Воплощение Реального. Междисциплинарное исследование субъективности, травмы и духовной культивации

Путь как метод устанавливает ограничения для данного исследования, например, то, что имеет отношение к непосредственной цели – облегчению страданий человека. Философские, эпистемологические и исторические последствия буддийских и психоаналитических практик не входят в сферу интересов данного исследования. Скорее, речь идет о практиках снижения стресса и исцеления травм, полученных в результате сокрушительных столкновений с материальностью и смертностью присущим существованию. Путь, как я буду утверждать далее, универсально применим к человеку, независимо от его происхождения. Цель Пути определяет общее духовное стремление человечества – избавление от стресса, боли, печали и смятения. Как эффективный метод достижения этой цели, Путь ведет к Абсолюту, где сходятся многогранности мира.

Таков метод этого основанного на практике междисциплинарного исследования воплощения, помещенного в более широкий контейнер человеческого существования и освобождения от страданий, согласно Дхамме Будды и Лаканову психоанализу. Дальнейшее развитие Пути как метода можно найти во второй главе, «Благородный восьмеричный путь».

Каковы творческие работы?

Ссылки на творческие работы внедрены в текст чтобы смотреть их в соответствующий момент прочтения. Приведенные ниже ссылки лишь для упорядочения материала и быстрого доступа ко всем работам.

Толкающие руки – это короткое видео, в котором я и мой учитель Стивен Келли практикуем различные фиксированные паттерны толкающих рук и упражнения на нейтрализацию в системе тайцзицюань Хуан Синьсиена. Видео было снято в Мельбурне, Австралия.

Живой – это видео, в котором представлена практика импровизации движений, состоящая из элементов боевых искусств, тайцзицюань и метода Ито Портала. Эта практика основана на спонтанной интеграции различных языков движения с целью интеграции и воплощения симптоматических ландшафтов психики. Съемки проходили в Мельбурне, Австралия. Музыка – Marcelo Berges – «La Lucha Indigena».

Проблеск Бесконечности – это видео с практикой культивирования тела Реального. В нем собраны энергичные тренировки по паркуру, боевым искусствам, искусству равновесия и инсайт-медитации. Видео было снято в Райлее, Таиланд. Музыка – Sphongle – «Divine Moments of Truth’.

Воплощение Реального – это видео, в котором обобщаются практики взаимодействия с собой и пространством, способствующие освобождению от страданий с помощью инсайт-медитации, тайдзицюань, паркура и плавания. Различные фрагменты видео были сняты в Чиангмае, Таиланд, Куала-Лумпуре, Малайзия и Мельбурне, Австралия.

Самма Патипада – это видео с практикой культивации стоя, упражнениями на расслабление, формой тайцзицюань и практикой культивации сидя. Съемки проводились в различных местах штата Виктория, включая Лейк-Маунтэйн, Лес Калифорнийских Сосен в Восточном Уорбертоне и морское побережье в Кейп-Шанке.

Мечта – это видео живого танцевального выступления, посвященного уходу из жизни и перерождению моих родителей. Хореография была создана на основе чтения «Тибетской Книги Мертвых». Она была исполнена на фестивале искусств и выступления в Мелаке в 2016 году, Мелака, Малайзия. Музыка – David Shea – «Ritual 32».

Расширенные описания творческих работ можно найти в Приложении Г – Творческие работы.

Какие «новые знания» призвано выявить исследование?

Сфера знания, раскрываемая в этом исследовании, направлена на то, чтобы привести во взаимосвязь теории субъекта в рамках лаканова психоанализа и Дхаммы Будды. Она расширяется, вводя практику искусства движения как способ воплощения интенсивных соматических феноменов, относящихся к Реальному. Таким образом, делается попытка сплести воедино концептуальные и эмпирические измерения человеческого бытия.

Эта сфера знаний широко опирается на практический опыт искусства движения. В ней также используются методы творческого воображения и поэзии, чтобы передать те переживания, которые невозможно постичь с помощью одного лишь концептуального мышления.

Таким образом, я стремлюсь продемонстрировать, как практика искусства движения дополняет традиционные практики психоанализа и медитации искусными средствами специфических методов воплощения. Я показываю, что средства искусства движения, если их правильно применять, в значительной степени способствуют освобождению от невыносимого травматического остатка обусловленного процесса «становления». То есть посредством искусства движения сокрушительный опыт столкновения с характеристиками существования (страдание, непостоянство и отсутствие самости), которые указывают на материальность и смертность субъекта, интегрируется как плодородная почва для инсайта и мудрости.

Междисциплинарный метод исследования позволяет соотнести уже существующие области знаний и практики друг с другом, открывая тем самым новые возможности для эффективного преодоления страданий и стресса.

Глава 1 – Субъект Пустоты

Цель первой главы – теоретически обосновать правильное понимание человеческой субъективности как искусного способа облегчения столкновения с Реальным. Это должно быть сделано через коррелятивный синтез лакановой модели Борромеева узла, буддийского учения о взаимозависимом происхождении и модели пяти агрегатов. Место и функция Реального должны быть определены в рамках каждой модели.

Эта глава не ставит своей целью дать широкое представление о лакановом психоанализе или Дхамме Будды. Ее цель – сформировать общую плоскость, в которой эти традиции сходятся к общей цели: искоренению страдания. Она стремится ответить на вопросы исследования: Что такое Реальное в лакановом психоанализе? И как Реальное соотносится с Дхаммой Будды?

Схема 1: Субъект Пустоты как прогрессия прозрения от страдания к освобождению16

В этой и всех остальных главах используются феноменологические эссе из моей литературной практики, чтобы проиллюстрировать практику и опыт в поэтическом ключе. Я считаю, что такие эссе будут способствовать более содержательному раскрытию темы.17 В этой главе я намерен показать, как возникает идентификация с собой, опираясь на центральное буддийское учение, Четыре Благородные Истины.

Субъект как непрерывность желания

Я определяю начальную стадию развития субъекта и соответствующую модель субъективности как «непрерывность желания быть». В этой подглаве показано, как желание быть соотносится с первыми двумя Благородными Истинами. Забегая вперед, отметим, что отождествление с собой – это страдание, а его причина – желание быть. Поскольку именно психоанализ проясняет в деталях хитросплетения желания быть, я опираюсь на Лаканову модель субъективности, чтобы привести этот аргумент. Чтобы представить последствия желаемого становления в космологическом контексте, я опираюсь на буддийские модели взаимозависимого происхождения и трех миров.

Субъект как практика проницательности соответствует третьей и четвертой Благородным Истинам. Опять же, забегая вперед, скажу, что причина самоотождествления прекращается благодаря правильному пониманию, которое закладывает семя для практического осознания прекращения страданий. Постепенное применение Пути приводит к этому осознанию. Это будет раскрыто во второй и третьей главах, опираясь на Лаканову модель Борромеева узла и модель пяти агрегатов.

Далее экспозиция перейдет к изучению буддийских практик, показывая, как они и искусство движения могут способствовать смягчению непредвиденных ситуаций встречи с Реальным, в соответствии с концептуализацией последнего в лакановом психоаналитическом ключе. Таким образом, будет показано, как два взгляда на субъективность дополняют друг друга в том, что я называю «Субъектом Пустоты» – процессе, берущем начало от непросветленного состояния, номинированного как «я», и постепенно ведущем к осознанию истины того, как все обстоит, а именно «не-я», чему способствует множество практик, которые я называю «Воплощением» Реального.

Здесь я рекомендую обратиться к Приложению А – Теоретический Контекст для описания дискурсов и источников, использованных для формирования аргументации данного исследования.

Схема 2: Субъект как непрерывность желания18

Борромеев Узел

Воображаемое

Согласно теории «стадии зеркала» Лакана, зарождающийся субъект идентифицирует себя с собственным отражением в зеркале. Это позволяет младенцу создать иллюзорное основание в преходящих телесных проявлениях.

Эйерс пишет:

Моторная координация на этой стадии развития ограничена, и ребенок полностью зависит от основного опекуна в самых элементарных действиях, необходимых для сохранения жизни. Кроме того, ребенок воспринимает свои неразвитые двигательные навыки как свидетельство фрагментированного, разрозненного тела, тела, неподлежащего контролю в своих требованиях и неуловимого как единство… Зеркальное изображение, таким образом, обеспечивает первую экспликацию единства для ребенка, создавая мост между хаотичным опытом движения и моторной (не) координации и статичной поверхностью представленного изображения. (Эйерс 2012, 20)

Непостоянство телесного присутствия толкает человеческого младенца к обретению первоначальной формы фиксации внутри переходящего: обретению иллюзорной тотальности отраженного образа. Лакан пишет в связи со стадией зеркала следующее:

В нем проявляется аффективный динамизм, благодаря которому субъект изначально идентифицирует себя с визуальным гештальтом собственного тела: по отношению к все еще очень глубокому отсутствию координации его собственной двигательной функции он представляет собой идеальное единство, спасительное imago; в него вложен весь изначальный дистресс, вызванный внутриорганическим и реляционным диссонансом ребенка. (Лакан 1977, 21)

Забегая вперед, отметим, что этот изначальный кинетический хаос – почва для воплощения. Его призрачные потоки интенсивности – характеристика непостоянства – являются фокусом для погружения в понимание во время медитации випассана, а двигательная неумелость – фокусом для освоения посредством искусства движения.

Продолжая тему воображаемого, дальнейшая иллюзорная стабилизация происходит через формирование идеального эго, эго-идеала и суперэго. Согласно Жижеку:

Лакан вводит точное различие между этими тремя терминами: «идеальное эго» обозначает идеализированный самообраз субъекта (то, каким я хотел бы быть, как бы я хотел быть видимым другими); эго-идеал – это категория, чей взгляд я пытаюсь поразить своим эго-образом, большой Другой, который наблюдает за мной и побуждает меня выкладываться на полную, идеал, которому я пытаюсь следовать и актуализировать; а суперэго – это та же самая категория в её мстительном, садистском, карающем аспекте. (Жижек 2007, 1253)

Формирование этих структур знаменует погружение субъекта в паутину обусловленности, предрасположенную местностью, наследственностью, изначальной беспомощностью/неумелостью и созависимостью. Далее Жижек соотносит эти три эго-формации с тремя регистрами: идеальное эго – воображаемое, «маленький другой», идеализированное зеркальное отражение; эго-идеал – символическое, точка в большом Другом, из которой я наблюдаю (и сужу) себя; суперэго – реальное, жестокое и ненасытное агентство, которое бомбардирует меня невыполнимыми требованиями и насмехается над моими попытками их выполнить, в глазах которого я тем более виновен, чем больше пытаюсь подавить свои «греховные» влечения (Жижек 2007, 1260). Именно эти коррелянты подталкивают субъекта к ненасытному поиску удовлетворения в царстве желания. Однако стоит еще раз подчеркнуть, что планом этой обусловленности является идентификация с образом желания (материнского) другого. Монкайо пишет:

Согласно теории Лакана о стадии зеркала, когда ребенок фиксирует свой отраженный образ в зеркале, он обретает бессущностное телесное эго-представление. Лакан связывает эго с воображаемым, поскольку, по его мнению, эго связано с самовосприятием, с тем, как самость видит себя отраженной в зеркальной поверхности другого. Лакан постулирует, что мимолетное нематериальное отражение телесного эго в зеркале представляет собой конкретизацию объекта желания матери: «О! Так вот кого желает или не желает моя мать». Таким образом, зеркальное изображение, образ в зеркале, занимает ту же структурную позицию, что и фантазированный objet a, который является причиной желания матери. Согласно Лакану, индивид черпает свой собственный образ себя и тела, свой нарциссизм, из ранней идентификации с матерью и ее желанием. Первый тотальный эго-образ формируется в соответствии с желанием другого. Эго – это случай, когда субъект представляет собой фантазийный объект для матери. Именно идентификация с этим воображаемым объектом лежит в основе идентификации с телесной эго-репрезентацией. (Монкайо 2012a, 91—92)

