Придет время

Проснувшись поутру, дочь увидела мать на кухне. Та готовила завтрак и выглядела немного смущенной и какой-то расслабленной, умиротворенной.

– Доброе утро! Как спалось? – Екатерина испытующе посмотрела в лицо дочери, но ничего на нем не прочла.

– Хорошо, – ответила Людка и пошла к умывальнику.

Людка умела хранить тайны. А их у нее было уже две: любовь к Женьке Воронину и ночное приключение с Лилькой. Если маме хорошо, значит, у Людки появится еще один секрет. Она будет молчать, и ни одна живая душа никогда ничего не узнает.

Глава 11

Обычно у Людки к концу учебного года откуда-то появлялась чрезмерно деятельная трудоспособность. Ее не расслабляли ни повторение уже изученного на уроках, ни мысль о скорых каникулах, ни наступающая жара. Изо дня в день она подолгу просиживала над книгами и зубрила домашние задания. Сейчас же все было иначе. Отличница нехотя открывала дневник, быстро писала в тетради и, полистав несколько минут учебники, безразлично откладывала их в сторону. Одна мысль будоражила ее: она скоро уезжает!

Предстоящий отъезд беспокоил не только Людку. Он ломал привычки всей семьи. Мать уже не ходила на работу: оформляла документы. Вечерами всем семейством собирали чемоданы и каждый решал, что можно оставить, а без чего никак не обойтись и нужно взять с собой. «Еще целых десять дней учебы!» – с тоской думала Людка, идя в школу. Валька также нехотя плелась рядом.

В один из майских дней не успела Людка войти в класс, как к ней сразу же подскочил Алимат Иргашев:

– Никитина, ты отчет о своей работе подготовила?

– А что, на сегодня надо было? – удивилась та.

– Так я же тебе уже говорил! – возмущенно крикнул командир отряда.

– Нет, не говорил! – сердито посмотрела на одноклассника Людка.

– Говорил!

– Не говорил!

Все ребята смотрели на расходившихся активистов, когда в открытую дверь вошла классная руководительница. Разгоряченные спорщики бросились к ней:

– Нина Петровна!

– Тише, ребята! – остановила она раскрасневшихся учеников. – Все потом: умерла Турсуной.

Двадцать девять пар широко открытых детских глаз застыли в немом вопросе.

− Вы же знаете, Турсуной пропустила много уроков: она сильно болела, – будто оправдываясь, тихо проговорила Нина Петровна. – Все уроки в нашем классе на сегодня отменяются. Мы едем на похороны.

Смерть взрослого – печальное событие, но, когда уходит из жизни ребенок, печальнее вдвойне. Что Турсуной никогда больше не придет в школу, что они, ее одноклассники, не услышат звонкий голосок девочки, не увидят ее хрупкую фигурку – этого осознать сейчас не могла ни Людка, ни кто-либо из стоящих с ней рядом мальчишек и девчонок: слишком неожиданным было известие и страшным.

Портфели пятиклассники оставили у себя в классе. Та самая грузовая машина с наращенными бортами, на которой школьников возили на хлопок, направилась к дому Ахмеджановых. Снова тесной кучкой в ней стояли ребята, но ни один из них не толкался, не смеялся и не кричал.

Широкие ворота двора были открыты. Возле ворот и в глубине небольшого тенистого дворика Людка увидела большое скопление людей. Седобородые старцы в чалмах, в белых халатах и с палками в руках сидели на длинной скамейке в тени деревьев. Из дома во двор и обратно незаметно сновали молчаливые женщины. Зрелые и молодые мужчины в цветных тюбетейках и полосатых халатах, подпоясанных платками, готовили носилки. Молча и непривычно спокойно стояли дети.

Людка с Ниной Петровной и несколькими девочками вошли в комнату, где находилась покойница. Но ни гроба, ни открытого лица умершей, ни ее тела они не увидели. Длинный белый сверток, стянутый у изголовья и у ног веревками, лежал у стены на полу, застеленном паласами и одеялами. Это было все, что осталось от жизнерадостной звонкоголосой Турсуной. Мертвая тишина непосильным грузом висела в воздухе комнаты, и Людка поспешила выйти на свежий воздух.

Она однажды уже была в этом доме, когда Турсуной пригласила свое пионерское звено познакомиться со своим отцом, знаменитым риштанским мастером-кузгаром Умаром Иргашевичем Ахмеджановым.

