Нелюди, противостояние III. Остров

Мария сделала шаг в сторону, плечом упираясь в стенку барака и вглядываясь в отрешенный взгляд Егора.

– … Это-то и заставило меня вернуться.

– И кто же… это был?

– Наша спасительница – студентка медицинского. … – Тень страха мелькнула в глазах говорящего.

– Что?! – Теперь она точно понимала, что вид крови и изуродованного тела повлияли на рассудок героически держащегося до этого момента мужчины, по крайне мере публично. Возможно, вернув его к ужасным сценам войны.

– … И более того: не было видимых подтверждений, что к ней применялось какое-либо насилие. … Понимаешь? – В глазах Егора появилась теперь одержимость, пугающая Марию и заставляющая отступить от него еще на шаг и уже назад. – Она шла с ними добровольно.

*

– Тише, тише. … Ксения Павловна. – Крепкие руки обхватили её тело сзади, кто-то, с трудом разжимая пальцы, вытащил пистолет из её трясущихся рук.

– Спокойно.

Как успокоиться? Сердце бешено стучит в висках, дыхание прерывисто, кабинет и все находящиеся в нём вместе с мебелью прыгают в глазах. Но она видит, как человека, в которого стреляла, поднимают из-за стола, за которым он спрятался, и, взяв под руки, выводят из кабинета.

«Живой. … Я не попала?!»

Только теперь вырывается из неё крик. Рёв. Так ревёт потерявшая детёныша медведица. Протяжным долгим. Протяжным долгим стоном после потери самого дорого на земле.

Резко замолчавшая и уже не способная продолжать, Ксения, сжавшаяся, обессилившая, тихо плачет со всхлипом.

Ей помогают подняться и сесть на стул, в нос противно бьет

запах нашатырного спирта. Затем ее заставляют пить жгучую жидкость, от которой внутри становится горячо и по всему телу катится волна расслабляющего тепла… Она успокаивается в повторяющихся редких всхлипываниях.

– Может быть ещё? – Лицо Кочубея оказалось рядом, его глаз

дернулся в тике, хотя, может, это всё ещё прыгала «картинка» ее визуального

восприятия.

– Нет… Спасибо, достаточно… – Ксения, сев ровнее, стыдливо одёрнула задравшуюся на коленях юбку. Поправила волосы. Вытерла мокрые глаза чужим носовым платком, неизвестно откуда взявшимся в ее руке.

– Выйди, сержант! Давай всё потом… – Кочубей крикнул

мявшемуся в дверях молодому парню в новой нескладно сидящей на нем форме, и добавил, поймав направление взгляда Ксении, заметив, как она поджимает ноги, убирая их под стул, – Игорь, давай и ты сходи, займись там чем-нибудь… Дело по Федоровой, что ли, доведи до ума, подшей....

Вышел и смущающий Ксению офицер, оставляя их одних. Кочубей открыл окно шире, за которым уныло свисали листья дуба, рано, не по сезону, желтеющие красивым орнаментом.

– Извините, Ксения Павловна, за этот жёсткий и, возможно, глупый эксперимент, но… – Кочубей поставил перед ней кружку с дымящимся чаем, блюдце с нарезанным лимоном, вазочку с конфетами и печеньем, – но это было необходимо…

– Кто он, Иван?.. – Она, справляясь окончательно с дыханьем, потрогала печенье, затем конфету, словно сладости были ненастоящие.

– Алексеевич, – напомнил ей Кочубей, – да Вы ешьте, не стесняйтесь, и лимон кладите, вам это сейчас необходимо… Вон бледная какая…

И он накапал из красивой бутылки в ее чай коричневой жидкости.

– Пейте, полезнее любого лекарства будет…

Чай не обжог, словно подготовленный ждал момента потребления

человеческим организмом. Вторая волна тепла и спокойствия пробежала по телу

Ксении. Она вздохнула глубоко, и появилось желание закрыть глаза и насладиться

этим моментом. Но голос собеседника подавил это желание.

