Бриллианты безымянной реки

Я сидел напротив Цейхмистера, натянутый, как струна. Молчать! Не прерывать и, тем более, не возражать! Тогда он скажет всё. Сам скажет, как мой давешний мучитель. И если его рассказ окажется многословным, если он будет изобиловать подробностями мученической жизни моего отца, я обязан стерпеть. А потом…

– Архиереев рассказал нам множество подробностей, в правдивость которых здесь и сейчас в благоустроенном московском кабинете за бокалом хорошего коньяка трудно будет поверить, но там, в тайге, когда слышишь голос Вилюя, шумящего на перекатах, всё воспринимается иначе. Архиереев рассказывал историю строительства трассы Якутск – Колыма, участка до Усть-Неры, последних 1042 километров, которые строили заключённые. Собственно, это несколько историй. Например, такая история, о кладе. Один из строителей каким-то образом утаил несколько килограмм добытого им лично золота. Золото он спрятал и будто бы даже назвал кому-то координаты клада. Хорошая байка для кладоискателей, правда? Архиереев плёл эти байки с дальним прицелом, ведь в нашем отряде было несколько геологов из Амакинской экспедиции. Такие ребята найдут тебе и иголку в стоге сена. Конечно же, они заинтересовались, насели на Архиереева, а тот в отказ. Дескать, сам координаты клада не знаю, но знаю имя человека, которому расстрелянный зэк их назвал…

Голос Цейхмистера гудел. От геологических баек у костра он перешёл к разговору о моей матери, о нашем возвращении из ссылки, о той самой пощёчине в Елисеевском гастрономе, где папаша нашей Аннушки заведовал отделом мясной кулинарии. Я уже предвкушал дальнейший, путаный с многочисленными и многословными отступлениями рассказ о нашей дальнейшей жизни от пощёчины до настоящего момента. Борясь с навалившейся дремотой, я уговаривал себя не горячиться, но ясно и толково формулировать вопросы, касающиеся судьбы моего отца – Гамлета Тер-Оганяна.

– Не горячись. – Цейхмистер, как обычно, читал мои мысли. – Я о судьбе Гамлета Тер-Оганяна и толкую!

Вот! Опять моё имя слетело с этих ядовитых уст.

– Я назвал не твоё имя, но имя человека, с которым ты себя отождествляешь, твоего биологического отца.

И тогда я всё-таки сорвался:

– «Биологический отец»! Какое гадкое выражение!

– Пусть так, но я твой настоящий отец, твой воспитатель и ты обязан мне верить. Рассказывая о строительстве трассы Колыма, Архиереев несколько раз упомянул твоё имя.

– Моё?!!

Цейхмистер молчал. Читая по моему лицу, он улыбался. Его улыбка ширилась.

– Он так и сказал: «Гамлет Тер-Оганян», – проговорил он наконец.

Цейхмистер едва ли не смеялся в голос. Его потешало моё изумление!

– Не горячись, мой мальчик! – отсмеявшись, повторил он. – Архиереев упомянул имя твоего отца в тот момент, когда рассказывал о кладе, безвестно похороненном на обочине трассы Колыма в 1949 году. Якобы хозяин клада назвал его место расположения только Гамлету Тер-Оганяну и больше никому.

– Мой отец знает, где клад!!! Сколько же там может быть золота?

– Что-то около пяти килограмм. Кажется, так сказал Архиереев.

– Кажется? Такие вещи надо знать наверняка!

Цейхмистер протянул через стол руку, словно хотел растрепать мою причёску. Он часто так делал, когда я был ребёнком, и я любил этот его жест. Но теперь он показался мне чрезмерно фамильярным. Цейхмистер мне не отец и не имеет права… Меня раздражало в нём всё, и более остального – фальшь его улыбки, которая теперь казалась печальной.

