Сборник рассказов «Клан „Старый жёлудь“»

Осмотрелся Хатун, добил раненых, вытер сабли о замшевый халат одного из мертвецов и только после этого к Старому Жёлудю подошёл. Разрезал верёвки на руках, не удержался – сказал:

– Ты же уверял, что дружишь с Сулчу…

Кожевник ответил не сразу, сначала размял затёкшие кисти. С трудом поднялся, пнул сапогом убитого кочевника и проворчал:

– Сулчу – эти цопон. А эти поганцы – кангары орхонта Куэла – мелкого хана. Сулчу, если узнает, шкуру с него заживо сдерёт. Не их это земля, в тайне пограбить пришли…

– Да мне плевать! Что с Ниточкой?!

– В порядке. У меня в порубе лаз секретный имеется. В лес ведёт. Как кутерьма началась – велел бежать.

У Хатуна отлегло от сердца. Про себя прочёл иудейскую хвалебную молитву, посмотрел на темнеющие небеса.

– Ночь скоро. Что с покойниками делать?

– Замятку нынче же похороним. Смерть за меня лютую принял. Пытали его, а он и не знал ничего. А с погаными… скажи старосте, пусть мужиков пришлёт. Оттащат проклятых подальше в лес, на прокорм зверью. Всё-таки ты деревню спас. После меня – к ним бы пришли.

Хатун взвалил мёртвое тело Замятки на спину, спросил:

– Куда нести?

– Честь парню окажу, на родовом могильнике устрою. Только курган рыть не буду. Не родич он мне – челядин…

Сложили погребальный костёр. Запалили. Стояли молча. Хатун смотрел, как дрожат и извиваются на горячем воздухе врытые в землю славянские идолы, словно живые, тени под ноги отбрасывают. Неприятное зрелище, отвернулся.

Старый Жёлудь потянул его за рукав:

– Пойдём. Поутру сам всё доделаю.

Пришли в дом. Сели друг напротив друга. Кожевник положил крепкие руки на стол, побарабанил по столешнице.

– Знаю, о чём думаешь… Чем отдариваться буду… Я, витязь, законы предков не нарушаю. Живот мой дорого стоит. Без меня пропадёт дочка. А без неё и живот Старому Жёлудю ни к чему.

Хатун напрягся, ждал продолжения. Самый момент попросить руки Ниточки…

– Печенеги не зря Замятку пытали, – продолжал кожевник. – Есть у меня сбережения. На приданое дочке копил и на дом в стольном граде. Но раз такое дело… Четверть от всего отдам. Как боярин заживёшь…

Хатун покачал головой:

– Не нужны мне твои богатства. Не в злате счастье. Отдай за меня Ниточку. Не могу без неё. Прикипел намертво. Всеми богами заклинаю – отдай!

Старый Жёлудь опустил голову, сжал кулаки. Молчал долго. Хазарин не торопил, а сердце в груди галопом скакало: ужель откажет?!

Поднял кожевник голову, в глазах холод. Твёрдо произнёс:

– Возьми деньги.

– Нет! – также твёрдо ответил Хатун. – И приданого не надо.

Мастер вскочил на ноги, так что лавку едва не опрокинул, навис над ратником, брови нахмурил. Смотрел, будто взором испепелить хотел. Потом недобро усмехнулся в усы:

– Прыткий ты парень. Вижу – не отступишься. – Повернулся, взял с полки кувшин запечатанный, поставил на стол. Добавил две глиняные кружки:

– Коли так – согласен. – Вытащил из-за пояса нож, перерубил узкое горлышко кувшина и плеснул тёмную как кровь жижу в обе кружки. – Вино ромейское… для важных гостей берёг.

«А руки дрожат. Эво сколько добра на стол выплеснул, – отметил Хатун, ликуя от радости. – Получилось! Моя Ниточка!»

