Компас чёрного капитана

А подо всем этим – небольшой огонёк восторга. Несмотря на все чёрные эмоции, обуревающие Одноглазого, он чему-то радовался.

– Ты умеешь хранить секреты, парень? – Старик засунул руку под ворох шкур на себе, нащупал что-то, и коротко улыбнулся. – Настоящие секреты, вникаешь?

Я замотал головой, отказываясь. Мне не хотелось знать никаких секретов, связанных с Одноглазым.

– Такой хороший парень, и не умеешь? – он облизнулся. Его язык был серым, словно сделанным из камня.

Я вновь мотнул головой и сделал ещё один шаг назад.

– Тот пьяный старикан в кабаке сказал мне… Что здесь был человечек с юга. И что он крутился у того дома, где я живу. Это так, парень? Или он пропил последний разум?

Волна его страха почти оглушила меня, в глазах на миг померкло. Это было похоже на удар мягкой подушкой в лицо.

– Так? – с тоской спросил Одноглазый.

Я коротко кивнул.

– Проклятье. Драный демон! – зло прошипел старик. Его взгляд соскользнул с меня и упёрся в грядку с редисом. – Драный демон! Я надеялся, что тот дуралей спьяну соврал!

Мне стало страшно. Передо мной вдруг оказался не пожилой моряк, живущий в доме моего покойного отца, а озверевший пират. Хищник, изготовившийся к атаке. Минуту он ворчал, бормоча себе под нос и с силой сжимая что-то на груди. Все это время я умолял судьбу, чтобы она послала в теплицу Боба, Сансу, Сканди, Глонгу… кого угодно, но лишь бы тот отвлёк обезумевшего старика.

– Ох, парень, не повезло нам с тобой, – неожиданно успокоился он. – Очень не повезло.

– Почему «нам»? – осторожно поинтересовался я.

– Всем не повезло, парень. Вникаешь? Это скаут был. Маленькая сошка, за которой подтянется рыбина покрупнее. Хе-хе. – Одноглазый осклабился, но меня окатила волна тревоги. – Не знаешь, кто-нибудь здесь продает ледоход? – неожиданно спросил он. – Боюсь, скоро здесь будет холоднее, чем в преисподней.

– Простите…

– Это плохие люди, парень. Очень плохие люди, вникаешь? И они сделают мне немножечко больно, если найдут меня здесь…

Я неуверенно улыбнулся:

– У нас никто не продаёт ледоходов, добрый господин.

Очень хотелось прекратить этот неудобный разговор. Перестать чувствовать тьму и зло, бурлящие внутри собеседника. По его морщинистому лбу потёк пот – всё-таки здесь много жарче, чем на улице, а старик все ещё был в тёплом тулупе.

– Неужели ни один? Я видел два совсем старых ледохода рядом с моим домом. Они точно никому не нужны, а я могу много дать за них, вникаешь? У меня уйма драного черноусового порошка, будь он проклят!

– Это мёртвые ледоходы, господин. Их никак не починить.

Мне хотелось добавить, что никто в здравом уме не согласится продать свой ледоход. Без ледового корабля у нас не прожить. Что, если шаман учует приближение Тёмного Бога и придётся перетаскивать деревню на новое место, а? Кто согласится погибнуть из-за того, что продал могучую машину безумному старику, оказавшись без защиты перед лицом подлёдного властелина?

Но я промолчал.

– Драная жизнь, драная деревня, – профырчал старик, развернулся вполоборота к двери и взялся за ручку. – Ладно, парень. Извини, если напугал. Но и вы меня огорошили с новостями, вникаешь?

– А кто это был? – набрался смелости я.

– Кто?

– Ну, тот человек с юга.

Лицо Одноглазого осунулось. Он задумчиво пожевал сухими губами и горько улыбнулся:

– Лучше тебе не знать, парень. Вникаешь? В мире есть столько разной заразы, о которой тебе просто лучше не знать.

