Там кедры врезаются в небо

Олег Анатольевич Шемякин

Там кедры врезаются в небо

Автор благодарит за помощь в работе над книгой Михаила Александровича Тарковского и Виктора Васильевича Сергеева.

Посвящается охотникам и охотоведам, а также им сочувствующим…

Мы все по натуре – бродяги,И все за мечтою идем,Скрипят за плечами поняги,Открытое небо – наш дом.О. Шемякин

© Шемякин О.А., 2024

© ООО «Издательство «Вече», 2024

Первая встреча

Охота, милый друг, охотаЗовет нас прелестью своейВ леса поблекшие, в болота,На серебристый пух степей…С.Т. Аксаков

Лёшка учился на четвёртом курсе, когда в феврале, после зимней сессии, по учебному плану у студентов-охотоведов предстояла «Учётная практика» по определению численности промысловых животных. Дело для охотничьих хозяйств муторное, никому не в радость бегать по тайге в поисках следов после окончания сезона, когда силы у охотников уже на исходе, вот и направляли энергичных студентов к ним в помощь. Лёшка долго не мог решить, куда бы ему податься. Сам он был парень городской, охотников среди родственников и знакомых не было. Как вдруг его одногруппник Сашка Кондратьев ни с того ни с сего предложил поехать с ним за компанию на его родину в Красночикойский район, прямо на границу с Монголией, почти к чёрту на кулички, в Мензинский госпромхоз. Лёшка же страшно любил путешествовать, всегда мечтал побывать в самых дальних уголках свой необъятной страны, вот и согласился, не раздумывая, слишком уж красноречиво рассказывал его товарищ про красоту тех мест: «Кедровая тайга, тепло, зверь почти не тронутый, соболя – море, притом, ещё и в Монголии можно было побывать, граница-то не охраняется…»

Билеты на проезд до места практики студентам тогда оплачивали, даже командировочные причитались – красота, хоть на Камчатку езжай! Доехав на поезде из Иркутска до Петровска Забайкальского, они перебрались на автовокзал и сели на рейсовый автобус до Красного Чикоя. Там пришлось переночевать в гостинице аэропорта, рейс в Мензу был утром. Билеты уже были забронированы, и, выкупив их, студенты забрались по выкидному трапу в аэроплан Ан-2, в народе называемый «кукурузником». Лететь было некомфортно – погода была пасмурная, потому сильно трясло. Лайнер, постоянно врезался в белые снеговые тучи, иногда проваливался в воздушные ямы, от чего захватывало дух. Уже на подлёте к посёлку тучи будто кто-то раздвинул, небо стало чистым и солнечным, летчик аккуратно посадил свою четырёхкрылую машину на расчищенное от снега поле, огороженное толстыми жердями.

Пассажиров встречала начальница аэропорта, по совместительству радист – Антонина Лазарева. Как говорили местные казаки – девка бравая. В темно-синем лётном кителе и юбке, чётко облегающими её стройную фигуру. Очень яркая брюнетка с толстым волосом, похожим на конскую гриву, красивая, но строгая. Тоня поздоровалась с Сашкой и сверху вниз окинула взглядом Лёшку, приподняв левую бровь, так что ему без слов стало понятно, что она подумала: «Понаехали тут городские!» Но Лёшка сделал вид, будто ничего не заметил.

Ему было всё в диковину: забавный, старорусский говор, шутки-прибаутки, какая-то особенная открытость, приветливость и повышенная любопытность местного населения. «Ну, как ты там, Санёк, в Иркутске-то учишься? Скоро ль заканчиваешь? Как родители-то?» – почти каждый с интересом расспрашивал его товарища, хотя вся его семья уже несколько лет назад переехала в Гусиноозёрск. Сашка же приветливо здоровался и каждому уделял минуту внимания, деловито рассказывая, что всё у него нормально, да и у родителей, мол, тоже полный порядок.

Лёшка узнал от Сашки, что посёлок Менза был основан в начале восемнадцатого века как пограничный караул на российско-цинской границе и до революции являлся центром Мензинской станицы – первого военного отдела Забайкальского казачьего округа. Располагающийся рядом с ним посёлок Укыр населяли «семейские» – так называли сосланных семьями староверов из Белоруссии, Украины и тогда ещё российской Польши. С ними мензенские казаки шибко не дружили, совместные браки не поощряли, но теперь всё стало не так строго.

