Пионер. Прощай СССР

Павел Ларин

Пионер. Прощай СССР

Глава 1

– Завтра – родительский день… И это, товарищи пионеры, полный трындец. Не знаю, как ваши предки, а меня мать точно прибьет. Сначала прибьёт, когда узнает о случившемся, а потом еще раз прибьет, когда узнает об исключении. – Произнес с тоской Мишин и уставился туманным взглядом вдаль. Не хватало только слезы, которая сбежала бы по его пухлой щеке.

– Два раза убить невозможно. – Флегматично заметила Селедка. – А меня не убьют. Но будут весь год вести себя так, будто им за мое поведение жутко стыдно… Даже и не могу сказать, что хуже. Умереть в четырнадцать лет мучительной смертью через порку ремнем или чувствовать себя ущербной.

Остальные присутствующие хором вздохнули. Я, кстати, тоже вздохнул. Встреча с матерью Ванечкина становилась неизбежным событием. И это очень плохо. Надеюсь, Элеонора потратит на беседу с родителями бо́льшую часть времени, которое они тут пробудут. А еще надеюсь, что случится чудо, которое позволит нам избежать исключения из рядов отдыхающих в лагере детей. Я вообще не готов сейчас к воссоединению с семьей Ванечкина.

Мы сидели в беседке, полным составом. За несколько последних дней это уже стало традицией. Я, Ряскин, Мишин, Богомол, Селёдка и Маша. Остальные подростки из отряда бродили неподалеку парами. Будто в тюрьме на выгуле, честное слово.

События, приключившиеся по вине Федьки, как-то объединили нас шестерых. Странно, но факт. Хотя более разных людей, конечно, представить сложно. Конечно, насчет меня и Фокиной все понятно. Насчет дружбы можно не обольщаться. Тут больше имело место партнерство. Мы единодушно пришли с ней к выводу, что для решения проблемы, которая вдруг стала общей, нам лучше объединить усилия. Поэтому сегодня днем, например, сбежали от остальных в лес… Хотя, нет. Надо по порядку…

После того, как злая Элеонора озвучила решение насчет родительского дня, жизнь наша стала еще более тяжелой. Казалось бы, куда уж тяжелее, а вот ни черта подобного. Нет предела совершенству. И фантазии Константина Викторовича… Когда ж он уже, сволочь такая, куда-нибудь денется…

Константин вместе с Бегемотом, которая слова Элеоноры тоже приняла близко к сердцу, пришли к выводу, что все проблемы – от нечего делать. Соответственно, лучший выход – загрузить нас так, чтоб мы света белого не видели.

– Терпение и труд все перетрут! – Торжественно провозгласила Бегемот, едва мы вернулись в корпус. Сразу этой фразы никто из нас не оценил. А зря.

Просто, честно говоря, следующие пару дней, которые оставались до выходных, напоминали адский ад. Я даже представить не мог, насколько буквальной была фраза Нины Васильевны.

Я едва успевал закрыть ночью глаза и заснуть, а это вообще не просто, когда рядом на стуле сидят либо Прилизанный, либо Нина Васильевна и гипнотизируют нашу троицу, опасаясь очередного фокуса, как уже прямо в ухо звучал противный голос Константина Викторовича.

– Встава-а-а-а-ай, Ванечкин. Встава-а-а-ай. Миши-и-ин! Ряскин! Подъём. Труба зовет.

Более того, этот придурок использовал выражение про трубу вовсе не в переносном смысле, как могло бы показаться. Он притащил откуда-то пионерский горн, самый настоящий, и следом за словами шло действие.

Прилизанный начинал дудеть в эту металлическую хрень, издающую самый отвратительный звук на свете. Отчего у меня возникало ощущение, будто настал натуральный апокалипсис и звук вылетает не из блестящего предмета, в который до усёру дует вожатый, а это несутся самые настоящие всадники смерти. И несутся они прямиком в пионерский лагерь.

Когда Константин сделал это в первый раз, из соседнего корпуса даже прискакала воспитатель младшего отряда.

– Что случилось?! Горим? Пожар? Потоп? – Она таращила глаза, нервно хватала ртом воздух и по-моему была на грани паники.

Ясное дело. От этого звука можно умом тронуться. Волосы воспитателя стояли дыбом, блузка была застегнута неправильно. Видимо, Прилизанный своим дудением разбудил не только нас.

– Все хорошо. У нас подъем. – Сообщил ей довольный произведённым эффектом Константин Викторович.

