Не оглядывайся вперед

– Двое из них сами себя обеспечивают.

– Каких двое!.. Одна Ляля… и то…

– Маяк после ремесленного пойдет на завод. Совсем скоро.

– Как же… – поднеся руку ко рту, горько глянула Пелагея на Марка… – как же это… Мы же мечтали, чтобы у всех детей высшее образование…

– Маяк после ремесленного пойдет на завод, – никогда она еще не видела у мужа такого непроницаемого лица (вот он: секретарь шанхайского райкома…). – А Ляля выучится на инженера.

Маяк пойдет на завод…

А она не пойдет к докторше, подпольно обслуживающей женщин Приокского поселка, бывшего Американского… Не потому не пойдет, что не старая, что «это нам за Гарика», что бог с ним, с добром… А потому, что, не приведи господь, у докторши дрогнет рука… или нарушится стерильность… – трое детей и муж с покалеченными руками останутся без нее.

1953

Гарик – рекордсмен Советского Союза среди юношей по плаванию.

Развязав Лялину папку (у Ляли все аккуратно, все собрано…), Пелагея Петровна перебирает вырезки из заводской многотиражки…

«В зимнем плавательном бассейне проводились соревнования по плаванию детей и юношей спортобщества “Торпедо”. Ученик школы №11 Георгий Алов побил два рекорда в плавании стилем брасс на дистанцию 100 и 200 метров». Это 1951-й…

«Перворазрядник Алов установил три рекорда города на дистанциях 100 и 200 метров стилем бабочка и 400 метров вольным стилем. На снимке: рекордсмен Советского Союза по группе юношей рабочий Горьковского автозавода имени В.М.Молотова Георгий Алов». 1952-й…

1953-й: «В Минске состоялись соревнования по плаванию между сборными юношескими командами ряда городов страны. Заплыв на 200 метров для юношей окончился блестящей победой Г.Алова (конструкторско-экспериментальный отдел), проплывшего эту дистанцию стилем “брасс” c новым рекордом СССР».

А начиналось все здесь же, на Оке, у дома… Первые занятия с тренером Дунаевой… Утренние, ни свет ни заря, самостоятельные заплывы… Пелагея Петровна вспоминает эту его, Гарика, записку у ее кровати: «Мама, вставай, уже 7 часов» (просила разбудить на работу)…

Еще до Минска, зимой поехал на соревнования… Кажется, в Таллин… По пути в Москве выдали шерстяные костюмы с надписью во всю грудь «СССР»: теплые, красивые, не хочется вылезать!.. Гарик и не вылез, поехал в нем дальше. А свое пальтишко со свитерком, брючками и рубашкой заколотил в посылку и отправил в Горький… На обратном пути в той же Москве костюмы «СССР» велели сдать… Под густым снегом весело шагал ее Гарька по Американскому поселку в чьих-то одолженных вылинявших шароварчиках и своей белоснежной майке… Забыть эту картину невозможно…

Ляля – дипломированный инженер, работает конструктором в цехе шасси.

Маяк – слесарь-инструментальщик.

Гарик – чемпион… Спасибо тренерше, оторвавшей от этой его поселковой компании: Леня Глинер, Робка-американец… Ребята хорошие… Но Робка уже сидел (часы с прохожего снял). И компания вся – целыми днями у магазина да на танцах. А развлечение одно – подраться… Слава богу, для Гарика – на первом месте спорт, на втором – спорт, на третьем – спорт, и на десятом – школа… сначала школа, теперь вот завод.

А для нее, Полины, последние пять лет все трое – на десятом. Стасик (Станислав Маркович) отыгрался за всех троих: насколько те «сами» росли, настолько пришлось целиком посвятить себя этому последнему: заботы и тревоги, бессонные ночи и доктора…

Куры, перелетевшие из 1934-го на свое место в загончике, и добавившаяся к ним коза Машка – всё ради Стасика, всё для Стасика. Козье молоко: витамины-минералы, а главное – жирность. С появлением Машки дела со Стаськиной худобой и болезнями пошли на лад.

