Игорь Святославич

Игорь заглянул в шапку и увидел скатанный в трубочку лоскуток бересты.

– Записка? – удивился княжич. – От кого?

– А ты прочти, – всё так же улыбаясь, сказал Георгий.

Игорь развернул бересту и узнал почерк Вышеслава.

«Есть лишь одно благо – знание, есть лишь одно зло – невежество!» – было в записке. И подпись: «Вышеслав, сын Бренкович».

Игорь улыбнулся: не забыл его Вышеслав!

– Как он там, в Киеве?

– Живёт дружок твой на подворье Андреевского монастыря, – рассказывал сивоусый Георгий. – Живёт – не тужит! В любимцах ходит у тамошнего игумена. По-гречески молвит Вышеслав, как по-русски, знает и латынь, и немецкий. Толстенные книги читает и молитвы наизусть заучивает. Тоскует по дому, конечно, но возвращаться покуда не собирается.

– Вышеслав всегда до знаний жаден был, – промолвил со вздохом воевода Бренк, который тоже пришёл в княжеский терем узнать о своём сыне.

– Вот выучится сын твой, примет схиму[13], и поставим мы его настоятелем нашего Михайловского храма, – радостно заявил Бренку Георгий.

– Я запретил ему рясу надевать, – хмуро признался воевода, – чернецов у нас в роду нет и не надо!

– Верно молвишь, Бренк, – вставила Манефа. – Сыну твоему впору думным боярином быть при сыне моём Игоре, когда он князем станет. Ибо сильной руке светлая голова нужна.

Молвила такое княгиня потому, что Игорь уже в четырнадцать лет отличался большой телесной крепостью и силой рук. Как погребли отца его, так и забросил Игорь ученье книжное и всерьёз взялся за другую науку – воинскую. Наставниками его были Олеговы дружинники и тот же Бренк.

Десятилетний Всеволод не отставал от старшего брата, с коня не слезал и с луком не расставался, благо инок Варсонофий не последовал за своими воспитанниками, решил доживать свой век в Чернигове…

Однажды к Олегу прибыли послы от мазовецкого князя Жигмонда. Сватали за Игоря младшую дочь своего властелина. У черниговских Ольговичей были давние связи с польскими и мазовецкими князьями. Однако на этот раз Олег отказал мазовшанам, известив послов, что Игорь уже помолвлен с дочерью галицкого князя Ярослава Осмомысла.

Для Игоря это оказалось открытием.

При первом же удобном случае Игорь пожелал узнать у Олега, когда это покойный отец успел сосватать за него Осмомыслову дочку.

– Как помер в Киеве Юрий Долгорукий, давний его друг и союзник, так отец наш и пошёл на сближение с Галицким Ярославом, – поведал брату Олег. – Тебе в ту пору было всего-то семь годков. А Ефросинье и вовсе четыре года.

– Какая из себя эта Ефросинья? – поинтересовался Игорь. – Ты её видел?

– Как же я её увижу, – пожал плечами Олег, – я и в Галиче-то ни разу не был. Ничего, братец, придёт срок, подрастёт твоя невеста, привезут её к тебе с богатым приданым. Вот тогда и разглядишь Ефросинью как следует.

– А коль она мне не понравится? – встрепенулся Игорь.

– И такое может быть, – спокойно промолвил Олег, – но идти с Ефросиньей под венец тебе всё равно придётся, братец. У нашего отца уговор был с галицким князем, а уговор дороже денег. И я в своё время без любви женился на дочери Юрия Долгорукого, тощей да крикливой. Хорошо, прибрал её Господь до срока, а то бы намучился я с такой женой! И теперешняя моя супруга тоже без моего ведома была мне сосватана. Такова жизнь, братец. – Олег похлопал Игоря по плечу. – Запомни, для князя важна не краса жены, но выгодное родство.

– А Ярослав Осмомысл выгодный родственник? – спросил Игорь.

