Запах горячего асфальта

А там закончилось домино и началось вино, вернее водка. Взмахнув профессорской книжкой, я пролепетала:

– Вообще-то, надо тщательно подготовить основание для укладки асфальта. Машина завтра с утра придет. Там работы полно. Все снегом и льдом покрыто.

Мужики дружно и по-доброму заржали и, даже не прокомментировав мое предложение выйти поработать, налили себе по полстакана водки и пригласили меня к столу. Я присела, чтобы не потерять контакта с рабочим классом, взяла по настоянию бригадира Зайцева бутерброд с колбасой и стала с трудом жевать, опять же из солидарности с гегемоном: не привыкла есть такие увесистые ломти, да еще ранним утром. Участие в общем застолье было моей тактической ошибкой, которая сказалась и на стратегии управления всей операцией. Меня нейтрализовали как руководящее звено и вообще перестали обращать на меня внимание. Выпив, закусив, с удовольствием поржав над анекдотами о недотепе-муже, как всегда, некстати вернувшегося из командировки, каждый занялся своим делом. Четверо работяг снова застучали костяшками домино. Двое других, поставив лавки ближе к печке, легли и задремали. Бригадир Зайцев намеревался читать валявшийся на столе журнал с круглым следом на обложке от консервной банки. Вся картина выглядела вполне симпатично: жанровая сценка в интерьере уютной лесной избушки для рыболовов-охотников.

Я тупо сидела, разомлев от жары, дурея от водочных паров и густого дыма крепких папирос, которые Зайцев, кстати, единственный некурящий, назвал противозачаточными. Собравшись с силами, я встала, взяла лопату и метлу и вышла на улицу. Нет, я сделала это совсем не из педагогических соображений. А просто чтобы проветриться. Неожиданно этот простой прием в стиле Макаренко сработал. Не прошло полчаса, как вся бригада, с громким и веселым матерком вывалилась наружу. У бригадира Зайцева в руках был лом. Он шел первым и раскалывал верхний слой льда. За ним шли сотоварищи с лопатами и скребками, подбирали ледяные ошметки и швыряли их в сторону пруда. Бригада работала быстро, слаженно, и мы очистили верхний слой снега довольно быстро, но всего на треть длины дорожки. Кое-где нам удалось очистить до земляного полотна. Оно тоже было, естественно, мерзлое и твердое, как лед. По нормам и правилам и по настоятельной рекомендации профессора Перова мы должны были бы не только расчистить, но и прогреть это полотно перед укладкой асфальта. Но я даже и словом не обмолвилась. Было понятно, что все пойдет так, как скажет бригадир. Расчистка дорожки закончилась ко времени обеда. Все дружно потянулись к теплушке, поставили инструменты в угол, разбудили человека, который спал еще с утра. Оказалось, это моторист, и он ждал, пока трейлер доставит сюда его каток. Ребята сняли телогрейки, шапки, сапоги и полезли в свои сумки за свертками, банками и термосами. На столе вмиг образовался обед с такими разносолами, которые у нас в семье бывали только на 8 марта или 7 ноября, когда тетке на работе выдавали праздничные наборы. У меня, кроме термоса с кофе, плавленого сырка «Дружба» и ржаной коврижки, ничего не было. Это не украсило бы стол, поэтому я достала лишь термос, присела сбоку на лавку и стала хлестать кофе, уткнувшись с большим интересом в книжку об укладке асфальтовых смесей в зимний период. Бригада неторопливо распивала еще одну бутылку водки, с аппетитом закусывала, делясь домашними котлетами, чайной колбасой, огурцами собственного засола, толсто нарезанными кусками желтого в дырочках костромского сыра, и гоготала в промежутках между стаканами над новыми потешными ситуациями из популярной серии анекдотов. В начале застолья меня пару раз приглашали вкусить и выпить, но я твердо говорила «нет» и продолжала давиться кофе. Кое-кто уже закурил, отвалился от стола и готов был прилечь на свободную пока лежанку у печки.

И вот в этот момент дверь теплушки распахнулась, и к нам повалили леденящие струи воздуха. В проеме образовалась фигура, которая, размахивая белым листком бумаги в руках, прокричала:

– Вы каток заказывали? Где моторист, давай сюда, сейчас сгружать будем.