***

В прошлом году Лялин ухажер погиб на Корейской войне.

Сгорел.

Бензовоз, которым он управлял, был атакован американским самолетом…

Сегодня, 1-го декабря, – проводы Ляли в Минск, на «МАЗ». Дипломная (шасси легкового автомобиля) защищена. Диплом (квалификация: инженер-механик) получен. Конструкторский опыт наработан. Руководитель группы конструкторской помощи минскому автомобильному Коскин берет ее с собой.

Почему она уезжает?.. Не потому ли, почему тридцать лет назад и ты сама сбежала из семьи в Москву?.. Сколько пришлось Ляле здесь вынести: в семье и школе в войну, в работе-учебе с утра до вечера… в личной жизни… Она, Полина, неделями пропадавшая, разыскивая и стараясь поддержать Марка в тюрьме и тринадцатилетняя «Лялька – за командира»… Вся семья, кое-как, но переживавшая голод на ногах, и Лялькины обмороки… Негодяй в столовой, обваривший ее – хорошо, не кипятком… Бандиты на ночной дороге после институтских занятий… Корея…

Может быть, там, в Минске, ждет ее спокойная жизнь. Пусть встретит она там свое счастье…

1954

Спокойная жизнь…

«Комсомольская правда» за 5 марта 1955 года: «Зажимщики критики и их покровители. По следам одного письма».

Пелагея Петровна надела очки:

«Елена Алова поступила на Минский автомобильный завод в 1953 году, после окончания вечернего отделения Горьковского политехнического института. Встретили ее хорошо, назначили на должность инженера-конструктора отдела главного конструктора. Специальность ей пришлась по душе. Охотно выполняла Лена и комсомольские поручения. А на последнем отчетно-выборном собрании комсомольцы отдела избрали ее членом бюро. И вдруг ее обвинили в недисциплинированности.

Елену Алову срочно вызвали на заседание бюро Сталинского райкома комсомола. Не успела она переступить порог кабинета, как секретарь райкома тов. Чайковский спросил ее:

– Вы будете управлять политической школой или нет?

Девушка пыталась объяснить, что руководить политшколой не сможет, так как загружена другой общественной работой.

Но объяснения ее были напрасны. Члены бюро не хотели слушать комсомолку. Бюро райкома вынесло решение – исключить Елену Алову из ВЛКСМ».

Решение… Решение…

Ляля пишет: «Как только я вошла, он мне: “Ваш комсомольский билет!” Я дала. Он стол сверху открыл, кинул туда билет и – закрывать… Я рванулась – а стол уже закрыт, он грудью на него навалился… А отказывалась я, потому что чувствовала, что мне не хватает ни знаний, ни опыта для такого ответственного дела…»

Решение…

Вот вырезка из минского «Автозаводца»: «Состоялась IX отчетно-выборная конференция завода»… Где же это?.. Вот: «Тов. Алова (ОГК) была исключена из комсомола за отказ быть пропагандистом. Между тем свой отказ она мотивировала тем, что никакого опыта в этом деле у нее нет, и просила утвердить ее заместителем пропагандиста. Делегат конференции тов. Высоцкий заявил, что многие комсомольцы отдела главного конструктора считают неправильным исключение тов. Аловой из комсомола. Однако к мнению комсомольцев не прислушался ни комитет комсомола завода, ни райком комсомола».

Решение…

«Комсомолка»: «В защиту ее выступила республиканская молодежная газета “Чырвоная змена”… Однако секретарь райкома тов. Чайковский и секретарь комитета комсомола завода тов. Дмитерко, видимо, считают себя на особом положении, не хотят признавать критику в их адрес…

Чайковский и Дмитерко явились к секретарю ЦК комсомола Белоруссии тов. Большову и упорно доказывали, что молодежная газета оклеветала их…

Наконец состоялось бюро ЦК комсомола Белоруссии… Тов. Большов заявил:

– Газета допустила ошибку, напечатав статью “Дело Елены Аловой”. Об этом не следовало писать в газету (молодец, Лялька!.. Достойная дочь!..), хотя бы райком и ошибся.