– Ещё какой выгодный! – воскликнул Олег. – С таким тестем тебе сам чёрт не страшен! У князя галицкого войска видимо-невидимо! И казна его ломится от злата! Все иноземные государи с ним считаются.

У Игоря загорелись глаза, но он тут же выразил опасение:

– Не передумает ли князь Ярослав отдать за меня свою дочь, ведь батюшка наш помер…

Добродушное лицо Олега стало серьёзным.

– Не сомневайся, братец. Ольговичи нужны Ярославу, ибо он заинтересован, чтобы Киев был у нас, а не у Мономашичей. И владений у Ольговичей больше, чем у прочих русских князей.

– У кого же ныне Киев? – опять спросил Игорь. – У Мономашичей?

– У них покуда, – ответил Олег. – На киевском столе ныне тесть мой сидит Ростислав Мстиславич. Отец его Мстислав Великий, сын Владимира Мономаха, вот так Русь держал! – Олег сжал кулак и потряс им. – Тесть мой по старшинству в Киеве княжит, но никак не из-за доблести своей. Того и гляди, сгонят его оттуда родные племянники, кои все воинственностью славятся, особенно Мстислав Изяславич. Этот ещё покажет себя, помяни моё слово!

Игорь запомнил слова брата.

Глава третья. Агафья

Игорю было пятнадцать лет, когда Агафья, жена Олега, родила сына, названного Святославом. Так у Игоря появился племянник, а сам он в столь юные годы стал вдруг дядей.

Летними вечерами на берегу речки Деснянки парни и девицы водили хороводы, прыгали через костёр, играли в догонялки. В основном это были посадские и молодёжь из ближних сёл, но иногда бывали на тех игрищах и боярские сыновья. Не отказывал себе в удовольствии порезвиться на лужке у костра и Игорь, благо ни мать, ни старший брат не запрещали ему этого.

Среди деревенских парней выделялся силой и статью Омеля, сын кузнеца. Был он на два года старше Игоря и при первом же случае попытался показать княжичу своё превосходство. Во время догонялок Омеля ловко сделал Игорю подножку, и тот с разбега шлёпнулся на траву под звонкий девичий смех.

– Глядите-ка! Княжич-то, никак, во хмелю! – загоготал Омеля. – Ноги не держат. Га-га-га!

Дружки Омели захохотали.

Игорь поднялся и отряхнул порты. Затем с мрачным лицом двинулся на Омелю.

Его постарался удержать сын Георгия, Вышата:

– Остерегись, друже. У Омели удар пудовый![14]

– Не мешай, – бросил ему Игорь.

Посадские зашушукались, столпились позади Игоря, видя, что назревает драка. И не с кем-нибудь – с Омелей!

Деревенские собрались подле Омели, который старательно делал вид, что не замечает Игоря, направлявшегося к нему.

Девчата, увидев, что творится неладное, притихли, разбившись на кучки. Круг на поляне распался, игра прекратилась.

Игорь остановился перед Омелей, который был выше его почти на две головы. В княжиче не было заметно ни робости, ни показного бесстрашия.

– Ого! – ухмыльнулся Омеля. – Какой грозный! Я весь дрожу.

Омеля изобразил дрожь в коленях под хохот своих дружков.

Игорь что-то негромко промолвил, с презрением глядя на Омелю.

– Чего ты там лопочешь, птенчик? – с усмешкой спросил Омеля, наклоняясь к Игорю.

В этот миг кулак княжича врезался в мясистый нос Омели.

Верзила присел от неожиданности и тут же получил ещё два удара в живот.

Омеля взревел и бросился на княжича, но его большие кулаки не достигали цели. Игорь мастерски уворачивался и в то же время наносил Омеле удар за ударом. Скоро у сына кузнеца был разбит не только нос, но и губа. А под глазом вскочил большой синяк.

Один раз Омеля всё же достал Игоря и сбил его с ног, но княжич ловко оттолкнулся спиной от земли и вновь оказался на ногах. Такой прыти от княжеского сына Омеля явно не ожидал.