– Мне до тебя не дотянуться, – проговорил он. – А килограммы злата мы обсуждали в 1958 году. Столько воды с тех пор утекло… четырнадцать лет! Однако Архиерееву может быть известна судьба твоего отца, раз уж он его упоминал.

– Адрес! Ты дашь мне его адрес, если только ты не последний мерзавец! Потому что если б это было не так, то ты сам поинтересовался бы судьбой моего отца!

– Не последний, – эхом отозвался он. – Но адрес мне не известен. Возможно, он всё ещё живёт в посёлке Ч., а может быть, и уехал куда-то…

– Узнай. Помоги мне. Ты же всё можешь! Позвони куда следует. Ты же знаешь, как заставить этого Архиереева рассказать мне всё…

– Именно! Мне многое под силу, потому что я – мерзавец.

– Мерзавец ли тот, кто даёт доверчивым людям советы не поступать в ущерб себе? Мерзавец ли тот, кто, совершив дурное, не пытается списать вину на другого? Мерзавец ли тот, кто, будучи наделён незаурядным умом, не использует его для обмана простаков из корысти? Вот ты считаешь меня мерзавцем, а я всего этого никогда не делал…

– Товарищ Цейхмистер!.. Отец!..

– Хочешь совет? Хочешь найти Гамлета Тер-Оганяна?

– Да!

– Вот мой совет: поезжай в Ч. Уверен, Архиереев всё ещё там. Куда ему деваться? Почему уверен – не спрашивай. Поезжай как частное лицо. Туристическая поездка, экскурсия, что угодно! Разговаривай без высокомерия. Иной раз не грех и подольститься. Так больше узнаешь. А официальные запросы ни к чему не приведут. Думаешь, мы не пытались? На все запросы ответ один: в списках реабилитированных не значится. В таком случае не грех использовать и неофициальные источники, но времена оттепели миновали. Теперь о репрессиях говорить не принято. Это не только неприлично. Это опасно, понимаешь?

– Конечно! Его и не может быть в списках реабилитированных! Зачем ему реабилитация, если он невиновен?

Моя горячность несколько охладилась, натолкнувшись на внимательный взгляд собеседника. Цейхмистер смотрел на меня с каким-то непонятным выражением. Ирония? Удивление? Сарказм? Что-то ещё более обидное? Стараясь держаться по возможности хладнокровно, я продолжал:

– Человеку, имеющему в своём распоряжении столько золота, не нужна реабилитация. Как ты не понимаешь, при помощи золота можно решить любые проблемы и жить прекрасно в любом уголке ойкумены! Если б выбирать выпало мне, то я выбрал бы для жизни места, где больше свободы. Понимаешь? Больше свободы там, где меньше людей. Нет. Ты пока не можешь меня понять.

– Я не понимаю?

Цейхмистер отвернулся, наклонил голову, чтобы я не мог видеть выражение его лица. Неужели опять смеется? Но вот он поднял голову. Теперь его лицо напоминает маску какого-то мифологического существа, уроженца мест, где много свободы. Пожалуй, он даже красив. Внезапно я вспомнил о матери. Как-то она отнесётся к моим планам?

– Поезжай, сынок, – вот мой совет. Возьми билет до Мирного, а дальше тебя, наверное, довезёт автобус. А вот я от Мирного до того места, где в последствии возник Ч., добирался на вездеходе, а впереди шёл трактор-кусторез. Теперь цивилизация проникла и в те места, что несколько облегчит твои поиски. Запомни: рассказывать историю о реабилитации твоей матери и исчезновении Гамлета Тер-Оганяна где попало не следует. Заметь, выйдя за меня замуж, мать поменяла фамилию и стала Цейхмистер. Могу дать тебе рекомендацию к моему другу Байбакову. Возможно, он ещё работает в Ч.

– К другу? Не стоит!..

