Хирурги человеческих душ

– Неужели и для девушки не может быть сделано исключение? – обворожительно заворковала Соболева, входя в тонус и вновь обретая самою себя. – Я была бы вам бесконечно признательна и… Я не забываю джентльменских поступков галантных мужчин. Вникните в моё положение: я в краткосрочной… э-э-э… оттяжке, в разобранном, как говорится, состоянии. Мне нужно привести себя в порядок…

– …Принять вэнну, выпить чашечку кофэ, – с прононсом съехидничал отнюдь не галантный чиновник. – Я и без того отвожу вам пятницу и два выходных дня для рекреационных процедур – вагон времени. Для вас я вообще иду на грандиозные уступки. Столь титанические жертвы и снисхождения оказывал только Антоний Клеопатре. Ладно, ради вас переношу время аудиенции на пятнадцать ноль-ноль. Всё!

– А если я не приду?

– Тогда я закажу для вас милицейское такси с минимумом комфорта и в удобный для меня и в нежданный для вас час. И потом, стыдно торговаться, когда речь идёт о вашей подруге.

– Разве что ради Мариночки, – вздохнула Соболева.

Переговоры с артисткой следователь завершил в интонации, близкой к ультимативной.

10

Едва Подлужный положил телефонную трубку, как к нему в кабинет, предварительно вежливо постучавшись, зашёл Алькевич, возвратившийся из поездки. Он явился в знакомый кабинет, предупреждённый коллегами о том, что по нему «соскучились» в прокуратуре.

– Здравствуйте, Борис Семёнович, – радушно встретил его следователь.

– Здрасьте, – отозвался тот. – Только приехал – и сразу к вам.

– Борис Семёнович, позвольте небольшую вводную, – настроил Подлужный посетителя на деловой лад, одновременно указав ему взглядом на стул перед собой. – В ночь гибели Марины Германовны, её видели… кгм… в ресторане речного вокзала с неким мужчиной почтенного, применим такую формулировку, возраста. На основе показаний свидетеля составлен рисованный портрет этого человека. Взгляните, пожалуйста, не знаком ли он вам? – протянул следователь изображение визитёру.

Алькевич придирчиво, поочерёдно то, снимая, то надевая очки с толстенными стёклами, буквально изъелозил рисунок вдоль и поперёк, то удаляя его, то близоруко приближая к самому носу. И даже заглянул на оборотную сторону листа.

– Алексей Николаевич, – наконец заговорил он. – Мне стыдно за рассеянность, но я никак не припомню, где встречался с этим человеком. Несомненно, вижу я его не впервые. Или не его? Или же он похож на кого-то? Где же я с ним сталкивался? Или не с ним?… – колебался Алькевич. – Чёрт его разберёт! Можно, Алексей Николаевич, я это… заберу?

– Разумеется. Громадная просьба, Борис Семёнович: напрягите свою память. Вы бы нам очень услужили!

– Что вы, Алексей Николаевич! Какая услуга? Это я, фрукт рассеянный… Буду тужиться. Извините, это он? Убийца?

– Маловероятно. На настоящей стадии могу сказать вам, Борис Семёнович, что для следствия он – архиважная персона.

Подлужного ужасно подмывало попытать главного конструктора про «Арми», однако он одёрнул себя, решив не оперировать непроверенными сведениями.

– Алексей Николаевич, – уже откланявшись, в томлении затоптался Алькевич у порога. – Не примите за назойливость, однако, ежели вам понадобиться в интересах следствия что-то от меня, например, автомашина для поездки… Или ещё что-то… Звоните. Сделаю всё, что в моих силах. Пренепременно.

– Благодарю, Борис Семёнович, – учтиво раскланялся с ним Подлужный, вспоминая сцену взаимного сюсюканья между Чичиковым и Маниловым. – Обязательно воспользуюсь при случае.

Не успели стихнуть шаги Алькевича, а телефон Подлужного вновь затрезвонил, исправно исполняя роль прилежного информатора. Звонил Бойцов:

– Ляксей! Ну, задал ты мне головоломку, чёрт тебя дери! – часто дышал тот в трубку загнанным псом. – Я поднял на ноги всю уголовку, всё адресное бюро и весь пединститут в придачу…

– А пединститут-то зачем?

– Щас вникнешь. Короче, не подфартило нам с бюро: перебирать карточки – три миллиона штук. Электронную программу они только внедряют, да и та по именам выборку не делает. ЭВМ – мать их в доску и через плечо! Короче, садись рядком и слушай ладком. По порядку. Я – к филологам. Пединститутские мне справку дали. Щас я тебе зачитаю. Значитца так… Ага, вот… «Существует несколько вариантов значений имени Арми. Первое. Образовано от древне-латинского «армо» и переводится на русский язык как «оборонительное оружие, щит». Уменьшительно-ласкательная форма женского имени Армина. Мужская форма имени – Арминиус. Второе. Одно из самых древних кавказских имен, история появления которого тесно связана с племенем арийцев – воинствующих кочевников, а также древних персидских племён. Буквальный перевод – «дух ариев». Имя Арми может быть как уменьшительно-ласкательным и производным от женского армянского имени Армавени – «цветущая», так и ласкательным от мужского армянского имени Армен, Арменак – «армянский мужчина», «житель Армении». Всё.

– Так-так, – вымолвил следователь, осмысливая информацию. – Принимаем во внимание все варианты. Однако, представляется мне, женские варианты, ха-ха, отпадают.

– Ха-ха, – согласилс Николай.

– Насчёт древних римлян или их потомков, которых ветром истории занесло в Среднегорск, я, откровенно говоря, сильно сомневаюсь.

– Хо-хо! – подтвердил его скепсис Бойцов.

– Реальная трактовка – армянский мужчина.

– Хе-хе, в корень зришь, Ляксей, – одобрил ход его мыслей разыскник.

– Армена Джигарханяна29 мы тоже сходу отбросим. Не так ли?

– Шу-утник. Хотя, честно говоря, он мне тоже в первую очередь на ум пришёл.

– Ну, и Арменака Алачачяна30 заодно реабилитируем.

– А эт-то ещё кто такой?

– Ко-оля, – укоризненно протянул приятель. – Это же известный баскетболист, играл за сборную СССР и ЦСКА.

– Шу-утник, – сконфузился тот.

– Ч-чёрт! – внезапно чертыхнулся Подлужный. – Коль, ты не мог мне звякнуть чуть пораньше?

– А что такое?

– Да у меня недавно Алькевич был. Не успел его относительно Арми, Арменака попытать.

– Не журись, Ляксей. Никуда он от тебя не денется. А я покеда со своей стороны сведу оперативные контакты кое с кем из армянской… Как это…

– Из армянской диаспоры?

– Во-во, из армянской диаспоры. Есть с кем почирикать. В том числе про Джигарханяна и про этого…

– …Алачачяна.

11

Впервые за последние дни Подлужный возвращался со службы относительно рано: в девятом часу вечера. Сидя в трамвае, он смотрел на проплывающий за окном городской пейзаж и констатировал: июньский летний вечер выдался на славу – гулять да гулять! Как вон те паренёк с девчушкой, неспешно бредущие по тротуару. Да только не с кем следователю было любоваться ясным закатом. Дома его никто не ждал. И ему опять растравили душу события того ноябрьского утра, когда Анна Михайловна привела его в квартиру Серебряковых.

Именно после той знаменательной встречи Алексей ощутил, что у Татьяны к нему возникла некоторая симпатия. И энергичный Подлужный тотчас удесятерил натиск, чтобы превратить её душевную теплоту в нечто большее. Однако отныне он не ломился напролом. Постигая нрав дочки профессора Серебрякова, он скоро догадался, что приступом дорогое ему создание не возьмёшь.

Немудрено, что несколько прямолинейный студент сменил тактику. Отныне он словно невзначай встречался с Татьяной то возле её дома, откуда она спешила на занятия, то в трамвае, то в учебном корпусе.

Поначалу его огорчало, что девушка, как правило, была вместе с Дмитрием Озеровым. Но вскоре, к огромной радости, он подметил, что красавица всё чаще стала попадаться ему без неизменного провожатого. На приветствия Подлужного она отвечала уже не только кивком, но и улыбкой. А когда Алексей, словно невзначай, чуть преграждал ей путь, останавливалась, чтобы переброситься парой-тройкой традиционных для случайных встреч фраз.

Их сближение ускорил приход весны. Именно в ту пору любимая согласилась на свидание с ним. И понадобился ещё месяц, прежде чем случился их первый поцелуй. Зато потом – как прорвало. Алексей и Татьяна встречались каждый день, бродили по Среднегорску, при каждом удобном случае целовались до опьянения, а Подлужный не уставал дарить новые и новые слова признания. Вскоре влюблённые уже строили совместные планы на будущее, мечтали о свадьбе и о семье.

– Алёшенька, – прижимаясь к плечу суженого, заглядывала в его глаза красавица, – почему ты выбрал именно меня?

– Здесь слова излишни и бессильны, – отвечал ей он. – Ты, Танюша, – дивный случай. Уникальное творение природы! Закономерный результат счастливой игры обстоятельств – как наша неповторимая одуховторённая Земля среди мириад холодных миров во вселенной.

– Шедевр? – посмеивалась девушка, мысленно возвращаясь к известным дебатам в аудитории номер восемьдесят семь. – И в кого ты таким выдумщиком уродился?

– От мамы, – серьёзно отвечал Подлужный. – Если есть во мне что-то позитивное – от неё. Она – очень творческий человек. Неизменно в поиске. И меня тому же с детства учила. Вот лишь один пример. Когда мне не было ещё и пяти, мама перешла из детсада в дом культуры металлургов. Её пригласили руководить художественной самодеятельностью. И меня, практически карапуза, она эпизодически подключала к концертной деятельности. Вообрази, я в заполненном взрослыми зале читал стихи.

– Да-а. Какие же? – замедляя шаги, заинтересованно осведомилась Татьяна.

– Мама и тут проявила нестандартный подход, – с задором начал вспоминать Алексей. – Она стихотворение Сергея Михалкова «В музее Ленина» переделала так, что я его читал от первого лица – словно участник Великой Октябрьской социалистической революции. Представляешь?

– Представляю, – невольно улыбнулась девушка, вообразив малявку в образе бородатого коммунара с маузером.

– Выглядело это примерно так, – останавливаясь на тротуаре (благо, что поблизости прохожих не наблюдалось), в ребячьей манере принялся декламировать Алексей:

Я помню город Петроград

В семнадцатом году:

Бежит матрос, бежит солдат,

Стреляют на ходу.

Рабочий тащит пулемёт,

Сейчас мы вступим в бой.

Висит плакат: «Долой господ!

Помещиков долой!»

– Лихо! – уже смеялась Татьяна.

– Ну и далее по тексту, – на пару с ней хохотал и Алексей. – При этом мама не уставала мне внушать: «Аленький, без фантазии, которая к месту, искусство превращается в скуку».

– Она тебя звала Аленьким? – отклонилась от заданной темы Серебрякова.

– А? Да, звала – смутился молодой мужчина. – Она и сейчас в узком кругу меня так называет из-за здорового румянца на лице. Конечно, звучит… как-то сентиментально и слюняво для парня. Но это же мама… Впрочем, подростком я прочитал повесть Юрия Коваля «Пограничный пёс Алый», который защищает наши рубежи от лазутчиков, и стал себя называть просто Алым.

– Я тоже читала эту книжку, – улыбнулась его любимая. – У тебя хороший вкус!

– Так вот, про фантазию в искусстве, – возвратился к лейтмотиву Подлужный. – Однажды в Ильск с гастролями приехала цирковая труппа. За два выходных она дала четыре представления. Во втором отделении с силовыми номерами выступал сибирский богатырь Анатолий Беспятых. Он одной рукой поднимал над головой в перевёрнутом виде специально изготовленную четырёхпудовую гирю, на основании которой стояла акробатка – его дочка Лора. А в завершающем номере поднимал при помощи шеи и зубов гриф, на который были нанизаны гири общим весом под шестьсот килограммов. Перед этим такую массу даже оторвать от пола не могли шестеро мужиков, вызванных из зала.

– А он поднимал при помощи шеи и зубов!? – как всякая женщина, поразилась Татьяна.

– Работает становая сила, – снисходительно пояснил Алексей. – Но моя мама и здесь проявила выдумку. Она уговорила силача разыгрывать в финале сценку, используя трюк с ещё большей гирей, нежели та, на которой он поднимал дочку Лору. Мама с одной местной умелицей изготовила огроменную гирю, но из папье-маше31. И её выставляли на край сцены перед началом второго отделения. И когда выступление Беспятых под овации зрителей близилось к концу, богатырь картинно спохватывался, что забыл о своём коронном номере. Он подходил к этой самой гире, решительно хватался за неё, дёргал, что было сил, но… даже не мог сдвинуть с места. Тогда Беспятых потрясённо вытирал потный лоб и качал головой, всем видом показывая залу, насколько тяжела ноша. И тут, – хмыкнул Подлужный, – наступал мой звёздный час! Я выскакивал из-за кулис и, пока богатырь апеллировал к аудитории, тырил у него гирю из-под носа…

– Алё-шенька…, – сквозь смех, с трудом спрашивала его девушка. – Так, прав-да, было? Ты не привираешь?

– Вот те крест! – истово изображал крёстное знамение материалист Подлужный. – Так и было. Это был мой триумф. И три представления прошли как по маслу. А на четвёртый раз я и решил проявить творческий подход, которому меня учила мама. Надо отметить, что на последнее выступление Беспятых заявился один толстый дядька. Он уселся в первом ряду и на протяжении всего второго отделения всем своим видом демонстрировал, что Беспятых – мошенник. Что дело нечисто: невозможно то, что делает этот необычайный человек. Наступает апофеоз. Завершающий номер. А противный маловер под занавес в очередной раз начинает гримасничать. И тут я, выхватив гирю из-под Беспятых, не тащу её за кулисы, а… неожиданно бросаю в толстого кривляку!

– Ой! – от неожиданного финала вскрикнула Серебрякова.

– Вот и тот дядька тоже сказал: «Ой!», – озорно хихикнул рассказчик. – Точнее, завопил не своим голосом. А видела бы ты, что творилось в зале! Кстати, на сиденье дядьки потом обнаружили большое мокрое пятно…

И Алексей с Татьяной долго хохотали.

Успокоившись, девушка снова взяла избранника под руку и, поймав ритм его шагов, нерешительно спросила:

– А вот, Алёшенька, я никогда тебя об этом не спрашивала…

– Не спрашивала, так спроси, – подбодрил тот любимую. – Что ещё за сантименты?

– А вот твой папа… Он какой был? На него ты чем похож?

– На него…, – задумался Подлужный. – Он был человек слова. Очень решительный и упорный. В том числе в последние минуты жизни. Я могу прямо сейчас поведать горький факт нашей семейной биографии, но… это омрачит твоё такое безоблачное настроение.

– О чём ты говоришь, милый, – уже не имела права отступить Татьяна. – Разве может сравниться с этим моё настроение.

– Что ж. Изволь. Только настройся на минорный лад. Грустная история, в которой точку поставила именно прокуратура.

– Да-да, – от волнения вцепилась в Подлужного Серебрякова.

– Я тогда учился в восьмом классе, – в повествовательной интонации заговорил Алексей, и голос его зазвучал глухо, – а батя работал главным инженером СМУ. Он выбился из самых низов, из простой рабочей семьи. Был справедливым и горой стоял за работяг…

В сентябре той приснопамятной осени Николай Андреевич Подлужный поехал в пригородный совхоз «Ильский». В совхозе их организация строила животноводческий комплекс. Он проезжал на «УАЗике» мимо молочно-товарной фермы, когда наперерез машине, практически под колёса, бросился какой-то бесшабашный мальчишка. Водитель чудом затормозил в последний момент.

– Какого рожна! Придурок! – заорал он на сорванца, открывая дверцу автомобиля, и осёкся.

Лицо мальчишки заливали слёзы, и тот что-то неразборчиво кричал, показывая руками в сторону фермы. Подлужный догадался, что там случилось нечто чрезвычайное. Встреча не к добру. Главный инженер выпрыгнул из машины, схватил мальчишку за плечи, встряхнул, приводя того в чувство, и строго и внятно потребовал:

– Прекрати реветь и говори толком.

– Там… папка… дя… дядя Вася… дядя Жо… Жора поды… подыхают! – истерически вопил мальчик, размазывая на перепачканной мордашке вместе со слезами грязь, слюни и сопли.

– Вперёд! – приказал пацанёнку Николай Андреевич.

Полуминута бега напрямки, через канавы и колдобины, в течение которого сбивчивые фразы мальчишки и беглый взгляд на место несчастного случая прояснили картину для Подлужного. В обеденный перерыв трое совхозных скотников распили пару бутылок водки, прежде чем приступить к чистке навозонакопителя, представлявшего собой подземный бункер для сбора нечистот с фермы. Логика действий – типично российская. Спускаясь в технологическую яму, они не открыли отдушины, не побеспокоились о приточной вентиляции и не надели специальные респираторы. Едва отбросив крышку люка, первый из них, не дав накопителю выстояться, тут же с пьяной бравадой и мужицким нахрапом полез вниз. Удушливая волна в мгновение ока оглушила его, окончательно задурила мозг и сбила с ног. Мужик свалился в густое месиво и пьяно захрипел и заорал, взывая к помощи. Собутыльники дружно бросились вызволять компаньона из беды, но их постигла та же участь. Благо, что со скотниками оказался, по малолетству пока не пьющий, сынишка одного из них. Он-то и остановил «УАЗик».

Подлужный беспомощно озирался, стоя подле люка. На помощь позвать было некого: доярки ушли на обед и объявятся только к вечерней дойке, бежать или ехать за строителями на другой край комплекса слишком долго – достанешь трупы. Если и без того уже не поздно. Открыть отдушины и проветрить накопитель – потеря времени. Специальный же респиратор возит при себе лишь изощрённо-расчётливый провидец. И потому главный инженер даже застонал от злости и обиды. Неимоверно тянуло зареветь под стать мальчонке, и неимоверно не хотелось лезть в зловонную яму. Да к тому же во вполне приличном рабочем костюме. Приходилось рассчитывать исключительно на себя. И на странное везение: вдруг спасать уже некого. В том и предстояло убедиться.

Николай Андреевич, стиснув зубы, сбросил наземь пиджак и схватил с земли верёвку с петлей на конце. При помощи таких нехитрых приспособлений скотники паковали в небольшие тюки сено и солому из стогов и носили на ферму. Затем он начал спускаться в накопитель по металлической сварной лестнице, пачкая рубашку и брюки.

– Не ной, – прикрикнул он на пацанёнка, выставляясь из люка по пояс. – Я тебе брошу конец верёвки, а ты мне поможешь тянуть. Понял?

– Ага, – разом перестал мальчишка плакать.

Николай Андреевич жадно и ненасытно в последний раз хватанул грудью порцию чистого воздуха и нырнул в адскую камеру. У открытого люка воздух слегка выстоялся, но чуть дальше в нос ему ударили миазмы. Сразу закружилась голова. Под горло подкатил тошнотворный ком. «Чужие испражнения всегда не столь благовонны, сколь свои», – подумалось ему. Странно, но в критические мгновения его охватывал зуд афористического мышления. Впрочем, дальше ему было уже не до философствования. Дальше он действовал подобно роботу. Нащупав возле лестницы, в навозной мякоти тело ближнего скотника, Подлужный с силой надавил тому на живот. Мужик что-то невнятно замычал. «Живой», – абсолютно без эмоций констатировал Николай Андреевич. Он протянул верёвку у того под мышками, продёрнул конец её через петлю и выбросил свободный фал через люк наверх, подав сигнал пацанёнку: «Тащи!»

Двойной тягой они живо подтянули скотника к основанию лестницы, зато с подъёмом тела пришлось повозиться. Когда ноги мужика исчезли из проёма, освободив место для голубого неба, Подлужного самого качало, словно пьяного. До него донеслись с воли причитания пацанёнка:

– Папка! Папка!

– Верёвку кидай, сопляк! – свирепея, на остатках мужества заорал главный инженер, сипя и с присвистом хватая грудью вонь, к которой возле лестницы примешивалась толика кислорода. – Верёвку!

Второй скотник дался тяжелее первого: силы у Подлужного истекали, да и внутри его мутило сильнее, чем перебродившее дерьмо. К тому же мужика на выходе из лаза неловко перегнули, и пьяницу стошнило – часть рвотных тягучих масс пролилась прямо на Николая Андреевича. Тогда и он тоже не стерпел: его следом за мужиком вывернуло наизнанку. От приступа рвоты главный инженер окончательно ослабел, и коленки у него задрожали, как на виброустановке. Перед глазами поплыли мушки. Глотку забила слизь. Сердце замирало и делало длительные перебои в своём безостановочном беге.

О последнего скотника Подлужный в темноте запнулся, и упал на него мертвец мертвецом. Он кое-как сел прямо на мужика и поёрзал у того на животе. Скотник молчал. Он не мычал, не всхрапывал, не дышал. Даже в желудке у него не булькало. «Может, готов?» – безразлично предположил Николай Андреевич. Но совесть не позволила ему бросить то ли живое тело, то ли покойника. Он полубессознательно обвязал скотника, ползая по нему, подал конец верёвки мальчишке, который, смелея, уже свешивался через люк в бункер, и они долго-долго и страшно натужно, на предельном напряжении потянули последнюю ношу. Мужик оказался грузным – один как двое первых.

Голова скотника уже показалась наружу, когда не выдержала и лопнула видавшая виды верёвка, перетёршаяся об острый край люка. Тело мужика рухнуло вниз, сбило главного инженера и погребло его под собой. Правда, Подлужный уже не узнал, что виноватой оказалась верёвка. Он погрешил на мальца. «Что же ты, сопляк, не удержал!» – сердито попенял тому Николай Андреевич про себя, теряя сознание…

Когда час спустя, теперь при строгом соблюдении всех правил техники безопасности, работники совхоза извлекли из бункера тела третьего скотника и Подлужного, те были уже мертвы. Первые же двое остались живы. Такая вот самоотверженная, но где-то нелепая и оттого какая-то негероическая смерть. А может быть, и глубоко закономерная. Ведь в Расее-матушке подвижничество зачастую соседствует, перемешивается, а то и рождается благодаря человеческой глупости и пакости.

Закончив изложение драматического события с объяснимыми вариациями, Алексей Подлужный замолчал, переживая былое. Наконец он «вернулся» в настоящее и взглянул на Татьяну. У той лицо пожелтело, и на нём запечатлелась гримаса страдания.

– У меня голова заболела, – прошептала она, прижимая пальцы к вискам. – Зачем ты мне это рассказал? Я не имею в виду твоего отца, – спохватилась она, опасаясь быть неправильно понятой. – Он у тебя настоящий мужчина. Зачем эти жуткие подробности? Некрасивые подробности. Они унижают… И потом, ты, кажется, упустил первоначальную цель рассказа. Причём здесь прокуратура?

– Ничуть не бывало, – возразил ей Алексей. – Притом. Похоронив отца, мы с мамой стали искать правду. Но отовсюду нам отвечали, что пьяный скотник погиб по собственной безалаберности, а за батю нам назначили пенсию по случаю потери кормильца. Мол, чего вам ещё-то надо? И правды мы добились не в ЦК КПСС, откуда обращения отсылались по инстанции, а в генпрокуратуре. Их задело, что какой-то салажонок бьётся за честь отца. И они взял мою жалобу под контроль. Тогда-то главного инженера совхоза и заведующую фермой и отдали под суд. Хотя и дали условные сроки.

– Как всё это ужасно! – прошептала Серебрякова.

– С каждой нашей встречей, Танюша, ты всё яснее понимаешь, – продолжал монолог Подлужный с некой затаённой болью и странной гордостью, – что я не аристократ. Не чистоплюй. Не лощёный денди в лайковых перчаточках. Что я – плоть от плоти простого народа. И, прости за высокие слова, своё служение вижу именно в наведении справедливости. Справедливости по закону. Потому я обязательно стану прокурором. Само собой, начну с прокурора района. Но добьюсь того, что стану генеральным прокурором СССР. Не для себя. Для страны.

– Алёшенька, – спрятала от него своё лицо в ладонях девушка. – Ты хочешь быть прокурором, возиться с трупами, со всякой гадостью, с мерзостью… Ничего себе стезя – с уголовниками якшаться. Я боюсь, что из-за этого даже… могу тебя разлюбить.

– Что ж, – непривычно жёстко и резко отчеканил тот. – Твоё право. Причаливать к берегу надо осознанно. Сейчас ты знаешь, в чём я вижу своё призвание. И тебе следует либо принять меня вместе с ним, либо отбросить и то, и другое.

То была их первая размолвка за последние месяцы безоблачного счастья. И они полчаса тяжко брели, не разговаривая. Однако затем Татьяна взяла Алексея за руку, поцеловала его и сказала:

– Да будет так. Я согласна быть женой прокурора. И генерального прокурора – тоже.

– Ура-а-а! – заорал во всю мочь Подлужный, приводя в невменяемое состояние стайку непуганых ополоумевших старушек, чинно сидевших на лавочке.

Он схватил любимую в охапку, стал её целовать и кружить на руках. И они, беззаботно смеясь, вновь отправились гулять по бульвару.

«Интересно было бы узнать, что-то сейчас поделывает профессорская дочка Танечка Серебрякова», – отвлекаясь от реминисценции солидной давности, с ностальгией подумал Подлужный, прижимаясь носом к трамвайному окну.

Глава шестая

1

Подлужный заблуждался, оптимистично ожидая нескончаемого потока откровения и стремления к мщению от женщин, некогда водворённых в вытрезвитель. Не тут-то было.

Во-первых, большинство из них, ни за какие коврижки, не желало возвращаться к позорной странице автобиографии, рискуя превратить её из приватной истории, в достояние общественности. Находились и такие «экземпляры», которых приходилось неоднократно вызывать письменно, а затем и устно – по телефону, угрожая приводом. Но и явившись по вызову, немалая часть из них мялась, порывалась открыться, даже пыталась выведать у следователя детали про «смазливого милиционера», и… удалялась неисповеданной, зато сохраняя в неприкосновенности изнанку души.