальный результат?

Дальше я уже особо не слушал. Дальше я и так все знаю.

Де Бов ждала меня во дворе, на лавочке для стражи. Я подошел, сел рядом, подставил свежему ветерку пылающее лицо.

– Как прошло?

– Как обычно.

– Догадался?

– Нет. Поверил. Ты была очень убедительна.

По двору прошла задумчивая квочка с выводком пестрых цыплят.

– Слушай, я хотел одну вещь спросить.

– Ну?

– Ты действительно не ведьма?

– Нет.

– Почему?

– Во-первых, я окончила университет и умею так, – де Бов махнула рукой, и сноп зеленых искр хлестнул воздух. Квочка распушилась и заквохтала, цыплята заметались по двору. Из караулки высунулся сонный испуганный стражник, увидел меня, испугался еще больше и шарахнулся обратно.

– А во-вторых?

– А во-вторых, я не умею лечить овечью вертячку.

Глава 8, в которой Марк выполняет служебный долг

Я с трудом разлепил глаза и уставился в белесую муть за окном. Солнца не было видно, только мутный рыхлый кисель, цветом больше всего похожий на нестираное исподнее.

Хотелось пить.

Я встал и в чем мать родила прошлепал к тазику со стоявшим в нем кувшином. Хрен с ним, с умыванием, жизнь дороже. Холодная вода смыла мерзкий привкус перегара во рту. Я постоял, глядя на кувшин, наклонился над тазом и вывернул остаток себе на голову. Стало получше.

Который час вообще? Что это? Утро или день?

Успокоив себя мыслью, что был бы день, Тобиас давно бы меня поднял, я решил, что торопиться некуда. Это утро, раннее утро. Чертово похмелье подняло меня ни свет ни заря. Вон и Лиззи… или не Лиззи… или Эльза… черт, не важно, главное, что еще спит. Я торопливо обтерся и плюхнулся обратно в кровать. Вероятно-Лиззи заворочалась, что-то недовольно забормотала.

– Спи. Рано еще.

Ну что за привычка-то дурацкая – девок в дом тащить? Их же утром девать куда-то нужно. Я приподнялся на локте и перегнулся на другую сторону кровати. Вероятно-Лиззи вчера была весьма миленькой белокурой девицей со вздернутым носиком и круглой звонкой задницей. Но как свидетельствовал опыт, утро таит в себе разочарования. Я осторожно отвернул край одеяла. Лиззи не подвела. Действительно миленько и действительно кругленько. Надо бы как-то половчее спросить, как же все-таки девицу зовут. И где ее можно найти. Потому что где я ее вчера нашел – убейте, не вспомню.

В дверь забарабанили.

– Милорд! Эй, милорд, вставать пора!

– Да! Встаю!

Вероятно-Лиззи пискнула и села в кровати, прикрывая ладошками грудь. Ладошек было мало, груди – много, и получалось так себе. Пейзаж открывался вдохновляющий.

– Милорд!

– Да встаю я!

Ну чтоб тебе…

Я вылез из кровати и потянулся к груде шмотья на полу. Первой мне в руки попала длинная и не слишком чистая рубашка с заплаткой на локте. Так. Не мое.

Лиззи сзади что-то смущенно пискнула. Я не глядя швырнул рубашку за спину. Ну вот что за тупость – теперь-то смущаться? Не пойму. Чего я там не видел?

К тому времени, как я закончил одеваться, Лиззи еще шнуровала платье. По-моему, она вообще не слишком торопилась. Возилась с завязками так, будто в первый раз их видела. Кажется, Лиззи оказалась из тех, кто хотел бы остаться. Жаль. Не повезло. А я-то хотел ее еще в гости позвать. Но если девица в первый же день не торопится уходить, то уже через месяц окажется, что она в тягости. Это мы проходили. Так что я выгреб из кошеля не две, а четыре монеты.

– Мне нечего тебе подарить в благодарность за несравненную ночь. Но возьми хотя бы это. Купи себе ожерелье.

Лиззи зажала деньги в кулачке и присела, изображая подобие реверанса.

– Благодарю, сэр Марк. Вы заглянете сегодня вечером в «Боярышник и омелу»?