Тогда он решил сграбастать Игоря в охапку и придавить к земле всей своей тяжестью либо слегка придушить. Вытянув руки, Омеля устремился на своего обидчика с лицом, перекошенным от злобы. Ему непременно нужно одолеть княжича, такого хлипкого и маленького по сравнению с ним!

Игорь и не думал убегать, видя, что его противник на его ловкость отвечает грубой силой. Он сам кинулся навстречу Омеле, и тот вдруг перелетел через него, распластавшись на примятой траве. Омеля, вскочив, снова ринулся на княжича и даже схватил того за рубаху, но опять почему-то не удержался на ногах и шмякнулся на спину.

Тогда Омеля перешёл к подлым приёмам и схватил Игоря за волосы.

Игорь, не растерявшись, ударил Омелю коленом в пах. Омеля скорчился. Игорь опять же коленом поддел его в челюсть. Омеля упал навзничь и затих.

Деревенские парни притихли. Онемевшие от увиденного стояли посадские.

Могучий Омеля лежал не двигаясь.

А его победитель неторопливой походкой удалялся в сторону городского вала.

– Ай да княжич! – раздался восхищённый девичий голос. – Уделал-таки Омелю!

– И поделом ему! – заметила другая девица. – Не будет задираться!

Игорь устало шагал по тропинке вдоль речки.

Его догнал Вышата.

– Ну и молодец же ты! – восхищённо вымолвил он. – Самого Омелю не испугался!

– «Самого Омелю»… – передразнил Игорь. – Что он, сын Божий, что ли?

– Нет, конечно, – проговорил Вышата, – но силища-то у него немереная. Он же подковы гнёт!

– Пусть себе гнёт, – хмуро сказал Игорь и сплюнул себе под ноги, – а ныне я его согнул, как подкову.

Покуда двое друзей добрались до ворот детинца, уже совсем стемнело. Стоявшие на страже гридни[15] окликнули их, но, узнав, пропустили.

Расставшись с Вышатой у ворот его дома, дальше Игорь пошёл один.

В сенях княжеского терема Игорь столкнулся с Агафьей, которая отдавала распоряжения ключнице. Увидев его в разорванной рубахе, со ссадиной на подбородке, Агафья отпустила ключницу и взяла Игоря за руку.

– Подрался? – спросила она с той мягкостью в голосе, какая была присуща только ей.

Игорь молча кивнул.

– К матушке сейчас не ходи – разговор у неё неприятный с Олегом. Хочет она тебя князем посадить в городке Вщиже, там намедни князь помер. Но для этого нужно поперёк воли черниговского князя пойти, а Олег не решается. Сам ведь знаешь, какой нерешительный у тебя старший брат.

Агафья привела Игоря на ту половину терема, где жила она с Олегом. Пока Игорь умывался и менял рубаху, Агафья зажгла светильник в просторной горенке и накрыла на стол.

При виде кушаний Игорь сразу почувствовал, как он проголодался, и с аппетитом набросился на еду. В голове вертелась неотвязная мысль: быть ли ему князем во Вщиже или нет? Пусть удел невелик, зато у него будет своя дружина и он сможет на равных участвовать в походах вместе с прочими князьями, а то и с самим великим киевским князем!

Агафья подливала Игорю молоко в кружку, подкладывала ему пирожки, а сама непрестанно о чём-то говорила, суетясь вокруг стола. Было ей всего двадцать лет, но выглядела она гораздо моложе, потому-то Игорь иногда держался с Агафьей на равных и позволял себе те вольности, какими привык баловаться с деревенскими девицами.

Насытившись, Игорь встал из-за стола и вдруг игриво обнял Агафью. Та ойкнула и оттолкнула Игоря, но было видно, что ей приятно его внимание.

– Покажи-ка свою ссадину, – сказала Агафья, видя, что Игорь собрался уходить.