Я прихожу к выводу, что описанным выше способом кажущееся бесконечным множество психокинетических интенсивностей сводится к интенсивностям, которые поддерживают образ, желаемый (материнским) другим. Именно этот образ (ошибочно) принимается за правильный, совершенный и удовлетворительный. Далее Эйерс развивает последствия этой идентификации, известной в Лаковом корпусе как «первичный нарциссизм»:

Даже после разрешения Эдипова комплекса антагонизм между воображаемыми образованиями и символическими координатами может быть определен как основной источник тревоги для субъекта, и тонкий намек на важность «символической матрицы» даже на этой ранней стадии развития ребенка. К тому моменту, когда objet petit a выходит из концепции идеального эго, именно радикальная нестабильность избыточного желания позиционируется Лаканом как результат воображаемой идентификации, а не какого-либо представления о Воображаемом как о сшивающей функции. (Эйерс 2011)

Смежной причиной формирования Воображаемого является фрагментация19. Поскольку зарождающийся субъект находится в бассейне интенсивностей Реального, именно то, что Лакан называет «образами фрагментированного тела» (Лакан 1977, 13), присутствует в психике младенца. Лакан ссылается на наблюдение за играющими детьми в возрасте от двух до пяти лет, у которых эти образы возникают спонтанно, что «подтверждается опытом разорванной на части куклы» (Лакан 1977, 13). Образы, о которых идет речь, связаны с «кастрацией, эмаскуляцией, увечьем, расчленением, вывихом, пожиранием и разрывом тела» (Лакан 1977, 13). Чтобы защититься от этих ужасающих имаго, нарождающийся субъект ликующе решается на иллюзорную целостность своего отражения и привязывается к ней, как отмечает Эйерс, за счет дальнейших порождающих тревогу конфликтов между этой целостностью и символическим законом, представленным амбивалентной фигурой Другого.

Проснувшись, я слышу капли дождя, металлическое «дзинь» падения на крышу тамбура за окном моей комнаты. Это напоминает о неподвижности. Я не могу нарушить единство. Это единство падающего дождя, его обволакивающего спокойствия и меня самого, того самого «я», заключенного в теле, укутанного в одеяло, неподвижного, завороженного покоем. Это всегда было идиллией: телесный комфорт, защищенный отрицанием деятельности по преодолению и выходу вовне, требуемый жизнью, вдохновляемый отцом. Это покой в объятиях воды, в которой мать-океан родила живых существ. Без утопающего избытка, это единство, лишенное формы, требования, желания, эта простая неподвижность невстревоженного пребывания, от которой невозможно отказаться.

Я слышу дождь, позволяя своему разуму утонуть в этом чувстве, таком потустороннем, за пределами удовольствия, таком спокойном, что его близость даже не сравнится с материнскими объятиями. Мать – человек, она непоследовательна, она меняется. Дождь просто падает, просто отказывается, отрицает свое существование, будучи поглощенным землей. Сочность его капель на широких и грубых листьях подсолнуха намекает на возвышенное. Это не правильно и не приятно, мокрая вода, наполняющая сердце воздухом, питательная, необходимая, лучше любой пищи, безмятежная, реальная только в том, чтобы быть прочувствованной до полного поглощения того, кто чувствует.

Это то самое «я», раздувающееся от возвышенного принятия безличной красоты, сливающееся с воображаемым реальным, у которого есть только одно достойное его ощначающее – магическое.

Символическое

Регистр Символического возникает в момент введения означающего. Он не возникает после Воображаемого. Лакан заявляет:

В символическом регистре тотальность называется вселенной. Символический регистр с самого начала приобретает универсальный характер. Он не образуется по частям. Как только появляется символ, возникает вселенная символов. (Лакан 1988, 29)

Эйерс утверждает, что развитие эго, расположенного преимущественно в области Воображаемого, требует изолированных, протосимволических элементов, которые он называет «означающими-в-изоляции», чтобы отобразить хрупкость становления отчужденной субъективности (Эйерс 2011). Эта концептуальная фигура объясняет, что первенство образа поддерживается минимальными символическими элементами, регистрирующими на уровне эго то, что позже Лакан определит как «материальность» языка в его самом раннем проявлении, – знак, абстрагированный от отношений значения, сведенный к абстрактной форме размещения или координаты (Эйерс 2011).

Символический универсум можно сравнить с сетью Индры,20, состоящей из означающих, которая предшествует субъекту и тем самым структурирует его бессознательный дискурс. Это знание, окутывающее «малый разум» воображаемого «я», в который субъект входит через речь, концептуальное и аналитическое мышление и приписывание смысла. Монкайо пишет:

Символическое освобождает субъекта от воображаемого, но также оставляет его в подчинении/отчуждении/разделении, производимом языком, и в подчинении закону и Имени Отца. (Монкайо 2012a, 131—132)

Таким образом, знаковые структуры еще более упорядочивают хаотическую материальность телесных интенсивностей и помогают утвердить субъекта в сфере языка и культуры. Вхождение в символический порядок позволяет разрешить Эдипов комплекс (а именно, идентификацию нарождающегося субъекта с желанием (материнского) другого) через институт отцовского закона и ключевые означающие, которые Лакан называет «Именем Отца». Таким образом, логика требования, присущая первичному нарциссизму Воображаемого, нюансируется метонимией желания в означающих (Эйерс 2012, 42).

Возникнув в Символическом, субъект обретает свободу в сети Индры, состоящей из означающих и означаемых, если воспользоваться терминологией Соссюра (Homer 2005, 38). Однако пребывание внутри порядка Символического всегда ограничено самим означающим, поскольку это желание кого-то другого (Имя Отца), обрамленное синтаксисом, грамматикой и пунктуацией, свойственными тому, как этот «кто-то другой» их применяет.21 Монкайо продолжает:

«Детерминизм и отчуждение, производимые языком и языком как Другим по отношению к самости или эго, должны быть поняты как функция воображаемых отношений, которые эго имеет с языком и Символическим. Для эго, желающего быть хозяином в собственном доме, язык и бессознательное предстают как обременительная, эгодистоническая, порождающая симптомы определяющая структура. Эго хочет заявить о своих небольших притязаниях на Символическое, говоря: «Я говорю, следовательно, я есть», тогда как с более широкой точки зрения эго – лишь капля или, самое большее, волна в огромном океане исторического и символического опыта (Другого). (Монкайо 2012a, 132)

В рамках символического Другого субъект – не более чем метафора и имя по отношению к другим метафорам и именам. В силу идентификации субъект усваивает тот или иной аспект или черту другого субъекта, выстраивая таким образом корневище означащих-в-отношении,22, которое самоподдерживается. Однако даже такое обилие означающих, субъективностей и способов бытия, с которыми можно идентифицироваться, не удовлетворяет субъекта. Вскоре обнаруживается, что символического отца, как и воображаемой матери, тоже не хватает. Монкайо отмечает, что Лакан находит поддержку концепции символического отца в Священном Писании. Символический отец Библии либо не отзывается на имя, либо является безымянным, либо отвечает буквами, значение которых неясно (Сафран 2003, 380/446).

То, что завершает субъекта, – это именно та точка невозможности, повторения и настойчивости, которая сопротивляется любой интерпретации (Эйерс 2012, 45). Непрозрачное и таинственное переплетение, где сетка означающих образует «пуповину», непроницаемую для дальнейшего анализа, – это область Реального.

В восемь лет, твердо решив покончить с болезнями всех мастей, я начал просыпаться рано, чтобы делать утреннюю зарядку. Решающую роль сыграли настойчивое желание перестать быть зависимым от обстоятельств и мотивация со стороны такого сильного и безупречного человека. Ему было не до того, чтобы заставлять меня. Я читал, размышлял, действовал соответственно. Не обращая внимания на холод, каждое утро я приводил это тело в порядок, отжимался, приседал и подтягивался, не пропуская ни одного дня, не поддаваясь сонливости.

К десяти годам я представлял собой электрический провод, обмотанный упругой плотью. Движение и смелость были всем. Я должен был быть смелым, я должен был добиваться успеха, я должен был быть лучшим. Я наслаждался этим. Я принимал любой вызов с достойным ликованием. Я поклонялся солнцу. В реке Уссури, подгоняемый крыльями, я доплыл до ее середины и лежал на воде, поддерживая голову руками, и смотрел в синюю бездну летнего неба, вдыхая сладкий воздух, ощущая прохладу воды, точно зная, несомненно, что я непобедим, что я достиг этого собственными усилиями, что я заставил себя стоять во весь рост и полностью принять природные стихии. Стихии были моими друзьями, лишенными случайностей, брызжущими жизненной силой, приглашающими играть и жить победоносно, воплощая мечты.

Я слышала его голос с берега, предупреждавший меня, чтобы я не заплывала далеко, я чувствовал его взгляд, его присутствие, оберегавшее меня от утопления. У меня был он – у меня был весь мир. Навсегда.

Следующей зимой он упал.

Реальное

Во-первых, реальное – это то, что находится за пределами областей символического и воображаемого. Реальное постоянно подразумевается и настаивается, но при этом не ассимилируется субъектом. Как таковое, оно является областью необычных телесных переживаний. Это область интенсивности, колебаний, энергетических водоворотов и превратностей, которые еще не были символизированы, находятся в процессе символизации или сопротивляются символизации (Финк 1995, 25). Это область чистой энергии, непрозрачной, неясной, неразделенной, радикальной полноты/пустоты. Брюс Финк пишет:

«Реальное – это, например, тело младенца «до» того, как оно попадает под власть символического регистра, до того, как его приучают к туалету и обучают образам мира… Доведя фрейдовское понятие полиморфной преверсии до крайности, мы можем рассматривать тело младенца как одну сплошную эрогенную зону, в которой нет никаких привилегированных зон, никаких областей, в которых удовольствие было бы ограничено с самого начала. (Финк 1995, 24).

Остаточное или несимволизированное Реальное знаковой изоляции образует «пуповину», центр тяжести, вокруг которого Символическое вращается, никогда не достигая его. Поскольку Реальное невозможно, непроницаемо для интерпретации, только то, что обозначает его в Символическом и Воображаемом, может указывать на него. В Лакановых рамках это относится к функции симптома. Лакан заявляет:

«Чтобы анализ не был бесконечным процессом, чтобы он нашел свой внутренний предел, интерпретация аналитика, которая направлена на означающее, должна также достичь Реального симптома, то есть точки, где символически бессмысленное цепляется за Реальное, где первые означающие, услышанные субъектом, оставили свой отпечаток». (Лакан 1989, 14)

Согласно Лакану, чтобы достичь своей конечной точки, анализ должен изменить отношение субъекта к Реальному, которое представляет собой несводимое целое в Символическом, из которого проистекают фантазии и желания субъекта. Здесь очевидна значимость Реального как одного из фундаментальных регистров человеческой психики. Здесь же проявляется значение симптома (фиксация, травма, невозможность, одержимость, стагнация и т. д.).

Для дальнейшего обозначения структуры Борромеевского узла, завершающего обзор Лаканова субъекта, я обращусь к понятиям синтома (sinthome), единичного следа/черты (unary trait) и jouissance. Как пишет Монкайо: