Пошел купаться Уверлей

– Вот! Тут вся разгадка! – и потряс старенькой папкой.

– Тебя гаишники не задерживали? – поинтересовался полковник.

– Нет! Не задерживали, – не очень уверенно ответил Евгений. И подозрительно посмотрел на Ушана. – А почему вы спрашиваете?

– Потому!

– Вы не понимаете! Здесь ответы на все вопросы! И старая фотка того мужика! – Он опять потряс папку.

– Какого мужика? – спросил Ушан.

– Того! Где нашли «жмурика». Бубнова.

– Во-первых, не «жмурика», а мертвеца.

– Я дал расписку, что верну папку сегодня!

– А я не писал никакой расписки, – усмехнулся полковник. – Давай сюда! – Он почти вырвал из рук старлея документы. – Теперь это вещественное доказательство.

Розов краем глаза заметил, что Филин все еще стоит, и нетерпеливо показал на стул. Пролистал папку раз, потом другой.

– Ну, с Бубновым-то все ясно. – Полковник внимательно пригляделся к старенькой фотографии. – Надутый какой! И что будем делать?

Он опять стал листать старенькие бумажки в папке. А потом постучал длинным указательным пальцем по листику с характеристикой:

– Не поинтересовался, кто подписал?

– Поинтересовался. Мадам не знает. Какой-то Шубников.

– А как зовут? Тут написана одна буква: Д.

Якушевский насторожился и смотрел на Филина с явным интересом.

– Так это все разъясняет! – по инерции продолжал гнуть свое Филин. Но уже прежнего задора в нем не было – Пришел в гости к Бубнову, он его и… – Евгений сделал красноречивый жест. – А избавиться не успел. Умер.

– Кто пришел? – спросил полковник.

– Кто, кто… Этот самый и пришел, Шубников.

– Так с того времени, как этот Шубников подписывал характеристику, прошло лет тридцать! Ему что, некуда пойти было? И не факт, что они дружили.

– А что, не бывает? Люди иногда всю жизнь дружат! – огрызнулся Евгений.

– А почему убил? Об этом в твоей папке сказано?

– Нет, конечно. Но это многое проясняет. Детали…

– Детали. Это понятно. Это всегда важно. А главную деталь – почему убил? Ты можешь прояснить?

– Ну… Ну… – Евгений вскочил со стула и попытался забрать у полковника папку. Как будто в ней были ответы на все вопросы. Но тот прихлопнул папку ладонью. Он и не собирался отдавать ее Филину.

– Сейчас во всем разберемся, – успокоил старшего лейтенанта Ушан. – Мы тут с Димитрием Антоновичем еще не решили, что делать. А теперь и ты важную информацию принес. Правильно, капитан?

Якушевский пожал плечами. Он внимательно вслушивался в перепалку возмущенного товарища с полковником. «Не сорвался бы с цепи Женюра», – подумал он.

– Ну, так что, Димитрий, как поступим дальше?

– Когда я пришел в Институт, попугай сказал: «Пришлепал, Димон». Откуда он узнал, что я – Димон? У него ведь не спросишь? А у Шубникова подпись под характеристикой: Д. Шубников. Д. Отсюда и танцевать надо. Женя выяснил, Женя и продолжит.

– Ну-ну! – как-то загадочно пообещал Ушан…

В Институте в этот рабочий, а не «банный» день было так же уныло и пустынно. В знакомой комнате только попугай не очень внятно пробормотал, увидев Якушевского:

– Пришлепал, алкоголик.

В прошлый раз он не заметил множества небольших бумажек, накленных на канцелярский шкаф. Правда, тогда на нем сидел попугай и вещал всякую чушь. Такие бумажки с разными изречениями жена Глафира наклеивала на холодильник. Правда, были среди них и дельные. Например, «Не суй в огонь руку, обожжешься»! Здесь на бумажках красовались различные цитаты. Дмитрия особенно заинтересовала одна из них:

«Трынды, трынды, балалайка, трынды, трыкалка моя…»

Рядом стоял большой вопросительный знак. Около слов «семантика», «изобразительные средства» и «заговор» ютились маленькие вопросики. И совсем уж непонятное Якушевскому слово «диподия». Судя по тому, что попугай их ни разу не упомянул, они были ему неведомы.

Димон вздохнул. А потом вдруг сказал вслух:

– Зато я знаю латынь! Homo homini lupus est!

– Дурак! – сказал попугай и опять затих.

«Слово “дурак” – главное в его лексиконе», – усмехнулся капитан.

Он уже хотел пойти искать «профорга» Мамыкина, как тот появился в комнате и небрежно кивнув Дмитрию, достал из стола фотографию. Это была Лида.

«Вот это да! Как близко она от меня была! Руку протянуть… И… Но тогда бы это стало служебным проступком».

Посмотрев на фото, потом на Якушевского, Мамыкин никак не мог решить: отдать карточку или не отдавать. Лицо у него выглядело так, словно он проглотил что-то очень горькое. Даже попугай, чуть склонив хохлатую голову набок, смотрел на него с сочувствием. Дмитрий протянул руку:

– Давайте!

Мамыкин пожал плечами, словно хотел сказать: а что делать? И отдал фото.

На обратной стороне красовалась надпись: «Милому Котику от Кошечки».

– Я вам верну, только пересниму, – сказал капитан и, сам не зная почему, покраснел.

Мамыкин несколько секунд подумал, потом махнул рукой:

– Можете просто выбросить. – И не прощаясь, вышел из комнаты.

– Анна! Анна! – заорал попугай и опять забрался в клетку.

– Я думаю, надо распечатать и разослать по всем отделам полиции, – сказал капитан, положив фото Лидии Павловны на стол перед Ушаном. Тот внимательно рассмотрел ее, потом перевернул.

– Вот так, значит? Котику от кошечки? – потом еще раз прочитал посвящение. – Красивая, стерва, – сказал задумчиво.

– Ну, зачем вы так, Михаил Андреевич? – обиделся капитан. А почему обиделся, и сам понять не мог. И потому слегка порозовел. Ушан нахмурился.

– Ну-ну! Может, я и погорячился. Другое слово мне на ум не пришло. Ты, Димитрий, сам посуди: если бы не эта… девушка, где бы мы сейчас были? Рядом с квартирой преступника. Рядом. И никак не дальше.

Якушевский хотел возразить, но полковник остановил его, подняв ладонь:

– Представь себе на минутку: вышла эта девушка… Как ее? Девушка Лида. Вышла из квартиры и столкнулась нос к носу с молодым человеком. С лысым молодым человеком. И он ей сильно не понравился. Да еще стал клеиться. Так это у вас называется? Шуточки шутить стал всякие. И авто ей сильно не понравилось, этот его спортивный кар. А тут и ты подваливаешь. «Не видали вы здесь кого-то постороннего?» Судя по всему, эта сте… Эта девушка Лида умненькая, сообразительная.

«Видела, подозрительный тип тут ошивался, да еще и пел про какого-то Уверлея. И машина у него – закачаешься!» Ты, естественно, ей поверил. Такая красивая девушка! И глаза честные.

– И что?

– А то! По каким-то серьезным причинам Бубнов убивает неизвестного, заворачивает в полиэтилен и запихивает в диван. Решает, что завтра избавится от трупа. И…

– И умирает?

– Чего только не бывает! Да, умирает, так и не избавившись от мертвеца. Но «скорую» вызвать успевает. Свое здоровье ближе к телу.

– А как же заключение экспертизы?

– И не такие люди ошибаются! – Он улыбнулся. – Да это я так… Фантазии, фантазии.

Но капитану сказанное Ушаном не показалось фантазиями. Уж больно складно все выстраивалось.

– Да. И взяли мы ложный след. А девица эта… Лида, тебе потом позвонила и встречу назначила. И все, все подтвердила. А как же? У нее в голове одни финтифлюшки. Любовь с первого взгляда. А у нас – серьезное расследование. Так почему она позвонила? Могла бы просто отсидеться. Уехала в командировку и ку-ку.

– Так, значит, все летит к чертям? – Якушевский был смущен.

– Не расстраивайся. Это только мои фантазии. Догадки. А куда без них? Ты же знаешь, в нашем деле фантазии далеко могут завести. В самую нужную точку.

Полковник помолчал немного, посмотрел в окно. Дмитрию показалось, что посмотрел с тоской. Погода была солнечная. Яркая. Чувствовалось, что на улице тепло и весело.

– Ну, так что? Рассылать картинку или нет?

– Рассылать. Однозначно.

– А зачем?

– Ну как? Кто-нибудь да откликнется. Найдем девушку, расспросим.

– Так и преступнику карточка может на глаза попасться? Что тогда? – Похоже, что полковника одолевали сомнения. – Рассылать карточку твоей фифочки по отделениям или нет?

– Да почему же «моей»? – рассердился капитан. – Это наш свидетель.

– Свидетельница, – поправил Ушан. Теперь глаза его смеялись.

– Ну, свидетельница! Это так важно?

– Значит, делаем рассылку?

– Да. Может быть, ее задержат, начнут расспрашивать. Она поймет, что в опасности, свяжется с нами.

– Убедил. Поймет и свяжется. – Он помолчал секунду, лукаво посмотрел на капитана. – Решили. А как ты относишься к тому, что Филин этого жмурика… Тьфу, черт! Этого мертвеца отыскал? Его подпись?

– Хорошо отношусь. Двигаемся правильным курсом.

– Купаться?

– А ты бы не обиделся, если бы тебя любимая девушка назвала «котиком»? – неожиданно спросил полковник.

«Еще как бы обиделся», – подумал Дмитрий.

– Ну…

– Вот то-то! «Ну». Баранки гну! – усмехнулся Ушан.

– Знаешь, Димитрий… – Полковник всегда так называл Якушевского, когда предстоял серьезный разговор, а других в отделе и не вели. – Расскажи-ка ты мне еще раз про попугая. Как его зовут? Кеша, что ли?

– Павлуша. А вам зачем? Я же рассказывал подробно.

– Да так… Захотелось еще раз твой голос услышать.

– Ну, слушайте… – Капитан задумался. – Когда я вошел, показалось, что в комнате пусто. И вдруг голос: «Ну вот, и Димон пришлепал! Сейчас попросит опохмелиться!» – Представляете? Я удивился, хотел возразить, но тут увидел человека, молча пьющего коньяк. А потом и попугая, сидящего на шкафу. И он говорит: «трезвый».

– Попугай?

– Попугай.

– Да уж…

– Потом еще чего-то болтал… Хозяин кабинета, доцент Мамыкин, предложил мне выпить коньяку.

Полковник крякнул.

– Я подумал, может, у него язык развяжется?

– Ну?

– Не развязался. Мрачноватый мужчина.

– А попугай?

– Пропел: «Нас не догонишь».

– В каком смысле?

– Да это песня такая.

– Ну-ну. Что дальше?

– Хотел рассказать про травку и про аптеки.

– Попугай?

– Ну да. Вы же про него спрашиваете. – И улыбнулся. – А еще хотел рассказать, откуда дети берутся. Потом прошептал: «Эх, забыться бы на фиг!»

Мамыкин отпирался, что не знает никакой Лиды, но попугай прошипел: «Врет, врет! Ушла. Злилась».

– Была и ушла, – сказал полковник. И тут же поинтересовался: – А Мамыкин?

– Признался, наконец, что была такая девица, Князева. Но защитилась и ушла. Уволилась.

– Попугай никак не комментировал?

– Прошипел: «Врет! Шушушу в уголке!» Я сразу подумал: влюблен товарищ Мамыкин.

– Котик, – сказал полковник. – Как нежно! А чего же твоя Лида злилась?