Со своими огромными станковыми рюкзаками и новенькими, широченными охотничьими лыжами они минут десять шли до дома Сашкиного дядьки Толика Кондратьева. Мужик он был серьёзный, ещё той, бойцовской породы. Гулять с ним в посёлке никто не хотел, даже близкие родственники, он, ежели чего не по нему, сразу в морду своим тяжёлым кулаком без спросу залазил, потому жил обособленно на самой окраине деревни. Сашке он был рад. Толик уже заранее получил весточку от старшего брата, что скоро в гости к нему племянник с другом приедет, поэтому не удивился, а сразу приказал своей половине накрывать стол и достал из подпола припасённую для этого случая бутылку «Пшеничной». Жена у него была – тише воды ниже травы и не могла в его присутствии даже лишнего слова сказать, за столом не сидела, а стояла в сторонке. Если что было сделано не так, то дядька сразу сквозь зубы цедил: «Убью!» Та даже боялась смотреть в сторону гостей, и это немного напрягало Лёшку. Сашка же был давно привычным к такому поведению родственника и не обращал на это никакого внимания. На столе была обычная деревенская еда: щи, варёный картофель, квашеная капуста, густая сметана, больше похожая на масло, солёные огурцы, сало, грибы и свежий хлеб, выпеченный хозяйкой в настоящей русской печи.

– Енто вы вовремя прикочевали, мне разом помощники нужны! Надо бы кабанчика освежевать! Дров заготовить! Сенник под бастрык забить! – закусывая, пробурчал довольный дядька.

– Ну а чо, поможем! – уверенно ответил Санёк.

– А ты ково плохо жуешь? Давай шти хлебай, охотник есть хорошо должон, иначе ноги таскать не будешь… – обратился Толик к Лёшке.

– Да я что-то не проголодался.

Тут Лёшка понял, что придётся хорошенько поработать, прежде чем они заедут в тайгу. После выпитой бутылки дядька по традиции затянул вместе с Сашкой казачью песню «При лужке, лужке, лужке», как оказалось позднее, она была застольной в каждом доме посёлка, её знали и звонко пели даже маленькие дети.

Вечером они сходили к охотоведу Тишкину, с которым за разговорами долго пили чай с мёдом и баранками. Остановились на том, что через пару дней тот отправит с ними на учёты лучшего в их промхозе охотника – Анатолия Карпова. Вернувшись к дядьке, они обнаружили, что у его жены появился фингал под глазом… «Да не обращай внимания – бьёт, значит, любит!» – по-деревенски просто рассудил Саня.

Следующим утром дядька, похмелившись за завтраком, попросил Сашку угнать их бычка на приёмный пункт заготовительной конторы, где скот принимали живым весом. Привязав верёвку за шею скотины, Саня вывел бычка из стайки и попросил Лёшку взять прут и идти сзади. «Ежели будет кочевряжиться, подгоняй его, сбоку не заходи – лягануть может!» – со знанием дела произнес он.

Контора находилась на другом конце деревни, и им пришлось гнать быка через весь посёлок. Заготовители мяса везли его в город по реке, когда вставал крепкий лёд – по зимнику, другого пути не было. В то же время завозили бензин, солярку, продукты на целый год. Бычок был молодой, двухгодовалый, и толком не понимал, куда его ведут. Зато Лёша заметил, как деревенские бабы на бойню гнали своих старых коров, которые чувствовали свой последний путь и до жути тоскливо и надрывно ревели. Из их глаз текли крупные слёзы. Женщины навзрыд ревели вместе со своей скотиной и громко причитали, но всё равно тянули верёвками упирающуюся животину со своими помощниками. Картина не для слабонервных, но такова была в реальности жизнь в дереве.

Лёшка, поступив в институт, иногда сомневался в правильности выбора своей профессии, связанной с ведением охоты. Моральный аспект добычи животных не вписывался в его тогда ещё не до конца сформировавшееся мировоззрение, но, увидав это, он твердо решил для себя, что неожиданная и быстрая смерть зверя от пули или самолова будет гораздо гуманнее, чем выращивание животных в домашних условиях для забоя.

Бычок потянул два с лишним центнера. «Маловато, конечно, можно б было ещё годик подержать, но дядька сказал – до весны сена на всю скотину не хватит!» – вслух деловито рассудил Санька, получая квитанцию от приёмщика, по которой в конторе сельпо можно было получить расчет деньгами или дефицитными продуктами. На обратной дороге они зашли к его тётке Маруське, всегда улыбающейся, с забавным говором и выраженным акцентом на гласные, из-за чего казалось, будто она не говорит, а распевает.