– Он, Ксения Павловна, подозреваемый в нескольких страшных преступлениях, – красивые руки Кочубея, лежащие на столе перед ним, сложенные в замок, «играли» пальцами, сжимаясь и разжимаясь, – не признающий вины, четко выстроивший свои показания в защиту, и нехватка доказательств по его делу… Вынудили нас…

– Издеваться над больной и неоднократно пережившей насилие женщиной? – Ксения подавила смешок, вырвавшийся из нее непроизвольно вместе со «спавшим» внутри после стресса остаточным спазмом. – Хороши же методы вашей работы, товарищ…

– Майор…

– Товарищ майор. – Она закусила печеньем накатившую на неё волну тоски и одиночества потерянной маленькой девочки в огромном и ужасном мире. – А я как… часть этой пафосной постановки… и сыгравшая свою роль, сейчас отправлюсь обратно в клинику…, да?

– Нет. – Прокашлялся Кочубей, – Подозреваемый, кстати, сейчас даёт показания, если вам это интересно… – Он звучно, со свистом вздохнул глубоко и выдохнул, – А это потрясение, испытанное вами, также было необходимо с медицинской точки зрения… Сказать больше, эксперимент направлен больше на проверку вашей стресс-устойчивости в экстренной ситуации, профпригодности, если хотите… Он встал, потирая руки, – маниакальной интуиции, что ли… Ну конечно, с позиции охотника за лицами с патологий, – Кочубей, словно стыдясь чего-то, спрятал руки, прокашлялся и, достав из ящика стола папиросы, положил перед ней, – не хотите?

Ксения вспомнила голову кружащие ощущения от пагубной привычки, улыбнулась самой зависимости от табака в прошлом. Она реально почувствовала горечь его вкуса. И рука сама потянулась к пачке.

– Нет, спасибо… – Ее ответ противоречил желаниям, и она, вытащив папиросу из пачки, размяв пальцами привычными движениями, понюхав табак, вспомнила свою первую папиросу в первые панические дни войны. – Воздержусь, слишком много всего навалилось в один день. Так что будет со мной, Иван…Алексеевич?

– Вы, Ксения Павловна, как я и сказал ранее, будете восстановлены в звании, – Кочубей рассматривал ее с интересом: сбившиеся и толком не уложенные волосы, светящиеся после стресса жизнью глаза, бледную кожу, не тронутую загаром за долгие годы, проведенные в клинике, – займетесь работой в особом отделе МВД, пока в роли консультанта, ну а там посмотрим…

– То есть… никого не смутит, что проведшая долгое время в сумасшедшем доме женщина, – она улыбнулась прыгнувшему и раскачавшему ветку дуба воробью в открытом окне, – займётся сложной работой на должности, где ответственность за ее действия равносильна ответственности за человеческие жизни?

– Для сумасшедшей, Ксения Павловна…– Кочубей закурил сам и, судя по реакции, делал это крайне редко, отошёл к окну вспугивая начавшего чирикать воробья, – слишком ясно выражаете свои мысли и строите предложения, как будто и не было этого долгого и тяжелого медикаментозного лечения от психического недуга. А о вашей реакции в экстремальной ситуации я вообще промолчу….

– А может… и не было никакого недуга? – Ксения, не выдержав, долго чиркая спичкой, прикурила папиросу, затянулась глубоко, закрывая глаза, выдохнула: – Может, была насильственная моральная пытка, официально разрешённая, такое, знаете, медленное осознанное убийство, и всё из-за…

– Достаточно, Ксения Павловна! – громко ступая, Кочубей перебил ее, заставляя вздрогнув открыть глаза, со злостью затушил свой окурок в пепельнице. – Давайте не будем усложнять и без того сложную ситуацию с вашим делом, вашим диагнозом и вашим же положением в советском гражданском обществе. Вам представилась возможность реабилитации с приношением пользы стране, которая… готова закрыть глаза на многое…

– Закрыть глаза? – Ксения рассмеялась и, оттолкнув от себя со злостью вазочку со сладостями, словно это было неприемлемое ею предложение родной страны, – закрыть глаза на мое содержание в клинике в условиях, схожих с тюремными, закрыть глаза на издевательства?.. закрыть глаза…

Она, распаляясь в гневе, подбирая нужные слова, задыхалась.

Кочубей неожиданно быстро оказался возле стола напротив нее, склонился, заставляя ее замереть.