Выпили. Жёлудь вытер губы ладонью, подмигнул будущему родичу:

– Про свадьбу завтра обговорим. Ступай к старосте, пусть люди факелы запалят и идут, не мешкая. Нынче червень на дворе – завоняют разбойники.

Ефимка при его появлении сонно отозвался:

– Чего неймётся, княже? Ночь на дворе. Вставать скоро, а ты только заявился…

– Печенеги.

Дед скатился с печки, заметался:

– Далече?

– На двор Жёлудя наехали. Только я их побил.

– Уффф, – простонал старик. – Думал, кончусь от страха. А кто был-то? Сулчу?

– Чужие. Кожевник имя хана назвал, да я не запомнил. С десяток всего. Или разведный отряд, или просто озоровать пришли.

– Если разведный – плохо. Значит, и остальные нагрянут. Неужели один весь десяток побил?

– Тебя на выручку не успел позвать, – усмехнулся хузарин.

– Вот беда-то, – запричитал Ефимка. – Печенеги нас не трогают, после прошлой весны с нас взять нечего. А теперь за своих – всех вырежут.

– А что же мне, смотреть, как терем Жёлудя потрошат да его самого живьём жгут?

– Это, конечно, – согласился дед.

– Жёлудь велел тебе к старосте бежать, мужиков взять и к нему – мертвецов в лес оттащить.

– К старосте? – хмыкнул Ефимка. – А чего к нему бежать? Я староста и есть.

– Ты?! – удивился Хатун.

– А то как же, – дед выпятил грудь. – Общим криком и избрали. Только мужиков нема, одна немощь вроде меня. Да и, к слову, Жёлудь нам не указ. Пущай сам мертвецов таскает.

– На поляне печенеги не обобранные. Что найдёте – всё ваше.

– Тю! – осклабился старик. – Без нас обдерут. Старый Жёлудь жмот известный, давно прибрал, что плохо лежит.

– Там лошади стреноженные…

– Лошади?! – обрадовался Ефимка. – Это другой разговор. Лошадки в хозяйстве завсегда подарок. Тогда я это, побегу, конечно!

– Беги, – одобрил Хатун и принялся стаскивать с себя бронь.

На душе было легко и спокойно. Большое дело сделал – любовь свою отстоял.

С тем и полез на печку. Хорошая, тёплая овчина, Ефимка постель нагрел.

* * *

Проснулся с улыбкой, с хрустом потянулся. Староста, видать, давно вернулся, возле печи вязанка дров. На столе в деревянной миске какое-то варево.

Хатун натянул сапоги, глянул на сложенные на лавке доспехи и разочарованно присвистнул. «Эко извозился! Надо было вчера чистить, а ныне печенежская кровь глубоко в кожу въелась». Со вздохом пошёл на двор, долго бронь тёр рогожей, полировал стальные пластины. За работой и полдень встретил.

Ну, пора и к Жёлудю наведаться. Человек он правильный, не должен в уговоре вспять повернуть. Однако надо по местному обычаю о сватах озаботиться. Хотя, кроме Ефимки более и сыскать некого. А кого в подручные взять – староста и сам определит.

Хозяин встретил его, сидя за столом. Под глазами круги, плечи понуро опущены. Видать, не спал. Перед ним кувшин зелёного стекла с узким горлом, пустая кружка.

«Горе заливает, что ли?»

Увидев гостя, махнул рукой, приглашая садиться.

Молча до краёв наполнил кружку, подвинул Хатуну.

Хузарин сел:

– Благодарствую.

Выпил до дна, похвалил:

– Отменное вино. Лучше вчерашнего…

– Лучше, – согласился Старый Жёлудь и отвернулся.

Помолчали. Хатун не лез в разговор, понимал: не люб такой зять Жёлудю, только деваться некуда – слово дал.

– Пойдём на воздух, – неожиданно предложил кожевник. – Всю ночь здесь сижу. Ноги хоть разомну. – Вылез из-за стола, толкнул кулаком дверь. Хатун последовал за ним.

Шли долго. Хозяин впереди, гость сзади.

– Куда идём? – не выдержал хузарин.

– Уже пришли, – ответил Старый Жёлудь и обвёл рукой окружающий лес. – Чуешь, тишина какая? Птица голос не подаёт, лист древесный не дрожит. Заповедное место. Сюда Мара приходит. Покидает ледяные чертоги, садится на тот пенёк, песню напевает и прядёт пряжу судьбы…

– Мара? Марена, что ли? Откуда знаешь, что приходит?

– Видел её, – со вздохом ответил кожевник и пристально взглянул в глаза Хатуну. – Говорил с ней. Она мне судьбу открыла. Слышишь, шепчут? Это духи-моры слова её повторяют.

В голове у хузарина действительно шумело. То ли вино дюже хмельное, то ли впрямь заколдованное место. На лбу выступил пот. Лицо Старого Жёлудя расплывалось, дрожало, словно отражение в воде. Ноги вдруг отяжелели, подломились. Он рухнул на колени, а потом и вовсе завалился на спину.

Кожевник навис над ним, заговорил быстро, отрывисто, словно боялся, что не успеет всего поведать:

– Не могу я отдать тебе дочку. Другая у неё судьба. Не знаю, счастливая или нет, только с тобой у неё и вовсе светлого пути не будет. У кметей век недолог. Сам бы погиб и её погубил. Не гневайся на меня, витязь. Ради кровинушки против совести пошёл…

Хатун закрыл глаза, ощущая только слабость и холод в теле. Где-то на границе между явью и навью увидел он прекрасный лик юной зеленоглазой девы и прошептал её имя:

– Ниточка…

* * *

Нитка вошла в дом улыбаясь. «Ай да Хатун! Сумел сладить с батюшкой. Отдариваться заставил. Каков ловкач!»

Взгляд её упал на зелёную бутыль на столе, и сердце сковал ледяной ужас. Вспомнились слова отца: «Не тронь этот сосуд! В нём отрава ромейская. Коли случится так, что лихие люди в дом нагрянут, побьют нас до смерти, но и сами сдохнут, аки псы поганые…»

Выбежала с криком из дома, побежала в лес. Знала, куда отец молодца повёл. К заповедной роще, куда, по его словам, приходит грозная, но справедливая богиня – дочь Сварога и Лады.

– Мара милосердная, – шептала девушка, – не отбирай любимого! Пощади! Не о бессмертии Хатуна прошу, не о чудном долголетии, что дала ты сыну своему, Богумиру, а лишь о малом времени счастья! Хоть год, хоть месяц с милым!

Прибежала и поняла – опоздала. Увидела отца и лежащего на траве любимого. Отобрал батюшка негаданное счастье. Растоптал сапогом, как малый только рождённый нераспустившийся цветок.

Упала на землю с рыданиями, царапала лицо ногтями до крови, кусала некрасивые, порченные горячими и смрадными зельями пальцы. А потом затихла. Долго смотрела в небо. Лазурь и снег облаков. В такие цвета обряжается красавица Марена по осени, когда приходит в мир ясноглазая, черноволосая, с серпом луны в руке, даруя одним процветание, другим гибель.

Ниткина осень уже наступила…

Вернулась в дом, сунула в мешок длинную кожаную верёвку. И пошла поглубже в лес.

Вот и сук подходящий. Связала петлю, подёргала, проверяя на прочность, и горько усмехнулась, вспомнив слова тятеньки:

«Кожа у Старого Жёлудя двуслойная, дублёная, в трёх отварах вымоченная – не оборвётся…»

Сергей Кулагин

ФАЗА«ПАРАДОКСАЛЬНОГО»СНА

Иллюстрация Сергея Кулагина

Бегу вдоль реки что есть сил, а когда они заканчиваются, падаю в воду. С детства воды боюсь, и плавать не умею. Тону у берега, как топор. Ей-богу, стыдно!