– Да?! – Воспитатель возмущённо взмахнула руками, – А мне кажется, у вас – отбой. Отбой мозга, который вообще перестал соображать! Напугали и меня, и детей…

С этими словами она выскочила из корпуса, пообещав Константу, если он не прекратит безобразие, администрации лагеря будет доложено об этом непотребстве. Но, скажу честно, Прилизанного ее угрозы вообще не напугали. Наоборот, вдохновили. Мне кажется он хотел, чтоб администрации лагеря доложил о том, как активно ведется работа с детьми. Сам себя ведь не пойдешь нахваливать. На следующее утро Константин Викторович снова будил отряд пионерским горном.

– Просто убейте меня… – Простонал кто-то из пацанов. – Пожалуйста, убейте и все. Так же невозможно…

Думаю, вполне понятно, что все это не добавило любви к нам со стороны товарищей, которые должны были терпеть подобные издевательства вместе с провинившимся.

– Водные процедуры и на пробежку! Марш! Умываемся бодрящей холодной водой! Закаляемся! – Орал Константин, как ненормальный, пугая бедных пионеров своим интузиазмом, едва мы только успевали выбраться из кроватей.

Подростки, хлопая сонными глазами, пытались понять, они уже умерли от звука горна и это пионерский ад, где их по-прежнему преследует чокнутый вожатый, или спасения не видать вообще.

Причина столь неадекватного поведения Прилизанного была в том числе и в Нине Васильевне. Точнее, в ее поддержке странных педагогических методов воспитания. Просто Бегемот решила, что, как говорится, дурной пример – заразителен. И если сейчас они будут грузить только нас, освободив от плотного графика других детей, есть вероятность, кто-то из остальных подростков тоже сойдёт с верного пути, поддавшись нашему опыту. Поэтому, на всякий случай, перепадало всему отряду. Девчонкам повезло лишь в том, что Елена Сергеевна была гораздо адекватнее Костика. Они просыпались в спокойной обстановке. Ну, а в остальном, так же отхватывали веселья. Авансом, так сказать.

Мне уже казалось, если честно, товарищи так сильно ненавидят меня, Ряскина, Мишина и Богомола, что мы имеем все шансы однажды утром не проснуться. Нас просто ночью по-тихому угандошат подушкой. На лицо положат, наступят коленочкой и все. В принципе я их даже понимал. Мы расплачивались за содеянное, а они за то, чего вообще не творили.

После пробежки, которая выглядела как три круга по периметру лагеря трусцой, наступало время завтрака. Есть приходилось быстро, потому что вдоль столов, заложив руки за спину, расзадивал Константин Викторович. Подростки из других отрядов смотрели в нашу сторону с сочувствием, но помочь рискни, естественно, не могли.

Затем начиналась тренировка по пионерболу. Следующая ступень нашего адского расписания. Причем, шли на эту тренировку все. Весь отряд.

Мне кажется у Бегемота просто сформировалась самая настоящая манечка. Ей мерещилось, наверное, как только они с Константином отвернуться от пионеров хотят бы на секунду, или моргнут, что-то опять произойдёт. Я так понял, выговор получили не только мы, но и воспитатель с вожатыми. Им, видимо, тоже пообещали серьезные последствия в случае очередного чрезвычайного происшествия. А Нина Васильевна серьезных последствий не хотела. Нина Васильевна хотела, чтоб ей не мешали строить личную жизнь с Родионом и развлекать внучку, которая числилась в младшем отряде. Поэтому идти к своей цели она готова была любыми способами.

Соответственно, действующая часть команды играла активно. Соперников им постоянно меняли, формируя из остальных ребят «шестерки». Те, кто не был на поле, просто рядом занимались физкультурой. Девочки прыгали, играли с мячом, скакали через «резиночки». Короче, два часа мы изображали из себя неунывающих живчиков. Или сумасшедших кенгуру. Не знаю, какое сравнение подходит больше. Отдыха нам Константин не давал вообще. Ему, наверное, как и Бегемоту, казалось, если я или Ряскин, или Богомол, или Мтшин остановимся хоть на минуту, снова произойдёт какая хрень. Ну, а остальной отряд – это, так сказать, с запасом на будущее. Чтоб у них из-за усталости не было сил сочинять каверзы.

И все это под «речевки» Константина Викторовича, который вдохновенно выкрикивал фразы, наподобие: «На зарядку выходи и друзей своих буди! Мальчишки и девчонки говорят, что тренировки – друг ребят!»