Она подвела Игоря поближе к свету и приподняла его голову за подбородок.

Серо-зелёные глаза Агафьи, такие близкие, озарённые пламенем масляного светильника, вдруг показались Игорю столь красивыми, в них светилась такая забота, что он не удержался и неумело поцеловал Агафью в уста.

Она слегка отстранилась. В её глазах появилось удивление и одновременно что-то такое, отчего у юного княжича вспыхнули уши. Агафья не осуждала его, наоборот, – поощряла. Об этом красноречиво говорил её взгляд!

У Игоря бешено застучало сердце, когда он осторожно привлёк молодую женщину к себе и прижался губами к её устам. Агафья не сопротивлялась. Ощутив упругую женскую грудь и покорные мягкие плечи, Игорь испытал столь сильное вожделение к жене брата, что даже испугался.

Агафья, видимо, почувствовала то же самое, поскольку прошептала:

– Послезавтра Олег уедет в Путивль и мы сможем встретиться.

Игорь стоял с пылающими щеками, пожирая глазами Агафью.

– А как… а где мы встретимся? – запинаясь от волнения, спросил он.

– У меня в опочивальне, – быстро ответила Агафья, – я спущу тебе верёвку из окна. А теперь ступай! Ненароком Олег войдёт сюда, сразу обо всём догадается.

Пошатываясь, как пьяный, Игорь добрался до своей светёлки и, не раздеваясь, бухнулся на постель. Он по-прежнему пребывал в плену у тех ощущений, которые нахлынули на него после долгого поцелуя с Агафьей.

Властолюбивой Манефе не удалось убедить Олега проявить упорство, дабы добыть удельный стол для Игоря.

Утром за столом в трапезной княгиня раздражённо выговаривала пасынку всё, что о нём думает. Присутствовавшие при этом Игорь и Агафья старались не поднимать глаз, уткнувшись в тарелки.

Вошедшая в трапезную ключница спросила:

– Там кабальные смерды пришли. Куда их отправить недоимки отрабатывать?

Вопрос предназначался скорее Манефе, поскольку ключница была бывшая её служанка и пользовалась исключительной милостью княгини. Но Олег, видимо, решивший, что обращаются именно к нему, недовольно бросил через плечо:

– На покос отправь! Всех!

Ключница задержалась на пороге, выжидательно глядя на Манефу.

– Гони тех смердов на конюшню, Пелагея, – подала голос княгиня. – Пусть кровлю починят. Там и другой работы много, а покос подождёт.

Олег сверкнул очами на мачеху:

– Иль не хозяин я в тереме своём?

– Хозяин тот, кто берёт, – сказала в ответ Манефа, – а ты покуда перебиваешься милостями Святослава Всеволодовича. Вот прогонит он тебя из Новгорода-Северского, что тогда запоёшь?

Олег в сердцах швырнул ложку на стол.

– Ну, не уступит Святослав Всеволодович этот распроклятый Вщиж Игорю в обход своих родных племянников! – промолвил он, возвращаясь к вчерашнему неприятному разговору. – Что мне теперь, войной на него идти? Да и молод ещё Игорь для стола княжеского.

– Дело не в Игоревой младости, Олег, а в твоей робости, – вставила Манефа.

По её знаку ключница Пелагея скрылась за дверью.

Олег поставил локти на стол и упёрся лбом в сцепленные кисти рук, не сдержав при этом шумный раздражённый вздох.

Агафья поднялась из-за стола.

– Куда ты? – взглянула на неё Манефа.

– Насытилась я, матушка, – робко промолвила Агафья.

– А как же твой любимый брусничный кисель?

– Неможется что-то мне, – добавила Агафья, опуская глаза.

– Ладно, ступай, – сказала княгиня. И вновь повернулась к Олегу: – Коль сам не можешь сладить с черниговским князем, тестю пожалуйся, ведь он у тебя высоко сидит. Неужто Ростислав Мстиславич не поможет мужу любимой дочери?