Переход из одного сна в другой проходит тяжело. Лежу весь в поту, грудь сдавливает от боли, еле дышу. На часах пять часов утра…

– На столе абонемент в бассейн, – говорит знакомый голос.

Шаги, скрип открывшейся двери.

– Хорошо, – устало отвечаю, не поворачивая головы, нет смысла, у двери стоит «другой я», в испачканном и рваном халате.

«Другой я» – это я, правда, постаревший и осунувшийся. Ему сорок девять лет, у него длинные седые космы, пигментные пятна на открытых участках тела, покрасневшие глаза. Да, мы разные, но только внешне. Понимаю, звучит бредово, но именно так заканчивается фаза моего «парадоксального» сна. Мечусь из сновидения в сновидения, а выныривая из иллюзий, общаюсь с самим собой, прежде чем проснуться.

Первое время пытался игнорировать сей феномен. Вздыхая, «другой я» через несколько минут исчезал, а сон повторялся. Снова и снова, пока суть сказанного не въедалась в подкорку. Мозг настойчиво требовал выполнения поставленной «другим я» задачи, не выдерживаю и выполняю всё, что он требует.

«Другой я» – это я, сомнения отпали, после рассказал об автокатастрофе, в которой погибли родители, о переживаниях, слезах в подушку. Последнего знать никто не мог, только я, ведь это мои переживания, мои слёзы… Учёба в университете, куда поступил сразу по окончании школы, помогла пережить разлуку с родными, а через год мне начали сниться сны.

Моя жизнь стала намного интереснее и насыщеннее. В реальности осваиваю биоинженерию, а в сновидениях «другой я» учит меня адаптироваться к быстроменяющейся обстановке, приспосабливаться к стрессам, переориентироваться и принимать решения, а ещё стрелять, метать ножи и драться. Порой появляется ощущение, что «другой я» к чему-то меня готовит. К чему-то страшному, что случилось в его жизни и обязательно произойдёт в моей. Не раз пытался поговорить с ним об этом, но, видимо, с годами я стал не особо разговорчив.

– Плавать научись, – говорит «другой я», – это важно.

Снова скрипит дверь. Ушёл, но это ненадолго, вечером обязательно заявится в мой сон, с очередным испытанием.

* * *

Утром учёба, вечером бассейн и тир. Домой приползаю без сил. Ужинаю и валюсь спать. «Другой я» приходит и молча стоит рядом с кроватью. В такие ночи, кроме него, мне ничего не снится. И вот, наконец, он прерывает молчание:

– Ты готов.

– К чему?!

Сукин сын ушёл, не ответив, а через мгновение, внедорожник, за рулём которого я оказался, врезался в стену…

* * *

Я помню каждый сон. Помню в мельчайших деталях. Воспоминания всегда яркие. Вот и сейчас помню цвет машины, запах горелой резины и боль. Проснувшись, продолжаю её чувствовать. Кажется, будто она медленно растекается по телу, и её не остановить. Кожа горит и плавится, а я, хрипя, ощущаю, как она отделяется от тела. Кричу и теряю сознание.

* * *

– Опять ты?

– Угу, – беззлобно откликнулся «другой я».

Пожимаю плечами, плевать, боль отступила – это главное. Где-то глубоко внутри она ещё теплится, но мне определённо легче.

– Какое-то время ты не сможешь двигаться, – словно не замечая моего безразличия, говорит «другой я», – это временно, успокойся.

Суть сказанного наполняется смыслом, разум отдаёт необходимые команды, пытаюсь пошевелиться, но даже моргнуть не могу… Я обездвижен, но могу говорить.

– Что со мной?

– Сонный паралич.

– Это из-за аварии, да?

– Она всего лишь способ подготовить мозг к операции, которая, кстати, прошла успешно.

– О чём ты?!

– Мир, в котором живу, полон хаоса. Изменить ход истории невозможно, вот я и решил изменить тебя, чтобы самому выжить в будущем.