Я вскочил. Цейхмистер говорил что-то ещё, но я уже не слушал его. Взять билет до Мирного. Билетные кассы есть неподалёку у станции метро «Аэропорт». А если билетов не окажется… Деньги! Я принялся шарить по карманам. В общей сложности наскрёб около трёх рублей. Какая оплошность – выйти из дому без денег! А ведь мы с Канкасовой собирались ужинать в ресторане. Поход в ресторан в обществе Канкасовой никак не может обойтись дешевле пятёрки. Проницательный Цейхмистер тут же выложил на стол несколько красненьких купюр. Я схватил их, не пересчитывая. Деньги – всего лишь раскрашенная бумага, но сколько возможностей они открывают перед тем, кто ими располагает! Новые намерения, новые планы, свежая струя в жизни – всё это всего лишь раскрашенная бумага. И снова я не сдержался. Восторг вырвался из моей груди криком:

– Канкасова забыла! Как хорошо!

Цейхмистер расхохотался, но меня это уже не волновало. Я выскочил из кабинета и тут же оказался в объятиях Канкасовой. Её дыхание пахло коньяком, а грудь казалась опьяняюще мягкой.

– Не волнуйся, dear Hamlet![20] – шептала она. – Сейчас отправим за билетами курьера, а если билетов в кассе не окажется, я просто попрошу папу… Ты обещал ресторан. Пойдём в «Арбат»? Нет, пожалуй лучше в «Арагви». Там можно занять отдельный кабинет. А твоя поездка – is a wonderful undertaking[21]. Родственные чувства – it’s good[22], но на свете нет ничего интересней золота.

* * *

Билетов в кассе действительно не оказалось. Пришлось подключать отца Канкасовой. Эту миссию принял на себя сам Цейхмистер лично.

Моя мать приняла самое деятельное участие в моей подготовке к поездке на дальний Север: тёплое бельё, консервы, шоколад, всё тот же коньяк для меня и для Анны. Цейхмистер уверял, будто в окрестностях Ч. даже в июне может идти снег, и настоятельно рекомендовал вернуться в Москву до наступления августа. К концу мая, когда все наши вещи были упакованы, выяснилось, что вся эта подготовка, проходившая под знаменем нарочитого коллективного энтузиазма, оказалась блефом. В конце концов добрая воля моей матери разбилась об её собственнические чувства, и она сообщила мне и Цейхмистеру, что никуда меня не пустит. Дескать, поиграли – и хватит. И Цейхмистер её поддержал, нанеся тем самым мне ещё один внезапный удар.

Евгений Викторович Канкасов свою единственную дочь в Якутию тоже не отпустил. Таким образом, я бежал из квартиры на Ленинском проспекте в аэропорт Шереметьево тайком, как вор. Там я торжественно внёс украденную свободу на борт воздушного судна.

Глава 3

Первожители посёлка Ч. Часть первая

Якутия поразила меня необычайной удушливой жарой. Я не взял с собой летней одежды, недальновидно отдав предпочтение вещам из плотных тканей, ведь ехал-то я на СЕВЕР! Пришлось, презрев московские привычки, пополнять гардероб в местной галантерее. Брезентовые брюки, простая рубаха в контрастную клетку, невероятная майка из скользкого трикотажа, именуемая в народе «алкоголичкой» – вся нехитрая экипировка обошлась мне баснословно маленьких денег. Самая же дорогая вещь моего вновь приобретённого гардероба, довольно нелепая шляпа под вуалью накомарника, скорее всего, понравилась бы Канкасовой, любившей экзотические аксессуары. Наскоро переодевшись, я, как какой-нибудь пресмыкающийся мадагаскарский хамелеон, вполне слился с местным ландшафтом.