Да ни за что. Месяц не покажусь. Терпеть не могу, когда на меня тоскливыми глазами смотрят, будто я последний кусок хлеба украл.

А пару раз даже приворожить пытались. Хорошо, что все это колдовское дерьмо поверху плавало, я его повылавливал и выбросил. А то неделю бы животом маялся.

– Не знаю, милая. У меня много дел.

Я открыл дверь, и Лиззи, алея ушами, торопливо прошмыгнула мимо Тобиаса. Тот посторонился и одобрительно хмыкнул, проводив взглядом носик, волосы и округлости. Главным образом округлости.

– Заходи. Поможешь застегнуться.

Я не Лиззи, сам себе шнурки не затяну.

И денег за ночь телесной любви мне никто не дает. Нет, меня трахают в мозг. Тем и живу.

В приемной уже было людно. Две тетки с корзиной, из которой торчала куриная задница в пышном рыжем пуху. Парень с подбитым глазом и обрезанными тесемками от кошеля на поясе. Зареванная девица в новеньком, но уже обтрепанном платье. И группа мужчин – строгих и серьезных, с той особой значительностью в лицах, которая появляется у людей, осознающих всю глубину постигшей их беды. Словно есть какие-то правила, по которым горе дарует особые права и привилегии. Вот и сейчас я прошел к столу, а мужчины встали и обошли безмолвную очередь. Даже курица перестала квохтать и возиться под тряпкой.

– Добрый день, милорд, – заговорил самый старший, с пушистой бородой, в которой инеем пробивались пряди седины.

Я кивнул. Что-то мне подсказывало, что добрым день только что быть перестал.

– Мы тут собрались и решили к вам идти, в город. Сами мы люди темные, слабые, ничего поделать не можем. А вы о законе печетесь. Вот мы вам и вверяемся. Защитите нас, коль ваша тут сила.

Ты гляди, целую речь подготовил. Что ж у них там стряслось? Явно не пастух корову пропил. Я сделал самое серьезное лицо, какое мог.

– Что случилось?

– Дети пропадают.

Чтоб тебе. Господи, ну почему не корова?!

– Где именно?

– Везде. И в нашей деревне, и в соседских. Шестой вот вчера домой не вернулся.

– Как пропадают? Когда?

– Да уж месяца два тому, как началось. Уходят, кто зачем, и не возвращаются. Томми за земляникой пошел, Джок и Салли гусей к пруду гнали, Сэмми в прятки играл.

– Сам? – я попытался представить себе, как один ребенок играет в прятки.

– Зачем сам? С детьми. Только остальные вернулись, а он нет. Детвора его сначала покликала, потом взрослых позвали. Мужики собрались, топоры-вилы взяли и лес прочесали с факелами. Нигде никого. Как растворился.

Да, было такое, помню. Я тогда стражников давал, чтобы лес прошерстили. Нашли волчью лежку недалеко от деревни, щенную суку убили, волк ушел. Потом еще круг расширили, обнаружили пещеру с разбойничками. Хорошо, в общем, погуляли, с пользой. Вроде как помогло. Народ успокоился, больше на пропажи не жаловались. Хотя, конечно, лес – это вам не церковный зал. Там и волки, и браконьеры, да и заблудиться можно, в конце концов. В лесу детворе не место. Но даже при всем при этом шестеро за два месяца – это много, очень много. Но я был твердо уверен, что все закончилось.

Так я и сказал.

– Я был уверен, что теперь Рокингем для детей безопасен – насколько вообще может быть безопасен для детей лес.

– Мы тоже, милорд. Но вчера Мэгги пошла полоскать белье – и не вернулась. Только корзина на берегу осталась валяться, и рубашки на кустах развешаны.

И рубашки, значит, развешаны.

Доброе, мать твою, утро.

И кстати, вопрос без ответа – что вообще за дерьмо творится в Нортгемптоне?

Остальных я уже не слушал, хотя служебное рвение и проявил. Парню пообещал найти вора, девице – коварного соблазнителя. А вот теток с курицей попросту выгнал – потрава в виде перерытой грядки с морковкой не показалась мне заслуживающей внимания. При всем моем искреннем служебном рвении. В задницу морковку. Не в прямом смысле, я имею в виду.