Хочу проснуться, чтобы не слушать бредни «другого я», но не могу. Боль возвращается. Цежу сквозь зубы:

– Что сделал?

– Кожу, – «другой я» подался вперёд, его глаза блеснули, – я содрал с тебя кожу.

Переосмысливаю сказанное. Страха нет. Ерунда какая-то! В какие только зарубы не попадал в сновидениях. Тонул, в меня стреляли, ранений и переломов не счесть. Наяву всё оставалось неизменным – учёба, тренировки. И всё же неплохо бы увидеть себя со стороны.

Способность управлять телом возвращается вместе с болью. Такс… Качаю головой влево – вправо. Смогу управлять телом, смогу покинуть этот страшный сон, и дай бог вернусь в реальность. Пытаюсь поднять руку, но не могу, хотя пальцы уже двигаются.

Заметив мои телодвижения «другой я» достал шприц с неизвестным содержимым и сделал мне укол. Боль отступает, но я снова перестаю чувствовать тело. Вот гадство!

– Расскажу немного о событиях в будущем, – говорит «другой я». – В тридцать я начал мастерить подарки из кожи. Удивительно, но старину любят во все времена. Через год, когда количество заказов возросло, моё хобби превратилось в ремесло. К тому времени основная работа уже не приносила ни удовольствия, ни прибыли. Биоинженерия – умирающая профессия, не поверишь, нас заменили роботами. Тогда-то я и открыл кожевенную мастерскую «Старый жёлудь». Ты знаешь, люблю творить руками, хоть кожа и тяжёлый в работе материал, а в будущем ещё и очень редкий.

Каким-то шестым чувством осознаю крывшуюся в «другом я» опасность. На меня накатывает паника, мысленно повторяю одно-единственное слово: «кожа». «Другой я» продолжает рассказывать:

– Первое время работал над косметическими протезами с высоким уровнем имитации кожи. Сделанные конечности рук с прорисованными венами, фалангами пальцев и даже ногтями, которые можно красить, моя гордость. Через три года и я стал богат, известен, а потом на мир обрушился чёртов апокалипсис, принёсший разрушения, голод и болезни.

Мысли в моём разуме отбивают чечётку, отказываясь воспринимать нарисованное «другим я» будущее. Плевал я на будущее и на него. С меня срезали… кожу. Череп гудит, ладони вспотели. С ненавистью смотрю на «другого я», не в силах поверить, что он это я. Ещё немного, и мой мозг взорвётся от перенапряжения.

– В тридцать пять у меня на коже появилась небольшое серое пятнышко. Заметил, когда оно начало чесаться. Решил заменить. Несколько недель искал подходящего младенца. Не смотри так, с кожей рисковать нельзя. А когда подлатал себя, появились другие пятна, много. Помню, ничего не придумав, напился до свинячьего визга и вырубился. И, знаешь, в сновидениях нет мучений, нет страданий, главное – придумать сон поинтереснее.

– Ерунда, никто не знает, что может присниться, а большая часть увиденных сновидений, в первые минуты после пробуждения вообще забываются навсегда.

– Ты прав, но если научиться управлять сновидениями, дело обстоит иначе: можно планировать сны, править сценарии не просыпаясь. Звучит фантастически, чтобы быть правдой, но сейчас ты в моём осознанном сне.

– То есть мои сны – твоих рук дело?

Зачем спросил не знаю, всё и так ясно. Скорее всего, из-за страха, страха перед самим собой, вернее, перед тем, кем стану в будущем.

– Увы, сон не лечит, а на пересаженной с младенцев коже со временем также появляются раковые опухоли. Ты должен меня понять, я пытался выжить.

Понять?! «Другой я» бесчеловечен, он садист и маньяк. Я бы умер… но я – это он. Плачу от бессилья и стыда…

– А потом я понял, что никакая имитация не сравнится с оригиналом, и пересадил себе твою кожу.