Или такой еще вариант: «Хочешь сильным быть и бодрым? Бегать, плавать, танцевать? Так вставай скорее смело, вместе будем приседать!»

Нужно ли говорить, что через два дня весь отряд ненавидел и пионербол, и подвижные игры, и Константина с его «кричалками». Я бы на месте вожатого насчет подушки на лицо и коленочки тоже обеспокоился. Уровень ненависти к нему был даже выше, чем уровень ненависти к нам.

Потом наступало время духовного просветления или личного досуга, как называла данное времяпровождение Нина Васильевна. Хотя, в реальности из личного в этом досуге была только возможность хотя бы на пять минут смыться в сортир и посидеть в тишине. Просто посидеть. Пока не прибегал Богомол и не начинал активно долбиться в дверь с криками о нарушении правил использования общественных мест.

Нас рассаживали в комнате отдыха и мы рисовали. Если у Прилизанного поехала крыша на почве физических занятий, у Бегемота случился сдвиг по теме изобразительного искусства. Она вдруг решила, что сила прекрасного непременно очистит нас от внутренних демонов.

Потом отряд дружно, с песнями, шел на обед. Именно дружно и именно с песнями. После обеда наступал тихий час. Единственная возможность опять же просто полежать. Не бежать никуда, не идти, не слушать Константина.

Из минусов – снова этот процесс проходил под бдительным взором вожатого. А я например, сильно нервничаю, когда рядом со мной спящим бродит неадекватный Константин Викторович.

Между полдником и ужином мы читали и обсуждали прочитанное. Вторая фишка от Бегемота. Если рисование не до конца очистило наши юные умы, то классические произведения литературы сделают это наверняка. А там – уже отбой.

Короче, отдых превратился в каторгу. У меня было полное ощущение, что я оказался снова в заключении. У Фокиной, походу, такая же ерунда. Мне кажется, она уже тысячу раз прокляла свой сомнительный договор с начальником тюрьмы.

Мы с ней постоянно пересекались взглядами и оба думали, наверное, в одном направлении. Что за хрень? Второй вопрос – как, твою мать, отсюда выбраться?

Единственная радость, перед сном нам разрешали буквально час посидеть на улице в беседке.

Но вот сегодня случилось чудо. В преддверие «Зарницы» Константин решил вывести нас в лес, где мы должны были отрабатывать навыки ориентирования и следопытства. Пока остальные пионеры «аукали» по кустам, разыскивая друг друга по сломанным веткам и примятой траве, как того требовал Константин Викторович, мы с Машей под шумок свалили в сторону от отряда.

– Вы куда? – в последнюю секунду заметила наши манипуляции Селедка и тут же подскочила к нам. – Я тоже пойду! С вами.

– Тупикина не тупи. – Громким шепотом ответил ей Мишин, который ползал рядом, пытаясь по муравейнику определить стороны света. И тут же сам заржал над своей фразой. – Тупикина… не тупи… Вот так каламбур. Слышишь, Антоха?

Антоха не слышал. Он с помощью трения пробовал разжечь костер в течение последних тридцати минут. Костер по-прежнему не горел, а вот Ряскин того и гляди готов был вспыхнуть.

– Я не с тобой разговариваю, дурак. – Окрасилась на него Селёдка. – Иди вон, муравьев смотри. Тупица.

– Сама дура. – Тут же отреагировал Вася. – У них же это… ну… симпатия.

Последнее слово Мишин произнёс выразительно и со значением.

– У кого симпатия? – Не поняла Васиных слов Селёдка. – У муравьев?

– Вот ты, конечно… – Мишин даже прервал свое занятие и посмотрел на Тупикину, покачав головой. – У Ванечкина и Фокиной.

Мы с Машей переглянулись, но спорить не стали. Пусть лучше так думают, чем догадаются о настоящем положении вещей.

Вообще, мы смылись не просто так. Хотели попробовать запустить хоть одну способность. Надеялись, что совместные усилия что-нибудь дадут.

Как два придурка напрягались так, что глаза на лоб чуть не вылезли. Ни черта подобного. Ни-че-го!

Я пытался задействовать телепатию или на худой случай телекинез. Ноль. Полный ноль.

– Херня! – Фокина в конце концов психанула, плюнула на все и села прямо на землю, сложив ноги по-турецки. – Нужен стимул. Толчок. Что-то, способное перетряхнуть сознание. Понимаешь? Типа, стресс.