Сонный и немного выпивший моторист Юрок, к моему удивлению, моментально приобрел молодцеватую бодрость, натянул телогрейку, обул кирзовые сапоги и скрылся за дверью. Через некоторое время снаружи раздались характерные со скрежетом металлические звуки: каток медленно съезжал с трейлера. Мне тоже было любопытно посмотреть на это действо, а главное, вдохнуть свежего морозного воздуха. Жара и духотища в сарайчике стали уже непереносимыми. Меня распарило так, что я даже не надела куртку. Вышла из теплушки, стояла и наслаждалась холодом, который снимал с меня дурноту прокуренного помещения, очищал от запахов водки, чеснока и специфического запаха студня из свиных голов.

Каток сошел с пандуса, грохнулся всем весом на мерзлую землю, продавил лед и застыл. Юрок подписал наряд водителю, потом мужики пожали друг другу руки, и трейлер стал разворачиваться, чтобы двинуться в обратный путь. А наш Юрок снова залез в кабину катка и стал прогревать мотор, проверяя готовность к предстоящей завтрашней укатке. Мотор быстро завелся, чему Юрок был так рад, что даже обратил внимание на меня и закричал, высунувшись из кабины:

– Начальник, полный нормуль, работает, как швейцарские часы!

Он засмеялся и продолжил свою работу. Я постояла еще, походила туда-сюда вдоль дорожки, потом внезапно почувствовала сильный холод, меня начало знобить, и я ринулась в нагретую бытовку.

Я застала там сцену, которая могла бы старика Дебюсси сподвигнуть на вторую часть «Полуденного сна фавна». На табуретках, лавках и просто на полу у печки в самых живописных позах и с самыми безмятежными выражениями лиц снова отдыхала моя бригада. Не спал один Зайцев, который сосредоточенно отгадывал кроссворд из старого номера «Огонька».

Не отрываясь от журнала, он спросил, не поднимая головы:

– Завел?

Я ответила коротко, по-военному:

– Завел.

Потом он спросил, но без вопросительной интонации:

– Преимущество, одиннадцать букв.

Я так же коротко и четко ответила:

– Прерогатива.

Только тогда он поднял глаза и посмотрел на меня, как будто впервые увидел. Но вписывать слово не стал, отложил журнал и спросил:

– Ну, мастер, что дальше будем делать?

Я схватила книжечку с указаниями норм и правил укладки, приложила ее к груди, защищаясь, как будто это была кираса, и сказала:

– Вообще-то, нужно до конца сегодня дорожку очистить, можем не успеть подготовить земляное полотно к укладке, если машина завтра с утра приедет.

Зайцев протянул руку, пошевелил пальцами, показывая, что хочет посмотреть мою книжечку. Я оторвала от груди труд профессора Перова и отдала его бригадиру Зайцеву. Тот долго читал сначала то, что было написано на суперобложке, потом, перевернув, углубился в чтение того, что было напечатано на обороте. Его явно поразило количество авторов, кроме самого Перова, которые принимали участие в написании нормативов, потому что он стал вслух перечислять весь коллектив ученых мужей, потом редакторов, консультантов, затем корректоров, оформителей, название типографии, тираж. Потом он закрыл справочник, аккуратно положил его на стол, разгладил смятую обложку, посмотрел на часы и зычным голосом прокричал:

– Подъем!

Народ, чертыхаясь, зевая и лениво матерясь, начал вставать и одеваться.

Мы вышли на улицу, где уже порядком стемнело. Юрок, включив фонарь, возился около катка с мирно урчащем мотором. Бригада, опершись, кто на лопату, кто на метлу, молча смотрела на Юрка, не двигаясь, не проявляя рвения продолжать чистить объект. Свет от ближайшего к нам уличного фонаря красиво освещал искрящийся ленту дорожки вокруг пруда, покрытого еще одним слоем недавно выпавшего снега. Зайцев стал лениво разбивать корку льда прямо перед собой. Ударив пару раз, он снова посмотрел на часы и сказал неожиданно для всех и к общей радости:

– Думаю, на сегодня хватит. Шабаш, мужики. Темно уже. Завтра начнем и закончим.

Но только все повернули к теплушке, как в нашу сторону по колее, недавно проложенной трейлером с катком, начала подходить машина. К нам сразу донесся запах горячего асфальта. Все оцепенели. Машина затормозила, открылась дверца кабинки. Оттуда выпрыгнул молодой парень и весело проговорил, почти пропел:

– Вы нас не ждали, блин, а мы приперлися.

Он захохотал и от своей шутки, и от нашего вида: мы стояли, сбившись в плотный ряд у границ нашего объекта. Выражения лиц, наша твердая стойка и сплоченность наверняка напоминали какую-нибудь картину, что рисовали художники военной студии Грекова на тему «Враг не пройдет». Я тоже оторопела, осознав, что по чьему-то распоряжению график подачи асфальта начали уже сегодня. Между тем водитель похохотал еще немного, влез в самосвал, двинул немного вперед и стал сваливать асфальт на дорожку. Тут, наконец, все очнулись и стали остервенело орать. Зайцев попытался влезть в кабину водителя, вытащить его оттуда и прекратить выгрузку. Но не тут-то было. Водитель, видимо, знакомый с подобной ситуацией, запер изнутри дверь кабинки. Он лишь на мгновение повернулся в сторону бригадирской головы, когда та замаячила за стеклом, неслышно выругался и продолжал держать гидравлический рычаг подъема и спуска кузова, разгружая его полностью. Закончив разгрузку, он с опущенным кузовом стал отъезжать. Отъехав на некоторое расстояние, вышел из машины, взял лопату, залез в кузов и быстро очистил его от налипших кусков смеси. Потом снова забрался в кабинку, привел кузов в горизонтальное положение, рванул на газ и скрылся.

Зайцев, человек с богатым жизненным и профессиональным опытом, сделал несколько дыхательных движений, вошел в свой обычный образ философа-созерцателя мерзостей жизни и дал команду работать. Минуту-другую члены бригады, не двигаясь, смотрели на него, надеясь еще услышать что-то обнадеживающее. Нет, Зайцев уже принял окончательное решение и имел намерение следовать ему. Он стал быстро продвигаться вперед и крушить ломом корку льда. За ним следовали злые и яростные члены бригады и загребали лопатами лед, снег, мусор, застывший на льду с первых осенних заморозков. Дойдя до первого поворота, по команде бригадира все бросили расчистку, вернулись к куче сваленного асфальта и начали разбрасывать его на дорогу. Юрок тут же двинул давно разогревшийся каток на разбросанный асфальт. Подошла вторая машина, которая быстро сбросила свой груз и так же быстро скрылась.

Никто уже не протестовал. Дело даже спорилось. Злые мужики вошли в раж и без остановки бросали и бросали черную горячую массу на земляное полотно, где земли и не было видно. Вместо нее лежало несколько плотных мерзлых слоев снега, покрытых кусками льда.

Я теребила книжечку нормативных актов, прижимая ее к груди, страстно, как согрешивший монах свой потрепанный молитвенник. Было понятно, что с первыми лучами весеннего солнца вся дорожка полетит к черту, разойдется и разъедется. Зайцев ушел далеко вперед от бригады, прогуливался, уже не делая даже попыток расколоть хотя бы верхний слой льда. Я подбежала к нему и, задыхаясь, перебивая сама себя, бормотала что-то о недопустимости такой укладки, о грядущих весенних проблемах. Зайцев слушал меня, не перебивая, а потом вдруг спросил:

– Как ты сказала, называется преимущество по-иностранному? Прерогатива, говоришь? Верно? Так вот, у меня она, эта хреновина, имеется, чтобы сделать эту хренову дорожку сейчас. И мне до хрена, что с ней будет весной или летом, понятно? Кстати, ты нашла в своей книжечке параграф о том, что зимой можно укладывать холодной смесью? Так дешевле. Привезли горячую, ну и хрен с этим. Иди, Лен, погрейся. Мы быстро закончим. И вообще, чего ты раздетая по морозу бегаешь? Заболеть, на хрен, хочешь?

Явно бригадир Зайцев был слабак по части ругательств, а может быть, не пользовался всем своим арсеналом, сосредоточившись только на безобидном хрене. Больше я ничего не говорила. Просто я действительно почувствовала пронзительный до костей холод и поплелась в бытовку. Я надела все, что сняла до того, – свитер, шарф, куртку, шапку, но согреться никак не могла. Меня трясло от озноба, голова раскалывалась от боли, очень раздражал однообразный шум непонятного происхождения. Возможно, его источник находился в моей собственной голове. Тогда я просто легла на лавку у печки, натянула на себя чью-то телогрейку и заснула.

Меня разбудил громкий топот, голоса и обращение, относящееся прямо ко мне, произнесенное бригадиром:

– Маэстро, принимайте работу.

Я с трудом поднялась и очень неохотно вышла из теплушки. Мне стало как-то совершенно безразличны и эта дорожка, и качество укатки, и вообще вся эта хреновая, как правильно сказал Зайцев, работа. Но я с преувеличенным вниманием осматривала объект, а сама с содроганием думала, что завтра нужно ехать на новый объект, недалеко отсюда, асфальтировать автостоянку у телецентра.

Но мне не пришлось туда выезжать. Я серьезно заболела какой-то особенной ангиной. Тетка вызвала скорую, врач предлагал лечь в больницу, но мы не согласились. Я лежала дома с высокой температурой, пропадая в забытье сна и возвращаясь в полубредовое состояние в часы бодрствования.

Кроме физического недомогания, меня одолевали болезненные терзания о смысле жизни, не в философском, а конкретно в личном формате. В моей жизни просто-напросто не было никакого смысла. «Надо найти лом и точку опоры, надо найти лом, чтобы разбить, чтобы перевернуть…», – повторяла я в горячечном бреду, а тетка, став ласковой, как мама, которую я, правда, едва помнила, склонялась надо мной и все спрашивала, что бы мне хотелось поесть-попить. Она была очень испугана и просила меня открыть глаза. «Мне скоро двадцать три года, а я ничего не умею, ничего не знаю, ничего могу. Все уже поздно, поздно. Все кончено», – отвечала я, не открывая глаз, и тетка пугалась еще больше и снова вызывала скорую.

Я оклемалась, но не без осложнений. Тетка категорически настаивала, чтобы я ушла из строительно-монтажного управления, устроилась куда-нибудь в НИИ или в проектную организацию. Моя сестра-«сталевар», как ее с гордостью звал собственный муж-гуманитарий, согласилась с этим мнением, а моего никто и не спрашивал, да у меня и не было его, собственного мнения. Мне опять было все равно.

Я поехала в СМУ, чтобы получить расчет, но в бухгалтерии мне сказали, что за мной должок: незакрытые наряды для рабочих моей бригады, которые были очень недовольны, что до их пор не получили зарплату.

Меня воспитали человеком ответственным, каким и полагалось в то время быть пионерам и вожатым. И я поднялась, покачиваясь немного от слабости в чреслах, поехала домой, взяла теткин сантиметр, которым она пользовалась, когда шила нам с сестрой юбки и платья, оделась потеплей и поплелась к Останкино.

Снег валил всю неделю, не переставая, и я с трудом различила не только очертания дорожки вокруг пруда, но и сам пруд. Все было занесено сугробами. По пути туда в вагоне метро с двумя пересадками я внимательно, опять же, впервые, читала любопытную брошюрку – методику расчета нарядов строительно-дорожных работ. По этой теме у нас в институте никакого курса лекций или даже семинара не было, или я просто пропустила это, как и многое другое. Но я поняла, что мне нужно рассчитать длину и ширину объекта, получить площадь, умножить на рубли и копейки, полагающиеся за один квадратный метр дороги, потом это число разделить на количество рабочих. В расчет включаются и работы по подготовке земляного полотна: расчистка, уборка, вынос строительного мусора и т. п.

Я достала теткин сантиметр, но, взглянув на дорожку, поняла, что портняжный инструмент здесь неуместен. Инженерная мысль работала на полных оборотах, и я стала мерить объект шагами, предварительно приноровившись делать каждый шаг в метр длиной. Так же измерила и ширину. Очень довольная собой, я вернулась домой, выпила горячего чая с малиновым вареньем, после чего быстро произвела нехитрые арифметические действия и получила результат: каждый рабочий у меня заработал по одному рублю и семнадцать копеек.

Утром я приехала в контору и положила на стол бухгалтеру заполненный бланк нарядов. Она долго смотрела на него, потом на меня, потом подняла свое могучее тело, переваливаясь, подошла к двери, плотно закрыла ее и тихонечко сказала:

– Я этого не видела и никому не покажу. Иди и считай заново, да так, чтобы у тебя каждый получил бы не меньше трех рублей за день, а бригадир – пять, а работали вы не один день, а три, например. Считать умеешь? С такими нарядами, товарищ мастер, ты нам всех рабочих разгонишь.

И я снова поехала на объект, прямо из конторы. На улице уже начало темнеть: день короткий в зимней Москве. Пока я доехала до Останкино, стало совсем темно. Я брела вдоль своей дорожки и снова мерила ее шагами, стараясь делать шаги короче, но считать как бы все равно за метр. Получилось на пять метров длиннее. Ширину я, осмелев, вообще не стала мерить, а сразу решила сделать ее не два с половиной, а три с половиной метра. Я присела на ящик, оставшийся на том месте, где стояла наша теплушка, закурила и неожиданно заплакала. Мне снова стало обидно за свою неинтересную, убогую жизнь, жалко себя, оставленных устремлений быть художником, ездить на этюды, сидеть в мастерской и рисовать, рисовать. Я докурила, судорожно вздохнула и почувствовала запах горячего асфальта из пронесшейся невдалеке машины. Она направлялась к телецентру. И я зачем-то, как кошка на валерьянку, пошла вслед за запахом асфальта, туда, где остановилась машина.

Я подошла к стройке и оценила разницу масштабов. Во-первых, не только сама будущая автостоянка, но и вокруг на несколько метров все было освещено мощными фонарями. Во-вторых, там работали малогабаритный асфальтоукладчик и два катка разного типа. Я остановилась у края площадки, с восхищением глядя на иностранное чудо техники. Подлобный образец нам, студентам выпускного курса, однажды показывали на строительной выставке. И вот, нате, теперь работает на обычном городском объекте. По периметру площадки неспешно шел высокий мужчина, который что-то говорил двум сопровождающим его. Слов я не слышала, но по походке, по характерным жестам, указующим и решительным, я не только сразу догадалась, что этот человек здесь главный. Я узнала его. Это был Олег Мазуров, наш бывший редактор институтской газеты. Группа приближалась ко мне, вот уже была совсем рядом. Я стояла, ждала, надеясь, что Олег обернется в мою сторону, заметит, узнает. Сама я не решалась его окликнуть: опять же мешало теткино воспитание: «Первым подходит мальчик, а не девочка. Никогда не вешайся на шею мальчишкам и не вздумай приглашать мальчика на танец, даже на этот дурацкий “белый”», – такие максимы мне внушались с детства.

Олег действительно обернулся, но лишь скользнул равнодушным взглядом по моей сжавшейся от холода фигуре и двинулся в сторону работающего катка, который заканчивал очередной проход по периметру площадки. Я застыла на месте, потрясенная: меня просто не узнали. Я тут же нашла этому объяснение. После болезни, осунувшаяся, синяя от холода, закутанная в немодную и некрасивую куртку, в старых брюках, которые тетка заставила надеть, чтобы я смогла их натянуть на толстые шерстяные рейтузы, конечно, я представляла жалкое зрелище. Слезы снова навернулись на глаза, несколько капель даже потекли по щекам, застывая на морозе. Втянув голову в плечи, поплелась в сторону метро. Хотелось курить. Я достала пачку сигарет (тогда я курила жуткие, как сейчас помню, сигареты «Опал») и стала чиркать спичкой. Спички никак не зажигались, и это тоже добавило злой жалости к себе. Мимо проходил какой-то курящий парень. Смело сокрушая теткины установки, я подошла к нему и попросила закурить. Он протянул мне свою слюнявую, без фильтра сигарету, буркнув, что у него нет спичек. Я взяла, преодолевая брезгливость, раскурила свою, и мы разошлись.

Но вот эта остановка на пути к метро, как оказалось, уже была знаковой в моей жизни. Потому что именно в тот момент, когда я задержалась, перед тем как перейти дорогу, из-за поворота со стороны телецентра выехала серая «Волга» и затормозила прямо передо мной, мешая мне ступить на переход. Я стояла и ждала, когда проедет машина, а она все не трогалась с места, и из нее кто-то смотрел на меня. Наконец, дверца открылась, из машины вышел Олег и громко сказал-спросил:

– Лена, это ведь ты? Господи, как я рад, садись. Тебе куда?

Нам было не по пути. Олег собирался посетить еще один объект за городом, по Ярославскому шоссе, но я согласилась на его предложение: поехать вместе туда, а потом он подвезет меня прямо к дому.

Мы ехали по пустынному шоссе (вот времена были!), и он мне рассказывал о старых друзьях, общих знакомых, немного о своей жизни, не задавал мне никаких вопросов, чему я была очень рада. Он уже стал главным инженером одной крупной автомехбазы, успел развестись и опять жениться. Недавно заглянул на вечер встречи однокурсников, пришли немногие, то ли были заняты, то ли уже потеряли интерес к подобным сборам.