Он ушёл, больше не сказав ни слова. На улице ревела и выла вьюга, каких давно уже не было в наших краях: шаманские фонари раскачивались, как безумные, и страшно дрожали стекла теплицы, сдерживая взбесившийся ветер. Из головы у меня не шла странная просьба Одноглазого. Как можно продать ледоход?! Где потом жителю севера искать новый корабль? Ведь создать могучий, тёплый тягач возможно только на сухих верфях большого города, исключительно под надзором опытных шаманов и с десятками умелых инструментариев на подхвате.

Одноглазый не нашёл никого, кто захотел бы продать ему ледоход. Я слышал, как в таверне обсуждали странную просьбу диковатого чужака, как посмеивались, когда старик заходил за своей ежевечерней порцией настойки. Как отводили глаза, пока он стряхивал с унтов и шкур снег.

День проходил за днём, и я видел, как Одноглазый готовится к тому, чтобы двинуться в сторону Снежной Шапки пешком. Так же, как когда-то пришёл к нам. Я видел, как он чинил лыжи или зашивал толстой иглой тёплую одежду. Как подолгу корпел над расстеленной на столе картой.

Наступила осень, погода стала портиться. На лёд спускались такие жуткие холода, что стонал металл. И Одноглазый остался в деревне. Хотя мне кажется, что его остановили не морозы. Он просто смирился с тем, чего боялся. Сдался. И с того дня почти не показывался на улице. Лишь изредка к нему носил продукты Эрни ан Эрри, второй помощник Боба и мой приятель. Расторопный малый, но не очень умный и обладающий тяжёлой рукой (растения его будто ненавидели – стоило Эрни полить грядку, как с ней что-нибудь случалось: то увядала, то сгнивала… Бывают такие люди). Так что хозяин трактира не позволял ему даже приближаться к теплице, доверяя работы с землёй только себе, собственной жене и мне.

Я же был рад, что старика поручили Эрни. Не хотелось лишний раз видеть Одноглазого. Но всё равно, когда приходилось идти мимо его дома, взгляд словно сам собой устремлялся в окна. Словно надеялся отметить что-то необычное, найти ответ на неозвученную загадку. По вечерам перед сном, слушая храп двоюродного брата и тихий шум из кухни, где до ночи возилась его жена, я вспоминал странные слова Одноглазого – о скауте и рыбине покрупнее. Ворочался, отыскивая всевозможные варианты, и засыпал нервным сном.

Мне снились гигантские красные рыбы, пожирающие нашу деревню, снилось, как к нам приходит чёрный лёд, и все дома обращаются в труху, едва их касается тьма, а крыши становятся пеплом и проваливаются, хороня под собой истошно кричащих жителей. Снилось, как вырастают вокруг грязно-серые торосы и из-под них хлещет бурая, с зеленоватыми прожилками жижа, а я бегу прочь, прыгая с льдины на льдину, и они уходят у меня из-под ног.

Наконец я оскальзываюсь, нелепо размахиваю руками – и в конце концов падаю в эту омерзительную жижу. Начинаю тонуть, отвратительная вонючая гадость льётся мне в рот, и что-то тянет меня вниз. Я кашляю, хриплю, беспокойно сучу руками… и просыпаюсь.

А потом приехал цирк.

Цирк «Четыре хвоста и бродяга Аниджи»

Весть о том, что со стороны Снежной Шапки к нам движется цирк «Четырёх хвостов и бродяги Аниджи» принесли весёлые и шумные акробаты приближающейся труппы. Примчавшись на своём маленьком, но скоростном ледоходике, они несколько раз объехали вокруг деревни, взрывая шутихи и зазывая криками жителей на вечернее представление. После чего трёхгусеничный кораблик пришвартовался к западному причалу – и гости поспешили в таверну Боба отогреваться.

Сбросив тяжёлые тёплые одежды, они ослепили трактир пестротой нарядов и невероятной жизнерадостностью. На циркачах красовались разноцветные штаны и сине-красно-жёлтые рубахи, даже лица их были разукрашены. Акробаты без устали совершали различные кульбиты, плясали и паясничали. Мне казалось, что кто-нибудь из них вот-вот свалится и драма в один мог отменит грядущее торжество.

Но я смеялся вместе со всеми и хлопал в ладоши, подбадривая актёров. В наших краях подобные события случались нечасто. Последним к нам заезжал странствующий менестрель, и было это ещё в прошлом году. Не пробыв и недели, он подался обратно в Снежную Шапку, и, честно говоря, никто не пожалел об этом. Пел он отвратно, даже на наш непритязательный вкус. А теперь в забытую Богами деревню прибывал настоящий цирк! Мне не передать той радости, того ощущения праздника, что поселились в сердце. Я ждал чудес. Изнемогал от желания увидеть все то, о чём задорно кричали зазывалы. Ведь нас ждало не только представление. Нас ждала настоящая ярмарка!

В таверну Пухлого Боба ворвалось настоящее веселье, и в большой зал трактира набивались все новые и новые жители деревни. Рассаживаясь у столов, они улыбались озорным шуткам, но пока ничего не заказывали. Не хотели прерывать маленького представления. Один из акробатов ходил колесом по центру зала, пока его товарищ хорошо поставленным голосом рассказывал о «величайшем таинстве со времен Лазаря Берегового», о «лучшем представлении от Северных гор и до Южного Круга» и о «великолепном бродяге Аниджи, хозяине потрясающего цирка „Четыре хвоста“». У остальных циркачей появились в руках музыкальные инструменты и полилась заводная мелодия, от которой даже самые скептичные слушатели заулыбались. Музыка подхватывала, кружила и целиком заполняла мир нашей сонной деревушки.

Мои соседи по столу выстукивали ладонями в такт бодрому ритму, с каждой минутой в таверне становится все теснее, и заполнились даже «холодные» столы – те, что у самой двери.

– Представление! – кричал глашатай. – Сегодня будет представление! Глотатели огня и танцовщицы с самого Берега!

Звенели бубны, резвилась дудочка, дёргал струны походной лютни сероглазый акробат.

– Представление! Диковинные звери и песни Артуриана Славного! Представление!

Впереди должна была быть только радость и отдых. Волшебные дни разудалой ярмарки, праздных шатаний меж торговых ледоходов и лотков с безделушками. Весёлых песен, хороводов и вечерних представлений. Горячих сладких напитков и разных вкусностей, за которые не жалко отдать последнюю монету! Пухлый Боб отнёсся с пониманием и справедливо посчитал, что работа в теплице может и подождать денёк. Так что я оказался всецело предоставлен самому себе.

И ни о чём, кроме ярмарки, не думал. Это было редкое ощущение сиюминутного счастья. Тот исключительный момент, когда ты можешь понять и отделить чувство радостного восторга и дать ему название. Осознать, что именно этот момент важен, что именно он расправляет за твоей спиной крылья, переполняет твоё тело приятной лёгкостью и предвкушением чуда. Чуда вполне реального.

Вот в каком я был состоянии, когда впервые увидел компас и услышал голос Энди:

– Смотри, что мне дал Одноглазый!

Он вошёл в таверну, когда все сидячие места уже были заняты и народ толпился даже в проходах между столами, вытягивая головы и силясь разглядеть представление циркачей, уверенно протиснулся через взбудораженную людскую массу и остановился рядом со мной.

Можно сказать, что мы были друзьями. Сейчас, оглядываясь назад и вспоминая белобрысого, вечно лохматого паренька с кривыми передними зубами и прозрачной молочно-белой кожей, я понимаю – он-то со мной действительно дружил. А вот с моей стороны… Нехорошо, конечно, нельзя открещиваться от своего прошлого. Мы – это то, что осталось в памяти окружающих, как бы нам ни хотелось думать иначе.

Ему было немногим меньше моего, но я почти никогда не воспринимал его всерьёз. Кроме того случая.

– Что это? – Я смотрел на маленькую коробочку, зажатую в меховой рукавице.

Эрни счастливо улыбался, наслаждаясь моим интересом. Глаза парня заблестели от удовольствия, а я начинал злиться на то, что он тянет время, отвлекая меня от номеров циркачей.

Акробаты веселились, глашатай затянул известную песню про Ледового Короля и шаркуна, и слова подхватили во всех уголках таверны, отбивая ритм по столам и топоча ногами. Я не пел. Моим вниманием уже завладела чёрная коробочка, с вырезанной на крышке гравюрой. В суете зала было сложно разглядеть изображение.

– Одноглазый сказал, что это из Ледяной Цитадели! Компас! – жарко прошептал Эрни.

Он жадно ловил мой взгляд и радостно просиял, когда с моих уст сорвалось:

– Ух ты!

Вне всяких сомнений, эта штука бывала в Ледяной Цитадели. Прикрыв диковинку ладонью от чужих глаз, я посмотрел на Эрни и кивнул в сторону тамбура:

– Пойдём!

Мы ловко протиснулись сквозь галдящую и веселящуюся толпу, проскользнули в тёмный тамбур, и я сразу же запахнул одежду. Здесь было чуть выше нуля, но после тёплого, почти жаркого зала эта прохлада бодрила.

От двери на улицу ощутимо тянуло холодом.

Эрни снял руковицы, с благоговением дотронулся до резной украшенной коробочки и, высунув язык от сосредоточенности, открыл тугую верхнюю крышку с гравюрой. Тамбур озарился голубоватым пульсирующим светом, и я увидел мягко сияющую бирюзой стрелку компаса. От золотой оси, на которой она крепилась, во все стороны пробегали красные тусклые огоньки.

– Ого! – изумлённо прошептал я. – Вот это да!

– Интересно, куда он показывает? Как думаешь? – Эрни был счастлив. В мягком свете артефакта его лицо казалось ликом сказочного существа.

– Не знаю… – Я осторожно забрал у него коробочку, почувствовав, как он испугался – на один-единственный миг, но испугался, – что у меня хватит наглости отобрать подарок Одноглазого. Стрелка качнулась и уткнулась куда-то за стену. Куда-то на юг.

Я повернулся, и компас послушно отреагировал на моё движение. Бирюзовая стрелка скользнула по кругу и остановилась, успокоившись.

Она указывала туда же, куда и до этого.

– Как ты думаешь, что там?! – спросил Эрни.

Мне так не хотелось отдавать ему это сокровище. Тёмная частичка моей души жаждала обладать этой, может быть, даже бесполезной игрушкой. Но я пересилил себя и вложил коробочку в ладошку приятелю.

– Он сказал, что я очень хорошо работал и заслужил подарок, – сиял Эрни.

Таким я его и запомнил. Стоящим в темноте тамбура, с голубоватым отсветом на лице. Его дыхание обращалось в облачка пара, которые тотчас рассеивались, растворяясь во влажном воздухе.

У Эрни были такие счастливые глаза…

– Цирк едет! Ци-и-и-ирк! – радостно и пронзительно закричал снаружи Тони Пискля.

Мы с Эрни вздрогнули, переглянувшись. Он закрыл коробочку, сунул за пазуху, торопливо застегнулся и бросился из таверны на улицу, а я метнулся в зал, схватил висящий на грубой вешалке тулуп, шапку, сунул ноги в унты и побежал следом.

К деревне вдоль путевиков ползла вереница ледоходов. Самым первым шёл покрашенный в белый цвет двупалубный скорт охраны. Солнце взошло уже достаточно высоко, и снег слепил глаза, скрывая черты хищного, приземистого корабля. Я поспешно нацепил очки, наблюдая за процессией.

Защищенные бронёй гусеницы скорта вгрызались в лёд, поднимая в воздух морозную крошку. Орудийные порты были надёжно закрыты, и это не удивительно. Кому здесь воевать с циркачами? А бдеть ревностно и только жёсткой дисциплины ради – это пусть вколачивают солдатам далеко на юге, где есть регулярная армия. У нас всё тише, спокойнее. Тут обычные наёмники-охранники, любящие, как и все, тепло и мирную службу. Зачем лишний раз палубы вымораживать?

За охраной катился обычный корабль, попроще, скорее всего торговый, а вот следом грохотал сам цирк. Огромный многопалубный ледоход высотою ярдов, наверное, в сорок, если не больше. Мощные гусеницы, расположенные вдоль бортов, неумолимо крошили стенающий, раненный предыдущими странниками лёд. Медленно и неотвратимо вращались гигантские четырёхъярдовые железные колёса, приводящие в движения грубые обледеневшие, скрежещущие траки. Страшно представить, сколько времени и сил уходит у команды, когда от усталости металла лопаются «пальцы» и невероятно большие гусеницы сползают с катков. С восторгом я смотрел на приближающееся чудо.

На верхней палубе находился разукрашенный купол, а вдоль бортов в небо тянулись трубы, чадящие чёрным дымом от сгоревшей энгу. Ниже была парадная палуба для гостей – богато украшенная, ухоженная, с рядами окон и перилами для прогулок на свежем воздухе. Ещё ниже, как я догадывался, находилась жилая палуба, где обитали сами циркачи и команда ледохода. Первые три палубы скрывали в себе трюм, машинные отсеки, мастерские для ремесленников цирка, помещения для баков с энгу, запчасти, возможно, торговые отсеки и прочая-прочая-прочая.

Я остановился рядом с восторженно смотрящим на движущиеся ледоходы Эрни. Караван с каждой минутой приближался к деревне.

– Здорово, правда? – выдохнул приятель, и я кивнул, соглашаясь.

Колючий мороз щипал щеки, солнце сияло, пушистый снег искрился на крышах домов, царило почти полное безветрие, и жизнь казалась настоящим подарком, невзирая на все её трудности. Я предвкушал, как вечером, стоя в тёплом зале, буду смотреть представление, о котором, кто знает, может, не забуду и когда совсем состарюсь.

Цирк неторопливо обогнул деревню и остановился на северной окраине, ярдах в двухстах от тягача Пухлого Боба, показавшегося игрушкой в сравнении с гигантским ледоходом «Четырёх хвостов». Работа в Кассин-Онге замерла. Все, абсолютно все погрузились в подготовку к неожиданной ярмарке. Наш полубезумный инструментарий Форж возился со своими бесполезными, но всегда милыми игрушками, надеясь сбыть их чужестранцам. Кто знает, может быть, и приглянется кому-то из циркового каравана ходящая кружка, или самоподсекающая удочка. В нашей деревне никто товарами Форжа не пользовался, а коллеги по цеху над ним даже не смеялись. Ворчали только и отводили глаза при встрече.

Санса, засучив рукава, пекла лепёшки, появлявшиеся на столах только по праздникам (у Пухлого Боба не очень-то росли травы, дающие нужное зерно), с шахты приехали рыбаки ан Арконы вместе со свежим уловом и старыми запасами копченой да вяленой рыбы. Где-то доставали из подвалов древние инструменты, кто-то вытряхивал из сундуков ненужную одежду. На ярмарке в ход могло пойти всё что угодно.

Пухлый Боб стоял на крыльце своего дома и смотрел на суету с ленивым прищуром. Сегодня было тепло, воздух прогрелся до минус десяти, и хозяин теплиц вышел на улицу без шапки, наслаждаясь солнечными лучами и собственным величественным бездельем. В этот день ему нет нужды суетиться, разве что только если он хочет отведать лепёшек Сансы до того, как жена начнет обменивать их на безделушки с ярмарки. А готовить товары или лихорадочно придумывать, что можно предложить на торги, – это не к нему. Боб – самый богатый человек в деревне, и расплачиваться он будет самыми ходовыми товарами к югу отсюда: порошком черноуса да хорошей, сочной землей. Хотя последнюю он вряд ли решит менять. Всё-таки его ферма – единственная на много лиг вокруг, а без свежей зелени можно быстро заболеть и сойти в могилу. Впрочем, я знал, что у Боба также есть множество различных монет с юга, но здесь, у нас, они не стоили ничего, и возможно, он воспользуется шансом избавиться от них на ярмарке.

Вечер неумолимо приближался, и вместе с тем нарастало оживление в деревне. Я сходил с ума от нетерпения и то и дело заглядывал в главный зал таверны, выискивая для этого самые нелепые причины. Там уже гуляли несколько наёмников из цирка и парочка странно раскрасневшихся женщин оттуда же. Я слушал их шутки, от которых горело лицо и хотелось куда-нибудь спрятаться. Охранники громко ржали и хлестали шаркунку, словно это была вода, а томные, пышнотелые гостьи жадными, горячими взглядами охаживали посетителей и делились наблюдениями с увешанными оружием спутниками.

Каждый комментарий вызывал новый прилив хохота. В какой-то момент одна из женщин, высокая, красивая, с жёстким прищуром зелёных глаз, вдруг увлекла наверх, в жилые комнаты, крупного наёмника, и его товарищи проводили их завистливым улюлюканьем.

Это были чужие люди. Непонятные. Но я наблюдал за ними с той же страстью, с которой измученный путник грызёт обманчивый лёд, не зная, что тот всё равно не утолит сумасшедшей жажды.

Так интересно было предстваить себя в роли случайных гостей, для которых мой родной Кассин-Онг, – место, где прошла вся моя жизнь, – лишь маленькая точка на огромной карте. Далёкое захолустье, о котором они пару дней назад могли и не знать.

Такие мысли будоражили мой разум. Чем я хуже этих людей? Быть может, и я когда-нибудь в компании с красавицей буду сидеть в незнакомом трактире незнакомого города, а из тёмного угла за мною будет наблюдать местный мальчуган, только-только обзавёдшийся хоть какой-то мечтой.

Где-то ближе к началу ярмарки над цирком загорелись разноцветные огни. Яркие гирлянды опутали гигантский ледоход, а перед вгрызшимися в лёд гусеницами веселились уже знакомые нам акробаты, развлекая собирающийся народ.

Вместе с цирком путешествовало множество разного люда. Были здесь и хмелевары, были и инструментарии вроде наших. Ткачи, торговцы экзотическими товарами, например чучелами южных животных, зельеделы… Цирк окружили небольшие ледоходики, предлагающие воспользоваться их услугами прежде, чем хозяин огромного корабля объявит о начале выступления и разрешит подниматься на верхнюю палубу.

Кое-кто из чужаков просто бродил по нашей деревне, искренне удивляясь домам, расположенным на высоких, упирающихся в полозья сваях. Казалось, приезжих поражало всё – от навесных дорожек, объединяющих наши жилища в единую паутину, до кажущихся брошенными ледоходов, среди которых хватало судов, не отходивших от причалов уже несколько лет.

Ту загадочную группу людей я отметил случайно. Трое мужчин и две женщины тем отличались от прочих гостей, что смотрели на нас, жителей деревни, без любопытства. Не указывали пальцами, не хихикали в ладоши над нашим произношением и нашими одеждами.

Они были вежливы, добры и милы, громко смеялись и, вроде бы, веселились. А одна из девушек, очень красивая, с ярко-рыжими волосами – подарила мне леденец. Её спутники странно улыбнулись такому широкому, на мой взгляд, жесту, но ничего не сказали.

Один из них сильно мне не понравился. Это был крепкий бородатый мужчина лет уже около сорока, но без седины в кучерявых волосах. Они были настолько чёрными, что казались просто неестественными. А глаза…

До сих пор помню его глаза. Невозможно тёмные, глубоко посаженные и страшно тусклые. В них царили пустота и отчаянье, даже когда бородач хохотал над шутками товарищей.

Наверное, в том, что случилось в Кассин-Онге, моей вины гораздо больше, чем можно было бы подумать… Стоило встревожиться. Может, имело смысл сразу обратиться к наёмникам цирка, пусть они бы точно подняли меня на смех. Пришёл, понимаешь ли, какой-то деревенский дурачок и убеждает опытных воинов, что почтенный «кто-то там» странный, потому что так чувствует он, провинциальный эмпат. Да обитателю такой глухомани каждый второй будет казаться подозрительным, решат ярмарочные охранники.

Только вот я совсем не чувствовал этого человека. От него не исходило ровным счётом никаких эмоций. Словно душа его давно истлела и отправилась прямиком в ледяную преисподнюю кормить Тёмного Бога. Мужчина дышал, говорил, улыбался, но при этом был мёртв.

Поэтому я нашёл одно-единственное решение, показавшееся верным: рассказать обо всём Сканди. Признаюсь, это далось мне непросто. Всё-таки ярмарка. Цирк. Время беззаботного веселья так не хотелось менять на унылую слежку, и уж тем более на дорогу к кораблю-храму. Однако на помощь неожиданно пришла придуманная в тот момент игра. Я представил себя защитником из Добрых. Членом таинственного братства, столкнувшимся со злом. Эта игра оказалась столь увлекательной, что я вскоре забыл про свою жажду увидеть глотателей огня. Прицепившись хвостом к странной компании, я трезво рассудил, что успею добраться до ледохода шамана, если увижу что-то подозрительное и найду чем подкрепить свои опасения.

Храм находился за пределами деревни, за широкой грядой торосов, и в последнее время Сканди предпочитал принимать жителей у себя, а не ходить в Кассин-Онг. Впрочем, по выходным у него всегда собирались прихожане. На хранящей полумрак нижней палубе его вечно промёрзшего ледохода находились алтари Тёмного и Светлого богов: широкий чёрный камень, матово поблескивающий в свете фонарей, и белый куб, словно светящийся изнутри.

Они стояли друг напротив друга, как предписывало древнее и загадочное учение из рассказов шамана. Пока мужчины топтались у алтаря Тёмного Бога, а женщины подносили дары Светлому, – Сканди трескучим голосом вспоминал старые легенды и вещал о событиях настолько давних, что проще было решить, будто он их и придумал.

Но я отвлёкся…

Странные люди крутились на ярмарке скорее для виду, чем из интереса. Я видел, как несколько раз та огненноволосая девушка и «мёртвый» бородач смотрели в сторону деревни, и мог поклясться, что они разглядывают дом моего отца. От гостьи при этом исходило прохладное вежливое любопытство и непонятное предвкушение.

В их спутниках чувствовались лишь скука и желание поскорее покинуть это место. Двое плечистых мужчин и вторая женщина были похожи. Не только внешностью. Одеждой, ростом, манерой перемещаться. Их плечи оставались неподвижными при ходьбе – каждый из троицы даже поворачивался всем телом, а не как обычные люди. А ещё они чего-то боялись, и, по-моему, этот страх порождал их «мёртвый» товарищ.

Мурашки пробежали у меня между лопатками.

На Кассин-Онг вместе с морозом спускалась ночь, отчего цирковые гирлянды горели всё ярче и праздничнее. Тёплый день остался позади, солнце закатилось, и холод выбрался из укрытия, обняв деревню. Но вокруг огромного ледохода гудела собирающаяся толпа, а мимо лотков праздно шатались как жители нашей деревни, так и приезжие. Вкусно пахло выпечкой и благовониями. Морозу пришлось отступить прочь от людей, предоставив им шанс позабыть на время о привычной стуже. Горизонт дышал розовыми красками. Там, на краю неба и льда, свет ещё боролся. Здесь он уже проиграл.