Поезд Ноя

– А просто мальчиком – вырасти нельзя?

– Эх, милок… Мальчиком уже не получится. Они ведь все в детстве остаются. А во взрослую жизнь пускают только мужчин.

– По росту, что ли?

– В том-то и дело, что по паспорту.

– Это плохо, – огорчился Юрка.

– И не говори! Плохо, конечно, а что делать? Для того и скатали гранату.

– А как она работает?

– Граната-то? – дед Степан потер лоб. – Да так и работает: встречаешь злодеев, делаешь два честных предупреждения, а после размахиваешься и кидаешь.

– А дальше?

– Дальше она падает, шоркает спичками по земле и возгорается.

– Сама? – ахнул Юрик.

– Конечно, сама. Автоматика же… Сперва чулок вспыхивает, потом пластилин с целлулоидом, и добегает, значит, вся эта карусель до стержней карандашных. Слыхал про графитовые бомбы? Вот и у нас стержни из графита. Ахнет так, что мало не покажется.

– Здорово! – восторгался Юрка.

– Еще бы не здорово, – дед грустно вздыхал. – А пока пойди, спрячь под койку. Может, завтра еще что-нибудь прикрутим.

***

Вечером дед Степан отправился в ближайший гастроном. Конечно, и названия такого уже не было, но многие продолжали по привычке именовать нынешний супермаркет гастрономом. Вот и он называл. Какой там, к лешему, супермаркет! Площади-то ни метр не увеличились, и даже часть прежних прилавков сохранилась, а туда же – супер да еще маркет! И какая разница, где покупает человек пиво с вином? Главный момент – почему покупает? А этот вопрос с давних пор также не изменился ни на йоту. Как пили люди, так и продолжали пить по-прежнему, и новый экономический строй в процентном соотношении порождал трезвенников ничуть не больше.

В общем, повод у него имелся. Очень уж прижало после того охальника в лесу – прямо как заноза ледяная вошла меж ребер. Ну, и решил выпить – попробовать растопить болезненный холод. Очень уж остро и как-то без пауз заныло сердце, да и улыбаться зверски устал. А как не улыбаться – при Юрке-то? То есть, сам внучок вроде и не спрашивал уже ни о чем, может, даже забыл про минувшую напасть, но сам дед помнил все преотлично. До последней стервозной мелочи. Хотя именно эти мелочи стоило поскорее забыть. Потому что распухала от них грудь сильнее и сильнее, и заноза лепилась к занозе, вырастая в недобрый муравейник. Верно, от таких вот мыслей стариков и скрючивает прежде времени. Носы, спины, глаза – все в землю заворачивает – вниз, стало быть. Молодость-то – вся насквозь курноса – глаза, руки и прочие органы – все вверх да в высоту, как ракетные установки, а у стариков иной коленкор. И плуг с сохой здесь совершенно ни при чем. Да, верно, и забыли уже, что такое – пахать и сеять. Не соха, а обида людей сгибает – тяжелая неподъемная обида. И тут уж надо либо уметь по-девичьи крепко забывать, либо вздымать ношу над собой да метать ее в волны куда подале – как какой-нибудь Стенька Разин…

С купленным пивом дед зашел под навес к столикам. Угадал пару знакомых старичков, к ним и подсел. Те тоже прихлебывали пиво, привычно ворчали о вечном:

– Хотел давеча окрошку сделать, кваса нет, – забыли поставить. Ну, взял в магазине, а он сладкий! Главное – написано: «Окрошечный», а он сладкий! Это как понимать?

– Так сахара туда сыпанули.

– Понятно, что сахара, но спрашивается – на кой ляд? Это ведь не компот, не ликер какой. А они и закуску хреновую сахарят!

– Сейчас все кругом сладкое. Это они жизнь нам подслащивают, – соседушка едко хихикнул.

– Хорошенькое дело! А если у меня диабет? Если я не могу есть сладкое? Я что – за продукты без сахара еще и приплачивать должен?

– А ты как думал! И приплотишь, куда деваться-то.

