Позывной «Везунчик»

– В Воробьевке немцы, в Лозном, в Заветах Ильича. Много их вокруг. Ночью бой слышен был, где-то у Ливневки. Наши ребята аж до Калинина вчера почти дошли. На патруль нарвались, ну и вернулись.

– А патруль что?

– Знамо дело што. Как и не было. По берегу только не идите. Говорят, пополнение к немцам прибыло большое. Значит, бои будут. Ну и мы тоже без дела не сидим. С пацанами немцам ночью в машины и в мотоциклы песок насыпали, листьев насовали, щепки всякие. Тихо так подползли они и не заметили. Так утром ни одна машина не завелась. Офицер их орал как резанный, немцы бегают, а сделать ничего не могут. Мы бы и в танк напихали, да охраняют они его сильно.

– И много танков там, Сашко?

– Да не, один всего. А машин и мотоциклов всего пятнадцать. И самолет один видели. Но он не стоит. Прилетит и скоро обратно. Ну ладно, идти мне надобно. Дед заругает, наказал не задерживаться. И вам тоже пора. Лейтенанту то, что передать?

– Лейтенанту скажи, чтоб выздоравливал быстрей. Сам осторожней будь, на рожон не лезь. Немцы они тоже не дураки, помни об этом.

– Пущай сначала поймают, усмехнувшись ответил Сашко и попрощавшись направил нос лодки прямо в камышовые заросли. Минута и лодка скрылась в плавнях. Ни один всплеск, ни одно шуршание камыша не выдало недавнее присутствие мальчика. Он и его лодка словно растаяли в колышущейся зелени. Переодевшись, Стрижак и Алексей утопили свою одежду в протоке. Затем спрятали документы в подкладке принесенной Сашко одежды и, забравшись в заново замаскированную лодку, оттолкнулись от гостеприимного берега. Отсюда до фронта их ждал длинный путь но, ни Алексей, ни Стрижак пока не знали, что приключения их только начинаются.

Довольно теплые осенние дни сменились холодными, с ночными заморозками. Студеная октябрьская вода по ночам начала покрываться тонкой корочкой льда. Всего за один день осень перешла в зиму и лежа на дне лодки, летчики слышали, как трутся тонкие льдинки о борт лодки.

– Если так и дальше пойдет, товарищ капитан, придется нам пехом идти, – обратился Алексей к Стрижаку.

– Отставить упаднические настроения, лейтенант. Давай лучше посмотрим, куда нас речка эта несет. Делая плавный изгиб река поворачивала налево. На выступающем в реку куске берега они увидели трех немцев.

– Товарищ капитан, течение к берегу несет нас. Что делать будем?

– Вот и хорошо, что несет. У тебя обойма полная? А то у меня всего три патрона.

– Полная, товарищ капитан. Только я…, я еще ни разу в человека не стрелял.

– Вот сегодня и начнешь воевать по-настоящему. Сейчас течение нас к берегу прибьет, а там по обстоятельствам. Видишь, машина на бугру стоит? Вот она то нам и нужна. Фрицев трое всего. Воздухом, верно, подышать остановились, гады. На просторы наши захотели полюбоваться. Ну, что же, будут им просторы. Тот старший, судя по форме, высокого полета птица. Остальные рядовой состав.

– А откуда вы знаете, что немец этот крупная птица, – товарищ капитан?

– Знаки различия знать надо, лейтенант. Цвет формы, видишь какой? Да и выправка у фрица явно не как у рядового. Порасспросить бы не мешало, как считаешь, лейтенант Беглов?

Всякий раз слыша имя друга Алексей напрягался. Иногда ему даже казалось, что Стрижак обо всем знает, только почему-то не говорит об этом.

– Так точно, товарищ капитан, поговорить не мешало бы. До берега всего метров тридцать осталось. Поближе бы подплыть, иначе промахнуться можно.

– Ясно дело поближе. Смотри, а немцы то заметили нас, пальцами тычут. Смеются гады.

– Товарищ капитан, я…, я ведь по мишеням только, в человека никогда еще не стрелял.

