Кто ты, человек?

Перед прибытием

Сахарову снилось мороженое. В металлических креманках на высоких ножках, точь-в-точь как в кафе парка Горького. Пломбирные шарики – сладкие, белоснежные. Две вазочки с мороженым стояли на столе друг против друга. И думалось, Толя ожидает кого-то, кому была предназначена вторая. Стол заставлен бутылками дюшеса, но официанты все несут и несут новые. Юра Рыбальченко, почему-то черноволосый, несет поднос, а на его краю сидит крохотный Левон. Он задорно болтает кривыми ножками – в руках табличка «победитель конкурса работников общепита» – и поет:

Если бы парни всей земли

Вместе собраться однажды могли,

Вот было б весело в компании такой,

И до грядущего подать рукой…10

Поднос становится огромным и тяжелым, бутылок все больше и больше. Они толкаются совсем как живые, приподнимают свои крышечки в такт мелодии и вдруг подхватывают хором припев, басами выводят:

Парни, парни, это в наших силах:

Землю от пожара уберечь,

Мы за мир, за дружбу, за улыбки милых,

За сер-деч-ность встреч.

Мороженое тает на глазах, а той, которую ждал Толя, все нет и нет. Рыбальченко только громко смеется. Он поднял поднос высоко над головой, бутылки начинают раскачиваться. Креманкам нет места, они вот-вот упадут на пол. Тут бедняга Левон срывается вниз, но, зацепившись рукой за край подноса, висит и как дите малое горько-горько плачет. Внезапно как заорет, почему-то густым басом: «СМИ-И-РНА!»

– А вот и я, друзья мои! – это пришел в гости Петропавлов, тот самый Замнач по строевой Рижского мореходного. Толя окончательно проснулся. Командирский бас Петропавлова заставил заплакать ребенка в соседнем купе. Моряк осекся и перешел на громкий шепот:

– Ребята, как я вам благодарен! Это же не курсанты, корсары какие-то. Я поэтому к вам ненадолго.

Он принес два огромных кулька баранок: один с маком, другой, поменьше, – с солью.

Стас приветливо откликнулся:

– А мы тут как раз опять собрались чай пить, почти как англичане, ну только не five, а seven o’clock. Уже заказали пару стаканов у проводника минуту назад.

Мимо купе в сторону вагона-ресторана опять шел Воскобойников. Поинтересовался «не надо ли чего честной компании, поскольку скоро прибытие»? Попросили пару стаканов, а проснувшийся Сахаров заказал бутылочку Дюшеса.

– Сей момент, – по-старорежимному ответил проводник и споро засеменил в сторону вагона-ресторана.

– Вот и славно! – воскликнул Петропавлов и окинул взглядом попутчиков. А что все такие грустные да кислые?

– Мы не кислые, – отвечал Стас, – просто Анатолий вздремнул чуток, а мы тут поспорили с Шурочкой насчет Раскольникова. Вот сидим, дуемся друг на друга теперь.

– Да бросьте, какая ерунда! Убедила я вас, убедила же, признавайтесь, – она шутя хлопнула кулачком по его плечу. – Это вы теперь грустный, а не я…

– Нет, с чего вы взяли? Хотите вот, хоть песню спою, чтобы доказать?

Сахаров с верхней полки, положив кулак под подбородок, невесело наблюдал за спорщиками.

Петропавлов лукаво улыбнулся и торжественно сообщил:

– Ну, песня – само собой, но больше я стихи люблю. Особенно, если в них про море…

Что-то вспомнив, он эффектно щелкнул пальцами и добавил:

– Вот, например, хотя название запамятовал.

Сидя вполоборота на краешке нижней полки, по-гусарски положив руку на колено, он начал читать, глядя в глаза Шуре:

– У нее глаза морского цвета,

И живет она как бы во сне.

От весны до окончанья лета

Дух ее в нездешней стороне.

Ждет она чего-то молчаливо,

Где сильней всего шумит прибой,

И в глазах глубоких в миг отлива

Холодеет сумрак голубой…

– Та-та-та… чего-то там буря… гм-гм… нет. Забыл, – моряк хлопнул с досады по коленке.

Шура вдруг продолжила:

А когда высоко встанет буря,

Вся она застынет, внемля плеск,

И глядит как зверь, глаза прищуря,

И в глазах ее – зеленый блеск…

Дочитав, Шура добавила:

– Это, товарищ морской волк, Константин Бальмонт – «Морская душа».

