Журнал «Юность» №08/2024

Денис Кобленц

Родился в Санкт-Петербурге в 2008 году. Окончил 9-й класс школы «Открытый Ковчег». Пишет стихи и юмористические рассказы.

* * *

На вопрос о любимых поэтах – предшественниках, собеседниках, творческих ориентирах – Денис Кобленц отвечает: И. Бродский, Н. Гумилев, И. Северянин, Ф. Г. Лорка. Родившийся в тучном 2008 году, он еще только пробует на ощупь мировую поэтическую культуру – как глубокую воду, в которую готовится шагнуть. Глубина и температура этой воды ему по душе, как и отзвуки голосов, далеко отдающиеся в пространстве («Тишина и всплеск. / Так было, кажется, у Басё»): вслушиваясь в эти отзвуки, можно различить интонации, которые ты захочешь продолжить или к которым присоединишься.

За то (недолгое) время, что Денис занимается литературой, пространство классической поэзии стало для него узнаваемым и родным. В этом и заключается его фишка. С одной стороны, он свой в современном мире высоких технологий, непринужденно подбрасывающем ему ассоциации и метафоры, с другой – и в пространстве футуристического города, населенного тенями Серебряного века, он тоже свой. Оттого так свободно сосуществуют в его лирике занятый телефон и герои Дефо, мигающий светофор на ночном перекрестке и ледяная глубина мировой поэзии: в отличие от многих своих ровесников, предпочитающих жить моментом и признающих только культурное здесь и сейчас, Денис явно ощущает себя частью диахронического мира культуры, перед которым он отвечает за собственное поэтическое слово.

Елена Погорелая, поэт, литературный критик, редактор отдела современности в журнале «Вопросы литературы», преподаватель литературы в частной школе «Открытый Ковчег» * * * Ты недоступна, как занятый телефон.И одиночество губит в саду сирень,Будто в произведении у Дефо.Не засыпая от гула ночных сирен, Я надеваю куртку мужскую, в зеленый цветМной перекрашены серые рукава.И в месте, где я был раньше, меня уже больше нет.И не коснуться тех, по коим я тосковал. Я просыпаюсь поздно. Воздушных массДавит мне в голову тяжесть. И прогуделГомон будильника, и все, что есть у нас, —Только единство наших с тобою тел. * * * Я смотрю в глубину.Там бездонна пучина тьмы.Ледяная мутна вода.Незаметно я брошу очки туда.Вот и все.Тишина и всплеск.Как было, кажется, у Басё. * * * Когда светофоры ложатся спать,Когда затихают все огни набережной.Когда отрабатывает последнее паДевушка, столь элегантная, сколь и набожная. Когда останавливается быт,Когда в машине целуются на обочине,Каждый, как будто бы он убит,Закрывает свои очи. Нет. Есть еще те, кому не заснуть ночами.Те, кто ищут потерянное, осеннее,Те, кто, не останавливаясь, отчаянно,Безнадежно ищут собственное спасение. Те, кто так долго, жесткоНаходятся на краю.Те, кто выдумывают ночную жизнь перекрестков,Чтобы забыть свою.

Светлана Макарьина

Публикация в рамках совместного проекта журнала с Ассоциацией союзов писателей и издателей России (АСПИР).

Живет в Архангельске. Пишет стихи и прозу. Много пишет для детей. Член Союза детских и юношеских писателей.

Редактор поэзии детского литературного журнала «Вверх тормашками».

Автор сборников стихов «Стихотворная формула мысли», «Варенье с горчинкой» и «Будка для доброй собаки». Недавно вышла книга для детей «Лосенок Вася, медвежонок Потап и Великая Сосна». Публиковалась в журналах «Двина», «Невский альманах», «Парус», поэтических сборниках, выходивших по итогам конкурсов. Автор многих детских журналов.

Участник Северо-западной мастерской АСПИР-2023, фестиваля-форума «Капитан Грэй – 2023».

