Журнал «Юность» №08/2024

Журнал «Юность» № 08/2024

© С. Красаускас. 1962 г.

Поэзия

Святослав Югай

Родился в 1999 году. Живет в городе Домодедово.

По образованию инженер-нефтяник. Работает учителем математики. Член Московского областного союза писателей России. Ученик Дмитрия Воденникова.

ПОЛНЫЙ СОСУД С УГЛЕМЯ хочу вам сказать,что экссудативный отит —очень плохой гость.Он так утомил мое среднее ухо,что оно вчера решилособрать слух в чемодани по нервам сбежатьна випассана.Но все обошлось,и оно не сбежало,ведь у уха нет ног,а главное,нет чемодана.Когда в ухе переливается жидкость,вместе с ощущением страшной боли,я в глухой тишинеслышу райские крики.Будто младенец родилсяи сразу же закричал,чтобы наполнить свои легкиеболью.На которой зацикливаюсь.Беру бокал,наливаю водыпью,наливаю воды,пью,не наливаю.Уснул.Во сне я оказываюсь посерединемежду Марксом и Бродским.Я в чемодане у среднего ухалежу рядом с курткой Фернана Лежеи рядом с потерянным слухом.Мой слух – диссидент,мое правое ухо завербовалоего и мой редкий сон.Меня превратилив каменный уголь.Теперь я катаюсьпо лицам кумиров,на пару с запачканной курткойФернана Леже-Довлатова.Нас приютил красный Дедушка,который хотел стать прадедушкой,но мы с курткой решить не смогли,кто из нас будет ему рожать.Я с чемодана свалил белой девушкой,куртка осталась на мне,только нет больше красного дедушки,и слуха уже нет в стране.* * *Вчера осознал, что я сын-одиночка,без отца и почти без матери.Мать жива, у нее два сына от отчима,и живут они в красном доме.С ним меня ничего не свяжет,кроме Олега с четвертого,с которым буду пить водкувпервые в пятнадцать лет.Про отца меня можно не спрашивать.Когда он был с моей мамой,я был еще крохотным эмбрионом.А когда стал эмбрионом средних размеров,он меня обнаружил и вышелиз этой нечестной игры,благо я успел сохраниться.И выжил.(Я выжил потому, что бабуля и дедулянастояли меня рожать.)Вылез из мамы в рваной рубашке.Красный и солнечный, с белыми волосами.С рождения стал по отчеству сыном дедуле,а по факту сыном бабуле.* * *Помню, ты стояла нарядная,да и я был тоже нарядный.Только ты, скорее, как новогодняя елка,а я просто перебрал алкоголя.Изображая стояние, искрометно пыталсячто-то тебе донести,но мой пьяный язык,так уставший махать словами,на никотиновых резцахзасыпал.Ты меня понять тогда не сумела,я глаголу лил в тебя на пролетарском.И ты полилась,как дождь или слезы,буквально лилась ниже пояса,так натурально изображаяживой ко мне интерес,что и мой живойк тебе интересниже поясаизобразился.Ты сказала, что все случится,когда выпадет первый снег.Ты это сказала четырнадцатого октября,и через полтора часачетырнадцатого октябрявыпал первый снег.Небо всегда за меня.Я овладел пятибуквенным именем.(Уж простите меня за сексизм.)Четыре года произвола и рабства,четыре года владенья тобой.Я твоим сладким именемстал затыкать пустоту,суя тебя в черные дырымоих новорожденных писем,в которых я откусилот тебя самый мягкий знак.Ева взяла из Эдема(в память о райском саде)этому миру явитьчетырехлистный клевер.А я просто из Домодедово(в память о том октябре)этому миру являюв стихахчетырехбуквенную Дашу.А мягкий знак, который я сожрал,во мне переварился в твердый знакмоей фрейдистской немощной натуры,который, если верить в зодиак Стрельца,мне больше, чем всем им, подходит.Он, как цветок, встает на мне вопросом,стремясь пробить своим стволомвсе натяжные потолки,которые одел не он, а я,надел, дебил, без спроса.Мой твердый знакмоей неведомой любвирожден на свет,чтобы познать твои пустоты.И наконец, когда познаювсе твои изъяны изнутри,я изыму тебя у матери твоей,чтоб сделать тебя матерьюнаших с тобой цветков.Наш плод взойдет на свет,как солнышко восходит на востоке,ведь ты и есть восторг.Он выразит все знаки языкаиз синтаксиса немощных мычаний.И в нем мы разглядим с тобоюот тебя откушенные знаки,перекрещенные с моеймужской судьбой.Наш плод цветков взойдет на грудь твою,как я мечтал взойти на глянцевые скалы,чтобы в конвульсиях ломиться в цитадельтвоего любящего, ласкового сердца.В котором бьются наши языкинеправильностью нашей детской речи.В котором бьется пролетарская глагола,ту, что я лил в тебя по пьяни в октябре.Ребенок будет слышать все, что я глаголилна своем пьяном вечном языке.* * *И вот шестнадцать лет смотрел на мириз-за решетки, сделанной из перекрестных рифм.Сквозь них прошло мое малюсенькое детство,сквозь них, как водка в раковину утекала, утекламоя случившаяся пропитая юность.И вот теперь, теряя гравитацию,в свободе форм моих написанных речей,я сквозь решетку эту испаряюсьи оседаю в памяти людей.Которые меня оттуда изымают.Кладут нагим под свой родной язык.А я, не в силах отказать, бездумно соглашаюсь,чтобы родиться вновьвнутри чужой прокуренной исповедальнив виде настоящего себя.Однако я жалею рот, порвать боясь,ныряю в шелковую глотку на гортань.Хочу на всякий случай свороватькрасивый незнакомый голосок.Оттуда в легкие, на встречу с никотином:давно не виделись с родимой кислотой.Заполнился,и так прикольно.И выхожу на свет в двадцать четыре года,немного лишь, но овладев своим шершавым языком.Я достаю из кожаного чемоданавосемь ослепительных каштанов,которые я собираюсь полюбить,кладя в те самые огромные штаны.Чтоб в них прожить свою, ступающую в жизнь,мудрую и сдержанную зрелость,которая мне будет помогатькаштанами заполнить до краевглубокие бездонные карманы.И я вам их попозже покажу.* * *У красивых детей вместо рук – лебединые крылья.И мы крыльями машем, пытаясь взлететь повыше,но нам, к сожаленью, никто не вышилаэродинамических рукавов с автопилотом.Чуть только стопа лишена ощущенья Земли,лишь немного приблизившись к кольцам Сатурна,мы забываем, как близкостановимся к солнцу,и близкое солнце нас обжигает нещадно.Мы теряем баланс в поцелуе со светом,мы теряем момент, становясь бесхозным пространством,мы превращаемся в груз из костей и крови́,ведь сгорели дотла наши врожденные перья.Мы стопа́ми вгрызаемся в рыхлую землю,мы целуем остаток птичьей мечты,и с пыльцой на губах не упавших на Землю кометмы, как усопшего в лоб на прощанье,целуем сиреневый прахнаших обугленных крыльев.