– Сейчас и лекарства сладкими делают, – придвинулся ближе дед Степан. – Сиропы там разные, таблеточки. А мой Юрчик их, к примеру, не может пить. Не любит он сладкое, понимаешь! И что делать? Других-то лекарств для маленьких уже нет. Еще и пасты зубные для них с сахаром. Так он плюется, мою втихаря берет.

– Во-во, даже дети кривятся, а нас, старых, вовсе в расчет не берут. Главное – весь хлеб перепортили, нормального ржаного уже и не найдешь. Про колбасу я не говорю – химия сплошная! Недавно простую морковку брал – в пакетике ярком таком, домой принес – горькая! Нет, ну, правда! Варить пробовали – а она все одно, горькая. Потом уж взял очки, прочел на упаковке – так ее, слышь-ко, из самого Израиля сюда привезли!

– Ох, ты, едрен батон!

– Вот тебе и батон! Уже моркву из-за границы тягаем. Совсем, значит, обезножили.

– Свою землю надо иметь, тогда и выращивай что хочешь.

– Так была землица – под ЛЭПом. Но как начали автостраду строить – отняли. Дорога для них важнее овощей. А я, может, репку, люблю. И квас тот же на редьке настаиваю.

– Редьку можно на рынке поспрошать.

– Так я там и покупаю, но зимой-то ее нет! А есть только зеленая да китайская.

– Сейчас все кругом китайское. И рынки все скоро повыведут, центров торговых настроят.

– Их уже кругом, как грибов поганок.

– Это точно…

– А у нас вот внучка народилась – горластая, спасу нет. Живем-то в одной клетушке, значит, терпи. А кроватки нормальной тоже нет. То есть хватает, конечно, всяких, но дорогущие! И главное – не покачаешь. Я своим толковал: не надо, мол, этого пластика! Сделайте нормальную люльку. Как в старину. Всей работы – на полчаса, зато качнул пару раз – и успокоится. Нет, говорят, люлька – несовременно. Кроватку им подавай. Итальянскую. Живем, значит, в хрущебе маломестной, а кроватки у нас итальянские!

– И что?

– Ничего, купили. Мучимся теперь – с итальянской-то. Голосит же, живот там пучит или еще что. На руках приходится укачивать. Вместо люльки.

– То-то ты гулять стал чаще! Из семьи, выходит, линяешь, дезертир?

– И ты бы линял. Потерпи-ка такой плач круглые сутки. Без того ночью не сплю – тоже укачиваю. Жалко ведь…

Дед Степан с отвращением глотал теплое пиво, время от времени вставлял свое кислое словцо, после чего косился на сидящих по соседству девчонок. Те тоже цедили пиво и громко смеялись, обсуждая новости с экранчиков сотовых телефонов. Говорить особо не говорили, а вот хохотали звонко. Морщась, дед Степан и сам не понимал – то ли злится он, то ли нет. Пупы у девок были, конечно, задорные, но очень уж открытые. Прямо напоказ. И смех этот лошадиный. Но ведь радовались чему-то! И невдомек им было, что жизнь-то по всем меркам становится хуже. Хотя… Для них она и не хуже была, наверное. Поскольку сравнивать-то не с чем. Они ж, молодые, вроде как с нуля жить начинают – вот и кажется им, что все здорово. Это лет через сорок, когда растолстеют да сгорбятся, перестанут гоготать. Поймут, что смех и грех всегда где-то рядышком, а пока голопупые да веселые, то и ведать ничего не ведают. И надо ли ведать в таком возрасте – тоже вопрос не решенный… Может, и пусть себе резвятся? Пока юные да глупые, пока в силах. Зачем наперед-то знать, что дегтя по судьбинушке размазано больше, чем меда?

Дед Степан подумал, что немного завидует пигалицам и почему-то даже порадовался этому своему пониманию. Завидовал-то, можно сказать, по-хорошему – зла не желая, и даже напротив – желая голопупым нормального бабьего счастья…

– Больницы – они, конечно, и в прежнее время были аховые, – продолжал брюзжать соседушка справа, – но ведь взял талончик и стой. А теперь сперва запишись, потом талон на этом их компьютере пробей, да еще три очереди займи.

– Почему три-то?

– Одна по времени, другая без талончиков, третья – за деньги.

– А-а…

– Чего а-то! Все же с норовом, – не уступают. И ссорятся, скандалят… Давеча подрались двое, сам видел.

– Прямо в больнице?

– Ну да… Главное: обоим за семьдесят, оба красные, ровно лососи, а туда же – кулачонками машут. Думал, там их кондратий и хватит.

– Не хватил?

– Да нет, бабки разняли. Такой хороводище развели – стыдобина!

– А сами врачи что?

– Что врачи? Им так интереснее даже. Каждый день как на фронте.

– Ну так! И деньги, наверное, живее несут.

– Кто-то несет, а кто-то и везет. Я одного видел – вовсе на танке приехал…

– Чего?!

– Ну, на джипе – гробина такой у них широченный. Хаммер, что ли, называется… Вот, значит, приехал и сразу без очереди в регистратуру. На него шикнули, так он матом всех – спокойно так, без злобы – и к окошечку.

– Взорвать бы такого! Вместе с машиной.

– Взорвем, – неожиданно для себя пообещал Степан. – У меня и граната припасена. С начинкой графитовой.

На него поглядели странно, даже примолкли на минуту. Можно было и пошутить вдогон, смягчить сказанное, но он не стал.

– Мда… Кое-кого и впрямь взорвать не мешало бы, – мутно протянул ближайший старик.

– Только лучше-то от того не станет! Сколько они друг дружку-то месят – и толку?

– Да уж, у нас оно завсегда так…

Поболтали еще немного. О хворях, о ценах на лекарства, о том, какие из них злее, какие хлипче. Дружно ругнули скупщиков металлолома. Накануне в газетах писали про малыша, что шел по улице и провалился в колодец. Люк, значит, кто-то стянул, а внизу варево, чистый кипяток, – так и сгинул малютка.

– И кто законы такие придумал, чтобы люки в лом сдавать?

– Понятно, кто, – рассказчик кивнул на потолок. – Им по тротуарам не ходить, и детки, небось, все за границами…

«Взрывать, – мысленно вынес приговор дед Степан, – к чертям собачьим!» И тут же вспомнил, что еще совсем недавно подобные посиделки вызывали у него ухмылку. Он ведь и впрямь считал себя прогрессивным дедом – очень уж хорошо помнил, как хаяли молодежь в его юные годы. Смех было слушать! Так и просилось на язык язвительное – про песочек с маразмом. Но вот кукукнули годочки, и тоже превратился в старого мухомора. И понимал ведь: самое распоследнее дело – бурчать да ворчать, но такое уж времечко народилось – заскорузлое да сердитое, что поневоле вспоминалась радуга прошлого. А ведь, в самом деле, разное было! Не только чернота голимая. И на курорты ездили, и в Закарпатье какое-нибудь, и к далекому Байкалу. За пять лет можно было скопить на билет к любому морю – хоть Балтийскому, хоть даже Аральскому с Японским! А теперь и Аральского, по слухам, не стало. Высохло с горя. Все равно как лужа какая. Да и Каспий с Черным вроде как за рубеж отъехали – в компании с Балтикой. А если еще и озера начали скупать да проволокой огораживать – совсем будет тошнехонько. Один выход – купаться и загорать на Северном Ледовитом. Закаляться и подстилать вместо полотенец шубы…

Сплюнув в сердцах, дед Степан испуганно перекрестился.

***

Вечер сгустился внезапно. Наверное, в соответствии с его настроением. Выйдя на улицу, дед ругнулся про себя, и небо ответно раскашлялось. Прыснув из-за туч, молния по-кошачьи царапнула землю. И еще раз, и еще. Дождя все не было, а гром продолжал рокотать. Словно некто сердитый ломал и ломал о колено черный небесный эбонит. А может, все это сверкало и потрескивало у него в голове. Негоже после семидесяти столько пить.

Впрочем, если считать обычными российскими мерками, не так уж много дед Степан и выпил, но ум все равно повело. Сказывалась непривычка. И вроде было до дому рукой подать, а все одно забрел не туда. Давно известно: торная дорога не для выпивох. Вздорный этот народец сплошь и рядом выгребает на тропки горные, рисковые да вертлявые. Вот и его занесло куда-то не туда. Только и запомнил сверкающее стекло да бесконечные прилавки с режущей глаза пестротой – бисер, сияющие пуговки, пряжки. Тут же лоснились меха, шпалерами тянулись куртки, рубахи и прочая телесная маскировка. Наверное, это был торговый центр, и дед Степан, конечно, не удержался, затеял с продавщицами спор. Начал наскакивать все с теми же бородатыми вопросами:

– Одеколона нет? А почему? – он тряс головой и тыкал пальцем. – Раньше был, теперь нет. А лосьон? Тоже пропал?

– Дедуль, успокойтесь. У нас специальное распоряжение. Смена ассортимента.

– Чего смена?

– Ассортимента. Слышали такое слово?

– Ну…

– Вот. Очень уж часто употребляет ваш брат одеколон не по назначению.

– А если кто по назначению? Тем как быть?

– Для них есть тоники…

Дед Степан требовал тоники и смотрел на цену. Меньше, чем за сотню, пузырьки не попадались, и очередной заговор трещал по швам, рассыпался на глазах. Отечественные лосьоны уничтожили, чтобы на рынок выпорхнула западная дорогостоящая отрава.

– Вот, значит, что удумали! Хитрецы подковерные! Менаджоперы хреновы!

– Проспись, дед! Сейчас охрану вызовем.

– Знаю… Вызвали уже одного. На озеро родимое. А я, может, с пяти лет на нем рыбалил! Плавать учился…

– Какое озеро, о чем ты, дед?

– О чем надо, про то и толкую… – дед Степан лез в карман, как бы вспоминая, куда засунул нужное. – Ничего. Зайду домой и вернусь. Только штучку одну прихвачу.

– Какую штучку?

– Да гранату. Слыхали, небось, про Ф-1? Лимоночка расейская! С тех самых времен и осталась. На всех хватит. Еще и с прицепом! Всю вашу охрану вместе с лосьонами на воздух подниму…

– Совсем спятил, дед!

– Вот там и посмотрим, кто спятил, а кто не очень. Ничего! Найдется и на ваши холки уздечка…

Его задержали на выходе. Крепкие ребята в униформе торгового центра. Они же и передали старика с рук на руки подъехавшему наряду патрульно-постовой службы.

– Бузил, что ли?

– Да черт бы с этим… Гранатой угрожал. Вроде как дома припрятал. Обещал вернуться и взорвать тут все.

– Вот придурок. Может, горбатого лепил?

– Так кто ж его знает. Взрывают же. То тут, то там.

– Ладно, проверим…

Препроводив незадачливого террориста в желтобокий «луноход», патруль двинул прямиком к нему домой. Дед и адреса не стал скрывать, перестал бояться. Усевшись на холодную, обитую жестью скамейку, продолжал духариться, кричал расположившемуся напротив круглолицему сержанту с черным коротышкой-автоматом:

– Кому прислуживаете? Мы же про вас фильмы смотрим, душой болеем, а вы вона как. Полицаями стали, да? Может, еще в фашистов вас скоро переименуют?

– Чего мелешь, старик!

– Это не я мелю, вы мелете. Такая мучица будет, всех пронесет.

– Лучше скажи, где там у тебя граната? – круглолицый смотрел строго.

– Какая граната, сынок?

– Да грозил которой?

– Это ты что-то напутал, – дед нервно хохотнул. – Моя грозилка давно уж на пенсии. И дома ничего кроме пушки армейской нетути.

– Какой еще пушки?

– Да именной. И в чехольчике «ППШ» за шкафом. До лучших времен.

– Ага, еще пулемет и зенитное орудие…

– Зачем мне орудие, хватит и ППШ. Хорошая машинка! Я с такими по лесам бегал. Ты-то, небось, и не видел ППШ настоящий.

– А мне и без надобности, у нас другое оружие, – круглолицый огладил ладонью свой коротенький автоматик.

– Разве ж можно их сравнивать! Там – механизм, техника боевая, а это фитюли.

– Вот и поглядим на твою технику…

Домчались быстро. Перед тем, как вывести «буяна» из машины, на деда Степана нацепили новенькие сияющие наручники. И впрямь браслеты. Степан тут же взметнул их над головой. Точно позировал перед неведомыми фотографами.

– Уже и народа своего боитесь! Даром, что полицаи.

– Ты придержал бы язык, дедуль.

– Наручники-то зачем?

– Затем, что на всякий пожарный. Мало ли что у тебя там на хазе…

«На хазе» появление скованного дедули вызвало настоящий переполох. Внук Юрка все порывался ухватить деда за руку, но круглолицый милиционер стоял на страже, никого близко не подпускал. Родители же – Юркин папа с мамой Валентиной – попеременно охали и возмущались.

– Да вы с ума сошли! Какой терроризм! Он мухи сроду не обидит.

– А с ППШ кто по лесам бегал?

– Так это давно. В армии еще, наверное.

– Воевал, что ли?

– Да нет, он ведь моложе… – Юркин папа смутился, словно его уличили в самозванстве родителя. – Причем тут война-то? Тех, кто воевал, сейчас всего горстка осталась.

– А они, заметь, и тех готовы вязать! – воинственно встрял в разговор дед. – Это ведь уже не милиция, вконец все ополицаились! Только и могут, что стариков с детьми по лесам гонять.

– Каким лесам, чего ты, бать? – Юркин папа совсем растерялся.

– Да тем самым, что общественными когда-то были.

– Не понимаю… Ерунду какую-то несет.

– Конечно, ерунду, – поддакнула Валентина. – С пьяных же глаз.

– Может, и с пьяных, только не ерунду! – прозорливо улыбнулся сержант. – Гранатой-то кто угрожал? Он – и на полном серьезе. Есть и заявление от сотрудников ЧОПа. Продавцы все подтверждают. Вроде как говорил: «Вернусь и разнесу все к такой-то матери».

– Да какие угрозы, о чем вы? Ясно же, человек просто выпил! – горячился Юркин папа. – А пьяный и не такое сболтнет.

– Не все пьяные гранатами угрожают, – круглолицый сержант погрозил пальцем. – Так что если у вас, в самом деле, припрятана взрывчатка…

– Да вы что! Какая взрывчатка? – отец в смятении оглянулся на семью. – Юрка, что вы там еще учудили?!

Должно быть, на лице сына что-то все-таки отразилось. Ну, не умел малолетний Юрка врать да притворяться. То есть умел, но плохо получалось. Во всяком случае, отец это сразу разглядел. И тотчас взял железными пальцами за плечо.

– Юрий!

– Чего?

– Смотри мне в глаза. Действительно, что-то нашли с дедом?

– И вовсе даже не нашли! – пискнул мальчик.

– Говори мне правду!

– Я и говорю!

– Тогда в чем дело?

– Ну, гранату сделали. Из спичек, – лицо у Юрки пылало. – Но ведь не нашли же…

– Уже теплее, – хохотнул сержант. – Показывай, где она у вас?

– Деда! – Юрик умоляюще взглянул на дедушку. Становиться предателем жутко не хотелось.

– Неси, неси, пусть позабавятся, – дед Степан, очень похожий в эту минуту на пойманного фашистами партизана, дерзко усмехнулся.

Однако настоящее веселье началось, когда вдвоем с сержантом Юрик принес в гостиную гранату.

– Что это? – отец растерянно моргал.

– Она самая, – дед Степан победно взирал на присутствующих. – Термоядерная, с начинкой! Специально для буржуев придуманная.

– Из пластилина, что ли? – сержант недоуменно крутил в руках самоделку. – Тряпки какие-то… Носки, что ли?

– Там еще карандашики внутри, – обиженно сказал Юрик. – Чтобы как в графитовых бомбах. И спички.

– Мда… Серьезная вещь… – блюстители правопорядка переглянулись. – Особенно если с размаху да по макушке.

– Или по витрине.

– Кого наказать хотел, дед?

– Да всех разом! Казнокрадов и душепродавцев.

– Чего, чего?

– Того! Родину ведь продаете. За грошики! Реки-озера – они ж всю жизнь народу принадлежали. Мало вам нефти с газом? Золотишка мало? Еще и воду решили к рукам прибрать!

– Какую воду? О чем ты, дед?

– Ишь, глазки-то какие невинные! Будто не знают… Ничего! Времечко на исходе, дождетесь вскорости. Народ – он ведь до поры до времени смирный. Хоть и не с печки смотрит, а все видит. Как недра воруете, как в школах детей мутите, как заводики к рукам прибираете. Рейдеры хреновы! – лицо деда непривычно сияло, даже осанка разительно переменилась. Домашние смотрели на него во все глаза.

– Ничего-о… – продолжал тянуть дед. С губ его слетала слюна. – Дозреем однажды, все вам припомнится. Ни в какие европы сбежать не успеете! Безо всяких гранат пойдем крушить да ломать! Редьки нет в магазинах – дожили!..

– Что делать-то с ним? – круглолицый взглянул на коллегу. – Может, в вытрезвитель подбросить? Чтоб охолонулся? Или к нам на ночку?

– Не надо, ребят, погодите, – отец потянул сержанта за рукав. – Давайте договоримся, что ли.

– Ага, как с гаишниками! – хмыкнул дед. – Те уж давно со всеми договариваются.

– Борзеешь, дед! – круглолицый сержант качнул головой. – Не твои бы годы…

– А что тебе мои годы! – взорвался дед Степан. – Ты мне и без того тычешь, как мальцу. И по сусалам бы врезал. Вижу ведь, как кулачонки чешутся. Жалеешь, небось, что свидетелей полон дом.

– Папа, зачем вы так?

– В самом деле, бать, что ты как с цепи-то сорвался?.. А вы не слушайте его. Ну, выпил лишнего, – так завтра же стыдно станет… Подождите! Куда вы?

Но сержант уже тянул деда за собой. Решение он, видимо, принял.

– Постойте! – отец Юрика шагнул следом.

– Все! – отрезал на ходу блюститель порядка. Обернувшись, коротко пояснил: – К себе пока отвезем. Оформлять не будем. А завтра заберете своего террориста.

– Да вы что? Какой террорист? Просто с катушек человек съехал.

– Вот и вправим мозги на свое законное место. Покукует ночку у нас, глядишь, остепенится.

– Может, все-таки как-то иначе решим?

Сержант хмуро покачал головой. Бросив взор на зареванного Юрку, поспешно отвернулся и вывел деда из квартиры.

***

В «обезьяннике» деду не спалось. Какой там сон! И тесно, и грязно. Кроме того, без конца охала и постанывала парочка малолетних наркоманов. Мальцов откровенно ломало, и окружающих они в упор не видели. А еще источал ароматы укутанный в луковичные лохмотья бомж, и молодой упившийся урка пытался время от времени криком вызвать дежурного, которому обещал все вырвать, отгрызть и отрезать. В редких паузах урка «строил» сокамерников, нудновато учил уму-разуму. Обезьянник при этом он презрительно именовал кичманом, без конца демонстрировал татуировки и шрамы на теле, с гордостью поминал тюремные «кондеи» и правильные зоны, где мазу держат правильные пацаны…

– Спрячь буркалы, сохатый! Выцарапаю, – он растопыривал пятерню перед лицом деда и выражением глаз сразу становился похожим на того охранника у озера. – Запомни, я тут лорд. Всех оказачу! И вы мне не хевра, чтобы торбу портить…

Дед глотал слюну и опускал взор. К такому обороту он был не готов.

Да и не походила ночь в отделении на нормальную ночь. И свет горел, и машины постоянно приезжали-уезжали, что-то докладывал и выспрашивал по телефону дежурный. А вскоре к ним посадили еще одного гостя – вконец перепуганного человечка, близоруко щурящегося, с оцарапанным лицом и несвязной речью. Моментально углядев в нем подходящую жертву, неуемный блатарь начал показывать на человечке зоновские приемы, поочередно хлопал то по ушам, то особым хватом пережимал горло, отчего несчастный закатывал глаза и надсадно хрипел. Тогда-то Степан и не выдержал. Словно что-то сломалось в нем. Дед и сам себе поразиться не успел. А проще говоря – психанул. Бросившись на мучителя, повалил на пол и начал топтать. Ноги-то они завсегда сильнее рук. А главное – сработал порыв, здоровый урка оказался не таким уж и здоровым. Хотя, возможно, не знавший зоновских приемов дед попал раз-другой куда следует. Рухнувшего и басом верещащего урку он продолжал месить чем ни попадя. И сам вроде получал, но боли уже не чувствовал. Драку остановил помощник дежурного – тот самый круглолицый сержант.

– Совсем сдурел? – схватив в охапку, он выволок деда из обезьянника, ногой захлопнул дверь. К прутьям тотчас приклеилась разбитая в кровь физиономия урки. На деда обрушился поток угроз.

– Последние часы живешь! На куски порву, по земле размотаю…

– Уймись, урод! – круглолицый шарахнул по прутьям дубинкой, видно, попал по пальцам. Зашипев от боли, крикун на время притих. Деду же вернули личные вещи, вывели на щербатое крылечко.

– Все, террорист хренов, вали. От греха подальше. Сам видишь, какая публика у нас кукует, – сержант устало сплюнул. – Ты вон одной ночи не выдержал, а мы годами терпим. Еще нас же везде и поливают, с дерьмом смешивают, полицаями называют.

Дед Степан стоял, чуть покачиваясь. В голове царила обморочная пустота.

– Ну? Чего встал-то? Иди, отсыпайся, – милиционер легонько подтолкнул старика в спину. – И не шали больше. К другим попадешь, хуже будет. Чикаться не станут.

Дед Степан сухо сглотнул. Хотел ответить, но горло пересохло, да и слов не было. Ныли кулаки, болело тело.

– Домой-то доберешься? Тут вроде близко.

Дед кивнул.

– Тогда счастливо! И никаких больше гранат, слышишь? Сейчас власти на террор круто дышат. Последнего здоровья лишат под горячую руку.

Дед снова кивнул и шатко двинулся по улице…

План созрел по дороге. Как-то само сложилось в голове, выстроилось нехитрой мозаикой. Да и что другое могло родиться после минувших дурных суток?

Умудрившись никого не разбудить, он проник в квартиру. На цыпочках, точно вор, пробрался на кухню, глотнул напоследок водички из чайника. Стало чуть легче. И сразу вспомнилось, что веревка лежит где-то здесь же на полке. Значит, и шариться среди ночи не понадобится. Можно, конечно, и по венам ножичком, только ведь загадит все. Валентине потом мыть-убирать. Зачем? С веревкой, конечно, не слишком красиво, зато чисто.

Пальцы путались, найденная веревка никак не желала скручиваться в аккуратную петлю. Жизнь и здесь артачилась, строптиво перечила деду. И маячила перед глазами чья-то небритая харя – не то урки недавнего, не то охранника с озера. Горький стыд вновь накрывал волной. Дед Степан даже губу прикусывал до крови. Как же, зараза, горько-то! Стоило коптить небо семь десятков лет, чтобы с тобой обошлись как со шпаной подзаборной, как с шелупонью распоследней! И ладно бы только на озере, – кругом ведь так. И очереди эти больничные, и рост цен, и давки в пенсионных фондах, в СОБЕСах… Не-ет, трястись и цепляться за такую жизнь было просто смешно. Дураков нет, хватит!