Вечером я вышел прогуляться на одну из центральных, как мне показалось, улиц городка. Я классифицировал улицу как центральную по простому признаку: застроенная в основном двух- и одноэтажными деревянными домами барачного типа, она буквально пронзала городок насквозь, от одной окраины до другой. К ней, прямой, как копьё аборигена, примыкали боковые улицы, извилистые и хаотично застроенные самыми разными домами, среди которых попадались самые настоящие лачуги. Я прогуливался по пыльной обочине вдоль зарослей бурьяна, из-за которых выглядывали пыльные оконца дощатых двухэтажных бараков. Солнце пекло нещадно, и я зашел в тень одного из домов – терпеть не могу курить на солнцепёке. Так я стоял, покуривая и размышляя о том, в котором часу лучше отправиться на переговорный пункт. Разговор с Москвой мне необходим, но с кем лучше заказать переговоры, с Анной или с матерью? Ах, мама! Она, наверное, тяжело переживает разлуку, и муж вряд ли в состоянии её утешить. Да, я больше не считал Цейхмистера отцом. Муж матери – да. Отец, человек вырастивший меня, вложивший в меня душу, силы, знания, талант – нет. Мать я жалел, но простить – нет, пока не получалось. Другое дело, Канкасова. От неё я сбежал, не позволив себя даже проводить. Если позвоню ей, в ответ получу ураган упрёков, возможно, истерику. Не позвонить матери – ещё более жестоко, чем не проститься с Анной. Пусть Гертруда Оганесовна теперь носит фамилию Цейхмистера, но я-то всё ещё Тер-Оганян. Я сын своего отца и обязан испытывать почтение к женщине меня родившей. Итак, решено. На переговорном пункте заказываю разговор с квартирой Цейхмистера. Москва, Ленинский проспект, дом 13. Тьфу ты, чёрт! Несчастливое число! И мысли мои несчастливые, нечистые, как пыльный бурьян на обочинах главной улицы городишки Ч. Чёрт! Чёрт! Ах, зачем аборигены не назвали свой город в честь гоголевского персонажа.

– Местного чёрта зовут Бай Баянай, – проговорил небесный глас, впрочем, довольно тихий. – А о Гоголе местные эвенки и слыхом не слыхивали.

– Как? – Задрав голову, я уставился на окно во втором этаже барака.

Оттуда на меня смотрел незнакомый субъект в очках, на первый взгляд вполне респектабельного вида.

– Кто вы? – растерянно спросил я.

– Уж точно не Уордах Кюрюс Джесегей[23], – усмехнулся незнакомец. – А вы что подумали?

– А?.. Кто это? У нас не принято разговаривать с незнакомцами.

– Москвич? А зачем так вырядился?

– Я думал, в Якутии холодно, и не взял летних вещей. А тут жарко. Так как же вас…

– Георгий. Местный ветеринарный врач, – представился наконец незнакомец в очках.

Я продолжал стоять в неудобной позе с задранной головой, пытаясь получше рассмотреть собеседника, но видел только блестящую, желтого металла цепь в распахнутом вороте сорочки, очки с тонированными стёклами и улыбочку под ними.

– В жару на Патриарших прудах он разговорился с незнакомцем, а потом сами знаете, что случилось. Э, да что же вы просели? У нас в Ч. нет трамваев. У нас другие достопримечательности, – проговорил Георгий.

– Вы читали Булгакова?

– Ну. И Булгакова тоже. А что вы так удивились? Думаете, мы тут тёмная деревенщина в глуши?

Сказав так, Георгий перелез через подоконник. Обняв коленями водосточную трубу и проворно перебирая руками, он спустился в заросли бурьяна. Его движения были так ловки и стремительны, что я невольно на несколько мгновений зажмурил глаза, а когда открыл, ветеринар уже стоял на пыльной обочине рядом со мной.

А мимо по пыльной улице в разных направлениях двигались граждане, жители посёлка имени демократа Чернышевского, бородатые, обутые в опорки люди. По виду и смыслу существования им полагалось бы быть в подпитии или с похмелья, однако все они были кристально трезвы. А эти женщины с обветренными лицами. Далеко не каждой из них идут платья. Рабочая спецовка гармонично дополняет образ большинства жительниц Ч. Беленькие ситцевые косынки – обычная деталь их убранства. Впрочем, какое там убранство! Местные женщины больше похожи на персонажей советских плакатов 40–50‑х годов: работницы фабрик, колхозницы, каменщицы, крановщицы с крупными чертами лица и топорными фигурами. Конечно, атрибутика устаревших плакатов в Ч. неполна. Нет популярных мастерков, серпов и прочих молотов. Нет на плакатах ни геологов, ни градостроителей. Кстати, и на улицах городка я не заметил ни одной женщины-геолога в брезенте и накомарнике. В моём воображении существовал образ геологической дамы, которая курит дешевый табак, не пользуется косметикой и несет на некрасивом лице печать высшего естественнонаучного образования. Подобных женщин я в избытке навидался в коридорах и бюро института «Гидропроект», да и в родном МГУ таких хватает. Женщины же посёлка Ч. красят губы, подводят глаза и завивают волосы. Какая пошлость, при том, что одеты они в самые тривиальные ситцы, сатины кирзу и брезент. О да, среди них встречаются и хорошенькие. Открытость лиц, естественность подкупают, но кто скажет мне, где лежит граница милой естественной простоты и раздражающей, грубой пролетарской простоватости?

– Прикурить найдётся? – внезапно спросил Георгий.

– Да. Пожалуйста.

Я протянул ему пачку «Явы» и, предвосхищая дальнейшие просьбы, спички.

– Эх, сигареты! «Ява». Московские…

Я удивился, услышав в его тоне разочарование.

– Да. Как вы догадались?

– Ну-у-у… Догадался как-то.

Я думал, он отвалит, получив желаемое, но странный паренёк продолжал топтаться около меня – провинциальное навязчивое любопытство, к которому я пока не привык, немного раздражало. Каким-то образом он опознал во мне приезжего, угадал москвича. Отсюда и интерес. Равняясь на местные обычаи, я с той же бесцеремонностью рассматривал его. Парень примерно моих лет. Очки в модной оправе, одежда несоветского пошива, скорее всего куплена на чеки, что и неудивительно. Огромные северные заработки, достаток, обеспечиваемый Советским государством в качестве компенсации за лишения жизни на отшибе, в ужасном климате. Я с сочувственным интересом смотрел на парня, а тот выпускал дым из ноздрей, что делало его похожим на Змея Горыныча. Он вообще казался забавным, если не сказать больше – смешным.

– Вы кого-то ищете? По личному делу приехали или в командировку?

Снова провинциальность? Какое, спрашивается, ему дело? Скорее всего, это просто случайный интерес праздношатающегося в выходной день парня, которого следовало бы послать подальше. Но мне хотелось оставаться вежливым.

– А вы сами-то местный?

– Ну.

– Если вы из этого города, то могли бы быть мне полезным.

– А зачем мне это надо, быть полезным?

Сказав так, он вытащил из кармана собственную, почти полную, пачку сигарет марки «Мальборо» и стальную, с роскошной гравировкой, зажигалку. Закуривал долго, смакуя каждую затяжку. Так закуривал артист кино Николай Олялин в фильме о разведчиках. «Обратной дороги нет» – кажется, так этот фильм называется. Понаблюдав за ним пяток минут, я решил перейти в наступление.

– Не слишком-то вы отзывчивы. Разве в ваших краях не принято помогать приезжим?

– А отвечать вопросом на вопрос вежливо? – парировал он.

Пришлось отступить. Тем более что я действительно нуждался в его помощи.

– Честно? Ищу. Да.

– Кого?