Турсуной привела одноклассников после школы. Ее мать, Садихон-апа, сначала накрыла дастархан, накормила гостей пловом, напоила зеленым чаем с узбекскими конфетами, изюмом, сушеным урюком. Затем Турсуной повела их в мастерскую, где работал ее отец.

– Ота, можно к вам? – спросила она у него, войдя с ребятами в небольшую постройку, состоящую из одной маленькой комнаты.

– Заходите, не стесняйтесь! – радушно встретил детей невысокого роста смуглый мужчина в кожаном фартуке. – Гости – дар божий!

Посетители с любопытством огляделись. Стены мастерской украшали блюда разных размеров. Но больше всего Людке приглянулась голубая, как небо в ясный январский день, большая тарелка, висевшая как раз против входной двери.

Бак на печке, кастрюли с глиной у какого-то странного приспособления, палочки, иглы, ножи в металлической коробке, множество баночек с разноцветными красками и кисточек в невысокой вазе на столе ребята пробежали глазами быстро. Их больше заинтересовали стеллажи, плотно заставленные расписной посудой. Будто экспонаты в настоящем музее, красовались в скромном помещении глянцевые кувшины, чашки, блюда, украшенные замысловатыми узорами.

– Ота! – обратилась Турсуной к отцу. – Ребята хотят посмотреть, как вы работаете.

– Что ж, смотрите. Это моя мастерская. Здесь я делаю вот такие керамические изделия, – повел рукой Умар Эргашевич, указывая на полки. – А ну, дочка, скажи нам, как называются эти сосуды?

– Вот этот сосуд называется куза, он нужен для хранения воды и масла, – звонко затараторила девочка, подходя к кувшину и гладя его рукой. – Для умывания нужен кузача, для кислого молока – хурма, для цветов – ваза гулдон. А эта керамика особая – она называется «чили», то есть китайская.

Турсуной поднесла ребятам чашку, покрытую белой глазурью, с синей росписью.

– Вот потрогайте. Ота, можно?

Мастер согласно кивнул головой, и чашка покочевала из рук в руки.

– Как видите, ота делает не только кувшины. – Она вернула на место полуфаянс. – Вот этот глубокий таз называется тагора – в нем замешивают тесто, а блюдо лаган вы уже видели – оно для плова. Видите, какое оно бирюзовое. Блюдо покрыто глазурью «ишкор», она наша, риштанская, и очень знаменитая.

Девочка положила изделие отца на стеллаж и, как по писаному, с гордостью добавила:

– Тысячу лет назад керамику наших мастеров, покрытую глазурью «ишкор», знали на всем шелковом пути от Китая до Аравийского полуострова.

– Молодец, дочка, экзамен на экскурсовода ты сдала на «пять», – засмеялся отец. – А теперь, дети, я расскажу вам, из чего и как делается эта красота.

Он подошел к загадочному станку и сел перед ним на стул.

– Этот гончарный станок по-узбекски называется чарх, – начал мастер свой рассказ. – Он состоит из двух гончарных кругов, которые насажены на вертикальную ось. На верхний круг я положу комок глины, а нижний буду вращать ногой. Смотрите, что у меня получится.

Мальчишки и девчонки не сводили глаз с глины, которая под руками умельца вдруг стала превращаться в кувшин. Людке на миг показалось, что перед ней сидит чародей, который может все.

– Ота! – вдруг прервала отца Турсуной. – А можно, ребята попробуют?

– Хорошо, – согласился мастер. – Кто первый?

Людка вспомнила, что девчонки тогда вертеть круг отказались, а мальчишки все перепробовали. Еще долго после этого всем звеном смеялись над тем, как у новоиспеченных мастеров глина на станке превращалась в диких уродцев…

Теперь Турсуной нет. Умар Эргашевич безучастно сидит среди мужчин. Он совсем не похож на того счастливого отца, который был рад показать одноклассникам любимой дочери секреты работы с глиной. Боль утраты сделала его лицо безжизненным и потусторонним.

К похоронам все было готово: упакованное в ткань тело уложили на носилки и покрыли ковром. Стариков рассадили в легковые машины. Школьники залезли в грузовик. Несколько мужчин подхватили на плечи с двух сторон носилки с телом усопшей и быстрым шагом двинулись к мазару. За ними торопливо зашагали остальные люди мужского пола. Следом покатили машины. Процессию замкнул грузовик со школьниками.