– Не моя, а наша.

– Ладно, ладно. Наша. Но сердилась же? Лида – честные глаза.

Якушевский нахмурился, но промолчал.

– Ну почему же все так быстро у них распалось? Не знаешь?

– Не знаю.

– А если бы тебе девушка подарила фотографию с надписью «Милому Котику…», ты бы показал ее постороннему?

– Да вы что?

– Вот то-то и оно, – задумчиво пробормотал Ушан и нахмурился. – В прошлый раз, когда ты докладывал, я за что-то зацепился, а нынче нет. За что? Не могу вспомнить. Заспал, что ли?

«Заспал! Так не бывает. Все-то вы помните, дорогой товарищ Ушан!» – подумал Якушевский. И сказал:

– Он даже Пушкина знает. Хотел мне про «вихри снежные» рассказать.

– Попугай?

– Ага.

– Ну а ты?

– Сказал, чтобы заткнулся.

– И он заткнулся?

– Заткнулся.

Ушан задумался.

Потом с надеждой посмотрел на Дмитрия:

– Может, ты о чем-то забыл? Птичка-то попалась тебе разговорчивая. Напрягись, Димитрий.

– Да все я вам пересказал. Разве что мат…

– Вот-вот! Про мат. Попка, что, матерился?

– Да неудобно как-то. Чего повторяться?

– А ты повторись! Неужели никогда не материшься? А у меня так бывает. Особенно, когда пар надо выпустить. Пустишь по матушке – и такой сразу благостный станешь! А ты не стесняйся.

– Да я и не стесняюсь, – промямлил капитан. И подумал: почаще бы он благостным становился.

– Сам знаешь – все важно. Когда он, попка, стал неприлично выражаться? Когда этот «профсоюз» его в клетку загнал?

– Павлуша сам залез. И пошел чесать!

– Что, только матом?

– В основном. Лексикон у него обширный. Вокруг же все спецы по русскому языку… Некоторых словечек я и не знаю. Кого-то дуракал. Такую трель выдал! «Дурак, дурак, дурак!» Потом: «Пошел купаться…» – Якушевский замер и посмотрел на полковника.

– Вот то-то, Димитрий! «Пошел купаться». А словечко Уверлей и я с трудом выговариваю, не то что попугай. Молодчина!

Наверное, первый раз я за это и зацепился! А потом забыл. Старею, знаешь ли. Дурак дураком, как сказал твой попугай. Наш, наш попугай.

Он вздохнул тяжело и покачал начинающей седеть головой. Но что-то не давало ему покоя. Свербило в голове.

– Теперь бы нам узнать, от кого попка это слышал? Хотя…

– Вы не думаете, что Мамыкин…

– Ну ты же его лучше знаешь. Я с ним коньяк не пил. Кстати, коньяк-то хороший был?

– Хороший. – Капитан подумал: «Теперь он про этот коньяк до морковкиных заговень вспоминать будет».

– Кого-то в этот Институт заслать надо. – Он задумался, прошептал: грехи наши тяжкие. – Пускай русскому языку поучится и «певца» вычислит. Тебе нельзя, ты там уже засветился. А кого? У нас только один Женя на данный момент и остается. Правда, он на выпивку слабоват… Но попугай-то, попугай! Настоящий пиратский попугай!

– Почему пиратский?

– Ну, как же? Вывел нас на Уверлея. Попугай Леша.

– Павлуша.

– Хорошо. Павлуша. А как же звали того, что сидел на плече у Билли Бонса? И кричал: «Пиастры, пиастры!» Их и нашли на острове. На «Острове сокровищ!» Помнишь?

Якушевский пожал плечами. Похоже, что не помнил. Полковник посмотрел на него с сожалением. Но ничего не сказал.

Дмитрий молчание воспринял как неодобрение.

– Это все литература, авторские придумки…

А Ушан был настроен философски:

– Знаешь, проходит время, и слова начинают жить самостоятельно. Вот, к примеру, Библия…

Он заметил, что капитан витает где-то в облаках и не слушает его.

– Ну, что же, оставим лирику и займемся делом…

Унылую комнату, где располагалась группа полковника Розова, сотрудники называли «обитель». Почему – никто не помнил.

Обитель и обитель. Чаще всего «обитель» пустовала. Происшествий в городе хватало, народ находился на заданиях.

Иногда в «обитель» заглядывал начальник Уголовного розыска, генерал-лейтенант. Высокий, стройный, красивый. Настоящий генерал. Филин считал, что жена генерала не имеет ни минуты покоя, беспокоится, как бы какая-нибудь краля не отбила у нее этого красавца.

Глаза у генерала были голубые-голубые. И очень внимательные.

А полные губы как будто всегда готовы к усмешке. К доброй усмешке.

– Подвигаем? – говорил генерал, обращаясь к Ушану. А тот молча кивал головой и открывал сейф. Почему-то шахматы он всегда держал в сейфе. Вместе с секретными документами.

Когда полковник проигрывал, он всегда начинал жаловаться на судьбу. Дел невпроворот, все они очень сложные, наверняка станут «висяками». Генерал молча слушал и брал фигуру за фигурой. А когда Ушан уж очень расходился, говорил:

– Ну-ну, поплачься, может, начальство и сжалится.

Однажды Филин, сидя как на иголках – опаздывал на свидание с очередной девушкой, – спросил полковника:

– Можно я пойду домой?

– Иди-иди, старлей. И не оглядывайся! – сказал генерал, не отрывая глаз от доски. А полковник заорал как бешеный:

– Неужели нельзя уйти по-тихому? И не мешать игре.

Евгений смылся.

А генерал сказал: «Юпитер, ты сердишься? Юпитер – ты не прав». Генерал был человек начитанный.

А Филин, спеша к своим «жигулям», подумал: «Эх, Ушан, опять проигрывает!»

Полковник смотрел на доску с тоской. Куда ни кинь, всюду клин.

Мат был неотвратим. И, чтобы не слышать этого слова, Розов сказал:

– Сдаюсь.

– Умница, умница. Давно я от тебя такого не слышал.

– Еще услышишь.

И они стали расставлять фигуры для новой игры.

Раз, два в месяц Ушан у генерала обедал. Ну, генерал-то ничего не готовил, готовила его супруга. А она знала, что любимым блюдом у полковника был горох с рулькой. Коронное блюдо, суп горох с рулькой, всегда ожидал полковника в доме его старого друга. И, честно говоря, основательно поднадоел Михаилу Андреевичу. Он иногда мечтал о мясной солянке с каперсами и сметаной. Или о супе с клецками. Но… Хозяйка считала, что полковнику больше по душе гороховый суп.

Капитан Якушевский сидел за своим видавшим виды письменным столом и «сочинял» отчет о визитах в Литературный институт. Зачем? Он не догадывался. Но полковник сказал: надо! И – баста.

– Со временем поймешь, – пообещал он, но вдаваться в объяснения не стал. Честно говоря, Михаил Андреевич и сам ненавидел писанину. Но начальство требовало…

– А про коньяк писать? – спросил капитан.

– А ты как думаешь?

Дима понял, что задал глупый вопрос.

Резкий телефонный звонок, необычно гулко раздавшийся в большой пустой комнате, заставил Дмитрия отвлечься от ненавистного листа бумаги.

«Наверное, Глафира, решила узнать, не пора ли разбивать яйца для омлета?» – подумал он. Омлет был в списке его любимых блюд.

Но это была не Глафира. Женский голос, захлебываясь, зашептал что-то непонятное в трубку. Голос этот показался капитану знакомым. Но вспомнить его он не смог.

– Да говорите громче, – рявкнул капитан, сердясь из-за того, что не может вспомнить голос. А еще больше из-за этого дурацкого отчета.

Голос захлебнулся – и пошли длинные гудки.