Глава 9, в которой Марк делает открытие

Я приготовился к штурму, но крепость сдалась без боя. Дверь открыла не эта кошмарная саксонка, а заспанная де Бов, замотанная во что-то вроде ярко-зеленой туники с разрезом спереди. Шнуровки не было, и держалась эта штука только на поясе, не то чтобы туго затянутом. На тунике были желтые цветы и птички, а под туникой ничего, кроме самой де Бов, не было. Не такая уж она, пожалуй, и тощая, если приглядеться. Хотя сиськи все же маловаты.

Де Бов зевнула и потерла кулаком правый глаз.

– Ты вообще спишь?

Я отвлекся от птичек – и всего, что под ними. Какое, нахрен, спишь? День на дворе!

– Прошу прощения. Не знал, что потревожу ваш сон. Я могу подождать, когда вы переоденетесь.

– А смысл? – загадочно вопросила де Бов. – Входи.

Она развернулась и скрылась в глубине дома. Ну что ж, если так хочет дама… Я пожал плечами и двинулся за желто-зеленым сигнальным огнем. Де Бов обнаружилась на кухне. Она возилась у шкафчика, доставая какие-то горшочки, связки травок и кружки. Туника выразительно облепила задницу. Я тактично опустил глаза и тут же наткнулся взглядом на голые лодыжки. Сквозь белую кожу над щиколотками просвечивали голубоватые венки. Де Бов переступила с ноги на ногу, потерла ступню, стряхивая прилипший мусор. Ну вот что мне, зажмуриться, что ли?!

– Садись, – де Бов махнула рукой на лавку у стола. – Я сейчас.

 Она сыпанула в кружки сухих листьев, залила из кувшина водой, сжала на миг ладонями. Забурлило, из кружек повалил пар.

Интересно, а если она за голову кого-то ухватит, мозги так же вскипятить может?

Де Бов пододвинула одну кружку мне, поставила на стол тарелку с печеньем, мед и соль – очень ровную, очень белую и очень чистую, как первый снег.

– Теперь рассказывай, – она зачерпнула ложкой соль и высыпала в отвар. Я вылупил глаза.

– Вы это солите?!

Не знаю, почему меня так поразило именно это. Я сижу на кухне у ведьмы, собираюсь пить какое-то зелье и, может, рискую бессмертием души. Ну, если вдуматься. Но нет, по-настоящему пугает меня мысль о необходимости пить рассол с печеньем. Идиотизм же.

– Рехнулся? Это сахар, – де Бов пихнула ко мне горшочек. Я осторожно взял ложку. Для сахара эта штука была слишком белой. – Давай, давай, попробуй.

Я колебался.

Да ладно, это же детская шутка. Не будет меня взрослый человек дурить. Или будет? Между прочим, де Бов еще не отпила.

Да какого дьявола! Я рыцарь, а рыцарю неведом страх!

Зажмурившись, я лизнул ложку. Действительно сахар.

Вот так просто, утром на завтрак.

Кажется, насчет финансовых возможностей чернокнижников я здорово ошибался. Зато теперь я точно знаю, почему люди заключают сделку с дьяволом. Если бы мне кто-то лет десять назад сказал, что за проданную душу полагается сахар, я бы колебался минуты две – решал, просить один мешок или все-таки парочку.

Кстати, а из чего отвар вообще? Ладно, неважно. С сахаром я и сушеные жабьи глаза слопаю.

Печенье было в форме звездочек и полумесяцев.

Вкусное.

С орешками.

Я дожевал, запил подостывшим отваром, смахнул с физиономии налипшие крошки. Хватит, пожалуй, жрать, пока задница к лавке не приклеилась. Я сюда не за этим пришел.

Я с сожалением отодвинул тарелку с печеньем.

– Еще раз прошу прощения за ранний визит, но у меня приказ.

– Да, помню. Докладывай, – де Бов приглашающее махнула рукой – той, в которой держала кружку. – Черт. Разлила.

Она потянулась к лежащей на подоконнике тряпке, не достала и досадливо поморщилась. Тряпка дрогнула, медленно поднялась в воздух и плюхнулась на стол – точно на лужу.

– Ну? Я тебя слушаю.

А. Да. Точно.

– Кхм. Крестьяне жалуются, что дети в лесу пропадают.

– Часто?

– Чаще, чем обычно. Один-два за год – это нормально. А тут за пару месяцев шесть человек. Я поначалу был уверен, что это волки. Поднял людей, те прочесали лес.

– Волков нашли?

– Ну да. Потому я и успокоился. К тому же все вроде бы прекратилось.

– А теперь, значит, опять началось, – де Бов задумчиво выколупывала из печенья орешки и складывала их на край тарелки. Привычка у нее такая, что ли – наковырять еды и мозаику из нее выкладывать?

– Вроде как. Сегодня целая делегация пришла. Помочь просили.

А я не знаю, как. Ненавижу это. Самая дерьмовая штука в жизни – беспомощность, чего бы она ни касалась.

Де Бов закончила с одним печеньем и взяла другое.

– Детали помнишь?

– Деревни разные. Друг от друга далековато. Дни разные, к луне не привязаны, – ну да, я тоже учусь. – Пропадали и мальчики, и девочки. Криков в деревне не слышали, похоже, дети просто уходили, и все.

– А может, действительно уходили? Может, в семьях конфликты были?

– А что, могло не быть? – я удивленно посмотрел на де Бов.

Твою мать, это же семья. Где еще быть конфликтам, как не здесь.

– Я имела в виду, серьезные. Может, их обижали, и они решили сбежать.

Ну я же не сбежал.

– Это как ребенка обижать нужно, чтобы он от теплой печки и миски каши в лес к волкам рванул?

– Я просто предположила. Ты действительно считаешь, что это невозможно?

– Уверен, что да. Обычные крестьянские семьи. Ничего хорошего, конечно, но в деревнях везде так. Тогда бы уже вся детвора скопом бежала.

– Может, родители пили?

– А где не пьют?

Когда мой не-папаша винищем нажирался, свиньи в хлеву в дерьмо зарывались – и ничего, жили.

Де Бов удивленно посмотрела на свои руки, отложила раскуроченное печенье и отряхнула ладони.

– Ладно. Если ты так уверен… Сколько было детям лет? Как они выглядели? Что делали до исчезновения? Откуда пропадали?

– Это действительно важно?

– Пока не знаю. Но, думаю, собирать и анализировать информацию разумнее, чем бегать с воплями по лесу. Черт, как ехать-то не хочется, – де Бов потянулась, изгибая спину, и туника обтянула все, что я еще не успел рассмотреть.

– Куда ехать?

– В деревни же. С родителями беседовать.

– Зачем? Берите допросные записи и читайте.

– Серьезно? У тебя все записано? – де Бов смотрела на меня так, будто я достал из кошеля бриллиант и вручил ей. То-то же! Я как можно равнодушнее пожал плечами.

– Ну да. Порядок есть порядок. Все допросы записываются. Если хотите, я вам их передам.

– Да. Нет! Подожди, я сейчас оденусь, вместе съездим – так быстрее!

Де Бов вымелась из-за стола и резво ускакала в глубину дома. Там что-то загрохотало, громко и мерзко заскрипели дверные петли.

Я откинулся на стену, взял расколупанное печенье – просто из жалости, чтобы добро не пропадало. Надо же чем-то время занять.

Забавная у де Бов туника. Ткань гладкая и тонкая, никогда такую не встречал. Кстати, очень гладкая, да. Если бы де Бов в этой тунике спала, то помяла бы. Значит, спит она в чем-то другом. В рубашке, к примеру. А тунику надела, когда двери пошла открывать. Стоп. И где рубашка? Вот я просыпаюсь, вот встаю, вот беру тунику и натягиваю на рубашку. Поверх. И проще, и быстрее, и задницей не отсвечиваю. А когда я надеваю тунику на голое тело? Именно! Когда рубашки нет!

Я отсалютовал самому себе кружкой.