СИМБИОЗ Книги с цветами рядом живут нечасто:Книги боятся сырости и земли.Да и цветам на полке стоять – не счастье:Плохо, когда от света растешь вдали.Только в зеленых листьях все больше сока,Желтым страницам смысла не занимать.Книги с цветами словно в лесу сороки —Слушай, едва приляжет на полки тьма.Строки, как жилы, в жилах пылают страсти,Книгу возьмешь, откроешь – пропал всерьез.Книги с цветами рядом живут нечасто,Но иногда случается симбиоз. СЛОНЫ Еслив твоем окнетолько часть луны,еслиписал стихии случился стоп,может быть,рядомтихо прошли слоны,сбившисьс привычных имафриканских троп. Глупо грустить,что снова заброшен стих,дажекогдаобрывков полным-полно,лучшеподумайи напиши про них —сильных таких,бредущих к луне слонов. ТЕНЬ ПИРАТА Стой, смотри и не мигай.Берег моря.Тень пирата.Только белый попугай,ни пиастров, ни каратов. Время – тлен, удача – пыль.Было тело, стала туша.Вхлам изношенный костыль,вкривь исхоженная суша. Волны память ворошат,ни на миг не умолкая.Где, пират, твоя душа?Что глядишь на попугая? МАЙКА Майка поймала крылья и превратилась в птицу:машут в широких проймах крепкие рукава.«Ты же не чайка, майка! Что тебе не висится?» —тихо качались платья. Снизу росла трава. Тех, кто стремится в небо, вряд ли удержит стража.Можно кружиться майкам, впору летать трусам.В рубчик, или горошек, или в полоску даже,главное – где изнанка, главное – кто ты сам. МНЕ БЫ В парке осеннем и зябко, и сыро,носятся дети до пятен, до дырок.Рядом собакам вольготно носиться,дружными стаями носятся птицы.Носятся тучи по серому небу.С ними со всеми носиться и мне бы.Только не носится, кто взаперти:если ты дерево, стой и расти. ВЕТЕР Ветер качает солнечную листву.Ветру не важно, кто я, зачем живу,ветру не важно, сколько мне лет и дней,и безразлично, что мне всего важней.Если бы вызвать ветер на разговор,он бы узнал, что значит – внутри простор.Ветер бы, травы тонкие теребя,что-то придумал про самого себя.Так бы дышали, может быть, в унисон,день бы катил небесное колесо.Только на месте ветер – воронку жди.Кто ты, не важно. Важно: не навреди.

Ксения Август

Родилась в 1988 году в Калининграде. Окончила Белорусскую государственную академию музыки по классу фортепиано. Преподаватель Калининградского областного музыкального колледжа имени С. В. Рахманинова. Лауреат международных литературных конкурсов и фестивалей. Участник семинаров молодых писателей при поддержке Союза писателей Москвы. Обладательница премии «Вдохновение» (Калининград, 2021) и премии «Молодой Санкт-Петербург» (2022).

Член Союза российских писателей. Живет в Калининграде.

* * * Дед смотрит на меня с гранитной плиты,говорит: «Это ты».И лицо его светится, как икона.Говорит: «Я ждал от тебя другого:благополучия, стабильности и уюта,выглаженного белья и подшитых юбок,крепкой семьи, утомленных работой рук,а не этого хаоса в душе и вокруг». Дед смотрит с плиты, и глаза у него, как при жизни:серая крошка гранитная с серебряными прожилками,только солнце вокруг зрачка погасло давно.Дед говорит: «Будь собой, третьего не дано,только мать береги и отца тоже,так, как сможешь, так, как сумеешь, как должно в конце концов,будь для детей и матерью и отцом,я же смог, а значит, и ты подавно,нет в том особой премудрости, только данность,только принятие, только твоя любовь,только Бог, что связывает нас всех золотыми нитями,царство его внутри тебя,храм его внутри тебя, этот свет».Дед умолкает, два муравьишки с век,словно слезинки две его, вниз сбегают,вливаются в муравьиные реки с гранитными берегами,просачиваются под землю, немой ручей,а я ухожу ни с чем. * * * Видишь, как я поднимаюсь из сорной травы,видишь, как я прирастаю к земле беспокойной,к этой земле, где как руки распахнуты рвы,где прямо в сердце уходят их черные корни. Это не я, это то, что во мне говорит,то, что болит во мне, то, что не знает покоя,видишь, как полнят ладони мои янтарии поднимаются волны строка за строкою? Это не шторм, это слово вскипает внутри,это не лес, это звук превращается в море,это не я, это то, что во мне говорит,что по природе своей и не может быть мною. Множество солнц отражается в птичьем зрачке,в нижней гортани органно вибрирует воздух,это не рыба, а слово блестит на крючке,и, не сорвавшись, мгновенно уходит под воду, это не рыба, а рында, немой пилигрим,видишь, язык ее ранен, язык ее грубый.Это не я, это то, что во мне говорити разбивает до крови язык мой и губы. * * * С детства меня держали в рукавицах ежовых,говорили: «Не лги себе, не бери чужого,береги честь свою, как зеницу ока,ходи прямо, а не вокруг да около», а я лгала, да как, и сама не помнила,входила в огонь да выходила в полымя,чужого не брала, но тянулась к вечному,честь берегла до свадьбы, но с первым встречным. В детстве меня повсюду водили за руку,кормили вкусным обедом и плотным завтраком,читали книжки, учили играть на рояле,всё по десять раз повторяли, а когда отпускали руку, терялась тотчас же,была неумелой женой и плохою дочерью,матерью бесхребетной, поэтом лапотным,зато, когда на рояле играла, вокруг все плакали, когда выходила на сцену, была живою,не мамой, не дочерью, не женою,а тем, кем я, верно, и быть должна. В детстве мама была нежна,отец строг, бабушка молода,я была огонь, а затем вода,теперь же земля, землица,и снова лежу в ежовых тех рукавицах. * * * О Музыка склянок и крынок,ты мне помогаешь без словлетать, оставаясь бескрылой,и снова вставать на крыло, и быть чьей-то песней и эхом,не вечным, но все-таки быть,в нас есть только музыка эта,звучащий божественный быт, и то, что нисходит к нам свыше,и всяческий низменный сор.Мы – музыка, музыка, слышишь?Мы звуки чужих голосов, и в этом, и в будущем хореначала нам нет и конца,мы с музыкой в мир этот входим,мы с музыкой входим в сердца. Разнятся сердечные ритмы,и жизнь не всегда к нам добра,но музыка снова творит насиз звука, а не из ребра, из света его и печали,из холода и из тепла,знай, в слове, что было в началевся музыка мира была, вся музыка, но почему-то,в каком ни была бы краю,из всех мне дарованных музыкя тотчас твою узнаю.

Проза

Максим Стрельцов

Родился в 1997 году в Тюменской области, сейчас живет в Краснодаре. Автор сборника рассказов «Человек, который открывал окна» (2021), романа «Пятая колонна» (2024). Участник курса «Стилистика и редактура» «Писательской академии Эксмо», литературных мастерских АСПИР, Форума молодых писателей в Липках.

Аномалия

Публикация в рамках совместного проекта журнала с Ассоциацией союзов писателей и издателей России (АСПИР).

Главред нашей газеты, Лисин, лично поручил мне съездить в командировку и написать репортаж. Для ознакомления он прислал документ, сотканный из десятков сообщений по электронной почте, и принес стопку бумажных писем – странно видеть, что их еще присылают. В каждом говорилось об одном и том же: об «удивительной природной аномалии» в поселке Верде.

Это крохотное село, о котором в интернете информации с ноготок: пятьдесят лет назад тут построили крупнейший в области элеватор, двадцать лет спустя открыли первую школу, в начале нулевых отреставрировали старинное здание администрации. И только на пятой странице поисковика, на сайте откровенно желтого издания, между заметками о всемирном заговоре рептилий и тайном правительстве инопланетян затесалась статья о волшебном лесе, который светится по ночам.

Письма я дочитывал уже по дороге в Верде. Ни вокзала, ни станции тут не было. Автобус остановился на обочине, высадил часть пассажиров и поехал дальше. С онлайн-картами в телефоне я быстро нашел местную администрацию и напросился на прием к главе поселка по фамилии Щипачев.

Он с минуту нервно смеялся, когда узнал, зачем меня отправили в Верде из областной газеты. С его слов, россказни о сияющем лесе – это сплошь сказки, сродни избе на курьих ножках и Бабе-яге верхом на метле. Я ему легко поверил. Еще в автобусе придумал дюжину логичных обоснований этой аномалии: от роя сверчков до затерявшегося в кроне фонарного столба.

По плану я должен был в первую же ночь понаблюдать за лесом, выяснить причину аномалии, взять пару интервью, написать статью и поехать обратно. Но Щипачев меня мигом заговорил – точно не хотел, чтобы я ехал в лес, – и повез к себе в гости. У него дома мы сперва приняли пару рюмок на грудь после ужина, потом пошли в баню, а после нее счет пошел уже на бутылки.

Утром я проснулся в гостевом домике и ничего не помнил о прошлом вечере. Понятно, что до леса мы в ту ночь не дошли. Я зашел в хозяйский дом, но Щипачев успел уехать: оставались только его жена и трое сыновей. Поблагодарил их за гостеприимство, умял упаковку жвачки, чтобы перебить перегар, и решил прогуляться по поселку, поговорить с местными жителями. Радуясь, что их письма наконец всколыхнули журналистов, все как один рассказывали о чудесном лесе в полутора километрах от деревни сразу за элеватором ровно теми же словами, какие были в письмах: зеленое свечение, проявляется по ночам, особенно сильно после дождя. Я задавал уточняющие вопросы, но без особого интереса. Как долго длится? Два-три часа после полуночи. Светится все дерево или только листья? В основном листья, но ствол и ветви тоже подсвечиваются. Бывает ли свечение осенью и зимой, когда листья опадают? Слабое: светится только ствол у основания.

Один из жителей рассказал о местной активистке – Анжеле, учительнице биологии. Она ратовала за огласку аномалии и, со слов поселенцев, больше других интересовалась лесом. До ночи было еще далеко, поэтому я решил зайти в школу и побеседовать с ней.

Наше знакомство проходило в пустом классе биологии, уроки в тот час уже закончились. Невысокая худая женщина, вылитая Дюймовочка, все еще сияющая молодостью, хотя и с первыми морщинами в уголках глаз, в отличие от прохожих на улице, говоривших сбивчиво и нескладно, она сразу разложила все по полочкам. Анжела объяснила, что раньше там была болотистая земля. Высадили лес, чтобы осушить местность, иначе мог повредиться фундамент элеватора. Но грунтовые воды оказались с какими-то редкими примесями, отчего лес начал светиться по ночам: чем старше становился, тем глубже корни уходили в землю и свечение становилось ярче.

Меня сразу увлек ее рассказ: логичный, разумный, без лишних эмоций. Даже не заметил, как за окном стемнело. Анжела предложила пройти к лесу и посмотреть на аномалию вживую. Я недолго думая согласился.

Сразу было видно, опыт поздних вылазок у нее богатый. По пути от школы до леса она заскочила домой: переоделась, прихватила с собой большой, отнюдь не карманный, фонарь и два бутерброда, одним из которых поделилась со мной. На элеваторе Анжела по-свойски поздоровалась с вахтером, он до полуночи приютил нас в своей каморке и угостил чаем. В уютной комнатушке мы отвлеклись от темы леса. Я рассказал о своем скромном жизненном опыте: школа, институт, неудачный заход на телевидение, оседание во второсортной газете. Ее повесть была немногим лучше: выросла в Верде, окончила педагогический колледж в областном центре, а после вернулась работать в родное село.

За разговорами и чаем время незаметно дошло до полуночи, и мы с Анжелой направились в лес. Я ждал чуда, но ничего удивительного не произошло.

– Рано. Надо еще подождать, – пояснила Анжела.

Мы прошли по тропинке в чащу и сели на самодельную скамью около опушки, прикрытой густой кроной. Я чуть сгорбился от усталости, уперев локти в колени. Глаза стали постепенно привыкать к темноте. Можно было различить силуэт ног Анжелы. Я поднял глаза от ног и увидел ее руку, лежавшую на скамье. Слишком уж хорошо глаза привыкли к темноте, подумалось тогда. Отчетливо видел руку Анжелы, деревянную скамейку – и все в слегка зеленоватом свете.

– Смотрите, – прошептала она.

Прежде чем посмотреть на то чудо, о котором писали жители Верде, прежде чем увидеть купол сияющей кроны, прежде чем сделать несколько фото на камеру телефона, я посмотрел на лицо Анжелы. Никогда не видел такого безмятежного счастливого блаженства. Лес был прекрасен. Тот факт, что россказни бабушек с авоськами, коих я расспрашивал днем, оказались правдой, обескураживал и сшибал с ног. Но из-за этой одинокой слезы, скатившейся по улыбающемуся лицу Анжелы, становилось ясно: дело тут не только в природной аномалии. Лес Верде – это нечто большее.

Я чувствовал себя ребенком, который только что спустился с карусели. Все тело дрожало, но хотелось непрерывно смеяться. Смеяться до слез. Все закружилось. Внутри была такая легкость, что мне всерьез казалось: я могу оттолкнуться от земли и вспорхнуть к этой зеленой светящейся кроне, обнять ее, утонуть в ней, раствориться в этих деревьях. Все остальное в жизни вдруг стало неважно: работа, статья для газеты – это такие мелочи. Ничего не существовало, кроме этого леса.