Как только траурный кортеж тронулся, толпа женщин двинулась по дороге следом. Впереди всех Людка увидела мать Турсуной. Садихон-апа шла с непокрытой головой. Она исступленно рвала на себе волосы, в горьком беспамятстве хватала пыль с дороги и посыпала ею голову. Отчаянно причитая, как причитает по своему ребенку любая мать, будь то русская, казашка или узбечка, женщина бежала вслед за людьми, которые навсегда уносили от нее ее драгоценное дитя.

Людка вместе с другими ребятами медленно удалялась на грузовике от скорбной группы женщин. Она видела, как родные и соседки догнали обезумевшую от горя мать, подхватили ее под руки, удерживая на месте, и молча горько зарыдала. Почему Садихон-апа не может идти на кладбище, чтобы проводить в последний путь Турсуной? Не знала тогда русская девочка, что по закону шариата лишена такого права женщина-мусульманка. Загадкой для нее осталось и то, почему тогда им, девчонкам, разрешили проводить подругу до самой могилы.

Пока тело Турсуной закладывали в боковую нишу глубокой глинистой ямы, закрывали углубление досками, а затем забрасывали последнее пристанище маленького человека землей, все девчонки горько плакали. На мусульманском кладбище, возле невысокой насыпи над могилой Турсуной, на которую положили большой тяжелый камень, Людка впервые для себя открыла истинное значение слов “жизнь” и “смерть”.

Глава 12

Ура! Последний звонок! Людка стоит в красногалстучном строю рядом с одноклассниками, с которыми бок о бок просидела за партой целый учебный год, и прощается с тем, к чему привыкла или что успела полюбить. Теперь уже шестиклассница, девочка обводит взглядом школьный двор.

Вон знакомый раскидистый куст, еще более пышный, как ей кажется, чем тогда, когда она впервые пришла в эту школу. Под ним, прячась от любопытных глаз, она поедала глазами Женьку Воронина. А где он сам? Опять стоит почти напротив нее. Теперь уже семиклассник!

Женька повзрослел, стал еще красивее. Дружит со Светкой. Руслан и Людмила! А с Людкой только здоровается и иногда перекидывается ничего не значащими словами. Вот и сейчас не обращает на нее никакого внимания. Ага, увидел, подмигнул, заулыбался. «Хотелось бы знать, что ты почувствуешь, когда меня больше в Риштане не увидишь!» – мстительно подумалось ей, как вдруг кто-то толкнул ее в спину. «Людка! Тебя вызывают! – горячо шепнул ей в шею Генка Стрельченко. – Иди грамоту получать. Чего зеваешь?»

Пламенем загорелось лицо отличницы, и, не очень спеша, она направилась к директору. Каждой клеткой своего тела девочка чувствовала взгляды ребят и учителей.

И неглупая старшая дочь у Никитиных, и бойкая, а на публике, бывало, терялась. Не один раз в самый неподходящий момент краснело ее лицо и неповоротливым, каким-то деревянным становился язык. Как ни напрягается, как ни старается Людка избавиться от парализующей ее мысли и речь скрытой застенчивости, внутренней зажатости и неуверенности в себе, они нет-нет, да и сказываются. Видно, чаще кнутом, а не пряником угощает ее жизнь.

Поменяв у директора под дружные рукоплескания линейки цветы на грамоту, Людка идет назад. И вдруг ее смущенное сердечко наполнилось гордостью: пусть видит Женька, какая она умная и старательная, пусть он пожалеет, что влюбился не в нее, предпочел ей какую-то Светку.

Привычный звон школьного колокольчика известил об окончании праздника и последний раз в закончившемся учебном году позвал детей в класс. Нина Петровна поздравила своих учеников с приятным событием, раздала табеля и пожелала всем хорошего летнего отдыха. Оживленные и счастливые, дети уже готовы были выпорхнуть из учебной комнаты, как учительница сказала:

– Ребята! А Люда Никитина первого сентября в нашу школу, к сожалению, уже не придет: она уезжает.

Как по команде все ребячьи головы повернулись к растерявшейся подруге. Наступила тишина. Обращаясь к стеснительно улыбающейся девочке, Нина Петровна тепло произнесла:

– Людочка! Желаем тебе счастливого пути, здоровья и будущих успехов в учебе в другой школе.

– Ребята! – вскочила вдруг со своего места вездесущая Ирка. – А давайте все вместе споем нашу отрядную песню и пожмем Людке на прощанье руки. Три, четыре…

И как никогда звонко зазвучали ребячьи голоса:

А ну-ка песню нам пропой веселый ветер,

Веселый ветер, веселый ветер!

Моря и горы ты обшарил все на свете

И все на свете песенки слыхал.

Людка воодушевленно пела вместе со всеми. И вдруг она всем своим маленьким существом поняла: рядом с ней целый год за партами сидели настоящие школьные друзья. Узбеки говорят: “В работе друг – в жизни друг”. Вместе пятиклашки радовали и огорчали своих учителей, проводили пионерские сборы, собирали хлопок, изучали флору и фауну Ферганской долины, знакомились со знатными людьми своего города, вместе хоронили Турсуной.

А теперь Людка Никитина с ними расстается. Сначала автобус, а затем скорый поезд умчит ее далеко-далеко. Прощайте, бестолковая, но такая добрая Ирка, забияка, но отличный спортсмен Генка. Будьте здоровы и веселы чистюля и умник Алимат, плакса Зульфия, скромняга Оля, неисправимый прогульщик Костя и другие ребята. Счастливо оставаться!

Последний запев отрядной песни, дружеские пожатия друзей – и взволнованная Людка отправляется домой.

До отказа набитый пассажирами пазик медленно считал километры. Ожидание новых впечатлений, толкотня попутчиков сначала вызвали в душе у Людки радостное возбуждение, но под мерное урчание старичка-мотора оно постепенно улеглось. Притиснутая к окну Валькой, которую поджимали стоящие в проходе люди, девочка держала на руках Светку и всю дорогу до железнодорожной станции задумчиво смотрела в окно.

Красочные отроги Чаткальского хребта, на которых раскинулся Риштан, покрывала буйная сочная зелень. За толстым стеклом автобуса мелькали темно-зеленые поля хлопчатника, сады с густой листвой фруктовых деревьев, шеренги статных тополей и разнообразные постройки.

Этот сельский пейзаж оживляли люди, занятые своими обыденными делами. Они бросали – кто равнодушный, кто заинтересованный – взгляд на очередной, проходящий мимо них урчащий автобус и пропадали из поля зрения пассажирки.  И Людке было до слез печально оттого, что и поля, и сады, и эти незнакомые ей люди останутся здесь, в Ферганском оазисе, таком плодовитом, красивом, щедром и радушном, а она навсегда покинет этот край, к которому успела прикипеть всем своим маленьким, но таким отзывчивым на красоту и добро сердцем и никогда уже сюда не вернется.

Да, частенько кнутом угощала ее здесь жизнь, но дарила и пряники. Нельзя и стыдно быть неблагодарным человеком. Плохое обязательно забудется, сотрется или останется в памяти тем, что не хочется вспоминать, а хорошее будет греть сердце до конца жизненного пути.

В поезде Никитины заняли целое купе. Старшие девочки залезли на верхние полки, мать и малыши расположились на нижних. Состав тронулся с места, застучал колесами и, набирая скорость, заторопился в дальний путь. Перед глазами прилипшей к окну Людки замелькали дорожные картины. Сердце наполнилось новым, приятным волнением, и девочка повеселела. Не поезд, а Людкина судьба катила по длинной колее железной дороги. Впереди была неизвестность. Она, завораживая и притягивая, сулила девочке удивительные, знаковые встречи и готовила для нее новые испытания.

Часть II

Приключения девчонки из приюта

Глава 13

Скорый поезд Ташкент-Кунград подошел к конечной станции вечером. Уставшая от долгой тряски и качки ребятня Никитиных вместе с матерью и другими пассажирами плацкартного вагона направилась к выходу.

Город встретил приезжих горячим ветром, ясным небом, сбегающим на запад ослепительным солнцем и той суетой, что наступает в конце рабочего дня. Обогнув по перрону здание вокзала, Никитины вышли на небольшую привокзальную площадь.

Взглянув на открывшийся вид, Людка сразу отметила: это не райская Ферганская долина. Как-то убого выглядели глинобитные постройки с тростниковыми крышами, навесами, заборами. Безразлично и безучастно смотрели на мир кирпичные здания. В сухом воздухе устало покачивали ветками редкие, припудренные пылью деревья. Таким увидела девочка Кунград, городок у самой границы плато Устюрт, и он ей не приглянулся.

Контору нефтеразведки Никитины отыскали быстро. Оставив детей на скамье у невысокого штакетника, Екатерина вошла в помещение. От нечего делать Людка стала рассматривать прохожих. Прежде всего, ее поразил старик в огромной меховой шапке.