Выйти из этого страшного сна – всё, что меня волнует. Есть несколько техник выхода из сновидений. Во-первых, позвать на помощь, но в его и моих снах только мы. Во-вторых, частые моргания – сигнал к пробуждению. Пробую, не помогает. В-третьих, заснуть, изменить сценарий сновидения, чтобы проснуться в реальности. «Другой я» – умеет, я – нет.

– Ты не переживай, в качестве импланта взял кожу с живота и грудины. Через десять дней на мне всё приживётся и продолжим. Лоскут, за лоскутом, главное – не дать тебе умереть, ведь тогда умру я. Вот только не могу держать твой мозг в постоянной «отключке», может пострадать сердечно-сосудистая система, повысится риск получения ишемической болезни сердца, а я себе не враг. Паралич держит тебя в одной фазе сна. Всё ты достаточно узнал, теперь спи.

«Другой я» снова достал шприц, мне нужно, чтобы он продолжал рассказывать. Обрету контроль над телом, обрету свободу. Всё что нужно – время.

– Почему ты назвал мастерскую «Старый жёлудь»?

Я ждал рассказа о символе плодородия, процветания, духовной энергии, произрастающей из зерна истины.

– Настойку из желудей делал, – рассмеялся «другой я», – Необычно, но полезно. Вкус схож с коньяком. А когда апокалипсис случился, ещё и кофе.

Один из заядлых ценителей кофе как-то сказал, что кофе должен быть горячим как ад, чёрным как чёрт, чистым как ангел и сладким как любовь. Представив чашечку божественного напитка, я закрыл глаза и уснул…

* * *

Солнце настойчиво пыталось пробиться сквозь ресницы. Неохотно открываю глаза, осматриваюсь. Полуразрушенные дома, покорёженные автомобили, ветер, пыль. Реальность обескураживает.

В трёхстах метрах, над непримечательным входом в бункер висит потёртая временем вывеска – «Старый жёлудь». Достаю из кармана брюк смартфон, кручу в руках бесполезный гаджет и, вздохнув, убираю обратно, издав нечленораздельный торжествующий вопль: «Нашёл! Чёрт возьми, нашёл! Нашёл!»

Пробую встать. Тело всё ещё отдаётся болью. Удивительно, что вообще держусь на ногах. Подбираю с земли рельсотрон, закидываю за спину, медленно иду к бункеру. Каждое движение даётся с трудом. Периодически кружится голова. Тело работает на пределе возможностей. Во мне сотни две датчиков: оптические, звуковые, инфракрасные, тактильные, датчики положения и температуры. С их помощью «слышу» и «вижу» всё вокруг.

Появляются фантомы снов, отрезанные явью. Все они – это я. Подходят, смотрят. У двадцатичетырёхлетнего меня кожа лоскутами свисает с обгоревшего лица, на руках ожоги, одежда похожа на обуглившуюся бумагу, но он как будто не чувствует боли, пытается улыбаться. Ему пришлось труднее всех, несомненно. Первым, бросив вызов «другому я», он научился спать по несколько часов в месяц, подарил надежду. Вот и сейчас он, скалясь, говорит:

– Васин, ты словно из ада вылез.

– Насчёт ада ты не ошибся, – киваю, с горечью вспоминаю последний сон и проигранную «другому я» схватку. За тридцать лет их было не счесть, и я не во всех побеждал. – Он в бункере?

– Уже час, – прищурившись, кивнул двадцатидевятилетний фантом. – Кожу с себя срезает. Сам-то ты чего так долго?

Двадцатидевятилетний – это мой ноу-хау. Он – я в своём сне, а точнее, подмена меня, ради апгрейда кожи и тела. Подмена позволила вырезать ненужные гены, создать идеальную кожу не подверженной болезнью. «Другой я» этого не знает. Сегодня тот самый день, когда на его теле появятся сегментные пятна. День гибели первого младенца, чего допустить нельзя. Каждый прожитый год приближал меня именно к этому моменту. Моменту истины. И мне страшно, сегодня подмена откроется и либо я останусь человеком, либо превращусь в бесчеловечную тварь.