– Прекрасное ощущение, не правда ли? – сказала Анжела.

Обернулся, посмотрел ей в глаза – да, она чувствовала то же самое.

Не помню, сколько мы там пробыли: может, десять минут, а может, три часа. Когда тебя наполняет столько эмоций, столько чистого восторга и счастья, время перестает существовать.

Переночевал я в сторожке на элеваторе – вахтер добродушно позволил вздремнуть на раскладушке. Утром сразу позвонил Лисину, пообещал ему сенсацию и выпросил еще два дня командировки.

После звонка главреду сразу рванул в администрацию, чтобы встретиться с главой.

– Разве еще не написали статью? Я думал, вы уже уехали! – удивился Щипачев.

Рассказал о своем вчерашнем опыте: описал лес во всех красках, показал смазанные фотографии с телефона, нестройно изложил теории Анжелы. Выразительной была разница в реакции: слезный восторг Анжелы и заскорузлый скепсис Щипачева. Да, он судил о лесе только с моих слов и паршивых снимков, но, казалось, увидь он деревья вживую, его реакция вряд ли была бы другой. И, как выяснилось позднее, лес к тому моменту он уже видел, вот только трубить о чуде на всю страну было не в его интересах.

Ответ Щипачева был словно выбит на бланке с гербовой печатью:

– Обсудим с коллегами. Примем меры.

После Щипачева я отправился в школу, чтобы рассказать Анжеле о разговоре с главой. У нее сразу началась паника. Оказалось, Щипачев не равнодушный сухой пень, как мне сначала подумалось, а главный враг защитников леса. Он собирался вырубить деревья, чтобы построить за элеватором завод.

Если бы в классе вдруг начался пожар или во дворе школы взорвалась бомба, меня бы это повергло в меньший ужас, нежели слова Анжелы. Она объяснила, что в почве нашли особые минералы, которые являются причиной аномалии. Щипачев уже выкупил землю и снял запрет с застройки леса, чтобы возвести завод по добыче ископаемых и разбогатеть на их продаже. В ее рассказе оставался только один пробел: нельзя было увязать самого Щипачева с офшором, который владел элеватором и лесом за ним. Но у Анжелы не было сомнений, что связь существует.

Это было похоже на те расследования, которые я делал по молодости и за которые меня выперли с телевидения. Огонь борьбы с произволом власти во мне давно поутих, но ради спасения леса я подкинул дровишек в тлеющий костер.

Пообедав в местной столовой, сел за черновик статьи, и давно у меня не было такого вдохновения: текст лился рекой, только и успевай подставлять новые страницы. Вечером я снова отправился к лесу. В сторожке вахтера на элеваторе уже сидела Анжела, и к скамейке на опушке мы пошли вместе. По пути я спросил, почему она сразу не рассказала о Щипачеве и той угрозе, которая нависла над деревьями.

– Ты не первый журналист, кто делает репортаж о лесе, – объяснила она. – Все предыдущие сразу уезжали восвояси, когда узнавали, что здесь замешаны большие шишки. Одни пугались, что лишатся работы, другие называли нас недалекой деревенщиной, которые зря мутят воду. Короче, слова о том, что глава хочет вырубить лес, еще никогда не играли нам на руку.

Увидели бы эти журналисты лес, то не говорили бы так. Все мои мысли крутились теперь вокруг него. Я не мог и представить жизни без этого свечения! И Анжела тоже. Мы просидели всю ночь на скамейке в лесу, держась за руки. С девятого класса я так сильно ни в кого не влюблялся.

Утром мы пошли домой к Анжеле, позавтракали блинами с медом и растворимым кофе. Был выходной. Я сказал, что пойду домой к Щипачеву. Поговорю начистоту, попробую если не уговорить сохранить лес, то хотя бы выпытать план его действий. Рассчитывал, что в неформальной обстановке он будет более откровенным, поэтому заранее включил диктофон на телефоне.

Было опасение, что меня и на порог не пустят, но глава оказался радушным хозяином. Либо же просто не хотел ругаться при детях, которые играли во дворе: трое мальчишек пинали друг другу футбольный мяч. Старшему, видно, уже лет семнадцать, совсем взрослый.

Мы обосновались на летней кухне. Как раз около бани, где парились и напивались две ночи тому назад. Тут стояла настоящая печь, как в старых избах. Но на пироги к обеду я не рассчитывал: она была остывшая, точно мертвая. Видимо, огонь внутри не зажигали уже много-много лет.