– Замечательные стихи, – заметил Анатолий, – будто про вас, Шурочка. Глаза-то у вас зеленые.

Шурочка захохотала:

– А я потому и выучила их!

Стас посмотрел на часы. Заметил, что до прихода поезда осталось не так много времени. Петропавлов обрадовался и сообщил, что без курева не может прожить и часа, а потому, пока не принесли чай, время оправляться «на перекур». Мол, папирос и новомодных сигарет не курит, а табачок у него свой, знатный. Все кроме Шурочки разделили компанию.

В тамбуре перед вагоном-рестораном неожиданно встретили Воскобойникова и Левона. Проводник стоял, прислонившись к двери, Левон курил. Петропавлов достал табачок из кожаного кисета и ловко скрутил на старый манер козью ножку. Стас принюхался, похвалил табак, но от предложения закурить решительно отказался:

– Не курю уже много лет. Здоровье, знаете ли, берегу.

– А я вот как с юности к дедовскому самосаду прикипел, так любые папиросы нынче кажутся слишком легкими, – отметил моряк.

Левон обратил внимание на зажигалку:

– Красивая. Махнемся, не глядя, а, капитан? Зачем тебе такая зажигалка к козьей ножке, к самосаду, а? – засмеялся официант.

Петропавлов прищурился от табачного дыма и как бы нехотя пробурчал:

– Это, товарищ дорогой, моя фронтовая любовь, можно сказать. На Эльбе сменял у одной «симпати-и-ишной» союзницы, – и он подмигнул.

– Ну-у-у, товарищ капитан, не прогадаете. Уж поверьте, – не отставал энергичный Левон.

– Смотря на что. Теоретически – может быть, хотя вряд ли.

Воскобойников внимательно посмотрел на зажигалку:

– Ого, правда американская. Это, Левон уважаемый, ZIPPO-й называется. Меняйся, Левон, не пожалеешь.

Левон картинно вытащил из внутреннего кармана пиджака мельхиоровый портсигар. На крышке портсигара красовалась большая, выпуклая, обрамленная виньетками цифра 12. Левон открыл портсигар и подал его моряку.

– Вы оцените, уважаемый. Шикарная вэщь!

Анатолий подумал о времени и машинально посмотрел на часы. До прибытия на станцию назначения оставалось около полутора часов. Последние посетители покидали ресторан. Дверь открылась в очередной раз, Воскобойников учтиво посторонился, пропуская выходящих, и сам вошел в вагон-ресторан.

Эффектная женщина средних лет в платье цвета темное бордо, с цветком мака на плече, в сопровождении какого-то мужчины вышла из вагона-ресторана. Слегка подшофе, пропустив кавалера впереди себя, она вдруг остановилась рядом с Петропавловым. Опершись о его плечо, фривольно попросила прикурить. Тот было достал зажигалку, откинул крышечку и пару раз высек искру, но огня не было. Тогда мадам взяла зажигалку из его рук и, вызывающе глядя в глаза, прикурила сама. Тут же развернулась к нему спиной и, держа зажженную сигарету почти у самого уха, царственным жестом возвратила зажигалку через плечо и продефилировала дальше.

Через несколько минут Воскобойников вышел из ресторана:

– Сделано, готово, – проводник аккуратно нес четыре стакана с чаем и бутылку Дюшеса под мышкой.

Левон так же клянчил зажигалку, «которая нэ работает как надо», Стас выступал в качестве арбитра, а моряк не слишком уверенно отказывался от портсигара. Меняться Петропавлову хотелось не очень. «Ну не нужен был портсигар, пусть даже и красивый, тому, кто курит самосад». Увидев проводника, спорить перестали, пожали руки. Левон взялся было помогать, но Сахаров просто забрал бутылку, а проводник понес чай. У купе в коридоре всю компанию уже ждала Шурочка.

Майский вечер задувал в открытое окно запахи поздней весны. Пока пили чай, в сторону вагона-ресторана и почти сразу же обратно, покачиваясь, прошла женщина в бордовом платье. Она с видимым усилием несла в свой вагон очередные два стакана чая. Проходя мимо, чуть споткнувшись, она даже пролила чай. Со словами «пардон, товарищи дорогие» продолжила свой путь.

Все в купе прыснули, настолько это все выглядело забавно и одновременно нелепо. Почти сразу попрощавшись, убежал к своим корсарам Петропавлов.

