Блеск дождя

Я вздохнула и вернулась в «здесь» и «сейчас», к моим вкусным суши. Одно из четырех продавленных кожаных кресел я придвинула ближе к столу, сколоченному из деревянных паллет. И уже собиралась откусить от первого ролла, как в кармане джинсов завибрировал телефон. Вытянув его, я посмотрела на экран. Номер был неизвестный.

– Алло? – ответила я, специально не называя своего имени.

– Алиса? Это ты?

Женский голос показался мне знакомым, но точно вспомнить его я не смогла.

– Э-э-э… да. Кто говорит?

– Это Герда, как здорово, что я до тебя дозвонилась, Алиса! Этот номер мне дал твой отец. Надеюсь, ты не против? Все-таки с тех пор, как мы общались в последний раз, прошло немало времени.

Герда. Герда Арендс. Последний раз мы разговаривали года два назад, она помогала мне с моим портфолио для Университета изобразительных искусств. Она художница, галеристка и… мамина подруга. Была ею, поправила я себя, и сердце тут же налилось свинцовой тяжестью. Как будто у меня в груди тяжело и страшно колотится и просится наружу инородное тело. Я схватила ртом воздух и глубоко втянула его в себя сжавшимся горлом.

– Да… да, конечно, все в порядке. Рада тебя слышать.

– Как у тебя дела, Алиса?

– У меня все хорошо. А… у тебя как?

Когда я съезжала из родительского дома, была твердо намерена оставаться на связи. Я планировала регулярно звонить и иногда к ней забегать. Но чувство вины и угрызения совести не позволили мне это сделать. Мама с Гердой были очень близки. Они вместе рисовали, что называется, творили искусство, которое Герда продавала здесь, в Гамбурге. Когда мамы не стало, жизнь ее подруги тоже вмиг изменилась. У меня перед глазами встали мамины похороны. Я вспомнила зареванное лицо Герды, услышала ее дрожащий голос при известии о смерти. Я вспомнила скорбь в ее покрасневших глазах. Скорбь, за которую в ответе я, и я спрашиваю себя, что бы сказала Герда, если бы узнала. Если бы она узнала, что мама могла бы жить. Герда все равно помогла бы мне получить место в Университете изобразительных искусств?

– Тоже хорошо, спасибо, Алиса. Я тут кое-что планирую с твоим участием. Не волнуйся, – тут же успокоила она. – У тебя найдется пять минут? Я коротенько расскажу, о чем речь.

Конечно. Для нее у меня время всегда есть. Даже если это и не так.

– Я на работе, но у меня перерыв.

– Прекрасно. – Она откашлялась. – Ты знаешь, я очень рада, что у тебя с университетом все получилось. Хоть я и ни минуты не сомневалась, что тебя возьмут. Ты уникальный художник. Это видно по твоим работам на вашей ежегодной выставке.

– Ты там была? – удивленно спросила я.

– Я каждый год там бываю. Твои черно-белые портреты мне особенно запомнились. То, как ты рисуешь в дот-технике… это нечто особенное.

У меня округлились глаза.

– Ох, спасибо, – неуверенно произнесла я. В рамках той выставки были показаны совершенно изумительные вещи. Три дня студенты всех отделений презентовали свои работы; было почти все: от фильмов и фото до перформанса, скульптуры и живописи, пространственных и акустических инсталляций. Выделиться на этом фоне практически невозможно.

– Я говорю правду, Алиса. Ты унаследовала талант матери. Она бы невероятно тобой гордилась.

У меня ком встал в горле.

– Для меня было бы честью выставить какие-то из твоих картин вместе с не выставлявшимися ранее работами твоей мамы.

Я положила руку на грудь. Словно прижала сердце, пытаясь таким образом унять его бешеный ритм.

– Есть… мамины картины, которых… я не видела?

– Да, она рисовала их в моем ателье и… не завершила из-за… – дальше она говорить не стала. Я еще сильнее прижала руку к сердцу.

– Ты никогда не говорила об этом. – В моем голосе против воли прозвучал легкий укор.

– Знаю, Алиса. И… мне жаль. Я просто после того все убрала, – объяснила она, и я приняла это с пониманием. Потому что у меня было то же самое. Мне понадобилось шесть лет, чтобы без рыданий научиться смотреть на мамины фотографии. – А потом я просто забыла. Прости, – повторила она.

– Я не сержусь, Герда. Я… просто удивилась в первый момент. – Удивилась – вообще-то не самое подходящее слово, но других я не нашла.

– Мне важно тебе сказать, что я никогда не собиралась присвоить эти картины. Они ваши. Твои, Бекки и вашего отца. Но поскольку Элен всегда стремилась дотянуться искусством до людей, я бы хотела их прежде выставить. Вместе с твоими, если ты согласна.

Я энергично кивнула и улыбнулась, в то время как в глазах стояли слезы. Я не могла вообразить себе что-то более прекрасное, чем собственные рисунки рядом с мамиными картинами.

– Но если не хочешь, то никаких проблем, – добавила Герда, видимо, неправильно истолковав мое молчание.

– Нет, я хочу! – промолвила я охрипшим голосом. – Это была бы для меня огромная честь.

– Не представляешь, какое облегчение это слышать, Алиса. – И как будто в качестве доказательства она длинно выдохнула. – Я бы предложила тебе зайти как можно скорее, чтобы мы все обсудили. Выставка открывается двадцать первого ноября. Поскольку один художник неожиданно отказался, я поменяла дату.

Остается два месяца, впору запаниковать. Тем более что кроме работы мне предстояло сдать два экзамена. Однако истинная причина неясного давящего беспокойства в животе совсем другая, а именно – папина реакция на эти новости. Порадуется ли он за меня? Придет ли на выставку? Будет гордиться? Или ему безразлично – как и все, что касается меня?

– Ты уже рассказала моему отцу? – спросила я как можно более равнодушно.

– Нет, я оставляю это тебе. Они с твоей сестрой наверняка будут на седьмом небе от радости.

Я не была настолько уверена. Я даже не знаю, хочу ли я видеть на выставке Бекки, как бы жестоко это ни было. У нее дар выставлять в дурном свете все, что нравится мне. Но папа… Я бы все отдала, чтобы только он пришел.

По-прежнему испытывая напряжение, четыре часа спустя, по дороге к автобусной остановке я набирала ему эсэмэску, сочинив четыре разных варианта. В результате я стерла написанное и решила просто позвонить. Когда он услышит, насколько важна для меня эта выставка, он, верно, тоже порадуется. Как порадовались за меня мои подруги Калла и Лео в нашем WhatsApp-чате.

Калла ответила первой:

Урааа, ты это заслужила! Господи, как же я за тебя рада, Лиса!

Яспер сидит рядом и слегка запаниковал, потому что у меня слезы в глазах.

Пожалуйста, зарезервируй мне билет прямо сейчас.

Если у меня получится приехать в выходные в Гамбург,

мы должны это дело отпраздновать! ♥ ♥ ♥

Я растроганно улыбнулась и прочитала сообщение от Лео:

Я знала! Я знала, что ты однажды выстрелишь. Эта выставка – только начало.

Блин, я так горжусь тобой и тоже хочу билет, разумеется.

Я вообще-то уже лежу в трениках у нас на диване, хотела пойти пораньше спать,

но нам надо срочно за это выпить ♥

Да, выпейте за меня, девчонки!

– написала Калла, которая, в отличие от меня и Лео, учится в Любеке. Из нас троих в съемной квартире остались только двое – Лео и я. Втроем мы встречаемся, к сожалению, редко. Поскольку у кого-то вечная экзаменационная нервотрепка или – как у меня – помимо учебы еще работа. Зато в каникулы видимся чаще. Особенно в Любеке, где можно проводить время на пляже, если погода позволяет.

Приехав на Альзенплац, я пересела на двадцать пятый автобус и все десять минут, пока ехала на нем, переписывалась с подружками, чтобы через них унять нарастающее волнение. Обсуждая с девочками выставку, я представила ее очень живо, и два месяца стали казаться одним. Еще я подумала, что будет кто-то из журналистов и критиков. Последние пугали особенно, но все же не настолько, как предстоящий разговор с папой.

Через четыре остановки я вышла на вокзале Альтона и пошла пешком к Оттензер Хауптштрассе. Здесь мы с Лео снимаем квартиру. Шестьдесят квадратных метров в так называемом «Париже на Эльбе». Эта квартира оказалась настоящей находкой, и как ни странно, по карману даже для двух студенток. Открыв входную дверь, я тут же угодила в крепкие объятия Лео, которая встречала меня с бутылкой шампанского Asti.

– Где ты ее взяла? – улыбаясь, спросила я. Насколько я помню, последнюю мы распили около двух месяцев назад на двадцатилетии Лео.

– Сбегала быстро в киоск.

Только я успела стянуть с ног ботинки, как Лео уже потащила меня в нашу кухоньку. Подруга не только поставила на стол бокалы, но и – мои губы невольно растянулись в улыбке – разложила по цветам в стеклянные вазочки конфетки «Смартис». Голубые мне, зеленые – Лео, желтые для Каллы. Такова была наша традиция на случай общих торжеств или проблем на любовном фронте, а иногда и просто так. История со «Смартис» началась с того, что однажды, несмотря на мой бойкот сладостям, Лео тайком принесла в мою комнату горсть драже, когда мы втроем собрались поиграть. Угощаясь контрабандой, мы выяснили, что каждая предпочитает свой цвет. И мы до сих пор твердо уверены, что они и по вкусу совершенно разные. Кто не согласен, ничего не понимает.

– Калла только что написала в группу, что чокается с нами виртуально. Она сейчас позвонит по FaceTime! – широко улыбаясь, объявила Лео.

– Здорово!

Лео, в пижаме почти такого же оттенка красного, как и ее волосы, села за кухонный стол.

Пока Калла не позвонила, я тоже решила надеть что-нибудь домашнее.

– Дай мне пять минут переодеться, хорошо?

– Даю три, – пошутила она, и я убежала в свою комнату.

Я стащила с себя джинсы, и тут зазвонил телефон. Это был папа.

Я несколько секунд просто таращилась на экран, меня выбил из колеи уже тот факт, что отец позвонил сам. Я подошла к кровати, с колотящимся сердцем села и нажала на зеленую трубку.

– Привет, папа. – Надо было прежде откашляться. Мой голос прозвучал сипло.

– Привет. Герда тебе звонила? – сразу перешел он к делу. Как у меня дела, он не интересовался тех пор, как я съехала. Словно хотел таким образом наказать или что-то в этом роде – моему пониманию это было недоступно. Потому что, думаю, – нет, я уверена, – он и сам втайне рад, что ему не приходится видеть меня каждый день. – Она спрашивала твой номер. Было что-то важное, но она не сказала, о чем речь.

– Да, мы поговорили, – ответила я с дрожью в голосе.

– Все в порядке? – спросил он озабоченно, и как бы редко это ни случалось, мне было приятно. Это вселяло надежду, что ему не все равно.

– Да, Герда звонила, чтобы… поговорить о скорой выставке. – Прежде чем продолжить, я вдохнула полные легкие воздуха. – Выставка маминых работ. Работы из ателье, которые Герда тогда сохранила и которые никто не видел, вместе с… моими рисунками. – «С моими рисунками» я произнесла не сразу и осторожно.

На другом конце повисла тишина.

– Ты здесь? – тихо спросила я.

Он пробурчал что-то похожее на «Да».

– Я согласилась, выставка через два месяца, и… и я была бы рада твоему приходу. – Я задержала дыхание, а отец по-прежнему молчал. – Папа? Скажи что-нибудь.

Скажи, что придешь. Скажи, что гордишься мной.

– Это… замечательные новости, Алиса. – Не нужно было напрягаться, чтобы уловить, что эти слова он буквально выдавил из себя. Вопрос, ответ на который я действительно ждала, он проигнорировал, то есть, по сути, отказался. Я не стала переспрашивать. Не было сил разбираться. Кроме того, я знала, как мучительно ему говорить о маме или даже думать о ней. Вот почему он не хочет быть рядом со мной, почему избегает, когда я наведываюсь домой. Я просто надеялась, что ради выставки он сделает исключение. Неужели он не хочет сблизиться? Преодолеть ту пропасть, которая, кажется, при всяком телефонном разговоре, при любой встрече лишь увеличивается?

– Спасибо, папа. – Я проглотила разочарование, но не смогла не добавить: – Кстати, выставка двадцать первого ноября. – В надежде, что он освободит этот день и, может, все-таки придет.

Но тишина, которая повисла между нами, подсказала, что этого не случится. Я закрыла глаза. Сжала губы, борясь со слезами. Наоборот – я со всей силой уговаривала себя, что он мной гордится и просто не хочет этого показывать. Возможно, это для него слишком неожиданно. Возможно, он должен привыкнуть к мысли. Возможно…

Мои мысли прервало покашливание, донесшееся до моего уха.

– У меня тут еще есть дела, Алиса, – сказал папа, как будто я его задерживала. А мы ведь говорили каких-то пять минут. Три, если вычесть молчание.

– Окей. Спасибо за… звонок. – Я сказала это как-то формально.

– Ну, до следующего раза. – Было слышно, что он произнес это с облегчением.

Да и у меня, если честно, были похожие ощущения. Потому что я не знаю, что хуже: что мы так редко говорим или что нам нечего друг другу сказать.

– Да, до следующего раза, папа.

Я нажала отбой, но телефон остался у меня в руке. И я, как обычно, написала эсэмэску:

Люблю тебя.

И как обычно, сидела, уставившись на экран, пока не получила ответ.

Я тебя тоже.

Мы могли бы произнести это вслух. Однажды я так и сделала – сказала в трубку Я тебя люблю. Он промолчал, а через несколько минут написал ответ. Так зародился и прижился этот… назовем его ритуал.

– Лиса, что ты там копаешься? – позвала Лео. – Шампанское нагрелось. Калла уже звонит и от нетерпения барабанит пальцами!

Я закатила глаза. Калла – самый нетерпеливый человек на этой планете. При том, что в отличие от меня она всегда опаздывает. Однако в ее защиту нужно сказать, что я со своей неврастенической манерой приходить загодя, плохой пример для сравнения. Обычно я появляюсь минут на пятнадцать раньше назначенного. Всегда. Лучше подождать пять часов, чем опоздать на пять минут.

– Иду! – крикнула я.

Вечер в кругу подружек, с шампанским и «Смартис» – то что нужно после телефонного разговора с папой.

3

Симон

– Где выпивка на девятый стол? – прокричала Мара мне через стойку, водружая на поднос следующий заказ.

– Только что принес! – проорал я в ответ и налил джин в стакан для безалкогольных напитков. Посуда для крепких коктейлей закончилась. Мара, Томми и Юлия едва поспевают с заказами. А Оли без конца смешивает коктейли.

– Спасибо, Симон, ты мой герой!

Мне вполне нравится быть просто барменом. Но в эту субботу Pocket Bar трещал по швам. Мне пришлось помогать официантам разбираться с напитками, ждущими на стойке своей очереди.

Все ниши, все столики и барные стулья были заняты студентами. Как будто все сговорились. Шум-гам, взрывы смеха наполняли бар, напоминая оглушительный саундтрек поверх электронных битов, которые ставила Штеффи. Каждую субботу она с десяти вечера играет у нас. Думаю, без Штеффи суматохи было бы раза в два меньше.

Не хочу жаловаться. Чем больше народу, тем больше чаевых. В конце смены мы все деньги делим поровну. Включая парней и девчонок на кухне, а также Даниэля, который убирает туалеты. Мы – команда, и поэтому я сейчас отставил свое пиво, взял на раздаче еду и понес ее в зал. Вообще-то столик стоял недалеко, но пока я продрался сквозь толпу, кажется, прошла целая вечность.

Навстречу шел Томми с пылающим лицом.

Он прошмыгнул мимо, и я не успел спросить, в чем дело. Но увидев на его подносе опрокинутые стаканы, думаю, что догадался. Пожав плечами, я пошел дальше. Прежде чем избавиться от тарелок, остановился возле стола, за которым сидели четыре типа. Один промокал салфеткой джинсы в районе промежности. Явно не потому, что наделал в штаны. На столе я увидел лужу и сложил два и два.

– Мой коллега сейчас принесет новые напитки, – примирительно сказал я. – А пока вот ваши чизбургер и клаб-сэндвич.

– А кто принесет мне новые джинсы взамен испорченных? – бросил брюнет и с упреком посмотрел на меня.

Я тем временем расставлял тарелки на сухом конце стола, но насторожился. Про стиральную машину не слыхал? – практически сорвалось у меня с губ. Но вместо этого сдержанно улыбнулся. Клиент всегда прав и все такое.

– Могу предложить коктейль за счет заведения.

Парень кивнул.

– Идет.

Я поставил еду, думая, что тема исчерпана, однако…

– Сделай три. Мы тоже хотим!

Я перевел взгляд с тарелок на пьяного бородатого блондина и поднял бровь. Он серьезно думает, что я всем бесплатно смешаю по коктейлю? Да еще спокойно проглочу его приказной тон? Три года назад я бы в аналогичной ситуации развернулся на сто восемьдесят. Возможно, даже спровоцировал бы драку. Чтобы дать выход своему гневу, чувству вины, ненависти к себе и к родителям. Но эти времена прошли. Этого Симона больше не существует.

– Прости, старик. Больше одного не могу. Но могу принести четыре соломинки. – Я отдавал себе отчет в абсурдности своего предложения, но лицо держал и вел себя профессионально.

– Да не, все норм, – ответил брюнет. Но коктейлем своим делиться, похоже, не собирался.

Закончив, я развернулся, не дав бородачу ответить. Некоторых не мешает проучить.

– Дерьмовый бар, – услышал я в спину.

Так иди в другой.

Раздраженный, я вернулся к стойке, где Томми с чистым подносом уже ждал новые напитки. По-прежнему совершенно не в себе.

– Забей, – сказал я и быстро поставил на поднос новые стаканы. – С каждым может случиться. Этому в мокрых штанах я обещал коктейль за счет заведения, в качестве компенсации. Так что все окей.

– Точно? – Томми с благодарностью посмотрел на меня. Он у нас новенький, всего вторая смена.

– Конечно. – Поверх его головы я посмотрел на Оли. Наверняка он оторвет мне голову, если я попрошу смешать напитки для Томми вне очереди. Поэтому решаю сделать это сам. – Я позабочусь об этом, сам унесу выпивку.

– Спасибо, Симон.

– На здоровье. Мы же команда или как?

Томми кивнул и наконец выдавил из себя улыбку.

Когда толпа немного спала, я взял перерыв. Обычно перед тем, как кухня закрывается, нам дают поесть. Я заказал себе картошку-фри с майонезом. Голодный как черт, взял тарелку, стакан воды и пошел в дальнюю часть помещения. Там у нас небольшая комната отдыха. Я поставил тарелку на барный стол, где находятся напитки для персонала. Прежде чем заняться едой, зашел в туалет смыть с рук липкие остатки пива и пивной запах. Открываю дверь и – наталкиваюсь на что-то твердое. На что-то офигенно твердое. Черт!

Так вот какой шкаф имела в виду Трейси, говоря перед началом смены про новый шкаф в туалете для персонала.

– Его надо еще придвинуть к стене и закрепить, – сказала она.

Я хватаюсь за щеку и чувствую тупое болезненное пульсирование. В худшем случае будет синяк, и не избежать очередного разговора с мамой, если завтра, как обычно бывает по воскресеньям, я поеду к родителям. Без видео они мне в жизни не поверят, что я как идиот налетел на шкаф. С моим-то прошлым. С бесконечными вечеринками, наркотиками, пьянками и ночью, когда я чуть не умер.

Чертыхнувшись, я протиснулся мимо шкафа, помыл руки и оглядел себя в маленьком круглом зеркале. Блин. Сто процентов будет синяк.

Завтра будет весело.

4

Симон

– Что это у тебя с лицом? Подрался? – поинтересовался Алекс утром – точнее, в полдень, – вместо приветствия. Он подходил к двери квартиры, я же как раз выходил.

– Нет, – ответил я с легким раздражением. Я уже понимал, что родители зададут мне аналогичный вопрос. С той лишь разницей, что в отличие от Алекса они усомнятся в правдивости ответа. – На шкаф налетел.

– Ай!

– Угу!

Он, ухмыляясь, скрестил руки, оглядывая синяк.

– Тебя одного никуда отпустить нельзя. В следующий раз я за десятку в час готов тебя сопровождать.

– Спасибо, но я сам разберусь.

– Угу, заметно.

Я вздохнул.

– Сто пудов, мои родители с катушек съедут, когда это увидят.

– Ах, точно. Сегодня же семейный ужин. А можешь «заболеть», и мы возьмем чего-нибудь в греческом ресторане и погамаем, – предложил Алекс, и звучало, прямо скажем, соблазнительно.

– Не, не пойдет. Иначе… мать только еще больше волноваться будет.

Алекс, легко согласившись, пожал плечами. То ли не заметил моего короткого замешательства, то ли проигнорировал.

– Я только предложил. Тогда покеда, и наверни там за меня!

Мы пожали руки. Мне нравится, что Алекс не задает лишних вопросов и не комментирует всех и вся. Потому что на самом деле я не хотел отказываться от семейного обеда из-за бабушки Лотты. С тех пор как она полтора года назад сломала себе шейку бедра и чуть не умерла во время операции, я стараюсь проводить с ней как можно больше времени. И тот факт, что в свои почти восемьдесят она снова встала на ноги, граничит с чудом. Так, по крайней мере, сказали врачи. Когда она лежала в коме, я нашел в подвале потрепанного мишку, которого она подарила мне маленькому, и ночью, как ребенок, тайком плакал, уткнувшись в его облезлую шерсть. Стыдно, конечно. Но так было надо. Чтобы днем быть опорой маме и сестре – как папа.

Кстати, про сестру. Мне пришла в голову идея, каким образом можно обойти неудобные расспросы родителей.

По дороге на вокзал я вытащил телефон и набрал Норе сообщение:

Можешь сделать мне одолжение?

Когда я напишу, выйди, пожалуйста, к калитке и принеси свою косметичку.

Не спрашивай, все объясню позже.

Зачем тебе моя косметика?

Я со стоном закатил глаза. Мне ли не знать, что моя младшая сестра сделает ровно наоборот и еще учинит допрос?

Просто сделай, окей?

А что тебе нужно?

Нахмурившись, я прочел Норину эсэмэску. На улице было холоднее, чем я думал, и по плечам побежали мурашки. Надо было поверх футболки надеть свитер.

Что ты имеешь в виду?

Я имею в виду, тушь, тени, подводка…

Что именно тебе надо?

Откуда мне знать?

Думаю, хватит типа пудры, или чем ты там замазываешь прыщи.

У меня вообще нет прыщей, придурок!

У меня были другие воспоминания, но я не стал возражать. Мне нужна ее помощь, и пока козыри в ее руках.

Сорри, я не это имел в виду.

Принеси просто эту замазку, ок?

До скорого. Напишу, когда приеду.

Метро с одной пересадкой, потом электричка, и вот я уже в десяти минутах ходьбы от дома родителей, который когда-то принадлежал моему деду. Как и к большинству домов в Треппенфиртель[2] Бланкенезе, к нашему тоже вела лестница. Когда я еще жил с родителями, ступеньки были моими ежедневными тренировками. На самом деле – не столько эти несколько ступенек, сколько необходимость дважды в неделю спускаться и подниматься на Зюльберг, я делал это бегом. Для выносливости и чтобы справиться с хандрой.

Когда до дверей дома оставалось пять ступенек, я, как и договаривались, написал сестре сообщение. Только отправил, как открылась покрытая голубым лаком дверь и вышла Нора в своих черных в пайетках уггах, которые ей подарили месяц назад на день рождения и которые она с тех пор, кажется, и не снимала. Я почти уверен, что она и дрыхнет в них.

Я поманил сестру подальше от кухонного окна, чтобы мама нас не увидела. Нора с мусорным мешком в руках – видимо, для алиби, – подошла ко мне.

– А, вот для чего тебе тоналка нужна. – Она произнесла это почти разочарованно. А чего она, собственно, ожидала?

– Принесла?

– В заднем кармане, чтобы мама не задавала вопросов. Я ей сказала, что пошла мусор вынести. – И она поставила мешок на землю.

– И она поверила? Вообще-то добровольно ты никогда мусор не выносишь, – подколол я сестру и неожиданно получил за это тычок в правое плечо.

– Я хотя бы не дерусь, – прокомментировала она мой синяк и вытащила из джинсов металлическую коробочку, тюбик и кисточку.

– Я не дрался, – уточнил я.

– А откуда тогда синяк?

– Долго рассказывать. – Я взял в руки косметику, но, честно говоря, понятия не имел, что предпринять. – Что с этим делать? – слегка беспомощно спросил я. Надо было хоть видеоурок на YouTube посмотреть, пока ехал.

– Наносишь немного вот этого. – Она указала на тюбик. – А потом пудру кисточкой.

– Окей… – Я отвинтил колпачок, нажал на тюбик и выдавил на ладонь бежевую кляксу размером с евро.

Нора вскрикнула от ужаса.

– Господи, Симон! Это консилер от MAC. Ты хоть знаешь, сколько он стоит?

Я до этого момента не знал, ни что такое консилер, ни тем более MAC.

– Да я не так много взял.

– Много. Надо примерно треть от этого. – Она взяла у меня из рук тюбик, как забирают у маленького ребенка спички. – Бестолочь. Дай сама сделаю.

Я облегченно вздохнул.

– Спасибо.

Нора мне примерно по грудь, поэтому я присел на ступеньку, чтобы ей не вставать на цыпочки. Она подушечками пальцев принялась вбивать мне в кожу крем.

– Давай быстрее, Нора. Мама спросит, где тебя носило.