Больше всего тов. Большова возмущало то, что его имя было упомянуто в числе зажимщиков критики».

А будь все двумя годами раньше, при Сталине?.. Поехала бы она, Пелагея, теперь уже не к Марку в тюрьму, а к Ляле…

«Первый ли это случай начальственного окрика в адрес газеты со стороны тов. Большова? К сожалению, нет.

Барство тов. Большова проявляется не только в отношении к газетам…

Пренебрежительное отношение работников ЦК комсомола Белоруссии к критике перенимается некоторыми работниками обкомов и райкомов…»

Пелагея Петровна вспомнила рассказ Марка о его шанхайском райкомовском прошлом… о борьбе за свободу китайского народа… о самопожертвовании… о предательстве…

После статьи в «Комсомолке» Ляле вернули комсомольский билет.

Спокойная жизнь…

1956

Горьковский автозавод – по-прежнему ЗиМ (Завод имени Молотова). Хотя сам Молотов, бывший заместитель Сталина в Совете министров, снят с поста министра иностранных дел и переведен в министры госконтроля.

Из письма Елены Аловой матери: «Мама, за мной ухаживает очень хороший молодой человек, тоже инженер-конструктор».

Из ответного письма Пелагеи Петровны: «Ляля, мы все за тебя рады. 10-го апреля мы все впятером уезжаем в Москву и оттуда – в Пекин. Папе дали хорошую работу на новом китайском автозаводе в городе Чанчунь и Маяка тоже берут. Найдется работа и для Гарика. Надеемся на хорошую жизнь»…

***

Проводив семью, ничего не видя вокруг, Ляля шла по платформе московского вокзала, и на нее оглядывались. «Навсегда… навсегда…» – стучало в висках это мамино…

– …Где это, Марк? – в отошедшем от Москвы поезде спросила Пелагея Петровна. – Стасик, сядь! Не вертись!

– Между Владивостоком и Люйшунем… Порт-Артуром. Как тебе, мамука, объяснить… КВЖД – от Читы к Владивостоку, так?.. Не доезжая Владивостока, от Харбина к Порт-Артуру перпендикулярно вниз отходит южная ветка КВЖД. На ней – наш Чанчунь.

– «Наш»… «наш»… Ладно, не сердись.

– Я не сержусь… Я все понимаю…

***

Китайский «Автомобильный завод №1» проектировали и строили под руководством советских специалистов и по образцу МосЗиС: проходная завода была копией проходной этого московского завода, а грузовик «Цзефан» («Освобождение» – название, данное Мао Цзэдуном) был советской четырехтоннкой ЗИС-150.

Седьмой год Китайской коммунистической революции и провозглашения КНР… 13-го июля 1956 года первый китайский грузовик сходит с конвейера Чанчуньского автозавода – первого гиганта начавшейся с помощью СССР индустриализации… 14-го октября завод открывается официально… Марк Борисович и Маяк с Гариком присутствуют при обоих событиях…

Марк – механик цеха.

Маяк – инструктор. У него личный переводчик.

Гарик слесарит. Вечерами общается на танцплощадке с девчатами. Без переводчика.

Стасик бегает в школу.

Впервые с 1934-го живут, не зная забот. Квартира. Одежда. Еда… Отдых… В стороне возвышаются горы. Прямо в городе. Такие же городские, такие же невысокие, как в Грозном. Для Пелагеи и это хлеб: несколько раз удавалось выбраться… взобраться наверх… отдохнуть…

Пелагея Петровна смотрит в окно с третьего этажа такой же, как в Горьком (только с «пагодой-крышей»), пятиэтажки: Стасик митусится во дворе с китайчатами. Вовсю болбочит по-местному.