Мерное позвякивание квартета ложечек в стаканах означало, что чай выпит. Пассажиры собрались в коридоре, все готовились к выходу из вагона. Пока Стас снимал чемоданы с полок, Сахаров собрался духом и, улучшив минуту, спросил Шуру будет ли она не против встретиться на днях, погулять в парке, пойти в кино. Вышло неубедительно, коряво даже. Девушка на мгновение помедлила, как показалось Сахарову, обдумывая предложение, а после вежливо объяснила, что не свободна, «хотя рада их приятному знакомству». Толя улыбнулся, попытался сделать вид, что ему почти все равно. Но это тоже получилось неубедительно. Хорошо, что Стас вышел в коридор и, как бы невзначай, поставил между ними свой огромный чемодан.

Сахаров пытался отвлечься от мыслей о попутчице. Состав замедлял ход, уже виднелась станция Ярославль-главный. Анатолий посмотрел на часы, они показывали 20:25.

Спецвагон, 19:00

В дверь постучали. Три коротких стука через два длинных, опять три коротких. Сотрудники, удостоверившись через смотровое окно, что в тамбуре никого нет, осторожно открыли входную дверь. Перед дверью стоял поднос с тремя стаканами чая.

Станция Ярославль, 20:30

Вечерело. Состав медленно-медленно тянулся вдоль перрона. Из репродуктора доносилась знакомая мелодия. Бернес душевно пел: «…мы за мир, за дружбу, за улыбки милых, за сердечность встреч…». Но встречи никакой не было. Вернее, на станции царило какое-то странное оживление. Наконец поезд остановился. Только что прибывшие пассажиры заполняли перрон, постепенно загромождая его тюками и чемоданами. Безногий инвалид на низенькой тележке, с усилием загребая деревянными утюжками, катился по перрону вдоль состава. Из бокового кармана клетчатого, грязного и несоразмерно большого пиджака торчал бутылек «беленькой». На секунду возникший римский профиль калеки как-то совсем не вязался с тем жалким образом, который можно было себе представить для человека в его положении. Вероятно, это был один из первых пассажиров прибывшего поезда.

Вокруг нового здания вокзала11 виднелись старые постройки: частью законсервированные, с забитыми окнами, частью – полуразрушенные. У одного из этих зданий буквально в нескольких десятках метров от железнодорожного полотна толпился народ. Некоторые из стоявших, видимо, только сошли с поезда. Рядом экскаватор с забранным под самое днище ковшом. Несколько милиционеров гуськом бежали по перрону. Еще несколько железнодорожников кричали что-то в сторону паровоза. На соседних путях состав с нефтяными цистернами двинулся, но тут же с лязгом остановился. Стало ясно – на станции только что произошло какое-то ЧП. Встречающих не было, и Сахаров направился к месту скопления людей.

Два милиционера орали на толпу, требуя, чтобы никто не приближался к зданию. Кто-то спешно отходил, но тут же появлялись все новые любопытствующие. Царила полная неразбериха. Подойдя поближе, Толя через головы зевак увидел обрушившуюся часть стены. Фундамент местами осел, и в образовавшемся котловане, зарывшись носом в строительный мусор, на боку лежал трактор. Его отвал12 при падении уперся в разрушенные конструкции. Был слышен звук все еще работающего двигателя и скрежет механизма. Слетевшая левая гусеница дорожкой вела от самого края обрушения к трактору.

Внезапно по громкой связи объявили о чрезвычайной ситуации, потребовали срочно, но организованно покинуть привокзальную площадь. В наступавших сумерках народ стал спешно расходиться. Подъехал грузовик, потом завели и экскаватор. Свет фар, направленный на оставшуюся часть стены, высветил нечто страшное. Молодой парень-тракторист, кажется, без сознания, лежал на дне котлована под завалами. Он попал под обрушение и, выпрыгивая из падающего трактора, видимо, провалился в подвальное помещение. Деревянные балки перекрытия, обломившись, упали вниз, прикрыв его шатром. Напоровшись на арматуру, он лежал на спине в какой-то луже. Полная картина открылась, когда лучи света осветили целиком весь дом. Примерно в двух-трех метрах над пострадавшим в проеме сложившихся, как карточный домик, этажей, зацепившись стабилизаторами угрожающе свисала… большая авиационная бомба. По краям котлована местами предательски струился песок. В любой момент все осядет и тогда…