Мы подъехали к загородному объекту – строительной площадке для будущей бензоколонки и остановились около рабочей бытовки. Олег открыл своим ключом висевший на сарае замок, пригласил меня войти. Внутри было тепло и чисто. Олег расстегнул свою шикарную кожаную на меху куртку, наподобие тех, что носят летчики, обнял меня за плечи, поцеловал куда-то в висок, усадил за стол, сам сел напротив и сказал:

– Ну, твоя очередь. Рассказывай, Леночка-Ленточка, помнишь, как мы тебя звали? Ты ведь была такая легкая, нежная, правда, как шелковая ленточка. Рассказывай, мне все интересно.

Он смотрел на меня и улыбался, а улыбка его была радостной и замечательно доброй. Мне хотелось тоже, непринужденно улыбаясь, ответить ему что-нибудь шутливо, с юмором. Однако неожиданно для меня самой, глаза мои наполнились слезами, и я пробормотала:

– Да вот наряды никак не могу выписать рабочим.

Интонация от сжатости горла получилась трагической. И дальше я ему коротко рассказала, как дважды честно измеряла сделанный объект, но по нормам оплата получается мизерной, и что делать, не знаю. Олег слушал, глядя на меня с каким-то странным выражением, возможно, пытаясь уловить в моем печальном рассказе искру юмора, но ее не было. Все у меня было очень серьезно. И тут он не выдержал и, не дослушав меня, расхохотался так, что долго не мог остановиться, повторяя, почти с восхищением:

– Сантиметром мерила дорогу! По нормативам рубль вышел. Бухгалтерша погнала снова измерять… Ну и ну, насмешила.

Мне стало обидно, что он смеется, но его смех был настолько добрым и искренним, что спустя немного, я уже сама весело смеялась вместе с ним.

Мою кошмарную проблему он решил за десять минут, приписав в перечень действительно произведенных моей бригадой работ, изрядное количество других, вполне реальных и даже необходимых, исходя из указаний известных строительных норм и правил. Кроме того, вместо двух дней получалось, что на объекте бригада трудилась не покладая рук целых пять. В результате расчетов моего спасителя каждый работяга получит по восемнадцать рублей, а бригадир целых двадцать пять. Тогда, в конце 60-х, это были совсем неплохие деньги. Моя зарплата бригадира, например, составляла семьдесят три рубля в месяц. Помню это точно.

– Спасибо, Олег, уже не зря встретились, а то я бы так и ездила, измеряла бы дорожку теткиным сантиметром, – сказала я, не оставляя надежды казаться остроумной, но у меня плохо получалась. Я снова чувствовала себя последней дурой, к тому же жутко непривлекательной. А он, улыбаясь, продолжал глядеть на меня, и по взгляду и улыбке нельзя было сказать, что я уж совсем уродина. Казалось, наоборот, он просто любуется мною. И, как будто уловив мои мыслишки, успокоил:

– Какая же ты прелестная девочка. Сижу и снова любуюсь тобой, как и тогда. Ты знала, конечно, что в редакции мы все были в тебя влюблены, даже Боря Зальцман и его Аллочка, – добавил он уже шутливо, видимо, чтобы не смутить меня окончательно. – А сейчас давай-ка все-таки расскажи мне о себе. Как эти годы-птицы у тебя пролетели? Ого, уже шесть лет прошло? Ну, я понимаю, училась, защитила, получила диплом, а кроме этого? Рисуешь по-прежнему?

Он задал вопросы, а сам в это время встал, подошел к металлическому ящику типа сейфа, позвенел внушительной связкой ключей в руке, быстро нашел нужный, открыл дверцу и достал бутылку коньяка. Из недр того же ящика он вытянул две изящные рюмочки, начатую коробку шоколадных конфет и ярко-красное блестящее яблоко.

– Для колера в этом сером сарае, или просто – немного лета в холодной Москве, – пояснил Олег, передавая мне яблоко. Он разлил коньяк по рюмочкам. – За встречу. За такую замечательную неожиданную встречу, – сказал он и тут же, явно привычно, одним махом, выпил.

Я чуть отпила из своей рюмки: к крепким напиткам я так и не приобщилась. А Олег снова полез в ящик и достал оттуда граненый стакан.

– Извини, Ленточка, не могу такими малыми дозами. Эдак и опьянеть можно, а мне еще на другой конец Москвы тебя везти.