«Это не узбек, – подумала девочка. – Наверное, это каракалпак, раз это Каракалпакия. Ему не жарко в этой шапке?»

Старик вел ослика, с боков которого свисали чем-то набитые мешки. Животное привычно перебирало тонкими ножками и спокойно шло за хозяином.

«Интересно, этот осел когда-нибудь кричит «иа»? – продолжила размышлять Людка. – Вот бы сейчас закричал! Что бы тогда делал старик? Но нет, не кричит. Цок, цок! Цок, цок! Тащит мешки и тащит. Какой выносливый осел!»

Несмотря на то, что солнечный диск стремился к горизонту, прохладнее не становилось. К тому же непрерывно дул ветер. Вот он закрутил на дороге столбик пыли, подкатил его к скамейке, на которой примостилась детвора, и бросил горсть пыльной муки прямо им в лица.

– Фу, пыль! – закричала Валька и начала тереть глаза.

– Хочу к маме, – захныкала Светка.

– Потерпи, – прижала ее к себе Людка, – мама скоро придет.

Не обратил никакого внимания на пыль только Витька. Он футболил в это время попавшийся под ногу камешек.

Вскоре показалась мать с какой-то русской женщиной.

– Это твои красавцы? – указала подбородком незнакомка на обрадованных появлением матери детей.

– Да, мои, – подтвердила Екатерина.

– Ну что ж, пошли ко мне в гости, – улыбнулась детям женщина.

– Это тетя Маша, – представила незнакомку ребятне, берясь за чемоданы, Екатерина. – Мы будем у нее ночевать.

– Пошли, пошли, не бойтесь, я детей не ем, – звонко засмеялась тетя Маша и, подхватив большую сумку с пожитками гостей, бодро зашагала вперед. За ней, стараясь не отставать. засеменила вся семья.

Маруся жила недалеко от места работы со своим мужем-шофером в доме барачного типа, где селились семьи рабочих. Она числилась уборщицей в конторе и как раз наводила там порядок, когда в дверном проеме здания показалась Екатерина.

– Женщина, – обратилась приезжая к уборщице, наклонившейся над ведром с водой, – я жена Николая Никитина, он работает на буровой. Не подскажете, как мне его найти?

Женская фигура в сером рабочем халате и светлой косынке на голове выпрямилась, и посетительница увидела добродушное овальное лицо с карими подкрашенными глазами, с любопытством взглянувшими на нее. Ярко-красные губы разомкнулись, и послышался живой громкий голос:

– А ты к диспетчеру зайди. Он знает. – И женщина указала на дверь диспетчерской.

У пожилого мужчины, сидящего за большим потертым столом с несколькими телефонами, Екатерина узнала, где можно найти Николая. На следующий день утром на буровую отправлялся вертолет, и она могла на нем лететь.

Выйдя от диспетчера, Екатерина снова обратилась к отжимающей тряпку женщине:

– Вы не скажете, где можно переночевать? Я не одна, детей четверо.

– Что, узнала?

– Да, узнала. Завтра можно добраться до буровой, где работает муж. А сегодня где-то нужно остановиться.

– А у меня и остановись, – предложила собеседница. – Я – Маруся. А тебя как звать-величать будет?

Екатерина назвалась. Разговорившись с Марусей, она узнала, что муж новой знакомой Григорий находится в длительном отъезде. Детей у пары нет. Вот скучающая кунградка и предложила матери с четырьмя детьми остановиться у нее, и Екатерина согласилась. Так началась дружба двух семейств. И когда Никитины в очередной раз оказывались в Кунграде, они гостевали у Маруси и Григория.

Утром Екатерина с Людкой были на вертолетной посадочной площадке – младших детей Маруся предложила оставить у нее. В огромную пузатую машину погрузили мешки, фляги, коробки, ящики. Груза было столько, что пассажирам, матери и дочери Никитиным и какой-то быстроглазой веселой женщине, пришлось втискиваться в металлический салон между всевозможными упаковками.

По-разбойничьи засвистев, вертолет мощно зарокотал двигателем и поднялся в воздух. Людке никогда в жизни не приходилось летать на самолете, а тем более на воздушном аппарате с пропеллером наверху, поэтому она со страхом ощущала его жуткое содрогание и вслушивалась в грохот мотора, ожидая неминуемого падения. Но рокочущий монстр, разрезая лопастями огромной вертушки воздух, уверенно продвигался вперед. Мать с незнакомой спутницей что-то кричали друг другу на ухо. И девчонка, немного успокоившись, прилипла к иллюминатору.