– Тебе бы токмо всех перессорить! – буркнул Олег.

И тоже покинул трапезную.

– А тебе бы токмо в подручных ходить! – бросила вслед пасынку Манефа.

Как показалось Игорю, Олег с большой охотой покидал Новгород-Северский. Постоянные размолвки с мачехой опостылели ему, и, как видно, он надеялся отдохнуть от неё в Путивле.

Во время воскресной службы в храме Агафья успела шепнуть Игорю: «В полночь жду!» При этом она так глянула на юношу, что у того аж сердце зашлось в сладостном предвкушении этого тайного свидания. До окончания обедни Игорь был сам не свой.

И день ему показался дольше обычного, и купание коней в Десне не таким занимательным, как прежде.

Перед ужином Игорь подстерёг Агафью на полутёмной теремной лестнице, ведущей на верхний этаж, чтобы спросить: «Так будешь ждать нынче ночью?»

Агафья ответила утвердительно, позволив Игорю приобнять себя.

После ужина Игорь, не раздеваясь, улёгся в постель и накрылся одеялом на тот случай, если приставленный к нему дядька, бывший отцовский дружинник, внезапно заглянет к нему в спаленку.

Притворившись спящим, Игорь не заметил, как уснул на самом деле.

Пробудился он от толчка. Поднял голову и чуть не вскрикнул от страха, увидев в темноте белую фигуру, склонившуюся над ним.

– Что же ты спишь, младень, – прошелестел недовольный голосок Агафьи, – а я тебя жду не дождусь!

Игорь вскочил с ложа, как ошпаренный.

– Сморило меня… – оправдываясь, пробормотал он.

Агафья зажала ему рот.

– Молчи! – прошептала она и потянула Игоря за собой.

Рука об руку они пробрались по тёмному спящему терему с первого этажа на второй, прокрались мимо спящих служанок, прикорнувших возле колыбели с маленьким Святославом, проскользнули в ложницу[16] Агафьи и заперли за собой дверь.

Игорь застыл столбом, оглушённый тишиной и гулкими ударами собственного сердца. Он словно забыл, зачем пришёл сюда.

Агафья же проворно избавилась от одежд и толкнула Игоря в плечо:

– Ну, чего ты? Раздевайся!

Стаскивая с себя порты и рубаху, Игорь не мог оторвать взор от нагого женского силуэта, видневшегося на фоне решётчатого окна. Лунный свет озарял это окно неким призрачным блеском.

– Ежели вдруг заплачет Святослав, сразу лезь под кровать, – предупредила Игоря Агафья, уже лёжа с ним на мягкой перине.

Лаская руками гибкое тело Агафьи, Игорь неожиданно вспомнил про христианские заповеди. Одна из этих заповедей голосом инока Варсонофия назойливо зазвучала у него в ушах: «Не прелюбодействуй, отрок! Не прелюбодействуй!..»

Но Агафья нетерпеливо тянула Игоря на себя, широко раздвинув ноги. Её молодое крепкое тело так соблазнительно белело в темноте, что Игорь, отбросив колебания, повёл себя как настоящий мужчина, мысленно отвечая Варсонофию: «Уж коли сам епископ крестное целование нарушает, то что остаётся делать нам, грешным…»

Глава четвёртая. Ольговичи и Давыдовичи

На освящение каменной Михайловской церкви прибыл из Чернигова епископ Антоний.

Снег только сошёл, и на фоне влажной, раскисшей от апрельской оттепели земли особенно бросались в глаза шубы и однорядки[17] боярской знати. Миткаль[18] и алтабас[19] ярких цветов, ворсистая парча, переливающаяся на солнце, лисьи и собольи воротники, шапки с опушкой из меха куницы – такова была толпа, собравшаяся на площадке перед храмом среди груд битого камня и прочего мусора.

Строители ещё разбирали леса у северной стены храма, и не везде было закончено внутреннее убранство.