– Ты, Василий, не дури. Здесь людей нет. Есть враг, а с врагом разговор один, тут или они нас или мы их. Главное помни, не мы эту войну начали. Друга твоего они убили, детей и женщин в эшелоне, города наши с землей ровняют. Вот обо всем этом и помни, когда команду стрелять дам. На нашей стороне внезапность. Чую, повезет нам.

Островок все ближе подплывал к берегу, но судя по реакции немцев не вызывал у них никаких опасений. Напротив, солдаты тыкали в него пальцами, смеялись и даже пытались попасть камнями. Мужчина в офицерской форме что-то писал в блокноте, и не смотрел на подплывающий к мелководью островок.

Все произошло как и планировал Стрижак. Рядовых они уложили сразу. Офицер хоть и успел достать оружие, был в таком шоке от случившегося, что израсходовал всю обойму впустую. Осмотревшись, Стрижак с помощью Алексея начал допрос.

– Давай, лейтенант, спроси у него, кто, что, откуда.

Это был его первый опыт встречи с живым врагом. Глядя на сидящего на земле человека, он понял, что на всю жизнь запомнит эти полные страха, высокомерия и ненависти глаза. Сначала с трудом, а потом все быстрей подбирая слова, Алексей задавал новые и новые вопросы, и постепенно им стало понятно реальное положение дел на ближайшем участке фронта.

– А с ним, что делать будем, товарищ капитан? – спросил он, когда все вопросы уже были заданы. – Известно что. Жаль к нашим переправить нельзя, много чего еще фриц рассказал бы. Скажи ему, чтобы разделся, форма у него уж больно хороша, пригодится, думаю, скоро. А этих в кусты. Оружие в машину. Кстати тоже переоденься и жди меня наверху. Машину водить умеешь? Вот и замечательно. Теперь ты мой шофер.

Одинокий звук выстрела всполошил стаю ворон усевшуюся на огромной березе. Громко крича, они перелетели на соседнее дерево, но недолго посидев, улетели в сторону желтеющего вдали поля. Окинув взглядом окрестности, Алексей заметил взметнувшуюся вдалеке пыль. – Едет кто-то, товарищ капитан. Вроде подвода.

– Да вижу я. Отступать нам некуда, лейтенант, теперь только вперед. Жаль немецкий плохо знаю, ну да ладно, как-нибудь справимся.

– Товарищ капитан, а вам форма то подошла. Ну, прямо как на вас шили. Вас как звать то теперь?

– Генрих Кляйс я. Из Баварского города Аугсбург. А что, очень даже привлекательно для немцев звучит. С возрастом вот только проблема. По документам то фрицу сорок шесть, а мне тридцати нет. Да и внешне ничего общего. Ну, будем надеяться пронесет. Только как изъясняться то будем? Тебе придется, я ведь только Гитлер капут знаю. Да и ты тоже не очень то по немецки говоришь.

– Так у солдата этого фамилия польская, товарищ капитан, посмотрев документы, ответил Алексей. Если я поляк, то и по немецки с акцентом говорю. Спросят, скажу, мать немка была, а отец поляк.

– Вот и ладненько. Поляк так поляк. Главное чтобы они в лицо этого Генриха не знали. А там уж как повезет.

– А давайте вам горло перевяжем, товарищ капитан. Пусть думают, что ранение, ну, небольшое, но разговаривать нельзя.

– Ох, и умный ты, Василий. И как тебе только мысли такие дельные в голову приходят?

– Не знаю, товарищ капитан. Как-то сами приходят. А куда мы теперь, товарищ капитан?

– Известно куда. К нашим выходить надо. Одно плохо. Фронт далеко ушел. И машиной сегодня только можно воспользоваться. У них служба хорошо поставлена, я то знаю. Уже вечером, думаю, Генриха этого в розыск объявят. Ну да ничего. Будем ехать, пока горючее не кончится. А ты где водить то научился?

– В школе еще. Правда, полуторку только водил.

– Ну раз полуторку водил то и с этой справишься. Генрих этот Кляйс до места так и не доехал. Значит, пока там встречу готовят у нас несколько часов в запасе есть.

Никогда еще Алексею не приходилось видеть такую машину. Пахнущие кожей сиденья, отделанная кожей и деревом панель и столько всего непонятного. Ручки на руле, для чего они?

– Что лейтенант? Не разберешься никак? Не дрейфь. Хорошо дорога пустая, приноровишься. Летать научился? Вот и здесь справишься.

– Товарищ капитан, спросить хочу, разобравшись, наконец, с машиной сказал Алексей. Такая армия у нас, а отступаем. Вот уже совсем близко от Москвы фронт. Как же так? Нам ведь говорили… А мы отступаем и отступаем.

–Говорили. Говорили, что броня крепка и танки наши быстры. И никто на нас напасть не посмеет, а нападут, так мы их за неделю назад до Берлина. Все верно, лейтенант. Погоним. Не сразу, но погоним. Сам посуди. На них вся Европа работает. А мы одни. Но у них против нас кишка тонка, это я точно тебе говорю. Нам бы пару лет без войны еще, многое бы успели. Но раз уж война началась, значит нужно мочить гадов, гнать их с нашей земли до самого Берлина. Ну, а нам бы только к своим добраться, а там дадим жару.

– Товарищ капитан, а страшно, там, в небе?

– Я тебе так скажу, лейтенант. Только дурак не боится. Бояться надо, но так, чтобы никто об этом не знал, даже ты сам. Бабам вот рожать страшно, а деваться некуда, рожают. Так и у нас. Некуда нам деваться. Бояться с умом надо, так, чтобы польза была. Вижу, не понял меня. Значит, не дорос еще. Сам до всего дойдешь, когда нужно будет. Но вот что еще скажу. Бояться нужно, что умрешь и ни одного фрица с собой не утащишь, что родину в опасности оставишь, что друзья о тебе не вспомнят. Что жизнь твоя никому пользу не принесет, что проживешь как мышь в норе. Это вот и страшно, а остальное ерунда, лейтенант, уж поверь мне. А в небе, поначалу всем страшно. Машины у них серьезные. У нас таких нет пока, а если есть, то мало. Но это пока. Будут. Обязательно будут. Иначе и быть не может. Опытных летчиков у нас жаль маловато, так мы смелостью берем. Но и они не лыком шиты. Я тут сбил одного. Сидит гад в кабине, а сам в галстуке, сука! И мне пальцем так вниз указывает. Мол, давай.

– А вы?

– Я очередь дал, и тоже пальцем вниз показываю. Он так обалдел, что под очередь эту и попал, пока на меня смотрел.

– А тот, который вас сбил? Вы его тоже в лицо видели?

– Нет, не видел. Он как-то так хитро вывернул, что я и не понял, как подставился. Но, ничего. Умнее в следующий раз буду.

Они ехали уже больше трех часов. Дорога, недавно пустая, стала заполняться небольшими колоннами, штабными машинами, тягачами. Странно, но им даже уступали путь. Видимо этот Генрих Кляйс и в самом деле был большой немецкой шишкой. – Товарищ капитан, горючки часа на полтора – два осталось. Что делать будем? – спросил Алексей.

– Ну как кончиться, так и бросим ласточку. Нельзя на ней дальше. Немцы не дураки. Ты ведь смотрел документы, видел, куда он направлялся. Если бы не приспичило у воды остановиться, давно бы на месте был. Получается, ждут его там. До вечера подождут, а потом тревогу поднимут, искать начнут. Это пока нас не трогают, потому, что не ищут. А начнут, так все машины будут останавливать. Хорошо если хоть час удастся проехать, все не пехом.

Вскоре скорость пришлось сбросить, а затем и вовсе остановиться. Дорогу пересекала группа военнопленных. На них невозможно было смотреть, но он смотрел. Смотрел, несмотря на тупую боль которой наполнилось все в нем. Нужно было запомнить каждого, чтобы потом, вспоминая обветренные, осунувшиеся молодые и старые лица, натруженные руки, полные ненависти глаза понимать за кого он, Алексей Везунов, будет воевать. Кто-то шел, едва волоча ноги, кого-то поддерживали товарищи, но были и те, кто шел четким, ровным шагом. Колонну охраняли автоматчики с собаками, и жуткий лай эхом стлался над дорогой, подгонял колонну. Холодный октябрьский день подходил к концу. Последние скупые лучи заходящего солнца вынырнули из за облаков, осветили военнопленных, а спустя несколько минут все вокруг окутали осенние сумерки. И тут Алексей вдруг понял, что на дороге кроме них со Стрижаком никого нет. Он и не заметил, куда все делись. Всего несколько автоматчиков. И если…

– Товарищ капитан, обратился он к Стрижаку. – А что если…

– Правильно мыслишь, лейтенант. Другого такого случая точно не будет. Выручать мужиков надо. Вид у нас, правда, не тот, но ничего. Думать потом будем, сейчас действовать надо. Но с умом. Останавливаем колонну. Ты говоришь, чтобы позвали старшего. Говоришь, чтобы остальные подошли ближе и …, ну а там как получится.

– А если не позовут?

– Позовут. Немцы народ дисциплинированный. Да и внезапность на нашей стороне. Всех не уложим, но тут уж мужики должны понять, что к чему. Кто жить хочет, сам додумается, что и как делать. Давай лейтенант, кричи, чтобы остановили колонну.

Выйдя из машины Алексей поднял руку и прокричал «Säule anhalten». Прокричал с той властной ноткой, словно имел на это право. Он и не заметил, как Стрижак вышел из машины и подошел к нему. Успел только удивиться, как уверенно капитан держится. Как ловко вскидывает руку в ненавистном приветствии. Все произошло именно так как они и задумали. Подождав, когда подойдет старший по званию, а за ним и остальные близстоящие конвоиры, они открыли огонь. Толпа пленных, поначалу оторопев, бросилась врассыпную. Но кто-то, завладев оружием, уже стрелял по собакам, по немцам. Основная же масса бросилась в ближайший лесок. Крики людей, лай собак, звуки выстрелов и мат Стрижака слились в одно целое. Стрелять было невозможно, оставшихся в живых конвоиров то и дело закрывали фигуры военнопленных, убитые пленные и конвоиры вперемежку лежали на холодной, мокрой земле. Стало вдруг очень темно. Не помогал и тусклый лунный свет. Казалось, прошла целая вечность, но Алексей понимал, что прошло всего несколько минут. Обернувшись, он начал высматривать капитана, но тут все померкло у него перед глазами. Очнулся он от холода. Мокрые холодные капли стекали за воротник. Связанные руки затекли, распухшие запястья невыносимо болели. Боль в затылке пульсировала, а в глазах плясали разноцветные точки. Он попытался сесть, но чья-то рука грубо вернула его обратно. Ударившись головой о край дерева, он невольно застонал.

– Что фриц, больно? Ну, это мы поправим. Сейчас ты нам все расскажешь, и мы тебя с твоим дружком в расход пустим. Ну, ты все равно не хрена не понимаешь. Так что лежи, фашист, жди утра.

– Какай я тебе фашист? – возмутился Алексей. – Я летчик. И друг мой тоже летчик. Капитан. А одежду эту мы у фрицев забрали. И машину тоже у них.

– Ааа. Да ты мразь по нашему понимаешь. И где вас только гадов учат?!

– Да не гад я! Говорю же, наш я, советский! Летчик я!

Сильный удар по голове и он снова потерял сознание. А очнувшись, понял, что руки не связанны, а сам он лежит на чем-то мягком. Прислушавшись, услышал голос Стрижака и приподнявшись, попытался позвать его.

– Очнулся, герой! Ну, ты уж прости ребят. Они как форму эту увидали, так озверели совсем. Хорошо в расход не пустили, дружок мой вмешался. Тоже с нашего авиаполка. Знакомься, старший лейтенант Михаил Краснов. Мы его похоронили уже, а он жив курилка! Командиром здесь.

– А где мы, товарищ капитан?

– Точно не скажу. Линия фронта здесь с разрывами, немец прет, но и наших окруженцев много, партизанят мужики помаленьку. Сплошной линии нет, значит к своим можем выйти. Можно, конечно, к партизанам податься, но мы летать должны. Ты как считаешь, лейтенант?

– Конечно, должны. А когда мы, ну дальше?

– Как в себя придешь. Ким знатно тебя приложил, отлежаться денек надо.

– Ким?

– Ну да, Ким, – раздался рядом знакомый, но теперь совсем уже с другой интонацией голос. – Ким – значит коммунистический интернационал молодежи. Меня родители назвали так. Ты уж прости, лейтенант. Но как форму эту вижу, зверею прям. Столько всего насмотрелся за эти месяцы, как война началась. На границе я служил. Так со всей заставы нас семеро за один день осталось. Лесами шли. Потом на егерей нарвались. Как патроны кончились, мы врассыпную. Я болотом ушел. Потом вернулся, ребят схоронил. Ну, а потом в плен попал. Бежать пытался, да они собак спустили. Порвали меня чуток. Ну, а потом вы. Так вот и жив пока. А ты сам то откуда? Алексей чуть не ответил «из Москвы», но вовремя вспомнил, что он теперь не Алексей Везунов, а Василий Беглов ответил, – Из Ленинграда я. А ты?

– Во дела! Ну, почти земляк! Из Волхова я. Бывал у нас?

– Один раз. Но давно, пацаном еще. Почти ничего не помню.

– Ничего. После войны приезжай, у меня адрес простой. Ленина 2 квартира тоже 2. Город у нас красивый. Спросишь Кима Кравцова. Меня там все знают. А я к тебе в Ленинград приеду. Бывал я у вас. Красивый город. У меня братан на аккумуляторном заводе работал, может и сейчас там. А ты прям с самого Ленинграда?

– С самого. Детдомовский я. Потом в летной школе учился.

– Ну так живы будем свидимся. А сейчас спи. Я тебя и в самом деле сильно приложил. Прости, думал гадина фашистская.

Ким и Стрижак куда-то отошли, а он остался лежать под огромной раскидистой елкой. На еловой подстилке лежать было удобно, но холодно. И уже к утру он забылся в жарком бреду. Порой он приходил в себя, слышал чьи-то голоса, чувствовал, что несут его. Но потом опять проваливался в жуткий, кровавый сон, в котором опять слышал звуки взрывов, видел горящие вагоны, слышал крики и плач детей. Приходя в себя, он словно издалека слышал чьи-то голоса, а однажды почувствовав прохладную руку у себя на лбу обрадовался, решив, что это рука Тани. Пришел в себя он на третий день. Оглядевшись, понял, что лежит на кровати в чьем-то доме. Деревянные стены, крошечное, почти не пропускающее свет окно, лавка у стены, грубый деревянный стол. Где-то хлопнула дверь. Кто-то вошел в дом, но Алексей не увидел кто. Понял только, что разговаривают двое или трое.

– Кто здесь? Не выдержав, спросил он.

– Товарищ капитан, идите сюда, – раздался незнакомый голос. – Очнулся наш боец.

– Да, Василий, напугал ты нас. Четвертый день ждем, когда в себя придешь. Ну, ты как? Жар спал вроде. Ох, и буйный ты в бреду. Все спасать кого-то рвался.

– А где мы, товарищ капитан?

– В гостях мы, у лесника здешнего, Мирона Степановича. Ты как в беспамятство впал, мы тебя со старшим лейтенантом сюда понесли. Хорошо рядовой один из здешних оказался. Посоветовал к Мирону Степановичу податься. А остальные дальше пошли. Место тут глухое. Фрицы сюда точно не сунутся. Болота кругом. Ты давай поешь, и спать. Сил набираться надо и дальше идти. Времени у нас мало, лейтенант. Так что давай, выздоравливай быстрей.

Через три дня он уже чувствовал себя настолько хорошо, что готов был идти дальше. Слабость ушла, а сам он чувствовал себя странно повзрослевшим, словно со дня отъезда из Москвы прошли не дни, а годы. На четвертый день утром, переодевшись в принесенную Степаном Мироновичем одежду и взяв мешок с провизией, они теперь уже втроем отправились на восток.

2023

К утру снег пошел еще сильней. Глядя из окна автомобиля на проносящиеся мимо улицы, Катя поймала себя на мысли, что на всю жизнь теперь возненавидит холодные белые вихри и падающий с серого, хмурого неба снег. Почему-то казалось, если бы светило солнце, ничего плохого в ее жизни не случилось бы. И Макс был бы рядом. Так тоскливо ей никогда еще не было. Она словно попала в некий заколдованный круг. Вход есть, а выход за семью замками. И как все же быть с этой странной запиской? – Сереж, обратилась она к сидящему за рулем другу, – а может мама и бабушка ничего не знают ни про какой орден? И как тогда быть? Где искать Макса?

– Катюнь, давай решать проблемы по мере их поступления, хорошо? Есть ведь и другой вариант. Может они знают, а тебе не говорят. Ну, типа тайна семейная и все такое. Сначала спросим, а потом уж дальше думать будем. За дорогой лучше смотри, я поворот не помню. Вечно путаю.

– Приезжал бы почаще, не путал бы. А лучше навигатор включи. Мама сколько раз звала, а у тебя времени все нет.

– Конечно, нет. Со временем у меня всегда туго. Служба, это не твои киношные сериалы. Он специально сейчас язвил. Уж очень расстроенной она выглядела. И эти тени под глазами. И полные страха и боли глаза. Он не ошибся. Услышав про сериалы, Катя тут же оскорбилась, высказала все, что думает о его дремучести и закончила только когда подъехали к дому в Октябрьском, где семья жила почти круглый год. Мама с бабушкой ждали у ворот. Автомобиль остановился и выйдя из него Катя тут же попала под их перекрестный допрос.

– Мама! Бабуля! Да погодите вы! Я сама ничего не знаю! И никуда я не влезла! Вон у Сергея спросите, он все видел и знает!

– Сереженька! Извини, не поздоровались. Всю ночь почти не спали! Это просто ужас какой-то! Катя вчера ничего толком не объяснила! У мамы давление поднялось и нам с Михаилом Петровичем пришлось скорую ей ночью вызывать. Так что все же произошло?

– Кира Викторовна, успокойтесь. Давайте в дом пройдем, а то холодно очень. Вы меня покормите, и тогда поговорим. Я сутки почти не ел. У Катерины холодильник от голода рычит, а я без еды думать не могу.

– Идем, конечно. У меня столько всего наготовлено, думали ведь…

– Не плачь, Кирочка. Все образуется. Катя, Сережа, проходите сразу на кухню, только тихо. Михаил Петрович спит. Всю ночь почти со мной провозился. Сейчас пироги разогрею, накормлю вас. А Ты, Кира, кофе свари. Разговор долгий предстоит.

Подождав, когда вся семья соберется за столом, Елена Алексеевна начала свой рассказ. – Орден этот я не видела, слышала только о нем. Прадед твой, Катя, по отцу Везунов был, а по матери из старинного рода Уваровых. Я уж не помню, кто именно, но один из Уваровых в 1812 году получил этот самый орден из рук русского императора. Орден этот входит в русскую семерку орденов, украшен драгоценными камнями, но главное тут, конечно, историческая ценность. Орденов таких много было, но этот какой-то особенный. Почему особенный, врать не буду, не знаю. Ну, а где он сейчас я тоже не знаю. Вроде бы отец мой, прадедушка твой, Катя, тайник устроил на чердаке, но это не точно. Да, и вот еще что, мама моя рассказала как то, что был человек, который очень хотел орден этот получить, но он вроде погиб во время войны.

– Бред какой-то! Бабуль, а если поискать? Может, он в старом доме на чердаке так и лежит?

– Действительно, Елена Алексеевна, старому дому ведь столько лет. В нем ведь еще ваши родители жили, я правильно понимаю? Может и правда орден так и остался в тайнике?

– Правильно, Сереженька. Жили. Я отца-то не знала, он пропал без вести в сорок четвертом, а мама в старом доме меня и родила. Я там выросла, и ты Кирочка тоже. А ты, Катюша, только маленькой в нем и была. Ну, а орден, может, и лежит где, да разве найдешь? А если не на чердаке спрятан? На участке? Тогда еще сложней все. Зима на дворе, как найти?

– Да, искать можно бесконечно долго. Но, если искать, то в первую очередь на чердаке. Вряд ли ваш отец спрятал его где-то на участке. Соседи могли заметить его с лопатой, разговоры бы пошли, вопросы. Значит, остается дом.

– А с Максом как же? Что с ним будет если мы не найдем этот самый орден?

– Кать, Макса ищут. Этим профессионалы занимаются.

– Но ведь…

– Все. Больше ничего не скажу. Я сейчас уеду, мне на работу нужно, а вы начинайте поиски.

С таким он столкнулся впервые и был немного растерян. Вся эта история была словно из какого-то романа. Орден, похищение, две разгромленные квартиры… Нужно было собраться с мыслями и лучшего места чем работа для него не было.

1941

Они шли уже несколько дней. Шли только в темное время, днем прятались в зарослях ивняка. Однажды едва не нарвались на полицаев. Те прошли всего в нескольких метрах от их лежки. Они даже почувствовали запах перегара и давно не мытых тел. Если бы не сжавший его руку Стрижак, он бы бросился на них. С немцами все было понятно. Они враги. Они напали на его родину. Но полицаи! Это ведь вроде как свои! Люди, которые жили с ним в одной стране, ходили в те же школы, работали, женились, любили. Получается, что предатели были среди них, а они их не видели? Мысли эти взрывали мозг изнутри, от них хотелось бежать, куда глаза глядят, но они настигали его даже во сне. Полицаи скрылись за поворотом лесной дороги, но они еще долго лежали не шевелясь. Ужасно хотелось есть. Продукты, которые дал им лесник, закончились еще вчера. Утром они нашли немного ягод, но съев их, почувствовали еще больший голод.

– Так, товарищи летчики, идти нам еще долго, а есть хочется сейчас, – обратился к ним Стрижак. – Еще пара дней без еды и идти мы уже не сможем. Думаю, хутор здесь недалеко или село. Был бы далеко, полицаи эти пешком не пошли бы. Нужно ночи дождаться, тогда и разведаем обстановочку.

Стрижак оказался прав, дорога заняла у них всего час. Лес тут подходил к самому краю села и, спрятавшись в молодом ельнике, все трое внимательно оглядывали окрестности. Они насчитали не менее пятидесяти домов. Но само село казалось вымершим. Даже лая собак не было слышно. Лишь в нескольких домах окна светились тусклым желтым светом.

– Идти нужно к крайним домам, там, если что, в лес уйдем, – сказал Стрижак. – Заодно узнаем, где мы вообще. Михаил, ты здесь жди. Если что, дальше один. Дойдешь, скажешь все как есть. Лейтенант, за мной.

Вечерние сумерки уже окутали село, когда огородами они подошли к самому крайнему дому. Еще почти час просидели в кустах, пытаясь понять, есть ли в селе немцы. Но никаких звуков кроме завывающего ветра не было слышно. Темные окна дома казались пустыми глазницами. Они уже было решили, что дом необитаем, но неожиданно в одном из окон появился тусклый желтый свет. Выбравшись из укрытия, Алексей заглянул в окно. Он увидел сидящих за столом двух маленьких ребятишек, и возившуюся возле печи пожилую женщину. Было решено, что Стрижак останется на страже, а он, Алексей, войдет в дом. Тихо постучав в окно и убедившись, что хозяйка услышала стук, Алексей подошел к двери. Дверь приотворилась и чья – то сильная рука втянула его в тепло дома.