Бриллианты безымянной реки

– Сын знаменитого товарища Цейхмистера много курит, – заметил этот отвратительный субъект.

– Мама тоже считает, что я слишком много курю… – вежливо отозвался я, надеясь, что наша беседа долго не продлится.

– Гертруда Оганесовна… как же, знаю. При случае не забудете передать привет?

Тут он назвал своё имя, которое я так и не смог запомнить.

– Постараюсь не забыть, но неуверен, – честно ответил я.

– Я скромный научный работник. Ничего особенного. Без патентов, без заслуг, но, бывает, преподаю.

Я закрыл книгу, понимая, что навязчивый собеседник так просто не отвяжется от сына самого товарища Цейхмистера.

– О! Вы читаете «Оттепель»! В своё время эта повесть наделала много шума. Самое лучшее в этой книге – её название, а сама повесть плоха. Да и устарела она. Вы не находите?

Я ответил уклончиво, надеясь сократить этот грозивший затянуться разговор. Он перейдёт к сути вопроса совсем скоро. Однако, если это не случится в ближайшие десять минут, мне придётся, сославшись на неотложные дела, покинуть курилку, а пока я спрятал брошюру «Оттепели» в портфель и приготовился слушать. Тем временем мой собеседник, как опытный пилот, стал плавно заходить на траекторию, непосредственно ведущую к сути вопроса:

– Интересна не сама эта не удавшаяся Илье Григорьевичу повесть. Интересен сам феномен оттепельной литературы, главная тема которой – борьба архаистов и новаторов на производстве. Это жизненно и соответствует реалиям. Взять, к примеру, наш «Гидропроект». Наука – тоже своего рода производственный процесс. Товарищ Тер-Оганян – сторонник архаических взглядов. Товарищ Цейхмистер – новатор. В этих подходах к гидротехнической науке и заключался отчасти конфликт двух учёных. Но дело не только в научных подходах.

При упоминании знакомых фамилий я вздрогнул, а мой жестокий «просветитель» продолжал, всё больше воодушевляясь и демонстрируя глубокое знание обсуждаемого предмета:

– «Оттепель», как и прочая подобная литература, не содержит описаний предметов и явлений. Предметы и явления просто называются, что даёт читателю свободу описывать и оценивать их по собственному усмотрению. Оттепельная литература – это, по сути, новый советский символизм, который в наибольшей степени соответствует некоторым житейским реалиям. Например, отчим главного героя возвращается из ссылки. Однако автор не объясняет читателю, почему его герой был посажен. Так и в жизни. Ваша матушка была в ссылке, но объяснил ли вам кто-нибудь, как и почему она там оказалась?

– Моя мать была реабилитирована! – с горячностью заметил я.

– Повесть уважаемого Ильи Григорьевича Эренбурга наделала много шума в одна тысяча девятьсот пятьдесят четвёртом году. Который вам тогда шёл год? Пятый? Так-так! Тогда вы, конечно, не помните о том, что случилось годом раньше?..

Я хотел что-нибудь ответить, но моему собеседнику не требовалось ответов, он продолжал говорить дальше.

– …А годом раньше, после смерти Сталина и тотальной амнистии, в Москву стали массово возвращаться ссыльные. Насколько мне известно, ваша матушка недолго пробыла в ссылке. Я слышал, в Воркуте. В то время как ваш батюшка был сослан совсем уж далеко. «Дальстрой». Вы не слышали о таком учреждении? Это между Якутском и Магаданом. То есть очень далеко. Да-да, товарищ Цейхмистер – человек с огромными связями – позаботился, чтобы ваши родители были сосланы в разные места. Согласитесь, географически «Дальстрой» и «Воркутлаг» чрезвычайно отдалены друг от друга. Космическое расстояние, хоть, по сути, одно и то же.

– Мне мало что известно об этом… – пробормотал я, поднимаясь с места. – И вообще, мне пора…

– А теперь на время возвратимся к весьма жизненной повести товарища Эренбурга, – невозмутимо продолжал мой жестокий просветитель. – В сюжете нашумевшей повести есть женщина, которая изменила своему мужу. При этом она вместо угрызений совести чувствует даже некоторую радость. Радость освобождения. Впервые я прочёл эту повесть именно в том году, когда она взорвалась. И знаете, что меня поразило? Совершив адюльтер, главные герои не пошли каяться в партком, а пошли в кафе-мороженое. Но этого мало! В повести жена оставляет мужа ещё и потому, что тот лжив: на словах говорит одно, а в отчётах пишет другое. Партийный работник может лгать: как вам это?