На территории вокзала постепенно зажигались фонари. Паники и давки удалось избежать, за несколько минут площадь почти полностью опустела. Лишь несколько чемоданов и узлов темными пятнами остались лежать у последних вагонов пассажирского состава. Перед разрушенным домом стояли три милиционера, пожилой водитель грузовика и Сахаров. Молоденький лейтенант милиции лет двадцати дрожащим от волнения голосом потребовал, чтобы Сахаров срочно покинул территорию. Анатолий, не сводя глаз с бомбы, спокойно ответил:

– Это самое, нет тут территории, парень. Если эта штука взорвется – не будет ни вокзала, ни составов с нефтью, ничего в радиусе двух-трех сотен метров. Я как механик и бывший командир танка заявляю: если в ближайшие полчаса-час не предпринять срочных мер – трагедии не избежать. Я знаю, что говорю. Ты понимаешь?

– Что же делать, – лейтенант вдруг как-то сник, – мы знали о бомбе, и нач. станции, и руководство города. Саперов ждали буквально со дня на день. Они на учениях, а в области еще два похожих случая в эти же дни. Территория была огорожена, выставлен пост. При этом держали все пока в секрете, о таком решили не трубить на весь город, чтобы панику не создавать. Движение-то по всей железной дороге не закроешь на несколько дней. Сократили время остановок, убрали в депо все, что могли убрать, закрыли пару близлежащих магазинов и рынок у вокзала. Все, что могли, сделали. Наутро понедельника, как прибудут саперы, планировали эвакуацию жителей. А тут оказалось, кто-то распорядился – и милиционера убрали, а этого дурня отправили на работы у самой стены дома. И чем только думали?

– Когда завалился трактор? Сколько времени прошло? – спросил Сахаров.

Лейтенант только развел руками:

– Тридцать четвертый пассажирский был уже на подходе, когда это случилось. Ефимова – ну, начальника станции – найти не можем! Руководство города, вроде как, оповещают. Вокруг вокзала сейчас организуют оцепление силами милиции, но десять минут назад мало кто знал, что тут еще и бомба! И что она теперь…

Двое других служивых топтались в нерешительности, ожидая приказа старшего по званию. Сахаров уверенно продолжил объяснять:

– Моя фамилия Сахаров. Под мою ответственность заявляю при свидетелях, еще раз повторяю – времени нет. Решать нам!

Толя присел на корточки. Ноги не держали. Он вдруг почувствовал себя так же, как пятнадцать лет назад в бою под Ново-Буда. Тогда, под огнем вражеской пехоты, вылезая из подбитого танка, он должен был решать: выживать самому или вытаскивать из горящего танка раненого механика. Им обоим повезло. Если бы младший лейтенант Коля Кулиев не выкатил орудия своего взвода на открытую позицию и не отсек вражескую пехоту, не было бы сейчас на белом свете Анатолия Петровича Сахарова.

Он с усилием встал, взял лейтенанта под локоть:

– Составы на станции не двигать с места, население прилегающих кварталов срочно эвакуировать. Сколько, по-твоему, ждать саперов?

Лейтенант, выслушав его, вдруг пришел в себя и совершенно преобразился:

– Так, слушать мою команду.

Лейтенант повернулся к подчиненным.

– Сержант Синицын, рядовой Пятаков, бегом в здание, если нач. станции Ефимов на месте – сообщить о бомбе. Если его нет, Синицын, сам еще раз срочно звони в горсовет и в Управление13. Сообщи по форме, скажи, что я остался с двумя гражданскими специалистами непосредственно на месте. Да, оба поезда ни в коем случае не пытаться двигать, тяжелую технику на территорию не заводить! Объяснишь – тут здание оседает. Спроси о том, что делать, и скоро ли прибудут саперы. Пошел-пошел, давай! Да, у литерного вагона посмотрите, все ли в порядке. Пятаков, крикни там, что ЧП, пусть тихо сидят. Найдите начальника поезда. Выполнять!

Он повернулся к Анатолию:

– Товарищ Сахаров, произведите визуальный осмотр здания по периметру. Доложите о выводах. Будем принимать решение о дальнейших действиях.

С прилегающих улиц доносился шум толпы, свистки. По всей видимости, началась эвакуация населения из жилых домов. Анатолий обошел здание, внимательно осматривая все, что еще можно было увидеть в наступившей темноте и в лучах фар. Вскоре Сахаров уже знакомил лейтенанта с первыми выводами.

– Это самое, бомба немецкая, фугасная, метра два с полтиной в длину. Светло-голубого цвета с желтой полосой на стабилизаторе. Диаметром стерва эта около полуметра. Значит, как я предполагаю, фугас где-то около тонны! Такая дура вообще чуть ли не весь квартал разнесет, а от станции останутся только воспоминания.

Лейтенант заметил:

– Не долетела несколько километров до ярославского автомобильного. Тут у нас в сорок третьем бомбежка страшная была14.

Тягостное ожидание закончилось, когда вернулись Синицин с Пятаковым:

– Товарищ Лейтенант, докладываю. Ефимова нигде нет. Здание вокзала полностью эвакуировано, включая технический персонал. По внешнему периметру – двойное оцепление силами дружинников и сотрудников ближайшего отделения. Доступ на территорию полностью закрыт. Сказали обходиться наличествующим составом. Там, как про бомбу узнали от зевак, начали эвакуировать население. А вообще, наверное, половина городского руководства на рыбалке, суббота же, вечер. Пока то-се… На площади кроме пьяного инвалида и нет никого. Я его погнал. Да, у вагона четырнадцать «А» спокойно. Машинисты и какая-то часть поездной бригады покинули состав, вышли за периметр оцепления. Остались ли пассажиры в самих вагонах – вряд ли. Проводники одни. В Управлении сказали, что через час-два эвакуация закончится, ну а саперы будут только под утро. Приказали пытаться оказать первую помощь пострадавшему, медиков уже вызвали.

– Нельзя сюда никому, – повторил Сахаров.

Лейтенант распорядился:

– Так, Синицын, Пятаков, приказываю выставить охранение у литерного вагона с обеих сторон состава в пределах обоюдной видимости. Еще из оцепления одного с собой возьмете. Что бы ни происходило – до моего личного указания от вагона ни ногой. Даже ссать и срать – и то на месте. Выполнять! В смысле – в охранение.

Он нервно улыбнулся. Невольная грубоватая шутка немного сняла напряжение.

– Есть! – милиционеры спешно направились в сторону состава.

Лейтенант сосредоточенно продолжал:

– Мы с вами, товарищ Сахаров, попробуем вытащить пострадавшего.

– А мне-то что делать? Мальчонку жалко, – напомнил о себе стоявший рядом пожилой водитель ЗИС-а.

– А вы не уходите, пожалуйста, товарищ. Ждите указаний. По ситуации.

– Ну, я тут и есть. Покурю тогда, – и старик присел на подножку автомобиля. Что– то бормоча себе под нос, спокойно закурил.

Лейтенант и Сахаров осторожно полезли в котлован. И тут духоту прорвало, начался сильный дождь, вспыхнула близкая молния, раскатисто шарахнул гром. Шел оползень котлована, пришлось отказаться от немедленных действий и не спускаться на самое дно. Решили подползти к краю, ограничиться детальным осмотром.

– Это – песочные часы. Время вскоре закончится, и понять не успеем, – просипел лейтенант.

Возможно от раската грома, тракторист внизу пришел в себя и громко застонал. Из его левого бока торчал металлический штырь. Через мгновение парень повернул голову и вновь потерял сознание. Было очевидно – долго не протянет. Если срочно не доставить в больницу – умрет до приезда саперов. Дай бог, чтобы успели… Толя пытался в темноте рассмотреть лицо. Оно показалось знакомым. Он где-то его сегодня видел. Мелькнула мысль: «нет, невозможно. Показалось». Сахаров представил, как стало страшно пришедшему в себя на какое-то мгновение парнишке. Одной лишь тени сознания достаточно, чтобы почувствовать близость смерти и абсолютное собственное бессилие перед ее властью, безграничной и безразличной холодной мощью.

Сейчас Толя не думал о своих любимых книгах и механизмах. Его не мучил и всегдашний утомительный вопрос «что есть жизнь», он лишь видел беззащитного хрупкого человека, только начинающего жить.

Я чайка

Его крылья уверенно резали потоки воздуха…

Сахаров подумал: «интересно, какая я теперь чайка. Наверное, речная. Седая чайка – да. Есть же такая. И я тоже седой почти». Вдали горят на солнце купола все еще не до конца разрушенных церквей. Кружу высоко над стеклянной от солнца Волгой, а вон и Ока – сестричка ее. Уже чуть подернуло осенним цветом леса, еще не холодно, но уже закурились дымки из отдельных труб. Как свободно, как стремительно, как легко, вот она – жизнь, Господи мой Боже! Да, тут можно свободно вспомнить о нем – никто внизу не услышит. Я высоко-о-о-о!!!