Возвращаясь из магазина, она всегда улыбалась и кивала окружавшим ее, галдевшим китайчатам. Пока Марк не сказал: «Ты им не улыбайся». «А что они кричат?» – спросила она. «Толстая жопа, длинный нос»…

***

Волнующееся вокруг море – Желтое (сел на пароход в Порт-Артуре). Там, впереди, – Восточно-Китайское… Там, впереди, – Шанхай…

…Наверное, где-то здесь… Марк всматривается в горизонт… опускает глаза в темную воду… Тридцать лет… почти тридцать лет назад: бесшумно скользящий мимо буксир, бросивший беспомощный пароход… предсмертная качка в трюме… белый, посланный с неба корабль на волнах у борта…

…Брат плачет на плече у Марка. Плачет и не может остановиться… Сзади повисла на Марке племянница… Детвора у ног…

Отца в 42-м убили японцы.

Брат попал в карусель. Гоминьдановцы: ты коммунист!.. Коммунисты: ты лавочник!.. Вся жизнь – бесконечная лямка на грани жизни и смерти…

Назад на пароход – не осталось сил.

Возвращался к семье по железной дороге.

1957

– Мы же, мамука, хотели теперь жить здесь…

– Мы и всем детям высшее образование дать хотели. Если ты помнишь… Ты хоть одно китайское слово от Маяка слышал?.. Какие ему тут женщины?.. Какое создание семьи?.. Двадцать пять лет мужику. Ты не заметил, что он на все начинает ворчать, всегда чем-нибудь недоволен?

– Это ностальгия…

– Видишь, ты его лучше всех понимаешь.

– Что он сказал? Что именно?

– Сказал, что дело свое он сделал, и дальше жить тут не хочет. Хочет уехать назад… От Ляли письмо пришло.

– Что она?! Как?!

– Мы с тобой – дедушка с бабушкой. Сын у нее. Владимир.

– Это в честь Ленина.

– Это в честь отца ее мужа.

***

– Вот видишь! Не успел в Горький вернуться – уже женат. Маяк. И уже второй внук у нас: Петя. Петр Маякович.

– Да, мамука. Правильно сделал, что уехал.

1958

Вторым вслед за Маяком уехал Гарик.

К своим родным танцплощадкам, где не надо насильно тянуть в круг подружку за руку.

К своему бассейну.

Фото прислал: он в воде в шапочке. «Слесарь ИШК Г.Алов – лучший среди автозаводцев пловец стилем брасс. На соревнованиях, проводимых недавно в г. Горьком, он завоевал звание чемпиона Облсовпрофа на 1958 год». Пишет: квартиру обещают дать от завода.

Полина ночью сидела с письмом.

1960

Два года после отъезда Гарика прошли спокойно для Марка и Стасика.

У разлученной с тремя из четырех своих детей Пелагеи нарастало ощущение изъятости из жизни.

Чем-то схожие с Грозненскими природа и климат. Много зелени. Горный массив. Река… Ветреная весна. Теплое влажное лето. Сухая осень. Долгая малоснежная зима.

Чужие лица, чужая речь, чужая жизнь на фоне нарастающего с каждым годом напряжения в советско-китайских отношениях…

Впервые за всю ее сознательную жизнь – масса свободного времени. На готовку теперь уходило в день всего полтора-два часа. Рынок и магазин рядом. Денег не считала. Живи – не хочу.

Домашней работы – минимум.

Не домашней для нее здесь нет. Пенсии (в Горьком – через год она бы стала пенсионеркой) – тоже. Не существует. Кто им поможет, когда Марк не сможет работать по возрасту?! Стасик, которому сейчас двенадцать и у которого проблемы со зрением?..

В декабре 1960-го Марк, Пелагея и Стасик вернулись в Горький.