– Э-э, вона-а ка-акой ты бра-авый-то вы-ы-махал! – протянула она.

– Дак уже, поди, двадцать один стуканул, а ты думала, всё мальчиком буду? – усмехнулся Санька.

– Так-а, а на до-олго к намо-о-то?

– Дак-а почти на три недели, в тайгу пойдём с товарищем на учёты!

Узнав, что Сашка собирается в лес, она пообещала ему к завтрашнему испечь булок десять хлеба и сбить на сепараторе пару литров сметаны. Сашка ответил довольным голосом: «Ну, не плохо б было!»

До обеда закололи борова, Санька свалил его точным выстрелом под ухо из Толиной тозовки. Как только он свалился, дядька сразу же разрезал горло ножом и спустил кровь, подставив таз. Пока он палил паяльной лампой и отскребал тесаком ошпаренную горячей водой щетину, Лёшка и Санька пилили и кололи на пластины лиственничные хлысты, их утром за бутылку притащил сосед Муха. Пожалуй, это был единственный товарищ Толика, который тем не менее на общих гулянках постоянно получал от него, но при этом никогда не обижался, потому как тот был его сослуживцем и даже старшиной их взвода.

На обед хозяйка наварила и нажарила свеженины, Лёшке казалось, что вкуснее этого мяса в своей жизни он не пробовал. Затем они снова занялись дровами.

С утра следующего дня скидали под навес сено, привезённое тем же Мухой, только потом начались сборы в тайгу. Дядька подчеркнуто строго наказал жене наложить пакет квашеной капусты, наморозить три круга молока и напечь в дорогу булок пять свежего хлеба да сдобных булок к чаю. Сам же отрезал свеженины и немного говядины. Студенты помчались переговорить к Анатолию Карпову, который только что вернулся из Чикоя. Он оказался невысоким, поджарым, как рабочая лайка, мужичком лет сорока, с бронзовым и морщинистым лицом, заросшим длинной чёрной щетиной, что совсем не совпадало с представлениями Лёшки о лучшем охотнике промхоза. Зато, на его удивление, Анатолий оказался интересным собеседником и весьма деловым человеком. Решили, что до речки Менжикен с ними поедет дядька Толя на конных санях, а дальше пойдут пешком на лыжах до его притока – ключа Пограничного, там заложат несколько учётных площадок по соболю, затем продолжат маршруты по учётам копытных.

– А покажешь нам, как на соболя капканы ставить? – осторожно спросил Санька.

– Покажу, чего не показать, возьмите несколько однёрок, может, и поймам одного-двух, – ответил Анатолий.

Сашка с Лёшкой так обрадовались, что решили купить в магазине вместе с продуктами бутылку водки, чтоб в лесу отблагодарить Анатолия, ведь далеко не каждый охотник стал бы делиться своими секретами.

С обеда до позднего вечера студенты шили и подбивали свои новые магазинные «охотничьи» лыжи конскими камусами. Сашка в прошлом году выпросил их на конюшне после выбраковки коней и, выделав, растянул гвоздями, мездрой наружу, на задней стене дядькиного сарая. Лёшка специально привез с собой маленькие гвоздики из города и казеиновый клей вместо рыбьего, которого не нашёл, чтобы промазать швы и по краям шкур. Он про это прочитал в журнале «Охота и охотничье хозяйство», который он постоянно выписывал, а иногда ещё и прикупал старые номера с интересными статьями в книжном магазине «Букинист».

Ещё раз, проверив по спискам, всё ли у них имеется для недельного похода, Санька с чувством полной готовности выключил свет, и студенты улеглись спать. Лёшке всю ночь снилась кедровая тайга, которую он, по большому счёту, ещё ни разу в жизни и не видел, с бурыми лохматыми медведями, точь-в-точь как на картине Шишкина. Утром в летней кухне стало прохладно, замёрзший Лёшка ни свет ни заря, растопил печку. Дядька пришёл через полчаса и попросил студентов слазить в подполье, чтоб набрать с собой в тайгу полведра картошки да немного морковки.

– Во-о, теперь заверни мешок вон в тот старый тулуп и стяни верёвкой!

– С голоду точно не помрём! Продуктов на месяц! – подмигнув Лёшке, произнес радостный Санька.

– Идёшь на неделю, бери на три – закон тайги! – подняв указательный палец вверх, протянул дядька.

Коня подвели к загруженным саням, запрягли и тронулись. Анатолий Карпов уже ждал их возле своего дома, сидя на своих санях. Продукты перебросили к нему. Дорога оказалась долгой, она тянулась сначала полями, затем по реке Кумыр между увалами – так в Забайкалье называют голые сопки, покрытые разнотравьем и мелким кустарником, потом стали подниматься вверх рекой Менжикен. Её берега поросли смешанным лесом с преобладанием лиственницы даурской, понемногу поднимались к перевалу ближе к границе с Монголией.

Морозный воздух был необыкновенно свежим и чистым, от этого у Лёшки иногда перехватывало дыхание. Он жадно ловил глазами всё вокруг, всё это было страшно интересно для него. Постоянно встречались переходы животных через реку: строчки лисиц, следы от прыжков белок, чётки горностаев, норок и колонков. Часто взлетали то рябчики, то каменные глухари. Несколько раз кормящиеся изюбри на махах убегали от реки, но самих их не видели, так как скрип полозьев саней, обитых лентами металла, был слышен издалека, зато на снегу было чётко видно ямки от их огромных прыжков. Товарищи записывали все следы карандашами в своих блокнотах.

– Вот бы ща изюбришку-то стрельнуть, оправдал бы, однако, дорогу! – мечтательно произнес дядя Толик.

– Может, повезёт, так и стрельнем! – вторил ему Санька.

Выше река была почти полностью покрыта наледью, и в нескольких местах дядька останавливал коня и проверял крепость льда, простукивая его обухом топора, чтобы конь не провалился под лёд. В зимовьё прибыли к обеду, оно стояло прямо на берегу реки. Дров было только на растопку, и Анатолий Карпов, выругавшись на промышлявших тут горе-охотников, вытащил из саней бензопилу «Дружба» и тут же свалил пару сушин. Затем выпряг коня и подтащил им хлысты к входу избушки, распилил их на чурки чуть меньшого размера, чем железная печь зимовья. Дядька распрягать коня не стал, а дал ему остыть, накрыв потником, только потом напоил водой и насыпал овса в старое ржавое ведро.

Разгрузив всю поклажу, Лёшка с Санькой накололи дров, растопили печь и поставили кипятиться большой чайник, покрытый толстым слоем жирной чёрной копоти. Затем нарубили мяса в котёл и залили его водой с ледяшками, поставили его рядом. Сашка решил сварить щи, которые были основной едой в их посёлке. Зимовьё было небольшое, но достаточно высокое. В центре над столом было большое застеклённое окно, справа и слева – широкие дощатые нары, матрасы и одеяла были туго свернуты и повешены на верёвках под потолком. «Это чтоб мыши не почикали!» – пояснил Саня удивившемуся Лёшке.

Пообедав и привязав коня Анатолия Карпова за повод к своим саням, Сашкин дядька уехал домой. Студенты и охотник занялись хозяйственными работами: раскололи оставшиеся чурки, отложили продуктов для похода в вершину ключа Пограничный, остальные подняли на лабаз, который стоял рядом с зимовьём. Он представлял собой небольшую дощатую площадку, сделанную на четырёх рядом стоящих деревьях, на высоте пяти-шести метров с приставной лестницей, которая была прислонена к соседнему дереву. Снизу до высоты трех метров стволы деревьев были обиты жестью. «Чтоб ни медведь, ни мыши не могли забраться!» – объяснил им Толя Карпов.

Утром следующего дня вышли с рассветом, пристегнув ремнями креплений лыж к своим ичигам, Лёшка и Санька подняли свои большие станковые рюкзаки, куда они ещё с вечера сложили на всякий случай кучу ненужных вещей: плоскогубцы, молоточек, гвоздики, проволоку, фотоаппараты, запасную тёплую одежду. Толик, наблюдавший за их сборами, хихикал про себя, но ничего не сказал, а ночью, когда студенты заснули, добавил им туда ещё по хорошему булыжнику, которыми была обложена стена у печки. Саня подкрякнул, подняв эту тяжесть утром. Лёха же сделал вид, что ему всё нипочём, но через час ходьбы их плечи стало резать лямками рюкзака и ныть спина, однако студенты терпели, нельзя было показать свою слабость перед бывалым охотником. Ещё через час ноги стали гудеть. Ближе к полудню решили сварить чай. Санька, скинув рюкзак, полез в него за котелком и заваркой, тут он обнаружил двухкилограммовый булыжник, завернутый в его одежду.

– Ты каво мне тут подложил? – подняв бровь, раздражённо спросил он Лёшку, так как такая шутка была популярна в их студенческой среде.

– Ничего я не подкладывал!

Тут Лёша залез к себе в рюкзак и обнаружил камень точно такого же размера. Он вопросительно посмотрел на Толика, тот громко засмеялся:

– Это вам, чтоб запомнили, что в лесу за плечами каждый грамм – килограмм! А то вы там набрали всякой хрени! Вот теперь будет вам урок на всю жизнь!

– Ладно, давай костёр разводить! – сказал успокоившийся Сашка, выбросив булыжник в снег.

– Давай! – радостно поддержал Лёшка, вышвырнув свой.

Добравшись до последнего с нашей стороны зимовья, студенты бросили там все лишние вещи и продукты, взяв с собой только ружья и блокноты, и налегке побежали в кедровник закладывать учётную площадку.

Кедрач был покрыт чистым, глубоким и абсолютно белым, как сахарный песок, снегом, будто посыпанным алмазной крошкой, поблескивающей в солнечных лучах, проходящих через густые кроны деревьев. Высокие, могучие кедры в два обхвата с лохматой, темно-зелёной хвоей, казалось, врезались в небо. Сашка на фоне их виделся Лёше меленьким и абсолютно незначительным, даже лишним, как, впрочем, и сам он в этой полной и совершенной гармонии природы.

По ходу их постоянно сопровождало несколько навязчивых кедровок, перелетавших с макушки на макушку. Их громкая трескотня разлеталась по морозному воздуху на всю тайгу, будто они предупреждали других обитателей о том, что непонятные и ненужные природе существа зашли в их снежное королевство. Пахло болотным багульником и кедровой хвоей. От переизбытка кислорода Лёшка ощущал какое-то лёгкое опьянение. Он внимательно и заворожённо рассматривал эту совершенную, безупречную гармонию, незаметно для себя влюбляясь в неё, словно мальчишка в идеально красивую и абсолютно не доступную для него актрису с обложки глянцевого журнала «Советский экран».

Следов соболя было много. Заложив учётную площадку, студенты подсчитали все свежие четки, отмечая их направления в своих блокнотах. Заодно метили следы белки, которая уже активизировалась после зимней стужи и часто бегала парами. Самцы начали преследовать самок.

– Весна, гормоны торжествуют! – с довольным видом громко произнес Сашка перефразированные стихи Пушкина.

– Да, красота необыкновенная! – думая о своём, невпопад ответил Лёха.

– Тайга как тайга… – пожав плечами, буркнул Саня.

– Не просто тайга, а огромный, красивый дом для всех зверей и птиц.

Лёшка хорошо знал всех воробьиных и говорил Сашке, когда тринькали клесты, свистели синицы, выдавали переливающиеся трели щуры, чичкали чечётки или цвикал поползень. Санька удивленно поднимал брови, оттопыривая нижнюю губу, потом, не выдержав, спросил:

– А ты отколь всё знаешь-то?

– Я певчих птиц в детстве держал, воробьиных практически всех по голосам знаю. Знаешь, чем клест-еловик от обыкновенного, или, как ещё говорят, сосновика, отличается? Еловик – клинь-клинь голосит, а сосновик – тринь-тринь!

– Хм, да я их в глаза-то ни того, ни другого не видал!

– У них клювы перекрещиваются, специально природа так задумала, чтоб им семена из шишек ели и сосны ловчей доставать было.

– Тебе диплом на кафедре биологии у Богородского писать надо, по птицам!

– Так я к нему и записался дипломником!

– А ты у кого? – спросил Лёшка.

– Я у профессора Литвинова! – гордо ответил Сашка.

– Литвинов личность серьёзная, не зря его все студенты боятся! Он тебя своей наукой замучит. Сам зоологом станешь! Ну, или ботаником! Ха-ха!

– Сам ты ботаником станешь! – грубо отрезал Саня.

Сашка был на их курсе отличником, хотя и не был зубрилой, как некоторые. Учёба ему давалась легко, память была отменная, ему было достаточно услышать или прочесть один раз, и информация надежно сохранялась в его голове. Хотя он не отличался от других, курил и выпивал на студенческих гулянках, мог и крепким словцом иногда завернуть. Лёшкина же память была другой, выборочной, к нему прилипала только интересная информация, хотя учился тоже без особой напряги, но часто пропускал не интересные ему лекции, а перед сессией судорожно заполнял эти пробелы учебниками.