– Я не лгу! – неожиданно для себя самого с горячностью брякнул я.

– Я тоже. – Мой собеседник ласково улыбнулся. – Но возвратимся к вашей матушке. В своё время она приобрела эту книжицу ещё и потому, что повесть отчасти посвящена ей самой.

– На что вы намекаете? Может быть, довольно? Прекратим! – горячился я.

– Не понимаете? И это несмотря на то, что родились вы в лагере, – невозмутимо продолжал мой хорошо осведомлённый собеседник. – Правда, товарищ Цейхмистер как человек со связями позаботился о сносных условиях для вашей матери. Она отнюдь не надрывалась, работая в лагерной канцелярии, в то время как ваш отец бесследно сгинул. Дата, место и обстоятельства его смерти неизвестны. Скорее всего, он именно надорвался на тяжёлых работах. А может быть, и нет…

Я рухнул на диван. Да, я знал, что Цейхмистер – человек не родной мне по крови, не армянин, однако я был уверен, что мой отец мёртв. По преданию, при строительстве одного из мостов…

– Мой отец был мостостроителем. Инженером. При строительстве автомобильного моста случилась авария…

– Помилуйте! На трассе Якутск – Колыма нет ни одного моста. Это во-первых. Во-вторых, ваш отец был талантливым учёным-гидростроителем из числа самых перспективных. Череда блестящих работ, статьи в журналах, красавица жена. Гамлету Тер-Оганяну завидовали многие, в том числе работавший у него в подчинении Цейхмистер, который и написал на него донос.

– Что? Донос?

Я снова попытался встать, но не устоял, обрушился на жёсткое сиденье дивана. Пожалуй, впервые в жизни ноги подвели меня. Собеседник сочувственно покачал головой.

– Слабость? Недостаточное питание в младенческом возрасте сказывается до сих пор. Извините, вас, кажется, расстроило слово «донос». Признаю, погорячился и беру это слово обратно, но только одно это слово. Итак, помнится, некогда товарищ Цейхмистер бывший тогда заместителем технорука Тер-Оганяна, высказал своё мнение относительно некоей особо ответственной работы. Мнение истинного, убеждённого партийца он изложил в письменном виде и направил в соответствующие инстанции для рассмотрения. Уверен, целью товарища Цейхмистера было улучшение вверенного руководству технорука Тер-Оганяна подразделения. В письменном мнении, которое мне довелось видеть самым краешком глаза, речь шла о чисто технических аспектах, в идеологическом же смысле ваш отец всегда оставался девственно чист. Что вы! Настоящий партиец, убеждённый сталинец. Однако всё обернулось не так, как предполагал товарищ Цейхмистер, и в один прекрасный день технорук Тер-Оганян исчез. Просто не явился на работу. Его молодая и красивая жена сидела дома взаперти одна. Тогда, знаете ли, времена были суровые. Война недавно кончилась. Вы же прочли эту замечательную книгу? – Мой информатор ткнул пальцем в портфель. – В книжке товарища Эренбурга в косвенной форме говорится о трудностях, пережитых страной после окончания войны. Жесткие времена требовали от партии жестких решений. Тем не менее товарищ Цейхмистер проявил мягкость. Не путать с мягкотелостью! Именно мягкость! Несколько раз сам лично навещал вдову… то есть…

Мой собеседник сбился, закашлялся. Мина смущения несколько даже украсила его невыразительное лицо.

– Он опять принялся писать в различные инстанции, и компетентные органы приняли решение о ссылке вашей матушки…

И снова сбой. На глазах моего собеседника выступили слёзы. Возможно, он смущён моим слишком пристальным взглядом? Я отвёл глаза, сосредоточившись на собственном теле. Надо, надо, наконец собраться с силами и бежать из проклятой курилки. Пусть отец… Пусть Цейхмистер сам мне скажет, что именно и куда он писал. Что за такие компетентные органы, принимающие решения о ссылке моих родителей?