Анна Ревякина

Родилась в Донецке в 1983 году. Член Союза писателей России, Союза писателей ДНР и Союза писателей Республики Крым. Стихи переведены на девять языков. Обладатель и финалист множества международных и национальных премий, в том числе Гран-при VIII Международного литературного фестиваля «Чеховская осень», специального приза «Слова на вес золота» еженедельника «Аргументы и факты», Национальной российской премии «Лучшие книги и издательства года – 2018» в номинации «Поэзия», премии «Книга года» (в соавторстве) и др. Автор семи книг.

АНФЕЛЬЦИЯ[1]IСтрахОткуда он берется, этот страх?Вот белый лист, не рукопись еще.И по нему на почерка саняхеще мурашки не ползут. И счетнеловко открывать. Сияет ночь.Какая странная здесь близкая луна.От берега идет такая мощь,как будто рядом началась война,как будто зреет ярости бутонпод толщей вод стерильной белизны.Для каждой головы здесь свой патрон.Здесь свой патрон для каждой головы.IIБеломорьеДраги-драги, драги-драги. Это магия-магия…По малой воде босая идет Анфельция.Здесь куда ни посмотришь – лагерь.Ни одной распахнутой дверцы.А Анфельция все идет да идет.Беломорье под стопами ее ластится.Здесь куда ни посмотришь, все ровно наоборот.Притирается Россия и ее части.Папка мой, – говорит, – самый главный косарь.Косит травушку, косит родненькую.Он с матёры[2] Анфельции привез букварь —книжечку зеленую тоненькую.Драги-драги, драги-драги. Это магия-магия…По малой воде босая идет Анфельция.Рассказать тебе, как у них тут было на архипелаге?Так же страшно, как у нас сейчас в Донецке.IIIМитрофанушка СоловецкийПрадед мой, ну ты как, Митрофанушка Соловецкий.Я приехала к тебе ровно век спустя.Я уверена, что ты слыл тут орешком грецким, —твердая скорлупа.Закрываю глаза. Я живу тут в комфортном номере,теплый душ, белые простыни, свет не гашу в ночи.Мы же даже не знаем, в каком ты году тут помер,мне показывали кирпичи.Красные, черные, с отпечатками человских ладоней.Может быть, что какая-то из них твоя?Или все же под громадной ногой СЛОНовьейничего от тебяне осталось, никакого следочка малого,никакого оттиска, не у кого спросить.Мне о тебе рассказывала твоя внучка, моя мама,в прошлое нить.Говорила, что от тебя остались сапоги кожаные добротныеда бабушкины разговоры, полные вдовьих слез.А дети твои все выросли, Иван стал плотником,похоронен в городе роз[3].А Настя, счастье твое, родила мою маму почти что в сорок.Потом моя мама родила меня – ее позднюю умницу.А сапоги мы твои храним. Они оказались сорок второго,сын мой хотел в них на улицу.Для форсу или еще с какой подростковой целью,да только бабушка заголосила: «Сними, дурак,не в пору они, не в пору они тебе». Загородила собою двери.Не в пору, сынок, не в пору.Да будет так…IVПамятьПисьма неотправленные,письма отравленныелюбовью и болью.Писались чернилами, потом, слезами, кровью,почерком кружевным, запятыми да точками бисерными.За какое-то время до выстрела.Разреши поделиться мыслями…А как вышло-то так, что теперь наша память,этих мест святых наша рана,принадлежит не нам, а нам лишь магнитики ширпотребные,принадлежит тем, кто придумал формулу слов «генетическое отребье»?Как так вышло, что горюшко мое, мою память о прадедеотобрали и сделали гаденькой-гладенькой,что тот валун из фундамента каталажки,чем-то навроде лакмусовой бумажки.Как так вышло, что то, на чем мы стоим,вкопанные по животы да по плечи,превратилось не в светлый дымот поминальной свечки,а в браваду, в расковыривание гвоздем,в шрам людоедства, в критический пост.Мой прадедушка стал для этой земли золотым зерноми теперь он во весь свой роствстал и требует: «Говори!Говори и память не отдавай».Ему было то ли сорок два, то ли сорок три,когда он из ада попал в рай.VСекирка[4]Сидели они на жердочках, словно птицы.Росли у них на спинах голубиные крылья.Были кирпичного цвета их немолодые лица.И пахло страхом. Страх пахнет гнилью.Тут сколько ни пересказывай, все равно мало,тут сколько ни поминай, все равно всех не помянешь.Прадед мой явился прям там, во храме,ровесник мне, моложавый поджарый старец.Я писала записочки, разделяя живых и мертвых.«А у Господа живы все», – сказал иронично-колко.А потом поэта процитировал – про статус жертвы.И еще показал мне синюю крошечную наколку.VIНародМой прапрадед – купец первой гильдии —никогда не видел свою правнучку Лилию,но она получила от него больше,чем изумрудную брошку,спрятанную за подкладкой.Он передал ей хватку.Мой прадед умер в концлагере Соловецком,не оставил вовсе никакого наследства,но вся семья после его кончинынаходила причиныникому ничего не рассказывать.Говорили только, что поняли с одного раза.Мой дед прошел две войны, был ранен трижды.За двором у него росли три крученых вишни.Его первая женщина загуляла с немцами.Вторая была примерной. Со второй они не были венчаны,но прожили полвека, а может, и больше, со счета сбились,в бедности, которой тогда гордились.Мой отец был физиком с идеальным почерком.Я была его младшей любимой дочерью.Неудавшейся пианисткой – кисти-циркули.Мы с ним вместе читали романы Пикуля.И как будто бы даже были счастливы в девяностые,а потом я стала взрослой.Мой сын смешанной крови еврейско-русской,мало говорит, много чувствует.И на его долю тоже уже выпало всякого.У него и моего прапрадеда характеры одинаковые.Девятнадцатый август разменял недавнокупца первой гильдии прапраправнук.Говорят, человек живет в памяти трех поколений после,затем исчезает, память о нем выкуривается папиросой.И кажется, что человека никогда и не было.И кажется, все с листа начинается белого.Но это не так, поверь мне, я не помню, откуда знаю,что все они присматривают за нами из рая.Затертое слово «народ». О чем оно? Это слово.О том, что прапрадед мой в моем сыне родился снова.О том, что у каждого русского за спиною невидимый ранец,в котором прапрадед купец и дед, что был трижды ранен,отец с идеальным почерком и прадед с наколкой синей.Затертое слово «народ» на контурной карте России.VIIРодинкиДумаешь, это я брежу, сошла с ума от горя,нет, то море Белое выступает порами,потом точек на бумагу каплет, кляксами рифм,в которых и дiм, и дым, и Крым, и прадедушка Митрофан.Обещал мне прийти под утро,красивым, отмытым, реабилитированным.В куртке с надписью Don Аbibass.Сижу на втором этаже с сердцем заминированным.Пришел! Пришел, но чумаз,а все равно красивый, как Боженька,ясный, как свет соловецкого маяка.Принес в дар ложку, обычную ложку,три картофелины, два буряка,половину моркови, лаврушку да лист капустный.Вскипятил воду, чего-то там наварганил, разлил по тарелкам.Зачерпнула, а в ложке пусто.Зачерпнула, и снова пусто…Длинная стрелказастряла на          без             четверть смерть.«Сколько той жизни, – хохотнул в кулак, —но самое главное в ней          с рóдными набыться и посмотреть,хоть одним глазком посмотреть,как родинки моей драгоценной жонкистанут носить потомки».* * *Вот тебе, Анфельция, лагерная моя ложка.Запомни, Анфельция, русский народ – матрешка.Из большой достаешь среднюю, из средней еще усредней.Десятки, сотни, тыщи, муллионы людей.Сижу внутри глубоко-глубоченько-глыбоко.Маленькая такая матрешечка для брелока.А вынь меня, и большая станет пуста-пустехонька.Будет тебе охать.Будет тебе причитать, Анфельция, об ушедшем.Поздравляю тебя, Анфельция, со всем прошедшим.На часах меж тем без десяти кончина.Береги мужчину, Анфельция, береги своего мужчину.