– Подождите. Тут у меня записано… – Я извлёк из заднего кармана портмоне, а из него листок в клетку. – Тут всё подробно записано. Мне надо искать человека с неприличной такой фамилией…

Ветеринар мгновенно выдал несколько вариантов один неприличней другого. Сам смеялся над своими скабрезностями, делая вид, будто не замечает моего недовольства. Лист с неровным краем трепетал в моей руке. Канкасова вырвала страницу из своего рабочего блокнота, в который вписывала «тезисы» к моей поездке. Мы оба уткнулись взглядами в записку. Почерк у Канкасовой немного разболтанный, но в целом довольно разборчивый. Текст изобилует англицизмами. Мой новый знакомец-ветеринар покряхтывал, таращась на латинские буквы и до поры до времени молчал.

– Ах, вот и фамилия! Архиереев! Как вам?

– Да никак. – Он отступил. Любопытствующая мина сменилась на его лице миной неискреннего равнодушия. – Мне некогда. Много всяких дел. Важных.

– Вы не знаете этого человека?

– Я не обязан всех знать. Мне надо ехать. Бежать. Торопиться. Поступил срочный вызов.

– У кого-то заболела собачка?

– Нет. Поступил вызов из совхоза. Надо зуб у коровы выдернуть.

– У коров болят зубы?

– Ещё как болят! Прощайте.

Он исчез в пыльном облаке проезжавшего мимо грузовика. Я остался стоять на краю улицы, размышляя о возможных дальнейших действиях.

Переговорный пункт – это в обязательном порядке. Последний раз звонил в Москву сразу по прилёту в Мирный, то есть три дня назад. Мама, наверное, волнуется. Да и Анна… Анне тоже стоит позвонить. Но как найти в таком небольшом городе человека? Должен же здесь существовать адресный стол. Или сразу обратиться в милицию?

Снова и снова мысли мои возвращались к ветеринарному врачу по имени Георгий. Зачем вылезать из окна второго этажа, если можно пройти обычным путём по лестнице через подъезд? Зачем курить мою «Яву», если в собственном кармане имеется «Мальборо»? Почему фамилия Архиереев даже не произнесённая вслух, а всего лишь написанная на тетрадном листке, вызывает такой испуг? Я шагал по пыльной улице, пытаясь распутать колтун своих перепутанных мыслей. Наверное, всё дело в смене климата и часовых поясов. Я ещё не успел акклиматизироваться, вот мысли и путаются.

Размышляя таким образом, я зачем-то перешёл через улицу, где и наткнулся на газетный киоск, окошко которого было открыто. Возможно, киоскёрше – скорее всего, это женщина – что-что известно о жителях городка. Женщины весьма любопытны и, как правило, знают всё и обо всех. Вот и эта киоскёрша знает местных жителей, ведь многие из них покупают здесь газеты. По счастью, покидая своё временное жилище – снятую мной комнату в одном из одинаковых бараков – я захватил с собой одну из навязанных мне Канкасовой шоколадок производства фабрики «Рот Фронт». Засовывая шоколад в мой багаж, Анна утверждала, что ничего нет вкуснее московского шоколада и он вполне может сыграть роль своего рода валюты для расчёта с якутскими «аборигенами» за разного рода мелкие услуги. Отправляясь на ознакомительную прогулку, я сунул шоколад в карман ветровки. Заботы Канкасовой не пропали напрасно – будет чем отблагодарить киоскёршу. Вероятно, эта какая-нибудь стареющая фея с седеющей косой вокруг головы и в цветастом ситцевом платье. А может быть, её головка покрыта выцветшей ситцевой косынкой, как у большинства жительниц Ч.

Каково же было моё удивление, когда я увидел в амбразуре узкого оконца хитро прищуренные глаза под лохматыми бровями и щербатую ухмылку под хищными котовьими усами.

– Позвольте представиться… – Киоскёр назвал свою фамилию довольно невнятно. Я хотел переспросить, но он продолжал: – Я работник местной Союзпечати. А вы, судя по всему, издалека. Командировочный? Ленинград или Москва?

Незатейливое обращение и заданный в лоб вопрос совершенно не вязались с внешностью заправского хитреца. Какое дело «работнику местной Союзпечати» до того, откуда я прибыл, ведь он не женщина с седеющими под выцветшим ситцем косами, которая от нечего делать интересуется чужими делами? Обескураженный, я сунул в окошко киоска свою «валюту». Киоскёр несколько долгих секунд рассматривал шоколадку. Её яркая упаковка контрастировала с монохромными стопками газет, покрывавшими прилавок киоска. В верхнем слое «Правда», «Труд» и «Советский спорт». Под ними полосы каких-то местных газет с незнакомыми мне названиями.

– «Работница» кончилась. Её забрала жена товарища Байбакова. По недосмотру они в этом году не подписались. Но есть ещё «Огонёк» и «Крестьянка». Я слышал, что в Москве таких журналов запросто не купить. Только по подписке. А у нас вот можно. Климат тяжёлый, но у каждого климата свои преимущества.

– Откуда вам известно, что я москвич?

– Вы – москвич. Это бесспорно.

– Как вы догадались?

– Всем известная кондитерская фабрика «Рот Фронт» находится в Москве. Вы на нашу ГЭС, товарищ? В командировку или стажируетесь?

– Ни то и ни другое…

– Неужели турист? С развлекательно-познавательной целью?

– Вроде того…

Выражение его лица неуловимо изменилось, утратив лукавую веселость. Он отодвинулся от оконца в сумрачную глубину киоска. Шоколадка с кипы газет молниеносно исчезла.

– Туристов в наших местах не любят, – пояснил он. – Наши места не для туристов. Тайга, знаете ли. В наших местах неподготовленный человек не выживет и суток, поэтому не советую покидать посёлок без опытного проводника, который…

Речь киоскёра прервало появление женщины. В соответствии с местной модой, она была одета в брезентовый комбинезон поверх рубашки мужского кроя и ситцевую светлую косынку, через левое плечо перекинута брезентовая сумка со множеством пряжек и застёжек. Женщина соскочила с седла велосипеда у киоска. Взгляд её глубоких черных, как ягоды шелковицы, глаз остановился на мне. На бледном лице выделялись пятна больших рыжих веснушек. Из-под косынки выбилась белёсая прядь. Темноглазая беляночка с округлым крупом и плоской грудью, она показалась мне чудовищно некрасивой и вместе с тем она словно гордилась своей некрасивостью, глядела прямо, с некоторым даже высокомерием. На застиранном ситце её рубашки с левой стороны вызывающе алел новенький комсомольский значок. Профиль Ильича на фоне развевающегося алого стяга – привычный глазу атрибут советского человека, копеечной цены доступное любому «украшение» чрезвычайно шло женщине. Пожалуй, при данных обстоятельствах и бриллиантовая брошь не выглядела бы столь выигрышно. Мы играли в гляделки несколько бесконечно долгих секунд. Я смотрел на женщину, пытаясь зачем-то угадать, сколько же на самом деле ей лет. Если носит комсомольский значок, значит, не более двадцати семи. Однако я желал знать точнее. Двадцать? Двадцать три? Двадцать пять? С дурнушками так всегда. Нипочём не угадаешь, сколько дурнушке лет.

Женщина тоже рассматривала меня, как придирчивый, привыкший к изобилию покупатель, рассматривает товар в галантерейном магазине. Впрочем, взглянув на «ценник» – я держал в руке московскую пачку «Явы», собираясь снова закурить – она смутилась, поняв, что вожделенное ей «не по карману».

– А вот и наша вечная комсомолка. Знакомьтесь: это Изольда Лотис, – донеслось из киоска.

– Командировочный. Москва или Ленинград. Навидались мы таких, – пробормотала Изольда Лотис, не скрывая разочарования.

– Добрый день! – со всей мыслимой галантностью произнёс я и даже изобразил некое подобие мушкетёрского поклона.