– Повторяю, ваш отец, то есть товарищ Цейхмистер, хлопотал. Обладая влиянием в некоторых кругах, знакомствами, при отличном послужном списке ему удалось добиться некоторых послаблений для вашей матери. Это документальный факт. По возвращении в Москву летом 1953 года гражданка… то есть товарищ Теор-Оганян случайно встретила вашего отца… то есть товарища Цейхмистера в Елисеевском гастрономе. Это такой же достоверный факт, как то, что мы оба сидим сейчас в этой курилке. Волею судьбы я и сам присутствовал в том гастрономе в памятный день и час возобновления знакомства товарищей Цейхмистера и Тер-Оганян. Ваша мать, узнав товарища Цейхмистера, который в тот момент уже занимал высокую должность технорука проекта Вилюйской ГЭС, подбежала к нему и влепила пощёчину. Собственно, пощёчиной дело не закончилось. Товарищ Тер-Оганян с криками «стукач!» и «предатель!» несколько раз ударила товарища Цейхмистера по лицу, так что из носа последнего потекла кровь. На крики сбежались немногочисленные в тот ранний час покупатели, в том числе и я. Явились представители администрации Елисеевского гастронома. Должен заметить, что вы очень похожи на свою мать. Этот огненный блеск глаз, орлиный профиль, темперамент. Товарищ Тер-Оганян и сейчас всё ещё очень красивая женщина, но тогда, девятнадцать лет назад, после дальней дороги она выглядела усталой. Одежда её истрепалась. Наверное, в окрестностях Воркуты и климат тяжёлый, и нет модных ателье. Итак, ваша мать, выглядевшая настоящей нищенкой рядом с румяным и лощёным товарищем Цейхмистером, продолжала размахивать руками и выкрикивать оскорбления, но бить его уже не решалась. Присутствующие наблюдали за происходящим с молчаливым неодобрением, в то время как сам товарищ Цейхмистер ласково уговаривал вашу матушку, уверяя её, что рад встрече. Ситуация разрешилась после появления постового милиционера с кобурой на ремне и свистком. Завидев человека в фуражке и портупее, небольшая толпа стала потихоньку разбредаться. Однако кто-то всё же требовал принять соответствующие меры к драчунье и скандалистке. На эти замечания постовой милиционер ответил, дескать, такие сцены летом 1953 года в Москве не редкость по причине массового возвращения несправедливо осуждённых на родину из мест не столь отдалённых. Однако меры всё же были приняты. Товарищ Цейхмистер лично позаботился об успокоении разыгравшихся нервов вашей матушки. Этому способствовала и разнообразная вкуснейшая снедь, тут же приобретённая им в изобилии, в том числе несколько бутылок крымского вина. Свою роль сыграло и ласковое обращение товарища Цейхмистера с вашей матушкой и особое внимание, уделённое вам.

Слушая вкрадчивые речи добровольного информатора, я припоминал картины детства. Фотографии с изображениями домика в Нарьян-Маре. Белёные, облупившиеся стены, дощатое, кое-как сколоченное крыльцо. На нём моя мать с тряпичным кульком в руках. Тряпичный кулёк – это я. Лицо у матери усталое, озабоченное, с печатью неизбывной обречённости и покорности судьбе, в которой и сила, и вера в какой-то неведомый никому на свете высший промысел. Такие лица бывают только у русских женщин. У армянок – никогда. С другой стороны, моя мать достаточно долго прожила на берегах Печоры, чтобы окончательно обрусеть.

Тут он произнёс несколько похвальных фраз в адрес секретарши моего отца, именуя её то «товарищ Канкасова», то просто «Аннушка». При этом он выказал осведомлённость о связи Анны Канкасовой лично со мной. Такая информированность о моей семейной и личной жизни совершенно постороннего человека неприятно удивила меня. Я молчал, обдумывая достойную отповедь.

– Что же касается товарища Тер-Оганяна, – продолжал мой собеседник. – то, повторяю, его участь никому не известна.

– Он погиб? – вымолвил я.

– На этот счёт существуют разные версии, каждая из которых имеет право на существование. Полагаю, вам было бы приятно знать, что товарищ Тер-Оганян… ваш отец… всё-таки жив. Такое вполне может быть, если он принял решение остаться в тех местах, где «Дальстрой» прокладывал дороги. Возможно, он благоденствует и имеет даже другую семью.

– Но моя мать уверена… Она наводила справки! И… Цейхмистер наводил справки. Мы получили ответ: пропал без вести, как на войне.

– Всякое может быть. Конечно, товарищ Цейхмистер как высочайшего уровня специалист и руководитель высшего звена осведомлён лучше меня, но, повторяю, всякое может быть. На войне действительно пропадали, но товарищ Тер-Оганян находился на значительном удалении от театров военных действий, где он оказался в 1949 году.

Голова моя кружилась. Дышать становилось всё трудней. Почувствовав моё состояние, мой мучитель распахнул оба окна курилки. Свежий воздух немного ободрил меня.