Я минут десять без остановки рассказывал о лесе: это чудо надо сохранить, сделать главной достопримечательностью региона. Ни в коем случае нельзя его уничтожать – это будет преступление против природы.

– Забудьте и поезжайте домой, – только и сказал Щипачев, глядя в окно на детей.

– Да как вы можете так говорить! Идите в лес и посмотрите сами – после этого ни о чем другом думать не сможете…

– Я видел! – гавкнул он и резко повернулся ко мне.

Я опешил. Не мог и мысли допустить, что можно побывать в лесу и потом хотеть его вырубить.

– Нет ничего прекраснее… Я видел и чувствовал все то же, что и остальные.

– Тогда спасите лес. Это ведь ваша земля, ваш элеватор. Я знаю, что вы им владеете через офшор…

Щипачев перебил меня раскатистым грудным смешком.

– Ты что, бивень, думаешь, это все мое?

От прежнего уважительного тона Щипачева не осталось и следа. Он явно нервничал, колупал ногтем краску на подоконнике.

– Тут такие люди верховодят, ты себе не представляешь. Есть распоряжение: срубить лес и построить завод. Вопрос решен на самом верху. Там никому не нужны рассказы о чуде природы, о красоте, о счастье, которое испытываешь, глядя на это свечение… Вон, предыдущий глава пытался, теперь в психушке сидит. Всех туда отправляют, кто барагозить начинает.

Сперва я чувствовал злость, но потом мне вдруг стало страшно. Когда Щипачев говорил о красоте и счастье, было видно, что лес его притягивает не меньше меня, не меньше Анжелы и других жителей поселка. Он снова повернулся к окну, посмотрел на детей. За пару секунд я смекнул, что к чему.

– Значит, вы свою долю тоже получите?

– Долю? Там о таких деньгах речь идет, что мне дай бог пара крох перепадет. Но и того достаточно.

Сыновья во дворе от чего-то рассмеялись, и Щипачев улыбнулся им через окно.

– Мне своих ребят поднимать надо. Не позволю, чтобы они, как и я, в этой вонючей дыре всю жизнь провели. Готов на все ради их счастья.

Я молчал, не мог придумать, что на это ответить.

– Он снится мне, этот лес, – снова заговорил Щипачев, повернувшись ко мне. – Меня мучает мысль, что его уничтожат. Тяга к нему не ослабевает. Стоит лишь раз увидеть… Я только молю Бога, что это закончится, когда лес вырубят. Что магия растворится, исчезнет, и я снова буду спать спокойно.

Мы прослушали запись разговора вместе с Анжелой у нее дома. Качество хромало, но смысл был ясен. Я убрал телефон и обругал Щипачева за бессовестную жажду наживы, но где-то глубоко внутри мне было жаль его.

Как бы ни хотелось остаться в поселке подольше, чтобы быть ближе к лесу, надо было возвращаться в город. Анжела проводила меня до автобуса. Мы обменялись телефонами, крепко и долго обнимались напоследок. Мелькнула мысль позвать ее с собой, но не стал предлагать. И зря. Возможно, если бы мы были вместе, то ее удалось бы спасти…

Следующим утром я отправился в редакцию. Показал черновик статьи Лисину, вместе мы прослушали запись с диктофона. Рассказы о сияющих деревьях ему не особо понравились – в эту аномалию он, как мне кажется, так до конца и не поверил, – но связь главы поселка с элеватором его зацепила. На этом скандале можно неплохо раскрутить газету, посчитал Лисин. Вместе мы подготовили материал для публикации. Вдобавок разослали его по тем изданиям, которые не испугаются рассказать о коррупции.

Пока репортаж был в работе, я каждый день переписывался с Анжелой, узнавал необходимые подробности с места событий. Ей удалось сделать хорошие фотографии леса ночью. Лисин согласился добавить их в публикацию.

Когда материал вышел в печать, а потом сразу же и на сайт, поднялся такой шум, которого мы с Лисиным не ожидали. Этой новости даже уделили полминуты в федеральных новостях – невероятный успех для нашей областной газетенки. Губернатору пришлось выходить к журналистам и обещать, что над Щипачевым проведут расследование.

Более того, в интернете через пару дней начали собираться подписи под петицией о сохранении аномального леса, присвоении ему особого статуса.