Вы, бабы, структуры воловьей,мед уст со звериной кровью,а мы – шеи широкие да ноги глиняные,с мамкой-землею связаны пуповиной,потому и живем короткомежду молотом и Молотовым[5],между молотом и молохом.VIIIСчастье– А было ль счастье?– Было, Анфельция, было,твоя прабабушка сильно меня любила,да так любила, что каждому говорила.А я ее как любил, до последнего вдоха-выдоха.До самой двери в бессмертье – из ада выхода.Я и сейчас люблю. И ее, и все наше потомство.Когда средь осенних туч, сквозь дощ, луч солнцачертит в твоем блокноте еще одну линию,то это мы на тебя смотрим с небес с Фотинией,и радуемся, и кланяемся, и передаем приветы.С некоторой задержкой, но к нам приходит и «Литгазета»,и все те книги, над которыми с блохоловкой ночамиты сидишь в своем городе – граде новой русской печали.* * *Человек человеку – приговор и расстрел.Человек человеку – очередной обстрел.Нас везли во тьме      в еще большую тьму              на теплоходе Глеб Бокийучить актуальные исторические уроки.Теперь другие уроки, не менее исторические.Мамка моя покойная была из-под Геническа.Папку из-под Киева занесло за каким-то…Родословное древо у нас, что макет лабиринта.Это еще без предков моей Фотинии драгоценной.Знаешь, я мечтал, что выживу и куплю ей платье концертное.Синее в пол с белым воротничком, кружевной нижней юбкой.В мясорубке           несправедливости                           я мечтал, что моя голубкавыйдет на сцену снова, все еще тонкая, но уже беременная нашим третьим,и споет стихи про любовь.Любовь, навечно повенчанную с лихолетьем.IXСердцепод нагрузкоюпод разгрузкоюбьется сердцебьется русскоесердце атомноесердце точноестук да стуксердце-молоточекдзынь да дзыньсердце-колокольчикбьется сердцеи добиваетсяроза краснаяв мире серомты прислушайся к сердцу русскомупод нагрузкою под разгрузкоюот рождения до бессмертиямилосердия милосердиястон предсердийXЧревоИ не знаю, рассказывать ли, а может, смолчать,наблюденье мое не из самых точных.Сорок недель носит ребеночка в чреве мать,растит ему сердце, легкие, головушку, позвоночник.Из себя растит, расстается с плотью и частью души,а он, скрюченный, в чреве ее – свет нездешний.Ты, Анфельция, то, что говорю тебе, наверное, запиши.А может, и не записывай, так безгрешней.Носит маменька крошку хлеба внутри, но еще не хлеб.Носит за тонкой стеночкой дитятко ненаглядное.Ждет, чтобы сыне ее подрос и окреп,молится перед неугасимой лампадою.Богородице молится: пусть выживет, доживет,приведет невесту, родит семерых и больше.Ходит мамка туда-сюда, гладит рукой живот,и чем ближе к родам, тем стеночка между мирами тоньше.Он, конечно, вырастет, поживет свое, а в конце пути,когда ходики на стене остановятся без пяти…Где ты видел ходики на стене в карцере под Маяком?Я не видел, но мне казалось. Так ли, тик ли… Чудовищным молоткомпо затылку баба щербатая, самая некрасивая баба в мире,трахнет прямого аки горбатого на краю могилы.Общей могилы, что потом и не разберешь, где чейсыне рожениц страны несчастной моей.И лежат спящие вечным сном, снова младенчикив чреве земли-матушки мальчики наши, кузнечики.Руки за спинами связаны, в головах ветер.Будет ли кто в ответе за них? Никто не будет за нас в ответе.XIИовЭто будет повторяться снова, снова и снова —история многострадального Иова.Слово в слово.Вон он жил —светлоголовый Иов —не жалел слов,славил Господапочитал,считал овец, складывал, вычитал.А потом весь его капиталподелил на нульдиавольский поцелуй.Прямо в лоб целовал диавол каждого из детей:троих дочерей, семерых сыновей.Никого не осталось, чтобы отца обнять,только их матьвыла, рвала волосы:«Отрекись, Иов,как дурак сидишь,струпья скребешь черепком глиняным.Страданье безвинное —то значит, что нет Бога, нет Его промысла.