Теперь я знаю, что де Бов спит голышом. Очень, очень полезная информация.

Куда дети деваются, я понятия не имею, зато тут я на коне.

Глава 10, в которой Марк вразумляет подчиненных

– Что?!

– Не положено. К допросным листам доступ имеют только шериф, его помощник, судьи и иные лица, властью облеченные, – писарь-монах истово таращил глаза. Ни дать ни взять один из тех святых, что отказывались отречься от веры, а потом были сжигаемы, терзаемы львами или утопляемы. Римляне были те еще забавники.

Де Бов вертела головой, переводя взгляд с меня на монаха и обратно.

Я почувствовал, что краснею. Кровь прилила к лицу, и щеки сделались горячими, как печная заслонка.

– Я. Сказал. Неси. Сюда. Листы.

– Никак не могу, милорд. Не имею права, – развел руками писарь и улыбнулся. Этот мудак отказывался выполнить приказ и улыбался.

Я шагнул вперед и сгреб монашка за грудки. Шея у него была рыхлой и дряблой, как задница старухи. Хотелось заорать и треснуть недоделка башкой об стену.

Чертов писарь. Мой приказ не выполняет чертов распроклятый писарь, который должен подпрыгивать, когда я свистну, и падать наземь, когда хлопну в ладоши.

– Я тут право, и я тут закон.

Меня похлопали по руке – той, которой я держал монашка за глотку. Я посмотрел вниз. Де Бов таращилась на меня своими круглыми глазами.

– Отойди.

– Пусти.

– Нет.

– Ты его придушишь.

– Именно. И следующему будет неповадно.

Как же мне это все обрыдло. Из раза же в раз. Повторять бесконечно, бегать и проверять, орать и пинать, чтобы делали хоть что-нибудь. Как же я ненавижу этих недоделков. Этот мой гребаный возраст и детскую физиономию. Этого распроклятого шерифа, орущего на меня при всех. Этого в задницу трахнутого Роба Малиновку с его гребаной бандой. Дьявол!

А самое поганое было то, что я тоже бы не торопился выполнять приказы сопляка, который даже шайку тупоголовых саксов поймать не может.

Сука!

– Марк. Перестань.

Монашек хрипел, морда у него была пунцовой, как задница после порки.

Я разжал руку. Писарь привалился к стене, беззвучно разевая рот. Де Бов ввинтилась между нами, уперлась в меня спиной.

– Эй. Ты меня слышишь?

Монах судорожно закивал, не сводя с меня взгляда. То-то же.

– Милорд Марк – помощник шерифа. Он может видеть допросные листы. Так?

Монах закивал еще сильнее. Как бы у него голова не отвалилась.

– Милорд Марк хочет видеть допросные листы. Ты их принесешь?

– А…

– А я слепая, не умею читать и буду смотреть в окошко. Ну? Это не противоречит правилам?

– Н-н-н-ееее, – проблеял жирный недоделок.

– Ну так неси! – рявкнул я и сдвинулся вперед, толкая грудью де Бов. Писарь ломанулся в дверь, как святой страстотерпец, за которым голые девицы гонятся. Или даже голые юноши. Быстро, в общем, и вдохновенно.

Мы с де Бов остались вдвоем, в тишине и молчании. В комнате жужжали мухи. За окном тоскливо взревывал осел. Я старался дышать медленно и ровно, сжимая руки в кулаки.

– Тебе надо пить пустырник, – вдруг заявила де Бов.

– Зачем?

– Успокаивает.

«Да иди ты», – хотелось сказать мне. Но я не сказал. Я сказал: «Он должен выполнять приказы».

– И ты полагаешь, что чем громче приказ, тем охотнее его выполнят?

– Я полагаю, что приказ выполнят тем охотнее, чем сильнее пинок.

– Спорный метод.

– Пока никого не подводил. Основа уважения – страх.

Де Бов покосилась так, будто по мне ползла гусеница. Толстая, зеленая и волосатая. Даже отряхнуться захотелось – просто на всякий случай.

– Я ни на кого не кричу. И мои просьбы выполняют. Интересно, почему?

Ага, не кричит. На Паттишалла, например, вообще не кричала. Тихая была и уважительная.