– Как говорится, дышите глубже, – проговорил он.

– Зачем же вы мне всё это рассказали? – пересилив дурноту, проговорил я.

– Ищу сочувствия.

– В чём?

– В ненависти к Цейхмистеру.

– Мой отец… то есть Цейхмистер… ах, я запутался!..

– О да! Запутанная история! С одной стороны, Цейхмистер талантливый инженер и отличный администратор с задатками убеждённого партийца. С другой, во времена сталинизма он широко использовал доносы в карьерных целях. Есть ли в этом грех, кто знает? В наше время всеобщего разгильдяйства и расхристанности о культе личности не принято говорить, но некоторое время назад донос являлся обычным делом. Так увеличивались темпы индустриализации. Так укреплялась обороноспособность страны.

– Я должен всё обдумать. Мне надо привыкнуть к мысли… Мой отец… Товарищ Тер-Оганян был реабилитирован? Мать вернулась из ссылки по амнистии, но отец… о нём мне известно немногое.

Я метался по курилке, тщетно пытаясь прикурить – сигареты одна за другой ломались в моих нервных пальцах – и совершенно не соображая, куда подевался мой собеседник. Несколько минут назад я постоянно сталкивался с его взглядом, который, казалось прилип ко мне навсегда. И вот он исчез. Растворился в эфире. Что за бред?!! Ведь не призрак же он! Не пригрезился же он мне!

Догадки, фантазии, порывы туманили мою голову. Вернуться домой и допросить мать или добиться объяснений от самого Цейхмистера? Он ответит мне! Этот человек всегда был добр и снисходителен, поддерживал, наставлял, опекал, но, по сути, что я знаю о нём? Выходит, теперь я знаю только то, что он адски, сатанински хитёр.

Мысли мои неслись табуном диких кобылиц, по непредсказуемой траектории, как кони по горным лугам. Возможно, мой настоящий отец – человек, чьи имя и фамилию я ношу, ещё жив. Возможно, вопреки всем предательствам он живет и трудится где-то на Дальнем Востоке СССР и, возможно, думает обо мне. Возможно, он удивлён и негодует на меня, ведь я не ищу его, в то время как он наверняка ищет меня. Странно! Я так разволновался из-за совершенно не знакомого мне человека. Впрочем, нет! Конечно же, знакомого. Гамлет Тер-Оганян старший. Практически мой двойник. Конечно, мать, характером в которую я вышел, не раз говорила мне, что у меня его глаза и брови, и большие пальцы на ногах в точности, как у него. Вот только фотографии от него ни одной не осталось.

С такими мыслями я покинул пустую курилку и долго потом бегал по коридорам «Гидропроекта». Заглядывая в каждую дверь, я искал моего жестокого информатора. Мне хотелось, чтобы тот повторил свою речь перед лицом моего отца… То есть товарища Цейхмистера.

Впрочем, Цейхмистер мне не товарищ…

Как же! Цейхмистер товарищ моей матери…

Ах нет! Не товарищ! Муж!

Но как же так?! Муж моей матери – мой отец, а Цейхмистер мне не отец!

В отчаянии, пытаясь унять душевную боль, я колотил кулаками по стенам и дверям кабинетов. Может быть, я ругался и сыпал проклятьями. Наконец кто-то, обладающий большей физической силой, чем я сам, схватил меня за руку и привёл в приёмную одного из руководителей «Гидропроекта». Вид Канкасовой несколько охладил меня, а поданная ею чашка кофе с коньяком почти привела меня в норму.

– What happened?[7] – спросила Канкасова, присев рядом со мной на диванчик для посетителей.

– Я искал человека… такой скользкий тип… говорит, как пишет…

– What does he say?[8]

– Ерунду… то есть правду… мой жестокий информатор…

– Если жестокий, то он тебе не нужен. Особенно сейчас.

Несмотря на ветреность, Аннушка порой говорила разумные вещи, но в тот момент отчаяние так затмило мой разум, что я её не услышал.

– Я хотел заставить его ещё раз повторить сказанное в лицо моему отцу… то есть Цейхмистеру. Пусть выступит в большом кабинете, стоя на красной ковровой дорожке, устилающей глянцевый паркет лицом к столу из полированного дуба, спиной к двери…

– Ты и сам говоришь, как пишешь! – улыбнулась Аннушка.

– Ты – ослепительно красивая женщина, но отвратительная секретарша.

– Почему? Разве можно быть плохой секретаршей?

– Ты обязана знать всех в учреждении, а ты не знаешь, что это за скользкий тип.

– Кто?

– Вот опять! Я говорю о моём жестоком информаторе!

Прозрачные глаза Канкасовой увлажнились. Она сжала мою ладонь своими маленькими ручками, а я засмотрелся на неё. Русские женщины обладают замечательным свойством отложенного увядания. Вот Канкасова, к примеру, в свои тридцать два года красотой и свежестью ничем не уступает моим сокурсницам, большинство которых на десяток лет моложе неё. Глянцевая кожа, волосок к волоску, ровные брови, нежные очертания губ, изящные прядки на идеальном лбу – Анна больше похожа на артистку кино, чем на секретаря. Наглухо, до подбородка застёгнутая, идеально белая блузка, чёрная, скрывающая колени юбка, простые туфли – в скромной, предназначенной для работы, одежде Канкасова выглядит довольно аскетично, но я-то знаю её другой! Аннушка, Аня, Анюта. Сколько суффиксов для изъяснения нежности есть в русском языке! Всё ещё непослушными пальцами я расстегнул несколько верхних пуговиц на её блузке.

– Не стоит! – Канкасова закрыла ладонью грудь. – Скоро совещание у Клавдия Васильевича закончится, и все выйдут сюда. Гришкевич опять будет трепаться битый час… – Она забавно сморщила носик. – Приходи ближе к вечеру. К шестнадцати часам папа уедет в главк. Тогда мы сможем закрыться и…

– Кого ты называешь «папой»? Цейхмистера?

– Какая муха тебя укусила? Клавдий Васильевич много для меня сделал, и он твой отец. Я уже десяток лет называю его папой. Forgot?[9]

– Цейхмистер не отец мне. Мой отец – Гамлет Тер-Оганян.

– И ты намерен что-то с этим делать?

– Буду искать своего отца. Настоящего отца!

– How? Where?[10]

– Об этом скажет мне Цейхмистер. Он хоть и мерзавец, но скажет. Иначе… Иначе я напишу в партком!

– Тише!

Я не понял, как Канкасова придвинулась, но объятие её оказалось крепким, а дыхание так сладко пахло ванилью, что я сразу забыл о Цейхмистере. Канкасова водила тёплой ладонью по моей спине вверх и вниз вдоль позвоночника, приговаривая заговорщицким шепотом:

– Тут такая хитрая конструкция кругом… Мы с тобой не слышим, что говорят за этой дверью, в кабинете, но дядя Клава может слышать всё, что происходит в приёмной. Поэтому прошу: keep your voice down[11]…

Я отвечал в унисон её интонации так же шепотом. Я рассказал о странной встрече в курилке, о мучительных для меня откровениях неизвестного человека с ускользающим взглядом, о своей страсти к родному отцу, внезапной и иррациональной.

– Ничего нет странного, если человек любит своего отца, – отвечала Канкасова. – У дяди Клавы в подсобке есть хороший коньяк. Выпей одну рюмку. It will make you feel better.[12] Ты читаешь какую-то там «Оттепель», но всё, что писано там, не про меня. Я живу по Ремарку. Remember?[13] Жизнь между двумя войнами. Decadence complete[14]. Наслаждайся сегодняшним моментом, пока за твоим окном не поднялся в небо ядерный гриб.

– Ты же знаешь, Анна, я не пью. Совсем не пью. Не нравится мне ощущение эдакой размазни. Туман в голове, а потом похмелье. Что может быть гаже?

Канкасова отскочила внезапно, оттолкнув меня с такой силой, что я пребольно ударился копчиком об угол её рабочего стола.

В тот же миг дверь, ведущая в кабинет Цейхмистера, распахнулась, и оттуда повалил народ – руководители лабораторий и заведующие секторами «Гидропроекта» шествовали мимо нас, неся на лицах выражения разной степени озабоченности. Некоторые улыбались Анне, и каждый пожимал мою руку. Последним в приёмную вышел сам Клавдий Васильевич Цейхмистер.

– Гамлет, ты? По делу? – спросил он, скользнув по моему лицу таким же озабоченным, как у его подчинённых, взглядом. – Предлагаю переговорить позже, а ещё лучше – дома… Анна!

Высокомерно-покровительственный жест пальчиком – Цейхмистер приглашает сотрудника института – а секретарь тоже сотрудник! – зайти в кабинет. Какая гадость! Я удержал Канкасову:

– Сначала я, потом она!

– С каких это пор ты распоряжаешься? Анна… – Ещё один приглашающий жест, на этот раз более энергичный.