***

На вокзале в Горьком встречал ставший мужем, отцом и домохозяином (своя квартира!) Гарик – Маяка, работавшего теперь на конвейере, тоже мужа, отца и домохозяина, забрали в армию (письмо: «Меня, наверное, посадят. Я тут избил одного. Все приставал ко мне: “Ты еврей: Маркович, Алов”. Я говорю: “Хорошо, я еврей. Что дальше?”. Не отстает, ходит, как тень, повторяет. Я не выдержал…» Обошлось).

Марк Борисович устроился на родном заводе инженером по подготовке производства в механосборочный цех, Пелагея Петровна – на подсобные работы в кузовной…

Почти сразу приехала на два дня Ляля с мужем, оставив сына в Минске с бабушкой. В глазах Пелагеи Петровны Лялин муж оказался собеседником, достойным ее Марка… В общем застольном разговоре мимоходом выяснилось, что тяжелые черные ботинки по новейшей американской моде, в которых Ляля семь лет назад приехала с Американского-Приокского поселка в Минск, которыми гордилась и которые, по ее мнению, сыграли определенную роль в появлении у будущего мужа первого к ней интереса, оказывается, вызвали у этого самого будущего мужа неподдельный ужас: что за обувь!.. – а потом жалость. А роль сыграли сами ножки, лучшие в отделе главного конструктора.

– А помнишь, Гарик, – спросила Ляля, – как ты по Москве с Казанского на Белорусский мою… нашу… – глянула Ляля на мужа… – кровать нес? Железную, сложенную. Представляешь, мама, несет вот так над головой и кричит: «Поберегись!… Поберегись!..» До самого дома в Минске с вокзала донес.

– Это тот дом, что на автозаводском поселке? – спросил Марк Борисович.

– Теперь это уже город, – пояснил Юрий, Лялин муж. – Автобус с автозавода в центр пустили.

– А раньше из центра на завод – пешком, – снова глянула на мужа Ляля.

– Всё сначала пешком, – покивал Марк Борисович. – Потом трамвай. Автобус. Потом метро… Когда-нибудь под нашим Американским поселком под землей ездить будут. На работу. С работы.

– Ты скажешь, Марк! – возмутилась Пелагея Петровна. – У нас в Горьком – метро? Москва, что ли?

– Я вам не рассказывала… – сомневаясь, говорить или нет, начала Ляля… – как эта комната… девятиметровка… на автозаводе нам досталась?.. Уже Володьке со дня на день родиться – меня и научил… один хороший человек… из тех, что распределением жилья занимались: ты, говорит, в комнате общежитской запрись (а нас пять девчат в комнате жило – в комнате с тремя балкончиками над кафе «Весна»: помните фото – мы с балкончика демонстрации машем?..), запрись, говорит, в комнате и никого не впускай. Я так и сделала. Девчата стучали, ломились – не открываю!.. На другой день девятиметровку эту на автозаводе выделили… С Володькой из роддома уже туда въехали. Все втроем.

– Мир не без добрых людей, – заключил Марк Борисович. – Спасибо ему. Тому, кто тебя научил запереться.

Пелагея Петровна задумалась о своем…

1967

Горьковский «Автозаводец».

Пелагея Петровна надевает очки.

Статья о детсадовской воспитательнице Римме Кудис:

«Был в группе такой мальчик Костя Алов…»

Это же Гарика сын!..

«Непоседа. В Риммином дневнике я читаю: “И чего на Костю все обижаются! Ведь мальчишка-то умный. Пусть дерется, ругается, хитрит, но зато умница какая! Вот именно из озорников можно кое-что сделать. А что толку от тихони? Так вся жизнь и пройдет потихоньку. Он и озорует потому, что энергии много, потому, что жизнь пробует со всех сторон”.

