Помещик. Том 2. Новик

– То же самое, – кивнула Марфа. – Только привыкала быстро, так как меня пороть почти сразу начали. Так что шкурку эту лягушачью я стала ощущать очень быстро и крайне отчётливо. Особенно на попе и спине.

– Боль… Меняет сознанье. Страх… Взрывает дыханье. Жизнь… Теряет, сгорает… Кровь в венах играет…

– Пламенев?

– Именно.

– Да… – тихо произнесла Марфа. – Что-то очень похожее. Боль обостряет ясность бытия. Но я бы согласилась месяц-другой с разбитой в кровь задницей хоть ради смартфона с пусть даже ограниченным количеством композиций.

– А я бы с удовольствием на концерт сходил. Наверное, любой группы. Просто чтобы музыка громче. А всё вокруг яркое. Тут то куда ни глянь – тусклое всё. Блёклое. Ярких цветов, почитай, что и нет. Ты думаешь, чего они с той краской забегали? Она яркая, сочная. Думаю, им и самим несладко в этой серости жить.

– Только они к ней привыкшие. А мы с тобой видели и другую жизнь… другой мир. И нам сложнее во много раз. Мы знаем, что мы потеряли.

– Мы потеряли… – тихо произнёс Андрей и задумался.

– Ну да ладно, не грусти, – по-своему расценила состояние парня его супруга. – Ты, кстати, не можешь мне объяснить, чего мы в этой глуши забыли?

– А куда нам идти? Есть предложения?

– Туда, где спокойно и сытно.

– В эти времена таких мест нет.

– Тебя ведь тут пытались ограбить. Все. И Церковь, и мой отец, и воевода. Да и вон как унизили на верстании. Почему ты всё ещё тут? Разве нет мест куда интереснее?

– Милая, а что ты о них знаешь, об этих местах?

– Ну… – задумалась она.

– В этом мире одиночки не выживают. Увы. Теоретически в той же Литве или Польше у меня больше шансов. Особой религиозной ревностью я не отличаюсь, поэтому без каких-либо проблем смогу сменить православие на католичество или даже лютеранство. Но… Отправившись на запад я… мы там окажемся одни. Одиночками.

– У тебя есть деньги.

– Не так много.

– Ты ведь можешь ещё краску сделать. И добыть много денег. Я ведь правильно всё поняла, и ты её сам сделал?

– Правильно. Но ты упустила из виду тот факт, что у Остапа Бендера тоже было много денег. Помнишь, чем всё закончилось?

– Ты думаешь? Ну… времена другие.

– Повторяю, если ты ещё не поняла, то в этом мире не выживают одиночки. Ты можешь быть умным, красивым, богатым, но если за тобой не стоят родичи или союзники, то это всё очень быстро закончится. И чем сильнее за тобой стоит «массовка», тем спокойнее тебе живётся. До определенных пределов, потому что тебе нужно как-то обеспечивать её лояльность.

– Так там же не Русь, там Запад.

– Ты полагаешь, что-то там иначе? За каждым ремесленником там стоит цех. Крупная и хорошо вооружённая средневековая корпорация. И ни один феодал в здравом разуме обижать его просто так не станет. Мастера же настоящие так ещё и под покровительством очень влиятельных персон. Вплоть до герцогов или даже королей. Если их ограбить или у них украсть, то внезапно окажется прилично людей с оружием, готовых за это злоумышленника покарать. