Цараат

Евгения Усачева

Цараат

1

Еда была простой: тушёные рёбрышки с жареной картошкой, яичница, чёрный чай с вареньем. После плотного ужина и разговоров, Владимир засобирался к себе.

– Посиди ещё с нами…

– Не могу, – коротко ответил он. – Меня Маренька ждёт.

Да… Маренька… Её историю он рассказывал мне во всех красках. Конечно, таких историй существовали сотни, но почему-то её меня зацепила.

Когда-то некромант не мог упокоить эту девушку долгих три года. Дух Мары – как она стала называть себя после смерти, метался, мучился и никак не желал упокаиваться. Так долго Влад ещё ни с кем не работал.

Он встал из-за стола, порылся в сумке, и достал оттуда белый платок с вышивкой. Развернув его, поднёс ко мне.

– Посмотри, что я ей купил.

На ткани блестели две аккуратные старинные серёжки с крупными красными камнями в серебряной оправе. Тёмные гранаты красиво переливались в электрическом свете.

– Правда, прелесть?

Я кивнула.

– Это… Очень романтично.

– Может, это её порадует. Я специально выбирал что-то из её времени.

Я же в свою очередь отсыпала Мареньке шоколадных конфет в бумажный пакет.

– Возьми. Скажи, от меня.

– Не знаю, будет ли она их есть. Таких в её времени не существовало. – Засомневался мой коллега.

– Пусть попробует. Уверена, они ей понравятся.

Владимир поблагодарил меня, нацепил серое поношенное пальто и исчез в ночи.

– Кто такая Маренька? – заинтересованно спросил Рено, когда за некромантом закрылась дверь.

– Его подопечная. На самом деле при жизни её звали Юлия. Она была помещичьей дочкой. Её насильно выдали замуж за нелюбимого. А тот, кого она любила, не ответил её взаимностью, и… она утопилась.

История не удивила и не шокировала никого из присутствующих.

– Да уж… – Продолжала я, хотя говорила, скорее, себе. – Сколько из-за мужчин повесилось, утопилось, отравилось и порезалось… С ума сойти…

– Не из-за мужчин… А из-за своей слабости, – возразил рыцарь.

– Человек в таком состоянии не понимает, что несчастная любовь – это не конец, что у любой тоски и боли есть год спустя. Но в такие моменты отчаяния кажется, что это – конец света, и больше ничего не будет, что будешь любить того, кто отверг твои чувства, вечно. Но проходит время, всё забывается, появляется новый человек. Но некоторые до этого просто не доживают и в состоянии аффекта совершают самоубийство. Не всем дано быть сильными, Рено.

– Силу можно в себе воспитать. Те, кто этого не делают, просто лентяи и нытики.

– Не со всем в этой жизни можно справиться, – снова возразила я. – Иногда смерть – лучший исход.

Конечно, я всегда защищала самоубийц.

– Забавно слышать это от тебя, учитывая, что перед нами сейчас сидит человек, опровергающий это утверждение! – с гордостью заявил де Шатильон и посмотрел на нашего короля.

Балдуин… Он, конечно, был не в счёт. Он был святым. Он был сверхчеловеком. А я говорила о простых людях. Я улыбнулась возлюбленному. Наверное, рассуждать при нём о таких вещах являлось кощунством. Но его земная жизнь давно канула в прошлое. От неё не осталось и следа, только еле уловимое горькое послевкусие, которое я всеми силами старалась стереть. И, несмотря на то, что столько грандиозных событий с его участием произошло в мире Посмертия, он оставался прежним, ничуть не менялся. И казалось, призрак прошлого, неотступно следующий за ним за Черту смерти, не отставал ни на шаг.

С Владом, таким же некромантом, как я, меня познакомил Рено спустя несколько месяцев после окончания войны с Богом Смерти. Признаться, мне было очень интересно пообщаться с ним, узнать о методах его работы с мёртвыми, о том, какие ему попадались случаи. Мы подружились. К нему Балдуин не ревновал. Мы, некроманты, как коллеги по цеху, не могли испытывать никакого притяжения друг к другу. Сильно ревновал король к Арсению. И то, совершенно неоправданно, ведь Лорд Имморталис оказался моим близнецовым пламенем, и я уж при всём желании не могла перерубить связь с ним и отгородиться от него стеной.

Ну, была у короля такая черта характера. Он оказался ревнивым. Я хорошо это поняла, живя с ним. И эта особенность в нём мне даже нравилась. Но не контактировать с Арсением только лишь потому, что королю от этого становилось не по себе, мне показалось слишком, и я продолжала с ним общаться, приглашать к себе в Карфаген, разумеется, со всеми остальными друзьями, и помогать, когда ему требовалась помощь.

И в тот вечер мы также собрались у меня, в моём городе, чтобы обсудить дальнейшие планы, поделиться впечатлениями, событиями, которые произошли, пока мы не виделись, да и просто приятно провести время за разговорами, шутками, в расслабленной атмосфере долгожданного мира. Пришёл и Владимир, который, правда, быстро убежал по делам к своей Мареньке. Он был уже мёртвым некромантом, а значит, в его обязанности больше не входило упокаивать умрунов. Но девушка, которую он упокаивал при жизни целых три года, настолько привязалась к нему, что не хотела с ним разлучаться и после упокоения. Как и все они, его подопечные. За ним тянулся шлейф из женских ду́хов (как за мной, мужских), которым он помог при жизни, и с которыми продолжал общаться и после своей смерти. Это было удивительно для постороннего взгляда, но так привычно для нас, некромантов.

Мне тоже вспомнился «особо тяжёлый случай». Однажды я долго не могла упокоить одного подопечного. Игорь погиб на той же войне, что и Мир, и Ярослав. Я не буду рассказывать обо всех обстоятельствах его смерти. Скажу лишь, что она была тяжела и не могла не сказаться на его состоянии после перехода. Он погиб в горящем танке. И это наложило отпечаток на то, в какую иллюзию погрузился его неупокоенный дух после смерти физического тела. Я вышла с ним на связь по фото, как обычно, и обнаружила его запертым в странной комнате без выхода. Её стены были тёмными и металлическими, только в сумраке светились горящие точки, словно вкрапления светодиодов на ровной поверхности. Игорь не видел выхода из своей «тюрьмы». Замкнутое пространство с раскалённым воздухом стало единственной реальностью, которую он мог воспринимать на тот момент, в которой он застрял, и не видел выхода. А выход был. Совсем рядом, в паре метров от него сиял неземным светом дверной проём, ведущий в тоннель. Я стояла в нём и звала Игоря, но он в панике, находясь в состоянии жуткого душевного потрясения, забился в угол и не мог пошевелиться.

– Игорь, выход есть. Тебе нужно всего лишь выйти из комнаты, – уговаривала я. – Игорюш, послушай меня… Ты можешь это преодолеть. Вернись к свету. Воскресни в новой жизни. Теперь всё будет по-другому. Отныне ты свободен. Отныне ничто не держит тебя. Игорь… Ты должен продолжать свой путь. Земная жизнь позади, и её тенета больше не властны над тобой.  Впереди тебя ждёт только радость и дальнейшее совершенствование души. Смотри в будущее и отринь прошлое. Оно больше не имеет значения…

Конечно же, оно имело значение. То, кем он был на Земле, наложило отпечаток на его дух. Игорь получил медаль за отвагу. Да вообще, он никогда ничего не боялся. Боролся за справедливость и защищал слабых. Потому и пошёл добровольцем на ту войну, отнявшую у нашей общей Родины столько жизней. Но именно благодаря таким героям, как Игорь, она уцелела и в страшной битве Третьей Мировой войны, а наш народ смог сохранить свою культуру и самобытность.

В первый раз вытащить Игоря не получилось. Он был настолько потрясён, что даже не захотел меня слушать. Я не получила никакой ответной реакции на свои слова. Но не отказалась от него. Я готова была пытаться упокаивать его годами, потому что… Потому что по-другому не могла. Это был мой путь, сойти с которого означало для меня потерять себя и смысл своего существования. Поэтому я продолжала день за днём взывать к своему подопечному. И постепенно он пошёл на контакт. Начал приходить в себя и выходить из того жуткого состояния неупокоенности, в котором оказался.

Чего же такого особо тяжёлого было в случае Игоря? Разве его ситуация была сложнее ситуации с Балдуином, или с Миром, или с Ярославом? Нет. Просто особенность её заключалась в том, что Игоря, по сути, мне пришлось упокаивать насильно. Да, вы не ослышались. Иногда встречались такие неупокоенные умруны, которые не хотели упокаиваться! Но лишь оттого, что испытывали сильные страдания и не верили, что им могут помочь. Маялись, как загнанные звери в клетке, не зная иной жизни, не зная, что можно жить, не страдая и не борясь. Игорь, к сожалению, относился к их числу. Он гнал меня. Говорил, чтоб я шла прочь, но я стояла на своём.

Иногда стены комнаты, в которой он находился, напоминали нейросеть. Чёрные провалы были расчерчены белыми светящимися линиями, которые соединялись в общих точках пересечения отрезков. Вся эта непонятная субстанция постоянно изменялась и пульсировала. И тогда я поняла, что она собой представляла. Комната являлась визуализацией разума Игоря, который объяла тьма. Иными словами, он оказался заперт в темнице собственного разума. Я пыталась достучаться до него, но сделать это было невероятно сложно. Он был агрессивен. Несчастен. Сломлен. Метался по клетке, как дикий зверь. Не видел выхода. Многих трудов мне тогда стоило вернуть его к свету и помочь упокоиться. Когда он, наконец, начал приходить в себя и видеть свет, его агрессия сошла на нет, уступив место горечи и редким слезам. Он радовался, как ребёнок, как несчастный измученный раб, с которого, наконец, сняли кандалы. Он впервые, находясь в мире Посмертия, улыбнулся. И я увидела его настоящую улыбку: такую искреннюю, такую… неверящую, что всё будет хорошо. Так мой подопечный воскрес для новой жизни. Он вышел из комнаты. Я поддерживала его под локоть, как недавно оправившегося от тяжёлой болезни и ещё не до конца окрепшего пациента, и вела по тоннелю к свету. Клетка за нашими спинами растворялась. За нею клубился туман, скрывающий изумрудно-зелёный свежий луг. Впереди моего подопечного ожидали свобода и гармония. Он искренне сказал мне спасибо, долго увещевал, что никогда не забудет того, что я сделала, и что я могу обращаться к нему в любое время, если мне понадобится помощь. Мы расстались хорошими друзьями, и каждый из нас пошёл своей дорогой.

Не знаю, почему мне так ясно вспомнился тот случай, когда Влад начал рассказывать о Маре. Ситуации у двух умрунов были совершенно разными. Я всегда полагалась на свою интуицию, но тогда решила, что воспоминания об Игоре всплыли в моей памяти случайно, и вскоре сосредоточилась на насущных проблемах и заботах. А их было немало. В ведомстве, к которому я принадлежала, прохлаждаться особо не приходилось. При жизни, упокоив достаточное количество умрунов, которые шли один за другим, свободного времени практически не оставалось. После смерти же его стало ещё меньше. После победы над Эвклидисом пришлось долго восстанавливать Анакреон, привлекать новых бойцов в нашу армию, организовывать работу военного обеспечения. Я не знала, для чего всё это делала. Просто интуиция говорила: надо. Создавалось такое ощущение, будто я не уходила с Земли, будто когда-то идеальный, утопичный мир Посмертия пережил свою золотую эру, и отныне всегда будет стоять настороже, опасаясь нового диктатора, нового восстания, новой гражданской войны среди мёртвых. Абсурд, но так оно и было. Мы, руководство Сопротивления, постоянно ожидали удара в спину. Неизвестно от кого и от чего, просто ожидали, и не могли расслабиться. Даже Балдуин, и после своей смерти оставшийся могущественным королём, не мог позволить себе такой роскоши. Он был начеку, мы, его подданные, тоже. Он обладал непревзойдённой интуицией. И она говорила ему, что возможные битвы ещё впереди, и лишь от дипломатических способностей членов руководства Сопротивления будет зависеть, произойдут они на самом деле, либо так и останутся в мире невоплощённых идей.

2

Бывает, что воспоминания водят меня кругами по закоулкам собственной памяти. И я не могу им противиться. Большинство моих воспоминаний очень трагичные, насыщенные чужой и моей болью, событиями, которые показались бы вымыслом любому здравомыслящему человеку, но, тем не менее, они реальны. О большинстве своих бывших подопечных – неупокоенных умрунах – я никогда не вспоминаю. Но вспоминаю постоянно лишь о Балдуине. Возможно, потому, что мы вместе, и я люблю его. Его жизнь: и земная, и посмертная – как у меня на ладони. Иногда мне кажется, что это я её прожила. Она затопила меня до краёв, вытеснила моё «я», все мои убеждения, привычки и установки, стёрла мою личность и черты характера, разрушила до основания мой замок и построила на его месте новый – более мощный, боле крепкий, более ценный и неприступный.

Балдуин долго не мог выздороветь. И дело было не в неупокоенности. Я, как некромант, сделала всё от меня зависящее, чтоб он смог упокоиться, и болезнь будто бы отступила, но оставила свой страшный отпечаток на его лице. И что бы я ни делала, его невозможно было стереть. Я сразу прошу прощения у своих читателей за недосказанность, ведь ранее в своём повествовании я написала, что когда у Балдуина случился рецидив, и его отправили в лепрозорий, то там он с моей помощью вылечился окончательно. Да, он вылечился, но случилось ещё кое-что на пути его полного исцеления, которое шло очень тяжело и медленно. Мне тогда казалось, что время остановилось. Смотреть на мучения возлюбленного короля было невыносимо. Я плакала, когда он не видел, и уже тогда зная о создателе Тонакатекутли, взывала к нему. Я гневалась и возмущалась по поводу судьбы моего любимого человека. Я выходила в поле и срывалась на крик:

– За что ты обрёк его на такую страшную судьбу? За что он мучился всю свою короткую жизнь и продолжает мучиться после смерти? Неужели тебе недостаточно? Неужели он не заслужил покоя и исцеления? Почему ты так жесток?

Слёзы градом катились по щекам.

– Знаешь, я познакомилась с твоим сыном – Кетцалькоатлем… Так вот, он – не такой, как ты. Он – благодетельный, справедливый, милосердный, а ты… Хотя, может, он просто – не твой сын?

Это было лишним, но я не останавливалась. В своё время перед Моисеем вспыхнул терновый куст, но я даже не предполагала такой возможности, что Тонакатекутли может снизойти до меня и ответить мне. И вдруг в какой-то момент в ответ на мои слова раздался раскат грома, хотя небо оставалось чистым! Я не обратила на него внимания, полагая, что так изменчивая природа мира Посмертия отвечает на моё состояние, ведь в моей душе бушевала буря. Я продолжала брести, куда глаза глядят. Узкая двухколейная дорога уходила вдаль, за горизонт, и терялась в буйных выжженных солнцем травах. В некоторых местах она совсем заросла и приходилось пробираться через колючие заросли бурьяна. Но вдруг я остановилась, как вкопанная, ибо дорогу мне внезапно преградило необычное существо. В первые мгновения я ещё не осознавала, кто находился передо мной, но позже осознание молнией пронзило мой разум, однако падать перед существом на колени я не собиралась, всё ещё находясь в гневе.

Создатель предстал передо мною в антропоморфном облике существа из воды, глаза которого светились как два ярких маленьких вулкана. Синие «воды», составлявшие «тело» Творца, сильно бурлили, передавая его состояние крайней обеспокоенности. Словно в ответ на мои мысли, прозвучал могучий голос в моей голове:

– Он искупил грехи своего народа! Грехи всех предыдущих поколений.

– Это – несправедливо! – тут же закричала я. – Пусть бы они и болели! А он… Он не обязан был за всех них отвечать! Это – просто верх жестокости!

– Я понимаю, именно так тебе и видится всё, что с ним произошло. Но пойми, он – богоизбранный человек, и он должен был исполнить свою миссию, – спокойно продолжал Тонакатекутли, не обращая внимания на мою истерику.

– За что? – из глаз снова брызнули слёзы. – За что? Он же – святой… Он святой человек, слышишь?

– Да, он – святой, Ананке, – подтвердил Создатель.

– И что же теперь? К чему теперь после смерти эти мучения, если он искупил грехи своего народа? Почему ты не даёшь ему исцеления? Помоги ему!

– А я что, по-твоему, делаю?

Я с негодованием взглянула в бесстрастное водяное лицо.

– Я и помогаю ему… Твоими руками. Ибо у меня нет никаких других рук, кроме человеческих, – сказал Тонакатекутли.

– Ничего не получается… – С отчаянием промолвила я и опустила голову.

Создатель молчал пару минут, будто решая, что мне посоветовать.

– Найди Цараат, – наконец, сказал он. – Умоляй её, чтоб она освободила его из своего рабства. Я уверен, она пойдёт тебе навстречу, увидев, как сильно ты его любишь.

Сказать, что я была потрясена словами Тонакатекутли – это не сказать ничего. Хотя, что ещё в этом мире могло меня удивить?

– Цараат? Кто это? – ошеломлённо спросила я.

– Обратись к де Шатильону.

Это были последние слова Создателя. После он бесследно исчез, растворившись в воздухе, а я стояла посреди глухой степи одна и отчаянно оглядывалась по сторонам, желая уловить его мимолётный след. Ведь я же не сошла с ума? Он, действительно, говорил со мной. Он был рядом, настоящий и осязаемый. Кроме того, он упомянул о Цараат. Этого имени или названия я никогда ранее в своей жизни не слышала.

Дорожки от слёз высохли, и после разговора с Тонакатекутли я ощутила небывалый прилив сил. Мне захотелось начать действовать незамедлительно. Я сорвалась с места и бегом понеслась в лепрозорий. Рено там не оказалось, но в палате Балдуина лежал мой телефон, по которому я могла связаться с рыцарем. Я сразу же позвонила и договорилась о встрече.

– К чему такая спешность? Состояние короля изменилось?

– Нет, но то, о чём я хочу поговорить, очень важно, это касается его. Пожалуйста, срочно приезжай!

Надо отдать должное де Шатильону, что всё, что касалось его лучшего друга – короля Балдуина – воспринималось им очень серьёзно, и тогда он приехал очень быстро, будто примчался на крыльях ветра, и сразу же нашёл меня.

– Со мной говорил Тонакатекутли, – как самую обычную весть сообщила я.

– Вот как? – удивился рыцарь. – Видно, чем-то ты его зацепила.

– Словами о сыне…

– Что?

– Ладно, не важно. Речь не о нём… Тонакатекутли сказал, что я должна найти Цараат, чтобы она освободила Балдуина из своего плена. Если честно, я ничего не понимаю. Кто такая Цараат? И почему наш король в плену у неё? Он же – свободен. Но Создатель сказал, что тогда он исцелится…

Было видно, что де Шатильону очень не хотелось посвящать меня в ту тайну.

– Почему ты молчишь? Он сказал обратиться к тебе! Ты можешь мне хоть что-то объяснить?

– Цараат – это существо, которое насылает проклятье в виде… всем известной нам болезни…

– Что? Что за бред? Болезнь возникает из-за бактерий!

– У одних возникает, а у других – нет. Неужели ты не знаешь, что механизмы заражения до сих пор неизвестны, даже в двадцать первом веке никто не знает, почему она возникает у одних и обходит стороной других. Так вот, заболевают лишь те, на кого лично Цараат насылает её.

– За что? – возмутилась я.

– Мало ли за что…

– Я убеждена, что никакой человек на Земле не заслуживает столь жестокой кары… Что бы он ни совершил!

– У всех разные понятия о справедливости, Ананке.

Мы ненадолго замолчали. Ладно, Бог с ней, с этой справедливостью, подумала я, если для выздоровления Балдуина мне следует разыскать эту Цараат, то я непременно это сделаю. Костьми лягу, но добьюсь своего!

– Ладно. Как найти эту Цараат? – спросила я.

Рено тяжело вздохнул, собираясь с мыслями.

– Далеко на севере мира Посмертия есть земли, так называемые, Обезличенные Земли – то есть, области, которых не коснулось ничьё сознание и не подвергло их трансформации. Формально эти земли принадлежат… Ведомству Некро…

– Ведомству Некро? – удивилась я тогда. – Значит, оно существует?

– Конечно, существует. И ты, как некромант, несомненно, относишься к нему. Но сейчас речь не о нём… Хоть эти земли и принадлежат вышеупомянутому ведомству, оно их не использует и, фактически, там царствует Цараат. Это – её владения.

– Ты можешь объяснить, конкретно, кто она такая?

– Нет, не могу. Ни кто она по своей сущности, ни откуда взялась. Знаю лишь то, что она насылает болезнь, вот и всё. Путь указать я тебе могу, но что тебя там ожидает, на тех землях, мне неизвестно.

– Хорошо. Тогда я отправляюсь туда незамедлительно.

Рено, по-видимому, не ожидал такой скорой реакции от меня.

– Ананке, но подожди… Ты же не знаешь, что тебя там ждёт! И потом… без подготовки…

– Как можно подготовиться, не зная, к чему? Я отправляюсь туда, Рено. И Балдуину – ни слова, ясно? Вообще, никому не распространяйся о том, куда я отправилась.

– Но что же мне ему сказать?

– Придумай что-нибудь.

– Ты даже не попрощаешься с ним? Вдруг ты не вернёшься?

– Я – некромант. Что со мной может случиться на моей земле? Да и Цараат – не монстр – что-то мне это подсказывает…

Так я отправилась в Обезличенные Земли. Оказывается, туда даже ходил поезд, подобный тому, который ездил в Лимб. Поэтому я добралась туда максимально быстро. Стоит ли упоминать, что я оказалась единственным пассажиром этого поезда?

3

Граница Обезличенных Земель была проведена очень чётко, будто углём. Вот благоухали изумрудные луга, тянулись ввысь дремучие хвойные леса, извивались зелёно-голубые змеи рек, а из-под земли вырастали города лишь по воле чужого сознания, трансформирующего реальность, но в один миг окружающая действительность будто обрывалась, словно природе-художнику не хватило красок. За условной границей лежал чёрно-белый мир, лишённый каких бы то ни было форм и образований. Я сошла с поезда и, не оглядываясь, побрела вперёд. С каждым шагом я всё больше углублялась в царство мглы.

Я оказалась посреди мрачной каменистой пустыни, усеянной крупными острыми валунами. На западе вздымались высокие чёрные холмы, объятые серой дымкой. Небо было затянуто плотными слоями туч, отчего царил полумрак. В общем, пейзаж создавался бесцветный и унылый. Я даже стала сомневаться, что посреди этого первозданного хаоса может стоять твердыня Цараат, потому как мне казалось, что ни одно живое существо не способно выжить в таких безрадостных землях, а та, к кому я направлялась, умудрялась существовать здесь на протяжении тысячелетий. И как далеко мне предстояло забраться? Рено ничего не сообщил по поводу конкретного места, где обитала Цараат. Он не знал. И никто не знал. Иначе рыцарь узнал бы по своим каналам интересующую информацию. Он переживал за меня и не позволил бы мне сгинуть в этом мрачном краю.

Я прошла, наверное, километров пять, прежде чем усталость дала о себе знать, и мне пришлось опуститься на землю, чтобы передохнуть. Всё это время я думала о Балдуине. Боже, я думала о нём постоянно с нашей первой встречи. И даже когда пыталась насильно отвлечь себя на что-то другое, у меня ничего не получалось. Его лицо стояло перед глазами, его голос звучал в моей голове, а кожа, казалось, при одном лишь упоминании о нём, чувствовала его прикосновения. И тогда, сидя на плоском обсидиановом камне, я не подозревала, что мои мысли с интересом читают, меня изучают, на меня смотрят в упор и не могут понять ни меня саму, ни мотивы моих поступков.

Никаких ориентиров не было. Земли ведомства Некро явно оказались не приспособлены для жизни. Для чего тогда они использовались? На этот вопрос вряд ли бы кто-то ответил.

Глубоким вечером, вернее, когда по моим внутренним ощущениям наступил вечер, я устроилась на ночлег, потому как сильно устала. Я ничего с собой не брала, поэтому спать пришлось на голых камнях. Едва моя голова коснулась импровизированного ложа, как я тут же провалилась в сон. Мне снился мой любимый король. Но… было одно но. Он всегда снился в кошмарах. Это в реальной жизни я его любила, включала логику и сочувствовала его тяжёлой ситуации. Во сне же, когда воля ослабевала, а мозг отключался и не мог логически мыслить, на меня накатывали волны неописуемого ужаса при виде него. Я просыпалась и не могла пошевелиться от страха. И после той ночи я так же проснулась, вся в ледяном поту, судорожно, как утопающая, через силу глотнув воздуха и громко вскрикнув.

Свидетельницей моего тяжёлого пробуждения стала лишь мрачная каменная пустыня вокруг. Незыблемая природа мира Посмертия застыла, словно в ожидании чего-то. Я с отчаянием подумала, что мне предстоит бродить по этой ненавистной пустыне ещё неизвестно сколько, может, целую вечность, но спасение Балдуина было для меня вопросом жизни и смерти. Я готова была искать Цараат сколько угодно, пока она не найдётся, и добиться у неё освобождения возлюбленного.

Делать было нечего: я снова пошла вперед, собрав свои силы в кулак, однако ком отчаяния уже подкатывал к горлу. Пройдя ещё пару километров, я, наконец, решилась и что есть мочи закричала: «Цараат! Цараат! Где ты? Ты слышишь меня? Отзовись, прошу! Цараат!». И так несколько раз. Эхо отразилось от бездушных камней, и искаженное много раз, вернулось ко мне глухим гулом. Оно пронеслось над холмами, тревожа вековое молчание пустыни. За ним не последовало ничего.