– Мне надо поговорить с тобой о доносе, который ты написал на моего отца в 1949 году.

Я старался говорить твёрдо, громко и отчётливо произнося каждое слово, и я достиг своей цели. Канкасова ахнула, спрятала лицо в ладонях. Низкорослый и толстенький заведующий сектором кибернетики, по неясным причинам всё ещё отиравшийся в приёмной, опрометью выскочил в коридор.

Ни слова не произнеся в ответ, Цейхмистер скрылся в собственном кабинете, со стуком прикрыв за собой обе двери. Я обернулся к Канкасовой.

– Ни один мускул на его лице не дрогнул. Ты видела?

Канкасова покачала головой:

– А по-моему, он расстроился. Не стоило так кричать. Выпей коньяку и иди домой…

– Я должен выяснить всё о моём отце!

– Какая муха тебя укусила? – повторила она тоном, полным искреннего отчаяния. – Твой отец – дядя Клава, и сейчас, только что, ты его ужасно обидел.

Она попыталась меня обнять. Я отстранился. Она настаивала. Пришлось уступить. Она повлекла меня в подсобку.

Забавная женщина эта Канкасова! Меня восхищает её страсть ко всяческим, порой рискованным, эскападам. Я знаю, многие в «Гидропроекте» не одобряют разбитную дочку влиятельного отца. Действительно, Канкасовой позволено много такого, что недоступно другим. В то время как женщины её возраста уже обзавелись собственными семьями и растят детей, Канкасова большую часть свободного от секретарских занятий времени пропадает на вечеринках, близка к богемным, артистическим кругам. Возраст придаёт Канкасовой некий не доступный молоденьким девушкам несоветский шарм. Она всегда изысканно одета и владеет множеством не доступных моим юным сокурсницам женских уловок. Она отважна и умеет превратить рутину в веселье, а печаль в забаву. С молчаливого одобрения Канкасовых и Цейхмистеров Анна увлеклась мною, и теперь я присутствую на вечеринках, модных выставках и богемных квартирниках в качестве её карманной собачонки. Канкасова хороша не только красотой, но и своей открытостью. Однако открытость её носит, так сказать, избирательный характер. Она так же, как и её отец и Цейхмистер, крутит какие-то делишки. Работа секретарём – это просто прикрытие для более важных занятий. Но что это за занятия – мне невдомёк. Меня не посвящают в серьёзные дела, в то время как я, Гамлет Тер-Оганян и не имею ни малейшего желания становиться игрушкой взбалмошной дивы.

В подсобке пахло дорогим одеколоном. Знакомый запах отца… то есть Цейхмистера, подействовал на меня и успокаивающе и возбуждающе одновременно. Всё дело в привычке. Иногда, в отсутствие родителей мы с Канкасовой занимались этим на огромной родительской постели, подушки и покрывало которой основательно пропитались ароматами отцовского одеколона.

– Зачем ты нынче такой бука? – шептала мне на ухо Канкасова. – Relax and have fun[15].

Разум мой сопротивлялся её любви, но тело выдавало безотказный рефлекс, когда я увидел на её груди крошечный золотой православной традиции крестик. На вид этого крестика и на ласку я реагировал, как собака Павлова на загорающуюся лампочку.

В приёмную кто-то входил. Мы оба слышали шаги и приглушенные голоса. Кто-то искал секретаря, кто-то справлялися о Цейхмистере. Время от времени звонили телефоны. Звуки эти действовали на нас обоих возбуждающе. Жизнь катилась в обоих направлениях и полным ходом по дороге, именуемой институт «Гидропроект». А мы, обнажённые, до предела увлечённые друг другом и никем не замечаемые, приютились на её обочине. Минуты текли. Наше увлечение друг другом достигло пика и сошло на нет. Глаза Канкасовой отуманила усталость. Я знал: это ненадолго. Через несколько минут она встрепенётся, и тогда… Я же, как обычно, ощущал прилив бодрости и преисполнился решимости использовать эти несколько минут её обычной вялости для ретирады. Канкасова молча наблюдала, как я одеваюсь. Ленивая улыбка Моны Лизы красила её лицо, казавшееся при иных обстоятельствах совершенно обычным.

Зашнуровав ботинки, я шагнул к двери, ведущей в приёмную.

– Ты всё равно сделаешь это… – проговорила обреченным тоном Канкасова. – А не стоило бы. Дядя Клава столько лет заботился о тебе, as a native son[16]!