– Понимаю, конечно. – Я сел рядом с ней.

Впервые за долгое время на душе было как-то тоскливо и грустно. Хотя, по идее, должно быть наоборот. Сейчас рядом есть человек из моего времени, из моего мира. С ним можно поговорить открыто. Но в то же время, я вдруг подумал, а что если ничего не получится. Вообще, ничего. Так и останусь Петей Ванечкиным, простым советским пионером.

– Короче… – Фокина резво вскочила на ноги. Опять одним движением. Я попробовал повторить за ней, чуть не улетел носом в кусты.

– Слушай, почему у тебя так отлично получается управлять сосудом? – Я посмотрел на нее даже с какой-то завистью.

– Не знаю… – Она пожала плечами. – Достался он мне не очень легко. Говорила уже. Эта чертова пионерка упиралась так, будто мы с ней не за тело боремся, а за судьбу целого мира. Зубами прямо вцепилась в себя родную. Может, дело чисто в половой принадлежности? Может, девчонкам проще друг друга понимать?

– Ой, иди в жопу, вообще… – Я отмахнулся. – Завела волынку. Половая принадлежность. Забыла? Женщины не должны обладать способностями псионика. Ты – какая-то аномалия.

– Ну, если тебе так легче, не вопрос. – Фокина усмехнулась. – Давай по делу уже. В общем… что хочу сказать. Нужно попробовать создать ситуацию, в которой будет иметься угроза для жизни. Понимаешь?

– Понимаю. – Я с умным видом кивнул. – Но повторюсь. Иди в жопу. Не собираюсь рисковать единственным сосудом. Как видишь, у нас пока не очень получается возродить способности. Если по какой-то причине с телом случиться беда, дальше что? Мое сознание будет летать в этом времени, изображая привидение? Или что? Станет ветром, небом, солнцем? Благодарю! Лучше уж Петей Ванечкиным остаться.

– Ты меня слушаешь или нет? – Маша замолчала и оглянулась назад. Я, кстати, тоже посмотрел в сторону, куда уставилась девчонка. – Черт… Ветка вроде хрустнула… Не слышал?

– Думаешь, кто-то следит за нами?

Я в два прыжка оказался рядом с кустами.

– Нет тут никого. – Крикнул Фокиной.

Однако, договорить мы не смогли. Со стороны деревьев раздались вопли. Самые настоящие истеричные вопли. Звали меня и Машу. Прилизанный, наконец, заметил, что в его отряде не хватает двоих. А учитывая, кого именно, у Константина случился самый натуральный приступ паники. Его, конечно, радовал факт присутствия Машина, Ряскина, Селёдки и Богомола, но то, что ни меня, ни Фокиной нигде не видно, пугало вожатого до заикания.

Пришлось выбраться из укрытия и шуровать к отряду.

– Где вы были?! – Накинулся Константин Викторович, едва нарисовались перед ним. – Сегодня вечером – два дополнительных круга пробежки.

Мы с Фокиной переглянулись.

– Впрочем… Маша, ты можешь не бежать. Думаю, тебя просто сбили с верного пути эти… – Прилизанный окинул меня взглядом с ног до головы и обратно. – Все. Возвращаемся в лагерь.

Прежде, чем нас построили парами, я успел подойти к Фокиной на одну минуту. Цель у меня была конкретная. Хотел озвучить свое мнение по поводу того, что девчонка сказала в кустах. Просто оно у меня сильно изменилось.

– Согласен! На все. Стресс, шок, угроза жизнь. Не вопрос. Давай только что-то сделаем. Иначе я его просто пришибу…

Глава 2.

Возможности обсудить подробно детали плана Фокиной нам так и не представилось. Хотя, я пришел к выводу, она права. Подумал немного, пока мы топали обратно в лагерь и к своему сожалению остановился на той же самой мысли. Нам нужен стресс. Нужен толчок, который сможет заставить способности работать.

Однако, Константин вороном кружил рядом, практически ни на минуту не оставляя нашу компанию в покое. Мне даже стало казаться, когда кто-то из нас идёт в сортир, Прилизанный под дверью бдит, проверяя, не сбежали ли мы опять куда-нибудь.

Тем более, к вечеру на всех моих товарищей накатила грусть в ожидании неизбежного будущего, которое могло принести всем нам большие проблемы. Я постоянно находился вместе с Мишиным и Ряскиным. При них с Машей о реальном положении вещей тоже не поговоришь. Да и за самой Фокиной след в след ходила Селедка. Поведение Тупикиной тоже меня, между прочим, немного удивляло. Появилось в нем что-то подозрительное.