Не сразу удалось завоевать ей доверие мальчика. По вечерам Римма делала записи в дневнике, все тщательно анализировала. Она открывала нового Костю: “Сегодня смотрела, как Костя, всеобщая гроза, шел домой с дедушкой. Только что дрался, носился по участку, а тут вдруг притих. Дедушка тихонько рассказывал ему про какую-то букашку. Глазенки у мальчика блестели. Отрекомендовали мне его как драчуна, а оказывается, душа-то есть! И какая!”

Новый Костя был очень добрым, наблюдательным. Однажды шел дождь. Мальчуган шлепал прямо по лужам. Другой бы сердито прикрикнул. А Римма просто спросила: почему он идет по лужам? Костя неожиданно сказал: “А я по облакам иду, а не по лужам”.

В этом году Костя пошел в первый класс. Часто приходит к Римме Дмитриевне, вытаскивает тетради, рассказывает о школе».

Дочитав… Пелагея Петровна задумалась…

Весь в отца (Гарик теперь слесарит в цехе крепежа и прессформ).

Эта его, Гарика, записка: «Мама, вставай, уже 7 часов»… Этот его перевод в школе на уроке английского: «Здорово, Том! Айда в кино!»… Падение еще на Американском с подоконника второго этажа головой вниз – прямо в бочку с водой (счастливчик)… Веселый проход по поселку в майке под снегом… Тяга к плохой компании, к рюмке, к юбкам… И общая любовь всех, кто его знает: в бассейне в последние годы его плавания вся трибуна кричала: «Лысый, жми!» (брил для скорости голову)… «На юге много бабочков, много червячкей…»

Пелагея Петровна выглянула в окно с четвертого этажа квартиры, по возвращении из Китая полученной Марком Борисовичем:

– Стасик! А ты что домой не идешь? Что ты там сидишь на скамейке?

– Да я уже два часа тебе в дверь стучу!..

Ох, эта ее глухота…

1974

Марк еще работает.

Она свое отработала.

Лялю не видела целый век. Внук Владимир в Минске кончил школу с медалью. Поступает в спортивный институт. Легкоатлет-перворазрядник.

С Маяком тоже теперь видятся редко. Маяк с женой и сыновьями – 16-летним Петром и почти 6-летним Сашей – теперь бригадир, инструментальщик самого высокого класса на Тольяттинском автозаводе! С ГАЗа не хотели отпускать, но предложить то, что предложили на ВАЗе (должность, жилищные условия, зарплата), не смогли. Пишет: когда на ГАЗе двести рублей зарплатных раз в год набегало, то в Самаре (он так называет: Самара) у всех зарплата по двести рублей была. Еще пишет: такого голода в Самаре, как в Горьком, в войну не было, он у многих спрашивал. Пишет: только теперь понял, насколько Горький – бандитский город и почему на Американском поселке говорили: «Одесса мама, Ростов папа, а Нижний – их родитель»…

Гарик – слесарь-инструментальщик.

Стасик – инженер (второй из детей с высшим образованием), работает начальником технолого-конструкторского бюро на ГАЗе, живет с ними, с родителями (пока)…

Все это Пелагея Петровна рассказывает сестрам Валентине и Александре за столом в Грозном, на Десятой линии Катаямы…

У сестер новостей мало. Пелагее кажется: и не уезжала. Тихая размеренная жизнь. Как к себе домой, на неделю вернулась к своей реке, к горному воздуху…

– Поля, ты куда?.. Ты зачем эти тапочки надеваешь?..

Тапочки. «Вечные». На самом деле – другие. Вот в таких же полвека назад (больше…) в последний раз взобралась на свою гору. В семье так и звали: гора Пелагеи… Мягкие, облегающие ногу, на неслышной подошве, тапочки. Сшитые ею перед этой поездкой по образцу прежних…

***

Шаг по-прежнему, как ей кажется, легок.

Гора, помогая, сама понемногу опускает пейзаж за спиной.