Однако Олег хотел, чтоб непременно к Пасхе главный храм Новгорода-Северского смог принять прихожан. Поэтому под пение дьяков разодетые в ризы и камилавки[20] высшие причетники Черниговской епископии вносили внутрь храма иконы, помахивая кадилами с благовонным дымом.

Простые горожане, оттеснённые дружинниками к ближним улицам, с благоговением наблюдали за торжественным шествием священников. Люди осеняли себя крестным знамением, вытягивали шеи, стараясь увидеть самого епископа.

Среди бояр находилась и княгиня Манефа с сыновьями Игорем и Всеволодом. Тут же стоял Олег с супругой.

Три года минуло с той поры, как благодаря измене епископа Антония была вынуждена покинуть Чернигов гордая Манефа. Не простила Манефа Антонию подлого его поступка и поклялась в душе отомстить ему. Кабы ведал Антоний, как далеко может пойти в своей мести к нему вдова Святослава Ольговича, то не поехал бы в Новгород-Северский и по приказу самого митрополита. Но не дано человеку заглянуть в умы себе подобных, как не дано предугадать свой смертный час.

Совершив службу в новой церкви, епископ Антоний не вернулся сразу же в Чернигов, но почтил князя Олега своим присутствием на роскошном пиру, данном в честь Светлого Христова Воскресения. Надо признать, до изысканных разносолов грек Антоний был дюже охоч.

Средь шумного застолья никто не обратил внимания на ключницу Пелагею, которая наравне со служанками княгини прислуживала гостям. Особенно старательно румяная Пелагея обхаживала самого епископа. С улыбкой подливала ему хмельного мёда, подносила икру, сало, печёную буженину, благо Великий пост закончился и можно было разговляться, чем душа пожелает.

Весело справляли Пасху в ту весну в Новгороде-Северском.

По окончании праздника произошли события странные и непонятные.

Вернувшийся в Чернигов епископ Антоний вдруг расхворался и умер. Ещё не отпели Черниговского архипастыря, как в Новгород-Северский примчался гонец от Святослава Всеволодовича с повелением Манефе не мешкая прибыть в Чернигов.

– Не могу я в такую распутицу ехать, – ответила Манефа гонцу. – Так и передай своему князю.

– Дело у него к тебе важное, княгиня, – молвил гонец.

– А коль так, пусть сам ко мне приедет, – отрезала Манефа. – Ясли за конём не ходят!

Присутствовавший при этом Игорь с невольным восхищением глядел на мать. Как смело она держится, как горделиво отвечает!

После такого ответа Святослав Всеволодович не заставил себя ждать. Прибыл в Новгород-Северский усталый и злой. С Олегом разговаривать не стал, сразу потребовал:

– К матушке своей веди. С ней мне надо переведаться!

Манефа встретила Святослава Всеволодовича, сидя в кресле с подлокотниками.

На ней было длинное до пят платье из фиолетовой камки[21], расшитое узорами на плечах и рукавах. Голову покрывала белая накидка, скреплённая на лбу серебряным обручем. Для своих тридцати пяти лет княгиня выглядела очень молодо.

Черниговский князь, вступив в светлицу, чуть поклонился и произнёс:

– Желаю здравствовать тебе, Манефа Изяславна!

– И тебе доброго здоровья, Святослав Всеволодович, – промолвила Манефа. – С чем приехал?

Святослав прошёлся по светлице, оглядев быстрым взором развешанное по стенам оружие. Долго он княжил здесь, и всё ему в этом тереме было знакомо, но при нём на женской половине мечи, топоры и щиты на стенах не висели. Супруга его ковры на стены вешала. Недаром говорят про Манефу, что у неё под женским обличьем мужская суть.

– В прошлую субботу помер епископ Антоний, – мрачно промолвил Святослав Всеволодович и взглянул на Манефу из-под нахмуренных бровей.