– Чего не понятно? – Сказал Ряскин, когда я перед сном спросил пацанов, не кажется ли им Селедка более странной, чем обычно. – Втюрилась она в тебя. Это и ежу ясно.

– Ага… – Поддакнул Мишин. – Ежу ясно, а Ванечкин дальше носа своего ни шиша не видит. Тупикина пялится на тебя, каждый раз, стоит тебе отвернуться. И глаза у нее такие… Грустные-прегрустные. Сто процентов втюрилась. А ты с Машей на свиданки бегаешь. Это же – классика. Две подруги увлечены одним парнем.

– Вы чего? – Я нервно хохотнул.

Мысль о влюбленности Селёдки казалась мне абсурдной. Для начала я – взрослый дядя… Ну, не внешне, конечно. Однако, сути оно не меняет. Я всех этих детишек, как детишек и воспринимаю.

– Да нет… Не может быть…

– Ну, ты и дурак, Ванечкин… – Ряскин поправил подушку, стянул сандали и забрался в постель. – Точно говорю тебе, влюбилась Селедка. Вот и ведет себя, как глупая курица. Давайте спать. Сил нет совсем.

Антон отвернулся и моментально засопел. Я же почти час лежал, пялясь в потолок. Осмыслял всю ситуацию в целом. Правда, ничего путного так и не придумал. В голове все смешалось в какой-то ком. Селедка, Фокина, псионика, родители, Мишин с Ряскиным и даже Богомол.

А потом пришло утро. После ночного сна, естественно. Наступил тот самый день. День расплаты за содеянное. Суббота, в которую родители отдыхающих (три раза ха-ха) подростков должны были приехать в пионерский лагерь. Если это – отдых, я готов дать на отсечение руку. Не свою, конечно. Руку Богомола готов дать на отсечение.

Нас разбудил все тот же оглушительный, противный вой трубы апокалипсиса. Так я про себя назвал горн вожатого, в глубине души желая, чтоб однажды сам Константин, проснувшись утром, обнаружил эту чертову дуделку у себя в залнице. Потому что от звука, который производил данный предмет, реально можно чокнуться.

– Мама! – Закричал спросонья Мишин и натурально кувырком вывалился из кровати.

Он вообще всю ночь спал беспокойно. Ворочался, стонал и просил не забирать у него хлебушек. Я так понимаю, Толстяку снился самый ужасный ужас – будто его лишили еды.

Вася, во время своего фееричного кувырка, не рассчитал что-то и вместо того, чтоб оказаться на ногах, плюхнулся прямо на пол, на задницу. Теперь он крутил башкой по сторонам, пытаясь сообразить, что вообще происходит.

– Мишин, ты аккуратнее. – Антон протянул ему руку, чтоб помочь встать. – В следующий раз может повезти меньше и у нас в спальне появится дыра в полу.

– Очень смешно… – Толстяк ухватился за ладонь Ряскина и поднялся на ноги. – Блин… Во сне показалось, это мать рядом встала и орет. Подумал, ну, все, Элеонора ей уже рассказала про отчисление…

– Умываемся и на пробежку! – Радостно заорал ошивающийся на пороге Константин Викторович.

Есть ощущение, он уже не воспринимал наш ежедневный физический моцион как наказание. Ему просто по кайфу было издеваться над подопечными. Иначе откуда эта счастливая улыбка на его лице?

– Вражина… – Тихо буркнул себе под нос Мишин. – Фашист недобитый…

– Я не понял, Василий, – Костик заметил Толстяка, который из всех остальных подростков выглядел самым сонным. – А ты что, только встал? Утро уже наступило, Мишин! Солнце светит нам в окно своими лучами! После завтрака приедут ваши родители! Это ли не счастье?

– Угу… – Вася потер ушибленный зад, сунул ноги в спортивные штаны, и направился к двери, на ходу поправляя треники. – Умирать в такой солнечный, прекрасный день – самое оно…

Я, Ряскин и Богомол двинулись следом. Через пять минут мы уже пристроились в конец длинной очереди сонных подростков, часть из которых самораспределялась в душевую, часть – в туалет.

К счастью, когда все переоделись, причесались и натянули одежду, собираясь отправится на пробежку, в спальню вошла Елена Сергеевна.