Ох, Иов, Иов, ничего не осталось от тебя, кроме голоса,вот и скажи, прокляни».Со. Лов. Ки.* * *Ни в одной книге об этом не сказано,никому не пришло на ум.То сам диавол, завладевший человским разумом,забирался на высокий валуни глядел на море,губитель да рукоблуд,говорил «я велик», а был все равно маленьким,что кожный струпна теле Иова,на теле страны моей буйноголовой.А как звали? Ногтев, Эйхманс или Бухбанд[6].Не так и важно.Вот скажи мне, откуда в человеке талант?От Господа, – скажешь.Мол, целовал Отецперед выходом,и родился младенец.Вдохнул, выдохнул,заорал, присосался к груди,не изувер совсем, новенький человечек.А потом диавола в себе разбудили как давай калечить,                  губить,                        катовать.К несчастiю рукою железною загонять.Не плачь, Анфельция, их никого уж нету,лежат костьми изнутри планеты,А диавол? Диавол вечен.Присматривается к человечине.Присматривается к человекув любом веке.* * *Святцы. Библия. Стиры[7].Как думаешь, Фотиния меня простила?По-бабьи ответь, вот ты бы простила покойного?А конвойного?А стукача?         А палача?Простила.         Простила.                  Тебя бы простила.А этих бы ненавидела люто до самой смерти.Со всей огромной бабьей воловьей силой.Один из новозамученных все сожалел, что чертине каются и от этого больно ему, почти умерщвленному.Ему от этого было больно, а черти все рыготали, хвостами били.Палачи, стукачи, надзиратели и конвойные —нераскаянные. Штабелями легли в могилу.Полетели головы буйные – лысые курчавые рыжие.Полетели головы. Полетели.А ты, дед, выжил. Погиб, но выжил,и в девяносто умер в своей постелив кругу семьи, под лепет правнука новорожденного,подержал напоследок его пяточки курносейные.И небо синее бездонное бескордонноеоткрылось – звездами соловецкими все усеяно.XIIРайСамые жаркие да кровавыебитвы всегда за рай.Избави нас, Господи, от лукавого.Избави нас, детей твоих грешных.Рождаемся бессловесными,растем картавыми,держимся что есть силы за краймамкиной юбки. За ней начинается тьма кромешная.И ничто не зорко: ни глаз, ни кончики пальцев, ни сердце.Все тьма, все бельма, все беспросветно.Кроме островов этих – Соловецько[8].Где и рай, и ад – всё одни, возведенные человеком стены.На разрыв помни об этом, до последней капли кровушки русской,и тогда есть шанс, что и сегодняшний ад станет раем звенящим.Береги это чувство, слышишь, убереги это чувство,меня помяни. Всех нас помяни. И живи. Живи, моя хорошая, настоящим.* * *То прошло все, о чем болит,о чем стонут соловецкие стены.О чем помнит Голгофо-Распятский скит[9].Жизнь – мгновенье, и смерть мгновенна.Хоть и тянется день порой, что резиновый,хоть и длится ночь бессонная, словно лагерная.Закрой глаза мои /для покоя вечного/, Анфельция, светло-синие.Закрой глаза свои /для сна предрассветного/, Анфельция, орехово-карие.Что ты видишь? Свет, Анфельция, только свет,тусклый огонек свечечки поминальной.Это и есть мой ответ, Анфельция, на все вопросы твои ответ.А о пустяках в другой раз как-нибудь погутарим.* * *А наутро разбудит тебя, Анфельция, колокол-благовест.И пойдешь ты в старухи статные из вчерашних невест.Так летит эта жизнь, коротенькая и злющая,словно стрела в небо пущенная.Целься в небо, всегда только в него, родная.Я теперь все вижу – от рая и до самого края.Гидра«С историей надо жить честно и мирно,история – гидра.Отрубишь одну башку,поднесешь очередному божку,а на месте ее вырастут две.Еще страшней.Ну, бывай, Анфельция!Передавай привет внучку.Да. И если вдруг на балкон в ноябреприлетит к тебе парочка голубей,не прогоняй.Шепни им, чего хошь.А чего ты вообще по жизни хошь?* * *Нет, с этим не помогу.Это уже по вашим мозгам.А по мелочи передам».Соловки – Москва, сентябрь – ноябрь 2023 года