– Потому что ты разорвала на куски дракона?

Де Бов поджала губы и насупилась. Удивительно все же, как люди очевидного не понимают и понимать не хотят.

Вбежал запыхавшийся писарь, прижимая к груди ворох допросных листов.

– Вот все, что было по пропавшим детям, милорд.

– Положи на стол. И пошел вон.

Писарь сгрузил охапку свитков, торопливо поклонился и шмыгнул в дверь.

– Прошу, – я приглашающе махнул рукой. Де Бов взяла свиток, развернула его, прищурилась.

– Да тут же ничего не разобрать.

Я только руками развел. Во-первых, эти листы уже раза три точно выскабливали. Бумага истончилась до полупрозрачности, а через чернила явственно проступали остатки старых записей. А во-вторых, нормальный писарь берет в три раза дороже. В отличие от нашего, дешевенького, который такие каракули наворачивает, что сам потом не может прочесть.

– Вот, что это? – де Бов ткнула пальцем в бумагу. Я подошел, заглянул ей через плечо.

– Вос-пос-пе-ше-ство-вать, – с трудом разобрал я.

– Серьезно? А выглядит так, будто ужа обмакнули в чернила и выпустили на лист. Кстати, кто в своем уме так говорит вообще? Крестьяне? Серьезно?

– Ну, преувеличил парень немного, он это любит. Зато смысл всегда верно передает.

– Воспоспешествовать. Марк, воспоспешествуй мне в поисках нужной информации. Ужас же.

– Нормально. Не обращайте внимания, к этому быстро привыкаешь.

– Вот прямо обнадежил сейчас. Жду не дождусь, когда привыкну к высокому слогу. И записи допросов немало в этом воспоспешествуют.

Де Бов подтащила к окну стул и уселась на него с рукописью в руках. Лицо у нее было напряженным, губы беззвучно шевелились. Я плюхнулся в свое кресло и прикрыл глаза. Де Бов шуршала бумажками, мухи жужжали. Хотелось спать. И есть. Дело шло к обеду, а позавтракал я печеньем. Это очень, очень печально.

– Марк, ответь мне как официальное лицо.

– А?

– Нам обязательно с этими бумажками тут сидеть? Или можно их отсюда забрать?

– Куда, например?

– Например, ко мне.

– Зачем?

– Так, есть одна мысль. Но мне нужна карта.

– У меня есть карта.

Я сдвинул в сторону груду пыльных бумажек и старые ножны. Из них выпал усохший до каменной твердости сухарь. Карта лежала в самом низу, на обратной стороне отпечатался зеленоватый чеканный орнамент, украшавший ножны. Я вытащил ее из завалов и развернул на столе.

– Вот, нашел.

На карту упала тень – де Бов подошла и встала у меня за спиной.

– Ох ты. Знаешь, ты только не обижайся.

– Что?

– Потеряй ее обратно. Так что, можно допросные листы забрать?

Ну вот что не так? Не тем цветом Рокингем закрашен? Нормальная же карта!

Ехать никуда не хотелось. Я не выспался, у меня было паршивое настроение, мне хотелось жрать. И я как раз собирался послать писаря в ближайший трактир за сырными лепешками и печеной курицей. Должна же быть от этого жирного пентюха хоть какая-то польза.

– Это необходимо?

– Нет, естественно. Ты всегда можешь еще раз с монахом поспорить…

– Забирай!

Сумки у меня не было. У де Бов, конечно, тоже. Зато я вспомнил про старый обтертый плащ, который специально держал тут на случай, если захочется вздремнуть. Плащ был чертовски колючий и чертовски же теплый. Его дала мне в дорогу мать, когда я шестнадцатилетним недорослем уезжал с Ричардом Львиное сердце во Францию. Всегда терпеть не мог эту уродскую тряпку, но как одеяло она была незаменима. Я расстелил плащ на полу, свалил на него допросные листы и завязал края. Свитки предательски выпирали. Если этот жирный недоумок хотя бы откроет рот, я просто сверну ему шею. Ну или в морду дам. Это тоже помогает.

Глава 11, в которой Марк изучает карты