– Скажите просто: вы согласны помочь!? – Он смотрел, не мигая, в ее глаза, и Ксении стало страшно, сердце заколотилось громко, ком, перекрывающий свободное дыхание, подкатил к горлу, полость рта высохла. – Если нет, можете убираться восвояси, но не думаю, что терапия клиники принесет вам пользу, там вы обречены на «продолжительное тихое насилие и официально разрешенную пытку», о которой вы здесь недавно говорили…

– Я… – Ксения, отодвигаясь, замотала головой, глазами ища спасительный предмет для концентрации внимания на нем, но не находила его на столе, – я согласна, конечно же… согласна… я…

Посуда с чайными принадлежностями и лаковое покрытие стола всколыхнулись волной перед глазами, поплыли, тень Кочубея приблизилась к ней, пугая ее, – тень палача с окровавленными руками, одна из которых потянулась к ее шее, вторая достала нож, разделочный мясной нож… Ксения бросилась в сторону, ослабевая и падая со стула.

Она сама не поняла, как оказалась в его объятиях, сидя сбоку от него. Красивые руки обнимали ее. Не окровавленные руки тени или убийцы. Он качал ее как ребенка. Приговаривая:

– Успокойтесь, успокойтесь… дорогая Ксения… – он говорил по-отечески, но куда-то в сторону, словно и не ей вовсе, – все пройдёт, пройдут ваши страхи и виде́ния, всё будет хорошо, вы крепкая, вы справитесь, иначе…вы бы давно уже погибли.

*

Следующим для нее испытанием и потрясением была работа с обвиняемым в насилии над девочкой-подростком и последующим ее удушением. Фотографии тела девочки вызывали слезы на лице Ксении, с которыми она едва справлялась. Офицеры с пониманием оставили новую сотрудницу одну в кабинете наедине с папкой и страшным описанием результата насильственных действий преступника.

Она выкурила пачку папирос в момент ознакомления с материалами дела и с тяжелым ощущением на сердце, но полная решимости поехала в следственный изолятор. Ей не терпелось увидеть того, кто сотворил подобное.

Перед ней сидел забитый физически, морально и, вероятно, сложившимися в его жизни обстоятельствами человек. Визуально – старик, хотя из материалов дела следует, что реальный возраст его всего тридцать четыре года. Худой, небритый, с кровоподтеками и гематомами на лице и шее. И страхом в глазах.

– Я следователь по вашему делу, Ксения Павловна Епифанцева… – Она рассматривала с недоверием человеческое существо, совершившее не человеческие деяния, на которые способны разве что только фашисты, – вы намерены говорить, тов… Трофимов!?

Она закурила и подтолкнула пачку папирос к заключенному. Посмотрела на заплесневелую решетку камеры, на серые шероховатые с грязными подтеками и частично исписанные стены… И перевела взгляд на насильника.

– А зачем? – Взгляд побитой собаки с оттенком удивления скользнул по лицу Ксении. – Я же уже всё сказал… Подписал и готов понести наказание в содеянном. – Трофимов закурил, закашлявшись, пачкая кровью мундштук папиросы, – Я ожидаю суда… Его решения. И последующей казни. Что вам от меня еще нужно? Завещания моего мозга медицине… для исследований? – Трофимов горько усмехнулся.

– Ну, в текущем положении ваше согласие на это необязательно. Я хочу знать причины… – Ксения посмотрела на ползущий под потолком сизый дым, – а они, как вы понимаете, должны быть для совершения подобного. Тем более у семейного человека, преподающего в старших классах школы, состоящего в партии и работающего в технических кружках с детьми… Что вас подтолкнуло к подобному?

– Бесы…

– Бесы? – Ксения, удивившись, наклонила голову на бок, взглянув по-новому на сидящего перед ней.

– Да они…

– Странно слышать это от вас – партийца, в наше пропитанное атеизмом время… – Ксения, закашлявшись от дыма, наморщила нос, – не существование бога прививается нам уже с самых ранних лет, начиная с организации ленинского октября. Отрицание. Тотальная вера в идеалы партии и коммунистического строя более реалистичны и на практике доказывают, что вера в вождей партии гораздо сильнее, чем вера в эфемерные существа. Победа в Великой Отечественной войне тому яркое подтверждение…

– Интересно… – Заключенный, поёжившись от холода или услышанного им, поднял свободной от наручников рукой воротник мятого, цветом в тон стен пиджака, – а вы не слышали о приказе товарища Сталина о крестном воздушном ходе, когда на бортах военных самолетов с иконой Казанской Божьей Матери производился облет территорий фронта?.. Оказавшийся чудотворным – наследующий день в условиях пониженной видимости войска Красной армии перешли в контрнаступление и …