Передохнуть…

Наполовину открывшийся вид…

Ничто никогда не открывается целиком. Как может открыться то, что связывает вот этот вид с деревенским шанхайским предместьем – связывает два этих вида в открывающуюся панораму улочки с Храмом Христа спасителя по правую руку, Пушкинским музеем по левую и Кремлем впереди?.. В 31-ом Храм взлетает на воздух… в окнах домов вылетают стекла… а шанхайско-кавказскую чету с белокурой девочкой на руках переносит на Волгу… Чего во всем этом больше – пространства или времени?.. Кормильцу семьи калечит руки, спасая от смерти в подмосковных снегах: жизнь, спасенная ценой довоенного голода… Сытая жизнь на чужбине уходит, как вода сквозь пальцы, из-за того, что у всей семьи (уже и у Марка) есть суровая родина…

Под ногами внизу – дорога…

Дорога… Перед глазами Пелагеи Петровны – дорога к Американскому поселку… На которую еще в Финскую сел наш истребитель… На которой летчик-фашист разбомбил грузовик с блокадными детьми, вывезенными из Ленинграда… По которой высоченный американский танк М-1, подойдя к поселку, башней посрывал провода, державшиеся на бетонных, высотой с двухэтажный дом, столбах, и, задев стену, чуть не въехал в ближайший дом (эти гигантские машины ломали по пути к фронту дороги и для сражения не годились)…

Где-то там, внизу – река…

Река… Вся ее жизнь – река… Бурлящий горный поток юности, молодости… Равнинная передышка и… бесконечная цепь водопадов: нужда, голод, война… Заболоченные годы чужбины и размеренное течение последних лет…

Вот и вершина!.. Ее, Пелагеи, место… Дрожь в ногах, одышка, усталость… Но это пройдет…

Она усаживается на «свое» место. Здесь, на горе́, оно есть…

Она с Марком и дети – все на своих местах. Марк всю жизнь на чужбине, ставшей родиной, подарившей детей и внуков… Хохотушке-певунье-танцорше Ляле в одиночку пришлось поднимать сына (муж болеет, не работает). Доверчивая в детстве… несмотря на знание о родном отце, всегда считавшая и считающая Марка своим единственным папой… открытая с детства к людям… после всего, что ей пришлось вынести, в последнее время сторонящаяся этих самых людей… Маяк, золотые руки, в бескорыстном служении семье и делу все жестче все критикующий – и началось, может быть, даже не с Китая, а с вынужденного отказа от высшего образования. Но, при этом, какая от него исходит доброжелательность! – когда он на кухне, рядом, все получается еще вкуснее… Гарик, душа компании и весельчак, гулена… Стасик, робость к женщинам скрывающий под «сильным чувством»… только, кажется, было б к кому…

А она, Полина… Где на самом деле ее место?..

«Подъем…» – вдруг подсказало ей что-то… Вот этот, только что, впервые с трудом, преодоленный подъем… и есть ее место. Всю жизнь карабкаться. Цепляясь за склон. Искать другую, более легкую тропу и оказываться один на один со все той же, еще более суровой, горой, своим безмолвием словно обещающей там, наверху, все рассказать, все открыть, все объяснить. И никогда ничего не объясняющей. То, что открывается с самого верха, – открывается размытостью до самого горизонта, а то подступающее вплотную, что понятно и видно, – все тот же недавно преодоленный подъем.

Гора…

Равнины, стекающиеся к подножию…

Начало подъема – начало того, что на самом деле происходит с каждым и что принято называть «судьбой». Не важно, умен ты (как Марк), упрям (как она, Полина), в открытую берешь свое от жизни (как Гарик) или закрываешься от нее в любовь к своему ребенку (как Ляля), – то, что тебе суждено везде и во все времена, – непрерывный изматывающий душу и тело подъем. И не говорите, что у кого-то где-то – по-другому. Везде и всегда: сытая жизнь, спокойная жизнь – только на время, только иллюзия. Идешь, терпишь, гнешь спину, изматываешь душу…