Вернувшись в зимовьё, они обнаружили спящего Анатолия, с головой накрытого ватным одеялом, на углу печки стояли горячая похлёбка. Откинув одеяло, Толик закурил, затем спросил:

– Ну что, студенты, сколько соболей насчитали?

– Плотность хорошая, перепромысла нет! – пояснил Сашка.

– А кто его тут изводить-то будет? Охотятся любители, рядом Монголия! Там вообще на него никто никогда не охотился! Завтра туда сбегаем, я вам покажу, сколь там его, – просто ужас!

– А за это ничего не будет? – настороженно поинтересовался Лёшка.

– Тут пограничников-то нет, они только летом раз в три месяца на конях проедут, ну даже если встретят тебя, водки выпьют, ежели нальёшь, да довольные уедут! Это же наша шестнадцатая республика! Они, где граница-то проходит, точно не знают! Их там три линии идёт, а какая из них, мало кто точно скажет! – спокойно сказал Анатолий.

– Так, что не дрефь, Лёшик! – с ехидцей в голосе добавил Санька.

Утром следующего дня, позавтракав и покидав вещи в рюкзаки, они отправились дальше. На этот раз студенты взяли с собой только самое необходимое: котелок, хлеб, сало, чай, сахар и три капкана. Больше капканов они в посёлке не нашли. Лыжню прокладывали по очереди, но в основном, конечно, доставалось Толику, он всё-таки был самым натренированным во время долгих промысловых сезонов. Лыжи у него были легкие, самодельные, из ели, да и сам он был помельче и полегче студентов, поэтому почти не проваливался, шёл без устали и остановок. Когда ребята меняли его, он нервничал, что те идут медленно, и, немного отдохнув, снова вырывался вперед.

Часам к двенадцати подошли к широкой просеке, заросшей мелкими кустами и деревьями. Как объяснил Толик, это была старая граница, которую то ли неправильно отвели, то ли заново прирезали… Потом подошли к другой просеке, она была более ухоженной и на ней стоял полосатый столбик с гербом Советского Союза.

– Вот она граница! Так что можешь считать, за рубежом побывал! – улыбаясь, сказал Санька.

– Эх, жалко фотоаппарат выложил! Можно б было сфоткаться на память! – произнёс Лёшка.

– Ага, ещё пограничникам отправить, мол, охраняли тут за вас границу! – вставил Толик.

Перейдя ещё одну просеку, они спустились в ключ и вышли на старое зимовьё. Несмотря на свой возраст и чёрные стены, с налетом лишайника, оно было ещё вполне порядочным. Затопив печку с прогоревшими, от этого просвечивающими, боками, они поставили на неё чайник с ключевой водой. Пока варился чай, Лёшка с Санькой вышли на улицу покурить. День был солнечный, тёплый, и снаружи было гораздо приятней, чем сидеть в промёрзшем, сыром срубе.

– А это что? – спросил Лёшка, показывая на трехлитровую банку, наполовину наполненную какой-то серебристой жидкостью.

– Ща глянем! О, так это ртуть! – удивился Санёк.

– А на фига она тут, интересно? – поинтересовался Лёшка.

– Так это золото чистить от примесей! – послышался из открытого зимовья голос Толика.

– Амальгамация – по химии называется! Не помнишь, что ль? – быстро сообразил Сашка.

– А кто его тут моет-то? – снова поинтересовался Лёша.

– До революции и после, по-моему, до пятьдесят четвертого года, разрешалось частникам мыть золотишко. Так что, видимо, по старой памяти здесь кто-то и сейчас старается, – со знанием дела сделал вывод Саня.

Заглянув на чердак, Санька нашел большой, довольно свежий деревянный лоток с нарезанными на дне мелкими поперечными бороздками.

– Ну во, чё я говорил! Не перевелись у нас ещё «чёрные» старатели!

Перекусив хлебом с намазанным на него толстым слоем сливок и соленым салом, запивая густым сладким чаем, они отправились дальше, в ближний кедровник. Там было всё исчерчено следами соболя, и было много набитых троп. Анатолий рассказал, как правильно ставить капканы «под салфетку». Для этого он вынул из своего рюкзака специальную деревянную лопатку и корочки от старого учебника, где у него лежали нарезанные четвертинки белых салфеток с обрезанными углами.