– Факт, не имеющий подтверждений, – но, перебивая говорящего, Ксения задумалась – она вдруг увидела в сизом тумане папиросного дыма тень сидящего перед ней заключенного, стоящего на коленях и молящегося, поднимающего бережно тело на руках, несущего его; ей показалось – донёсся шёпот просящего бога о спасении детской души и помиловании совершившего это страшное деяние, она встряхнула головой, пытаясь избавиться от наваждения, и добавила: – основанный на мифических слухах…

– И тем не менее… – Трофимов удивлённо проследил за взглядом следователя, направленным в угол, – резкое похолодание помогло армии, и.. враг отступил.

– Скажите… – Ксения поднялась и вошла в туман дыма, словно хотела тактильно ощутить чьё-то постороннее присутствие в камере, – вы в первых показаниях придерживались того, что, обнаружив тело, сразу сообщили в милицию о страшной находке. – Ксения обернулась к заключенному, разогнав папиросный туман, и увидела обычную тень Трофимова, отброшенную от тусклой лампочки замазанного наполовину краской фонаря камеры, – Но между вашим выходом из клуба и обращением в милицию разница в полтора часа, тогда как от клуба и местонахождения тела девочки расстояние не более пятисот метров, а ближайший телефон-автомат так вообще в десяти метрах от места … происшествия. Где выбыли всё это время?

– Я молился… – Спокойно ответил заключенный. В момент этих, просто сказанных слов, его первоначальный страх отсутствовал в глазах.

– Вот как?.. – Ксения села напротив Трофимова, посмотрела на его уставшее от жизни или мук заключения лицо, – то есть, по вашей версии – мольба, обращённая к… богу, здесь сыграла с вами злую шутку. Вы понимаете, что эта временная задержка и является основным поводом для вашего обвинения в насильственных действиях и убийстве?

– Иногда мольба во имя прощения и спасения чьей-то души … – он нервно дёрнул головой и посмотрел в окно через решётку на недоступное для него теперь небо свободы, – приносит страдания просящему за других …

– То есть … – Ксения закрыла папку с делом перед ней сидящего насильника, – даже если это прощение настоящего убийцы, и страдания просящего за него равны суровому наказанию за содеянное преступником?

– На всё воля Божья… – Заключенный снова взглянул в окно на небо и перекрестился, словно именно для этого оставленной свободной от наручников рукой, – значит, это мне за грехи …

– Да это просто немыслимо, – Ксения сложила руки на груди, рассматривая сидящую перед ней жертву системы и собственной фанатичной веры, – вас расстреляют, понимаете, и очернят ваше имя?! Во имя чего? Во имя господа бога вашего?! Ваших детей и вашу семью будут презирать. Это клеймо на всю их жизнь. О них-то хоть подумайте! Если уж на самого себя во имя несуществующих идеалов наплевали....

– Они справятся, – Обвиняемый как-то легко и радостно улыбнулся ей в ответ, – они сильные … А Он, – Заключенный указал кивком головы в сторону окна, неба и предполагаемого бога, – Он разберётся и расставит в дальнейшем всё по своим местам …

Теперь он с уверенностью смотрел ей в глаза. Полное отсутствие страха перед грядущим. Ксения резко и шумно поднялась и, подойдя к двери, звонком вызвала солдата охраны.

– Вы вот тоже сильная, и вы справились, – снова улыбнулся ей Трофимов, пряча не скованной наручниками рукой оставленные ею на столе папиросы в кармане одежды, – хотя вам очень много еще предстоит …

– Я, Трофимов, даю вам три дня, чтобы подумать и изменить показания! – Она даже не повернулась к нему, чтобы не встретиться с его полным уверенности взглядом.

– В этом нет необходимости …

– Идиотизм, основанный на фанатизме и идолопоклонничестве! – Процедив сквозь зубы, Ксения, едва не сбив выводного, поспешила на свежий воздух по мрачным и отвратно пахнущим коридорам изолятора.

Она нашла Кочубея в столовой.

– Товарищ майор, Иван Алексеевич! – Она буквально свалилась на стул напротив протирающего столовые приборы своего непосредственного начальника, – Этот Трофимов, он ведь ни в чем не виноват … Это очевидно! И где его признание?! В деле его нет. Это что, очередная ваша проверка?!

– Ксения Павловна, дайте спокойно поесть … – Кочубей оглянулся, отвечая улыбкой на направленные к ним взгляды коллег и сослуживцев по управлению. – Давайте поговорим о работе позже …

– О каком спокойствии может идти речь? – Ксения перешла на шепот, – его расстреляют по решению суда и.., по милости системы, тире – вашей милости, а он ни в чем не виноват! – Ксения под строгим взглядом начальника закусила фалангу указательного пальца своей руки.

– Я знаю …

– Как?! – Ксения, замерев, ошарашенно смотрела на майора, спокойно отделяющего ножом и вилкой кожу курицы от мяса.

– Так … – Кочубей, театрально отрезав небольшой кусочек мяса, положил его в рот, – он … – прожевав, майор выразительно взглянул на свою коллегу, – собственноручно написал чистосердечное признание. Что я могу сделать в подобной ситуации? Бумагу с признанием передали работники изолятора следователю, ведущему дело. Вы работаете с ним в качестве консультанта и на результат влиять не можете. Но ваше компетентное мнение …

– Вы так же демонстративно, как едите этот кусок птицы, – Ксения, оглядев до этого укушенный палец, зашептала снова, со стороны выглядя шипящей змеей перед броском на своего врага, – отправите в жернова судебной системы и затем на смертную казнь невинного человека … вас ничего здесь не смущает?

– Ни капли … – Её начальник лишь для ответа прерывал пережевывание пищи.

*

На рассвете лагерь проснулся от тревожного боя. Мужчины, вскочив с деревянных настилов, схватили свое нехитрое оружие и выбежали из слабо освещенного помещения барака. Женщины, пробудившись от сна, в испуге смотрели на сборы мужчин и на испуганные лица друг друга.

– Кто-то снова пропал? – спросила Елизавета Никишина, натягивая шерстяную шапку на уши, словно пытаясь отгородиться от звуков тревоги.

– Или того хуже – убили? – Агнесса Францевна, со спокойствием рассматривая платок, пыталась понять, как лучше его надеть.

– Неизвестно, что лучше в нашем случае, – Мария, встав на колени на своей кровати, пыталась рассмотреть происходящее на улице сквозь стекло окна, но видела лишь мелькающие тени мужчин в свете факелов.

– Почему? – спросила бурятка Баяма, глядя на всех своими черными глазами.

– Наверное, лучше просто умереть легко, а главное – быстро, чем испытать на себе то, что пережили Измайловы. И опять же, – Мария махнула рукой, – неизвестно, что хуже: быть главной жертвой или наблюдать за её мучениями. Слышали, как он кричал ночью?

– Ага.

– Ужас!

– Я потом долго ещё не могла уснуть, – плаксиво протянул кто-то из женщин.

Все посмотрели в окно, где была видна стенка другого барака, за которой предположительно находился Измайлов.

Тоня Баулина, москвичка, привела волосы в порядок и приняла от Баямы кружку с водой.

– Вы видели даты на крестах на кладбище возле церкви? – спросила она.

– Нет, – ответили представительницы слабого пола.

– А что там? – Агнесса Францевна затянула платок на затылке, принимая образ колхозницы-передовицы.

– Там всё непонятно, – Тоня отвлеклась на крик ругани снаружи и продолжила, понижая голос: – Или есть дата рождения на остатке креста, но из-за повреждения его древесины отсутствует число смерти, или, наоборот, нет даты рождения, а день смерти человека прописан чётко. Или ещё… сохранившиеся надписи гласят, – она обвела взглядом весь притихший и слушающий её женский коллектив, – например, похоронен комсомолец… такой-то-такой, а дата смерти 1896, что противоречит логике. И наоборот – офицер царского полка, павший смертью храбрых здесь, на острове (!), захоронен в 1930 году, в момент расцвета социалистической республики, каково это?

– Ересь какая-то! – фыркнула Агнесса Францевна, отказываясь от протянутой ей кружки воды. – И вы почему туда ходите? Когда всем строго-настрого в приказном порядке?

– Это было ещё до… – покраснела Баулина под пристальным взглядом более старшей женщины и добавила, понимая, что ей не верят: – И в дневное время, – взглянула на бурятку, – манит туда как-то.

– А ты… – Мария, отвернувшись от окна, посмотрела на Тоню, внимательно рассматривая её, – внутрь церкви заходила?

Ответить открывшей было рот москвичке не дал вбежавший Петров. Подбежав к ведру с водой и кружкой, он принялся жадно пить воду.

– Ну! – почти стройным хором крикнули на него женщины.

– Пропали Деев и Веткин, – он глотнул еще раз и выдохнул: – вместе с баркасом.

Женщины одновременно повернули головы и посмотрели на пустые места, где обычно спали озвученные Петровым товарищи. В суматохе сборов и тревоге никто и не заметил их отсутствия.

– Пропали… – улыбнулась Агнесса Францевна, подымаясь со злостью «воткнув» руки в бока, – уплыли!

– Кто-нибудь помнит, когда они легли спать? – Мария осмотрела лица и расширенные глаза присутствующих.

– Веткин, вернувшись с заготовки дров, и не ложился… сразу пошёл помогать Дееву.

– Значит, ушли ночью… и спланировано, – Мария, вскочив, направилась к выходу.

– Вряд ли, – задумался Петров, посмотрев ей вслед, – ночью большой риск наскочить на камни… да и насколько я помню, навыков управления судном ни у того, ни у другого не было.

– Да что мы о друг друге знаем, товарищ Петров, – Агнесса Францевна, ухмыляясь, тоже направилась к выходу, – всё только со слов опять же друг друга.

Следы обильно пролитого топлива из бочек по тропе к месту швартовки баркаса подтверждали факт торопливого побега двоих их бывших товарищей. Рассыпанные зерна овса говорили о том, что уплывшие урезали и без того скудный рацион оставшихся на острове.

Многие из собравшихся на берегу смотрели в даль взволнованного моря. Прозрачность воздуха позволяла убедиться в том, что горизонт чист. Желтизной рассвета окрашены редкие облака в синем небе. День обещал быть ветреным, но солнечным.

– Что-то ещё пропало? – начальственно поинтересовалась Агнесса Францевна.

– Мешок овса и часть насушенных за это время грибов… – донесся женский крик одной из бегущих к причалу девушек.

– Хорошо хоть не все забрали… не обобрали и без того нищих, – горько заметила Баулина.

– Улетел «Сокол», – Агнесса Францевна, глядя в глубину моря, покачала головой, ухмыльнулась, – по-партийному так высоко взлетев.

– Вряд ли далеко, – не отрывал взгляда от темно-синего моря и Савицкий, – штормовой волне наплевать на партийную принадлежность человека, тут важнее навыки управления морским судном.

– А вы, кстати, почему не в партии, товарищ Савицкий? – Агнесса Францевна испытующе взглянула на него, как особист времен недавней войны на солдата штрафной роты, – возраст и положение вроде бы обязывают?

– А я состоял, состоял… – Савицкий, бросив невозмутимый взгляд на высокомерную женщину, отвернулся. – Не оправдал надежд партии.

– Понятно.

– Да послушайте, какая разница! – Мария крикнула сквозь внезапно налетевшие на «островитян» порывы ветра, – вон Деев партийный и где он теперь? Бросил нас несмотря ни на что… Партия, по-вашему, ему приказала это сделать? Отдала прямой приказ…

– А вас, товарищ Кожевникова, как комсорга, подобные речи только компрометируют, – Агнесса Францевна всем своим видом выражала борца с антикоммунистическими настроенными элементами. – Какой пример подаёте?

– Послушайте, не время сейчас говорить о подобном, – Петров появился откуда-то из-за прибрежной скалы, выступающей из ребристого песочного заноса, – нужно понять, почему они это сделали, ведь места на баркасе хватило бы всем!

– И что нам это даст? – Агнесса Францевна с неизменной неприязнью смотрела на Петрова, – Выяснение этих причин бегства?

– А может… может… – Тоня нервно кусала губы, переводя взгляд с одного из своих товарищей на другого, подбирала слова, видимо пришедшей ей внезапно в голову мысли, – может у них не было другого выхода… Об этом вы не думали?

– Бросить умирать остальных, а самим спастись, – Агнесса Францевна с удивлением смотрела на Баулину, – постойте-ка, Антонина, дайте подумать, – она театрально закатила глаза и снова взглянув на девушку, заявила, – но это единственный выход для труса и предателя.