– Программное обеспечение дико глючило, – хмыкнул я. – Чуть из сновидения не вылетел, но теперь всё в порядке.

Рывком открываю дверь, понимая, что обязан «другому я» жизнью, но сегодня один из нас умрёт. Должен умереть, иначе завтра в мире на одного монстра станет больше…

Леся Шишкова

ПАРАЛЛЕЛЬ

Иллюстрация Григория Родственникова

Амбре от кожевенного посёлка щедро разносилось над рекой. Чем ближе приближался брат Авелло к месту назначения, тем сильнее становился невыносимо разящий запах, раздражающий обоняние не только человека, но и животных.

Лошади тихонько ворчали, всхрапывали и мотали гривастыми головами, пытаясь избавиться от головокружительного наваждения. Погонщик стоически терпел, зная, что за следующим извилистым меандром обстановка изменится, и дышать станет легче.

Он не любил эту свою повинность. Но в посёлке ждали очередные поставки дубовой коры и желудей, что высились за его спиной горой из холщовых мешков. Дубильный и покрасочный материал требовался кожевникам клана «Старый жёлудь» в гигантских количествах. Дубовые рощи королевства не справлялись с задачей, и необходимые ингредиенты приходилось втридорога покупать у соседей.

Кожи мягкие и податливые на ощупь, по гладкости не уступающие драгоценным шелкам, благородного коньячного цвета. Мастера клана «Старый жёлудь» славились своим искусством на весь континент и за его пределами, продавая результаты своего труда не только в виде выделанных шкур, но и готовых изделий.

Брат Авелло, наморщив мясистый нос, потянулся к кожаному кисету. Растянув плетёный шнурок, извлёк трубку, заботливо набитую добрым табаком. Прикусил загубник, предвкушающе крякнул и сделал первую затяжку, с удовольствием ощущая, как мягкий вишнёвый дым вытравливает из носа ядрено смрадный запах кожевенного производства.

В посёлке его встретили радостными криками и дружескими похлопываниями по плечу. В бытность свою ратником нынешний возница со многими из братьев отведал ни один пуд едкой соли, сражаясь со злом, прикрывая незащищённые тылы.

Узнав, что брат Стар занят изготовлением пергамента, Авелло направился в нужную сторону. Обогнув зольные ямы, где вымачивались шкуры перед удалением волосяного покрова. Обошёл многочисленные рамы с растянутым для мездрения серповидными ножами материалом. Приветственно помахал рукою подмастерьям, что в поте лица натирали пемзой подготовленные кожи.

В одноэтажной постройке было сумрачно и зябко. Разнообразие ароматов от застарелого человеческого пота, до пряно тяжелого парфюма наперегонки витало с пыльной взвесью, что дымчатыми клубами замирала на фоне тусклых лучей света.

Листы будущего пергамента светились в полумраке потусторонним эфемером, создавая в помещении атмосферу то ли сказки, то ли наводя мистический ужас на неподготовленного посетителя.

Брат Стар низко склонился над рабочим столом и любовно оглаживал мозолистыми ладонями, покрытыми мучным мелом, будущий книжный лист. Он вглядывался в светлую поверхность, словно на ней прямо сейчас проступали чернильные знаки буквенной вязи. Мастер будто читал невидимые строки, складывающиеся в никому не ведомую истину.

Авелло неловко кашлянул, привлекая внимание брата по клану. Кожевник ничем не выдал своего удивления или волнения. Не оборачиваясь, он усмехнулся и махнул рукой в сторону гостя.

– Приветствую тебя, брат Стар, – посетитель с добродушной улыбкой окинул взором морщинистое лицо, заросшее седой бородой и усами, – не соблаговолишь ли пройти со мной в более удобное место для беседы?

– Рад тебе, брат Авелло, – хозяин мастерской подхватил с высокой спинки стула замшевую куртку, – ты, как всегда вовремя, к обеденной трапезе.