Сергей Стрелков

Публикация в рамках совместного проекта журнала с Ассоциацией союзов писателей и издателей России (АСПИР).

Родился и живет в Ростове-на-Дону. Автор двух книг: «Mortido» (2014) и «Зеркала Заалисья» (2017). Печатался в журналах «Ковчег», «Дон и Кубань», «Эхо Шахтинских прогулок», «Причал», «Веретено». В 2022 году вместе с Ириной Гет и Еленой Шевченко составил и издал коллективный сборник стихов «Лисьи песни» (32 автора).

Лауреат первой степени V Международного фестиваля «Всемпоэзии» (2023). Слушатель семинара поэзии АСПИР (Астрахань, 2023). Снимался в кино.

ПОСЛЕДНЕЕ ВРЕМЯ В последнее время мне странное снится:Зовут за собой перелетные птицы,И замерли дни между бытом и Раем,И медный оркестр негромко играет. Летящие стаи мне крыльями машут,И не угадаю тональности марша:Минорный – в конце, но мажорный – в начале,Как осень – пора похорон и венчаний. Слова не надежны и клятвы не вечны —Один – в погребальном, одна – в подвенечномИ третий – с холодным и пристальным взглядом —Уверенной поступью движется рядом… Мне к стае прибиться, мне в небо поднятьсяДля новых рождений и реинкарнаций.И сон оборвется на странном финале,Где криками «Горько!» меня поминали. * * *

Настоян Туман На Обугленном Сене,

На Павшей Листве, Под Ногами Налипшей,

И Голос Дождя, Не Веселый, Весенний,

А Сентиментальный, Осенний, Осипший.

А Осень Убогим Уютом Обманет,

Обнимет, Обмоет Водою Из Стикса,

И Бродит Прохожий, Как Ежик В Тумане,

И Я С Одиночеством Спелся И Свыкся.

Теперь – Зимовать, И Не Спать На Рассвете,

Что Так Соблазняет Полетом Из Окон —

Как Слово На Музыку – Сердце На Ветер…

Свернуться, Скукожиться, Съежиться В Кокон,

Зависнуть В Чужих Сновиденьях И Между

Забрызганных Стекол, Как Бабочка, Биться…

Лишь Только Одной Согреваясь Надеждой —

Дожить До Тепла, Додышать, Достремиться,

Сквозь Зиму И Ночь Добрести, Дотянуться,

Проламывать Лед И Лететь Через Вьюгу,

И, Может Быть, Вновь Повезет Улыбнуться

Апрельскому Солнцу, Как Старому Другу.

Денис Балин

Публикация в рамках совместного проекта журнала с Ассоциацией союзов писателей и издателей России (АСПИР).

Родился в 1988 году в поселке Мга Ленинградской области, где и живет. Окончил Институт телевидения, бизнеса и дизайна («Невский университет»). Автор трех сборников стихов. Лауреат литературных премий: «Молодой Петербург» (2015), «Ладога» имени Александра Прокофьева (2018) и «Лицей» имени Александра Пушкина (2022). Победитель первой Всероссийской мастерской «Мир литературы. Новое поколение» (АСПИР, 2022). Стипендиат 22-го Форума молодых писателей России (Фонд СЭИП).