– Константин Викторович. – Она бочком приблизилась к Прилизанному, который всем своим видом демонстрировал готовность к великим свершениям. Только не к своим, а к нашим. – Сегодня – родительский день. Мне кажется, не очень правильно гонять детей по периметру лагеря. В конце-концов у них вроде как праздник.

Мы коллективно напрягли слух, искренне надеясь, что Леночка вразумит вожатого. Просто все без исключения пацаны выглядели, как солдаты, только что выбравшиеся из тяжёлого боя. Некоторые опирались на грядушки кроватей, некоторые – плечом на товарища, стоявшего рядом. Один только Богомол слегка подпрыгивал на месте, изображая разминку.

Самое интересное, стоило нам оказаться на улице, его энтузиазм очень быстро заканчивался. Богомол валился в ближайшие кусты буквально через пару метров. При этом он начинал тяжело дышать и даже вываливал язык, чтоб точно было понятно, человек на последнем издыхании.

Костик, памятуя о том, что этот неадекват исполнял в лесу, когда мы учились делать себе место для сна, делал вид, будто не замечает фокусов Богомола. Просто игнорировал его. Наверное, опасался, что тот начнет вытворять что-нибудь похлеще. Лучше уж пусть лежит в кустах. Все равно, когда придет время возвращаться в корпус, Богомол будет бежать впереди всех.

– Праздник… Понимаете? – Сделала акцент Елена Сергеевна и многозначительно посмотрела на Прилизанного.

На слове «праздник» Мишин жалобно вздохнул, при этом ухитрившись еще издать звук, похожий на рыдание. Мне, честно говоря, уже стало интересно посмотреть на мать Толстяка. Что там за женщина такая, любопытно. У Василия при одной мысли о ней начинается истерика и паника.

– Черт… – Константин Викторович почесал затылок. – Вы правы. Если родители увидят своих детей замученными, сложно будет говорить об их недопустимом поведении. Да… Думаю, действительно, сегодня пробежки не будет…

Подростки облегченно выдохнули. Правда, радость наша была недолгой. Буквально секунду.

– Завтра компенсируем двойным объёмом. – Добавил Костик.

– Убейте меня… – Простонал кто-то из пацанов. Судя по голосу, тот, кто просит об этом уже второй день подряд.

В общем, благодаря вожатой, мы отправились на завтрак, избежав фанатичной любви Прилизанного к бегу. Однако, если остальные подростки живо переговаривались, ожидая появления предков, которые, я так понял, в родительский день привозят всякие вкусности, наша компания – наоборот, грустенела с каждой минутой все сильнее.

Наконец, нас вывели из столовой, построили на площади перед кинотеатром. В воздухе повисла тишина. Многозначительная. Так бывает перед грозой или перед салютом. Для кого-то эта тишина означала приближение настоящего праздника, для меня, Мишина, Ряскина, Селедки и Фокиной – это было похоже на ожидание приговора. Только Богомол оставался безмятежным, с улыбкой крутил башкой и смотрел по сторонам.

– Меня тошнит… – Сообщил Мишин. Хотя на кой черт нам эта информация, совсем непонятно.

Где-то в дальнем углу территории лагеря, в кустах, как назло, завыли собаки. Это создавало определённую атмосферу, добавляя напряженности.

– Видимо, предчувствуют беду… – Протянул Ряскин и тут же получил от Селедки удар локтем в бок.

А еще – очень настойчивый совет заткнуться. Тупикина, кстати, тоже сильно нервничала перед появлением родителей. Из ее предыдущих случайных фраз я так понял, они у нее строгие. Маша, как и я, просто ждала. Напряжённо. Потому что мы с ней оказались в самой хреновой ситуации. Нам предстояла встреча с людьми, которых мы вообще не знаем, но которые исключительно хорошо знают нас. И прежде, чем мы отхватим за жалобу Элеоноры или отчисление, еще надо постараться, чтоб родители Фокиной и Ванечкина не подняли шум, будто их дети на себя не похожи.

Собачий вой резко прервался, а потом так же громко мявкнула кошка.

– Вот и нас сейчас… как котят… – Грустно высказался Мишин.

Не знаю, как далеко могла бы зайти фантазия Толстяка, но в этот момент ворота открылись и на территорию лагеря въехал автобус, битком набитый взрослыми. Следом за автобусом тянулась вереница из нескольких машин. Штук пять – шесть, не больше.

Последним ехал автомобиль, который лично я побоялся бы таким словом называть.

Это было что-то очень маленькое, облезлое и похожее на жука, которого растопорщило в разные стороны.