«Ну, вот! Повесили трубку. Теперь и не узнаю, кто звонил. А если случилось что-то серьезное?» – подумал он с сожалением. Но телефон тут же снова зазвонил.

Теперь женщина уже не шептала, а говорила в полный голос.

Сердито говорила.

– Вы, Дмитрий Антонович, почему так грубо со мной разговариваете?

Якушевский разулыбался. Это была Лидия Павловна.

– Ну, наконец-то! – радостно сказал капитан.

Но Лидия Павловна снова что-то зашептала.

– Да говорите вы по-человечески! Вас же не понять! Щебечете, щебечете, как воробьиха.

– Опять грубите! Вы же сами говорили: вокруг враги! Могут подслушать.

– Где и когда мы встретимся? – спросил Якушевский, одной рукой засовывая злополучный отчет в стол.

– На прежнем месте. Помните? Под сиренью.

– Сирень давно отцвела! – буркнул весело капитан. – Но я помню.

«До чего же она красива, – думал Якушевский, приближаясь к скамейке, на которой сидела Лидия Павловна. – “Кошечка!”» Он рассердился на себя, вспомнив рассеянное выражение лица «лидера профсоюзов», его холодные глаза.

– А я думала, вы опоздаете, – разочарованно сказала «кошечка». Но по лицу было видно, что она рада видеть капитана.

– И тогда бы вы устроили мне выволочку?

– Вы как ежик. Колючий. Я вам очень нравлюсь?

– Глаза бы мои не смотрели! – буркнул Димон и сел на скамейку на некотором расстоянии от Лиды. – Ну, рассказывайте, где вас черти носили?

– Но принесли-то сюда, к вам!

– Ладно, проехали! Рассказывайте обо всем подробно, с деталями. Будем сидеть здесь до темков.

– Ну, раз до темков, то слушайте. Прежде чем выйти на лестничную площадку, я заглядываю в дверной глазок… Это очень плохо?

Лиде показалось, что капитан сердится.

– Продолжайте, продолжайте.

– Я по натуре очень пугливая и поэтому заглядываю. Чтобы убедиться, что на площадке никого нет. А тут вижу моего знакомого… Ну, нашего сотрудника… Мамыкина. Он такой веселый и поет.

Капитан хотел сказать: «Пошел купаться Уверлей…», но «наступил себе на горло».

– И…

– И… – Она усмехнулась. – И вызывает лифт.

– А дальше?

– А потом я встречаю вас, такого гладенького и красивого. И вы спрашиваете, не видела ли я кого-нибудь чужого. Зачем же мне котика подставлять? Я и наплела про лысого обормота.

«Похоже, что это она на фотографии надпись сделала», – подумал Якушевский с огорчением.

Он слушал очень внимательно и хмурился, хмурился. И, наконец, спросил, еле сдерживая раздражение:

– Вы с Ушаном встречались?

– С каким это Ушаном? – удивилась Лида.

– С нашим полковником? С начальником группы.

– Еще чего? Я же к вам прямо с вокзала. Даже домой не заглянула.

– Ну, может, по телефону разговаривали?

– Разговаривала, разговаривала. По мобильнику. И еще по этому, как его? По телетайпу. – Она немного помолчала, а потом, наклонившись к Дмитрию, спросила: – А я должна знать его телефон?

Капитан молча пожал плечами. Лицо его выражало недоумение.

– А в чем дело, Димон? Вы чем-то расстроены?

Он даже не обратил внимания на это дружеское «Димон». Так называл его только Филин.

– Ушан мне представил все события в деталях. Ну, об этой встрече на лестнице… Только заявил, что это все фантазии. И еще произнес такую странную фразу: «Но эти фантазии далеко могут завести. В самую точку». Выходит, он телепат?

Похоже, до Лидии Павловны не доходил смысл всех этих рассуждений капитана. Она только смотрела на Якушевского во все глаза и улыбалась.

Дмитрий снова нахмурился.

– Вы хоть понимаете, о чем я толкую? – спросил он.

– Конечно! У вас такой красивый голос.

– Да при чем тут мой голос! – закричал капитан. – Ну как полковник мог узнать про ваши поступки?

– А какие у меня поступки?

Якушевский только покачал головой:

– Такие… Может, вы все ему рассказали, а потом забыли?

– Сейчас билет покажу, – она стала рытся в своей крошечной треугольной сумочке. – А то, действительно, до «темков» досидим…

Якушевский же достал из внутреннего кармана куртки ее фотографию, которая просто жгла ему грудь, и показал Лиде.

– Ваша?

– А… Это та, которую разослали? Красивая я здесь, правда?

Дмитрий перевернул фото и показал надпись:

– И слова вы написали красивые, правда?

– Ну-ка, ну-ка? – Девушка протянула руку к фотографии, но капитан не собирался ее отдавать. – Я ничего не писала. Да ты чего, Димон? Приболел? «Кошечка»! Не мой стиль! Что, я совсем из ума выжила?

«Что верно, то верно, – усмехнулся капитан. – Выжила. Ты же, дура, только что про “котика” говорила! – И еще у него мелькнула непрошеная мысль: – А Глафира никогда не разговаривает со мной таким тоном».

«Но что делать? Говорят, красота спасет мир. Посмотрим, может, и спасет».

– А вы-то, вы! – Лидия Павловна посмотрела на Якушевского сердито. – Такое изобразили! Кошечка! Ну и ну!

– Я тоже ничего не писал.

– Нет? Откуда же у вас эта карточка с надписью?

– От верблюда! «Профсоюз» дал!

– Тот, который?

– Тот, который котик.

– Ну и дела, – сказала Лидия Павловна и прикусила нижнею губу.

Такой она Дмитрию вовсе не нравилась. Ну, не вовсе, но все же…

Якушевскому пришлось по душе, что девушка не стала мелочиться, ходить кругами.

– Я заглянула в «глазок». У меня такая привычка, я же сказала: прежде, чем открыть дверь, смотрю, нет ли кого на площадке. А он выходит из квартиры напротив! Да еще напевает! Что же, он не знает, что я рядом живу? Значит, не знает. Иначе бы заглянул или позвонил…

А на следующий день познакомилась с тобой. Уголовка – это серьезно. Но я не думала, что настолько…

– И решила его отмазать?

Лидия Павловна смутилась.

– Вспомнила про плешивого… – Она сделала гримасу, словно ее сейчас стошнит.

Капитан Якушевский никак не мог решить, что ему делать. А делать что-то было надо. Иначе он просто взорвется, и на письменном столе, за которым сидит, появится большое мокрое пятно. А пятен на столешнице уже хватало. Ну не таких больших, как останется от него, капитана Якушевского, но все же…

Откуда Ушан узнал все подробности приключившихся с Лидией Павловной событий? Кто ему о них шепнул? Он что? Экстрасенс? Провидец? И считает всех нас за дураков? Спросить у него прямо, в лоб или подъехать издалека? Дескать, откуда…

И тут в кабинет вошел сам полковник. Посмотрел внимательно на Дмитрия и спросил:

– Чего такой хмурый? С похмелья?

Капитан забыл все свои варианты и выпалил:

– Михаил Андреич, вы экстрасенс?

– Ну, экстрасенс. И что? – он даже не удивился вопросу. – Но и полковник тоже. Прошу доложить, Димитрий, с какого бодуна тебя в параллельные миры потянуло? – Он внимательно посмотрел на капитана, покачал ушастой головой. – Опять «Багратион»? Смотри, втянешься незаметно. Есть у меня одна мыслишка… – Он махнул рукой. – Ладно, замнем для ясности. А какие у нас дела в этом мире?

– Неважные у нас дела, товарищ полковник. Мамыкин уехал отдыхать в Анапу, на море…

– Пошел купаться Уверлей?

– Мы проверили, у него в этом месяце отпуск. Так что все по закону.

– А что попугай говорит? Кеша, что ли?