* * * Сегодня утром я неспешно шел,горело небо синим, птицы пели,черемухи заканчивалось шоу,заканчивался май в конце недели. Я шел, и в кириллическую вязьсплетались буквы, выводя узорыпро жизнь, где бесконечное сейчас,где любят непростые разговоры. Как памятник себе, смотрел впередна лица улиц в солнечном варенье,на города беременный живот,внутри которого мое стихотворенье. Мое мгновение, мгновение мое!Я ощущал всю мощь твоих инверсий.И бабочки-весны короткое житьевсего на свете было интересней. * * * Был день простой, как летняя весна.Жил человек на хлебе и рекламе.Держалось небо голубое наслонах, китах, котах и Мандельштаме. ПЕСНИ ВЕСНЫ В ВОСТОЧНОЙ ЕВРОПЕ 1 Начиналось так…Небо, полное яблок, падало на землю.Земля падала на небо, полное яблок.Ветер облизывал осколок морозной реки.Редкая трава потянулась к рукамместных, предчувствуя их тепло.Долгое ожидание, похожее на попытку записатьсяпо телефону на прием к терапевту, и вот уже кто-тоиз нас произносит слово «весна» постметафоройпризнания в любви. Сперва робко и неуверенно,а потом не стесняясь прохожих и коллег по работе.Хочется запомнить момент,когда наши лицаначали тонуть в солнечных лучах,а мы гуляли по растаявшему снегу,словно бессмертные. 2 В марте уже можно начинатьнемного грустить из-за зимы.Она снова неизбежно приближается,как следующее утро после дня рождения.Я заранее представляю будущее лето с легкой ностальгией.Это чувство сопоставимо с тем действием, что уже никогдане выполнишь, с теми словами, что уже никогда не произнесешь,с той жизнью, что уже никогда не проживешь,но продолжаешь прокручивать в головевозможные варианты. Поэтому я обнажаю буквыперед читателем, удаляю лишние тропы и нарративы,окунаюсь в неоромантизм весны, чтобы обнаружить глазапост/мета/модерна (нужное подчеркнуть);чтобы уловить движение слов в строке; чтобы осознатьвсе аллегории и все аллитерации;чтобы услышать обрывки разговоровв общественном транспорте,где наивные рассуждения ребенка смешиваютсяс наивными рассуждениями взрослыхнастолько, что неразличимы;чтобы внутренняя стиховность и говорениепревращались в стихотворение,а свет рассыпался радугой,как лучшая в мире раскраска. * * * Летние полки провинциальных супермаркетовпосле нашествия короедов (так мы зовемгородских), словно женщины, брошенные мужчинами,дожидаются очередного товароведа, чтобы на будняхспасти односельчан от дефицита, когда опустошенную и унылую парковкусогревают солнечные лучи.Дачи в ближайших садоводствах,купленные или перешедшие по наследству,снова впускают в себя варваров из мегаполиса,которые так и не стали местными.«Эти с города приехали», – поскрипывает калитка,хрипит динамик смартфона, переходит из уст в уста соседей.Поток автомобилей слабеет к закату. Наконец-томожно выйти на улицу и надышаться лесом.Захожу в супермаркет, где остался единственный,чудом спасенный пакет с тихвинским хлебом,как последняя сигарета в пачке. * * * В стихах разрежешь человека,а там такая красота,а там такая файлотека,прозрения и слепота. Глядишь без зависти и злости —ты сам такой и тем живешь:идешь работать или в гости,по Млечному Пути плывешь, находишь всякие приметы,смеешься над самим собой.Стихи разрежут стиховеды,а человек внутри живой. * * * Отпустил стихи в большой мир.Не звонят и не пишут. Хорошо им там?Не холодно в глазах читателей? * * * Нырнуть в новый день,А вынырнуть в старомДо того, как * * * Вот мы и проснулись на белоснежных страницах января,став его повествованием, в котором надежда смешана с тревогой,словно китайский виски с казахстанской кока-колой.Новогодние фейерверки внимательно всматривались в наши окна.Что они видели в них? Сугробы оливье и алкогольные нарративы?Или людей, объединившихся с самыми близкими, чтобысказать друг другу о самом главном? Людей, объединившихсяза одним столом, чтобы признаться в любви друг к другу;чтобы напомнить о незаменимости друг друга;людей, переживающих за сильных мужчин и женщин,находящихся на линии соприкосновения или в тылу;людей, чьи сердца наполнены солидарностью с Белгородом;людей огромной страны: от Балтийской косы до острова Ратманова.Вот мы и проснулись новым утром, а улицы снежные и морозныесмотрят на нас равнодушно, словно верлибр на рифмы.Что нас ждет впереди? Новая искренность, которая вовсене новая? Новые песни, но с такими знакомыми словами?Я не знаю. Никто не знает. История дышит нашими легкими,смотрит глазами детей, а написана будет внуками.Но мы можем попытаться прочитать неразборчивый почеркнастоящего, похожий на рецепт врача, в котором каждомупрописана любовь. * * * Зимнее небо,словно метафораранних сумерек. Взгляд лирического субъекта.Красноречивоемолчание эпитетов.Обманутое ожидание рифмы.Автомобильное ворчаниегорода. Улицанедоумеваетотувеличенияколичества белого цвета,словно читатель,впервые увидевшийверлибр. Образы женщин и мужчинна остановкахобщественного транспорта.Знаки препинания прохожих. Дольник нового дняпрячет лицо от ветра,чьи разговоры наполненыснегом. Время говоритьо самом важном.