– Надо же, несчастье какое, – вздохнула княгиня, осенив себя крестным знамением. – Упокой, Господи, душу раба Твоего!

– Тебе не кажется странным, княгиня, что Антоний, ещё не старый человек и никогда не хворавший, вдруг взял да и помер? – спросил Святослав Всеволодович, не сводя с Манефы подозрительного взгляда. – И помер-то Антоний сразу по возвращении из Новгорода-Северского. С чего бы это?

– Не ко мне эти вопросы, княже, – спокойно выдерживая прямой взгляд Святослава, ответила Манефа. – Все мы под Богом ходим. Вот к Нему и обращайся. Да ты сядь, в ногах правды нет.

Черниговский князь придвинул стул поближе к креслу Манефы и сел, запахнув одну ногу полой плаща.

– Перед смертью Антоний пожелал со мной повидаться, – сказал Святослав. – Тебя покойный винил в своей смерти, Манефа. Признался мне Антоний перед кончиной своей, что отравила ты его зельем смертоносным во время пира пасхального.

Манефа усмехнулась краем губ:

– За одним столом с епископом много гостей сидело, и все они живы-здоровы, хотя с одних блюд с ним ели.

– Грех на душу берёшь, княгиня, – грозно промолвил Святослав Всеволодович. – По родству ты тётка мне, но по годам я тебя старше, а посему негоже тебе лгать мне в глаза. Супруга твоего покойного я почитал, как отца, и к тебе у меня сердце всегда лежало, свидетель Бог. Покайся, Манефа, иначе умерший Антоний чёрной тенью будет стоять меж нами.

– Не рядись в одежды исповедника, княже, – сказала Манефа. – Антоний перед смертью напраслину на меня возвёл, а ты ему поверил. Значит, таишь злобу против меня. Забыть не можешь, как не пускала я тебя в Чернигов.

– Бог тебе судья. – Святослав поднялся со стула. – Хочешь жить во грехе – изволь. Только помни, как бы грехи твои сынам искупать не пришлось.

– Буду помнить, княже, – отозвалась Манефа.

– Ну, прощай покуда. – Святослав поклонился.

– Что же ты? Неужто в обратный путь? – удивилась Манефа. – Погостевал бы денёк-другой.

– Не стану я у тебя гостевать, – отказался Святослав. – Не хочу, чтоб меня участь Антония постигла.

Святослав обжёг Манефу неприязненным взглядом и вышел из светлицы. Протопали за дверью его тяжёлые шаги и стихли. Вскоре черниговцы покинули Новгород-Северский.

К обеду Манефа вышла с ликующим лицом.

– Слыхали? Антоний-то отдал Богу душу! – обратилась княгиня к Олегу и Агафье. – Одним негодяем на земле стало меньше.

– Твоих рук дело? – мрачно спросил Олег, уловив торжествующие нотки в голосе мачехи.

– Это Господь покарал клятвопреступника. Не напрасны были мои молитвы.

– Из-за тебя двоюродные братья могут озлобиться на меня, – недовольно вставил Олег.

– Не забывай, Антоний ведь и тебя предал, – напомнила Олегу Манефа.

– Я не держал на него зла за это, ибо Антоний знал, что старшинство за Святославом Всеволодовичем. Всё равно Чернигов должен был ему достаться.

– Сердце у тебя из теста, Олег! – презрительно бросила Манефа.

– А у тебя сердце ядом пропитано! – выкрикнул Олег и выбежал из трапезной.

В дверях Олег столкнулся с Игорем и Всеволодом, которые шли на обед, кое-как отмыв руки от грязи. Сегодня дядька Любомир с раннего утра натаскивал их в умении биться на мечах.

– Куда это Олег побежал, матушка? – спросил юный Всеволод.

– Живот у него прихватило, сынок, – невозмутимо ответила княгиня. – Садитесь к столу, дети мои.

Игорь по глазам Агафьи догадался, что у матушки с Олегом опять вышла размолвка, но вида не подал.