Далеко внизу проплывала пустыня. Людка поняла: это плато Устюрт, где на буровой живет и работает ее отец. С высоты птичьего полета путешественница видела белые от соли озера солончаков, бурую мозаику такыров, серые полотна песков. И ни одной реки. Сколько ни всматривалась девочка, она нигде не заметила и следов деятельности человека. Безводный, необитаемый край.

«Как здесь можно жить? – подумалось ей. – А ведь надо еще и работать».

Наконец, утомленная однообразием пейзажа и убаюканная ровным тарахтением двигателя, юная пассажирка воздушного ослика пустыни (так назвала вертолет Людка) задремала.

Екатерина не спала. Новости, о которых женщина узнала от спутницы, подняли в ее душе такой ураган, что ей было не до сна. Разговор со случайной попутчицей она начала сама.

– Скажите, как вас зовут? – закричала она на ухо незнакомке, временами бросающей на нее заинтересованный взгляд.

– Раиса Мамедова! – с готовностью прокричала в ответ та.

– А я Екатерина, жена Николая Никитина! Знаете такого?

– Знаю. Я комендант поселка, поэтому всех очень хорошо знаю. Вот не думала, что у Николая такая симпатичная жена. А это кто? – кивнула в сторону Людки словоохотливая пассажирка. – Твоя сестренка?

– Это моя дочь, старшая. А всего у нас с Николаем детей четверо – три дочери и сын.

– Да-а-а, – протянула Раиса, с еще большим вниманием взглянув на Екатерину. – И как ты своего муженька одного так далеко от себя отпустила?

– А что, ненадежный? – Екатерина почувствовала недоброе.

– Да спутался он тут с одной, с Веркой Степановой. Своего мужика у нее нет, вот и ловит чужих.

– А кто она такая?

– Верка? Подсобница из столовой. Ничего в ней особенного нет, баба как баба, но, наверное, давать хорошо умеет – мужики к ней как мухи на мед.

– А Николай?

– А что Николай? Зачастил он к ней через месяц после приезда. А теперь днюет и ночует в ее землянке. Весь поселок об этом треплет языками.

«И ты тоже», – неприязненно подумала Екатерина и больше ни о чем расспрашивать не стала: все и так было ясно. Так вот почему не получала она от мужа ни вестей, ни денег: на полюбовницу тратил время и заработанное, на свои удовольствия. А ты, жена, на что хочешь живи с четырьмя детьми. Что-то муторное и горькое заворошилось у женщины внутри. Что ей делать теперь, она не знала.

Уже около трех часов мерил вертолет пространство над безбрежным океаном пустыни. Казалось, он летит в никуда. Но вот впереди по курсу показался островок промышленной цивилизации: буровая вышка и тростниковые крыши поселка разведчиков земных богатств. Знакомый шум с небес привлек внимание буровиков, и Людка увидела, как к вертолету – крошечные, не больше муравьев – стали сбегаться люди, и, обгоняя их, катил к подлетавшей винтокрылой машине грузовик.

Пузатый рокотун благополучно сел на землю, окружив себя облаком пыли. Одна за другой женщины покинули его утробу.

– С прибытием, – улыбнулась Никитиным попутчица. – Идите в столовую, вон туда. Там обо всем узнаете.

– Рая, привет! Чего ты нам вкусненького привезла? А почта есть? Водочки не забыла? – оживленно встретили коменданта мужчины.

– Будет вам и белка, будет и свисток, – отшутилась Раиса.

Екатерина, расправив помятое платье, пошла в указанном Раисой направлении. Людка слегка приотстала и в этот момент услышала негромкий разговор. Тихий голос поинтересовался:

– Рая, а это кто?

– Никитина жена с дочерью.

– Николая?

– А то кого ж? У нас что, еще Никитин есть?

– Ой! Что теперь будет?

– Поживем, увидим.

Людка догнала мать и пошла с ней рядом. Услышанный разговор ей ни о чем не говорил, и она стала смотреть по сторонам. Низкие, полузасыпанные землей жилища, крытые тростниковыми матами. Над ними кирпичные, с закопченными верхушками печные трубы. Электрические столбы и провода. Чуть в стороне от землянок металлическая вышка – сама буровая. И до самого горизонта пустошь. Такая картина вызывала уныние, и девочке показалось странным поведение людей: они оживленно перекидывались словами, посмеивались, шутили и в это же время разгружали вертолет.