Время находить поэзиюв самом обыденном. СОН В НОЧЬ С 21 НА 22 ДЕКАБРЯ Мне снился ядерный апокалипсисВ ночь после дня зимнего солнцестоянияХотя во сне было лето и теплоМы с родителями стояли на ж/д платформеИ увидели большой гриб от взрыва со стороны ПетербургаЯ видел как вдалеке разрушаются зданияЯ видел как птицы не могут летать и падаютЯ видел как поднимается пыльЯ видел как взрывная волна приближается словно в фильмеОна заставила нас упастьХотя была уже ослабленной расстояниемМы находились далеко от эпицентраЭто не ядерный взрыв сказала мамаА простоя мощная бомба.Мы облегченно вздохнули и на лицах появились улыбки. * * * Когда я прогуливался в парке,мне улыбнулся ребенок,которого несла на руках девушка.Я тоже улыбнулся в ответ.Если в мире осталась возможностьотвечать улыбкой на детскую улыбку,значит, не все потеряно. * * * Извлекаю из глаз потертые джинсы неба;фрагменты прохожих; грязные носкисугробов и ледяные булыжники улиц;пустые бутылки из-под новостей;белое худи Русской равнины;сырость оттепели; искусственный светпохолодания; ветер дней; сюжетыпрочитанных книг; слова стихотворений,испачканные снегом, и наступает весна. НОВИ-САД Я ходил по бывшему югославскому городу,чьи здания были разрушены во время бомбардировокавиацией НАТО; я смотрел на восстановленный Варадинский мост,соединяющий берега Дуная; ходил по Набережной жертв рейда;общался с местными жителями, изрядно поседевшими и морщинистыми,чьи языки еще помнили русский из школьных уроков;мне было неловко, потому что внутри прорастало ощущениестыда за нашу нерешительность, нашу слабость,перемешанную с черствыми хлебными корками девяностых.Я чувствовал личную ответственность, хотя в 1999 годубыл еще ребенком и вряд ли понимал что-то про«Разворот над Атлантикой» и Приштинский бросок,в чьих тенях невозможно спрятаться от Солнца. Каждое утро я спускался из гостиничного номера на завтракв футболке с изображением Путина и российского триколора,собирая коллекцию удивленных взглядов западных поэтов(нас было около 30), а после выходил на улицу,расположенную рядом с площадью Свободы, где шумелславянскими голосами небольшой рынок для туристов,а над всем возвышалась католическая церковь имени Марии.Прохожие с интересом рассматривали меня и мою футболку, улыбались,махали руками, напоминая детей на экскурсионномавтобусе. Думаю, что мне хотелось таким образом сказать им:я – русский поэт, беру ответственность за все наши промахи и неудачи,за все наши слабости и ошибки; мы тут, мы с вами, мы вместе. Я общался с болгарской поэтессой Елкой Няголовойи македонским поэтом Ристо Василевским (за что благодарю их,пользуясь случаем). Еще был польский поэт (его имя я не запомнил),говоривший на русском, но об этом он сказал случайно в последнийдень поездки, поскольку, по его словам, нам не о чем разговаривать.Я фотографировался с американским поэтом Ленсом Хенсономи венгерским поэтом Габором Г. Гьюкичем в знак победыкультуры над политикой. В один из вечеров мы все выступали на европейском литературном фестивале,где звучал оригинальный текст, а затем перевод. Я не помню,какие выбрал стихотворения, но после прочтения ко мне подбежалдвухметровый серб, пожал руку и крепко обнял. Следом тоже подходиликакие-то люди, жали руку и улыбались, а меня переполнялоощущение родства с ними. Теперь я пишу это стихотворение и вспоминаю, какходил по сербскому городу, где впервые заявил о себедвадцать первый век, а человечество посмотрелов его красные заспанные глаза; по сербскому городу, где эпоха                                разворачивалась тяжело, как бомбовоз. МЕЛЬТЕШЕНИЯ В Telegram публикуешь стишок,сочиняешь короткий кружок,находясь то в реальности снов,то в иллюзиях из облаков,в мельтешениях этих: да/нет.Хочешь сильным быть, словно Донецк,но ты слабый, как будто Москвазарифмована снова с «Москва»(эта рифма не знает о том,есть ли жизнь за Садовым кольцом). На словах ты Пелевин В(э). О.,а на деле ты сам из чегосостоишь? Из молекул каких?Из каких заблуждений людских?Хочешь быть на кого-то похож,но судьба – одиночный поход(ты не купишь бессмертье за кэш,это понял еще Гильгамеш). Мелочь дней просто так раздавай,словно это бесплатный вайфай,получай за морщины рубли,на фрагменты себя разруби —будет трудно обратно собрать,как обломки «Луны-25». В «Википедии» скажут: был/жилон, бесценных метафор транжир,не жалея слова-позвонкидо последней строки. * * * На улице (за минуту до вьюги;За полгода до отпуска) Утро задумалось. * * * Из блога удалилсяЕще один подписчик, Любивший меня. * * * Жил-был круг.Учитель вошел в классИ вытер доску. * * * Небольшой городок,Где среди знаменитостей Продавщицы магазинов. * * * Моностиховность * * * личные аккаунты в социальных сетяхпревращаются в кладбища незаметно пользователь заходил десять лет назад прижизненный аватар рассматривать жуткоставший архивомпрограммным кодомпамятником самому себеон смотрит в тебя воспоминанием и улыбается летопись мыслей на стене профилянебольшие постыфрагменты биографии пойманные в моменте через фото из прошлогоможно взглянуть глазами умершегона пространствокоторое он видел в объектив камеры с каждым годом их становится большесколько бы я ни старался обновлять список френдов