Внизу мальчишки услышали пронзительный крик одинокой седой чайки, парящей над куполом Строгановского храма.

«Хочется есть. Только что рыба была в моем клюве. Упустил ее или, теперь получается, что себя же и упустил… А то бы пришлось сейчас в собственном брюхе изображать какого-нибудь глиста». Улыбнуться не получилось, все же клюв – это вам не рот.

А как это – быть чайкой, сидящей на воде? К рыбе-то поближе. И Сахаров полетел к реке.

Как хорошо качаться на воде. Вот вижу над водой странное облако черного дыма. За ним проступают контуры огромной белой птицы. Она тоже плывет по реке, и вот вдруг заревела во все свое горло, подняв стаю перепуганных уток из прибрежных камышей. Так это же мой пароход! Смотрю на селезня – какой красавец. Я вот не такой красивый, вернее, совсем уж не красивый. С моим-то ранением в брюхо. А его перышки – одно к другому, одно к другому – иссиня-зеленые, с полосой подле шейки, отливают перламутром на осеннем солнышке.

Шурх-шурх-шурх – зашелестели в такт утиные крылья. Побуду уткой.

Я утка

Нет, конечно, лучше стану селезнем; ну сами понимаете – дело какое. А у нас тут целая стайка оказывается. Поднялись над камышами, вытянулись в струнку, низко летим над водой – радостно так, против солнца. Пароход уж близко. Минута-другая – и поравняемся.

Одновременно залаяли псы и грянули два выстрела. Ту утку, что летела справа, подбросило, и тут же бедняжка ухнула камнем вниз. То охотники из ружей палят, а уже по самой кромке воды, все ближе к камышам, за добычей, упавшей в реку, бегут собаки.

– Вот тебе, бабка, и Юрьев день! Ну-ка, что там этот спаниель, а может, легавая какая – черт их разберет, куда бежит? Что глаз его видит, да зуб неймет? Что-то меня на поговорки потянуло. Кажется, и обгадился с перепугу, тоже по-утиному. А интересно побыть собакой. Уткой – чего доброго подстрелят.

Быть или не быть?

Сахаров точно знал, что чувствует раненый, знал и что надо делать для его спасения. Дожидаться саперов не имело смысла. По ощущениям, конструкция очень медленно, но неумолимо «плыла» в сторону. По крайней мере, так это виделось в свете фар под проливным дождем в уже наступившей темноте.

Они с лейтенантом осторожно отползли назад. Толя предложил:

– Это самое, нужно усилить, подпереть эту «кучу малу», не дать ей сложиться. Думаю, что стрела экскаватора и ковш как раз подойдут. Во-от в этом месте, в качестве подпорки. – Толя указал на нужную точку, – но это, конечно, если хватит длины стрелы. Похоже, должно хватить.

Лейтенант слушал предельно внимательно. Ладонью он инстинктивно то сдавливал, то отпускал собственное горло. Этот человек уже не походил на зеленого лейтенантика, заступившего два часа назад на пост и охрану прибывающего литерного. Сахаров чувствовал, что лейтенант не отойдет в сторону, не станет, ничего не предпринимая, ожидать неминуемой развязки, просто не сможет запретить саму попытку спасти чью-то жизнь. Анатолий видел, как посуровело лицо молоденького милиционера:

– Иного выхода не вижу, попытаемся. После можно будет аккуратно вытащить парня. Вдвоем справимся, он, вроде, не здоровяк. Как думаешь, а?

Анатолий кивнул. Не спуская глаз с бомбы, уверенно заявил:

– Точно фугас. Они все толстостенные. Есть усиливающее кольцо в головной части. Механический взрыватель расположен на боку, и это хорошо. Если бомба будет и дальше опускаться медленно, то при слабом соприкосновении с поверхностью земли взрыва может и не быть. Она ведь и от удара когда-то не взорвалась.15

Лейтенант молчал, вероятно, оценивая все «за» и «против». После короткой паузы Анатолий продолжал:

– Я вот что… попытаюсь насыпать горку песка на дно котлована как можно ближе к месту, где сейчас лежит тракторист. Песок вот тут, в углу здания есть. Это на случай, если бомба упадет с небольшой высоты. Тогда есть вероятность – зарывшись в песок, не взорвется. Пусть старик осторожно на пару-тройку метров подаст грузовик вперед. Во-о-н с той стороны подсветит фарами.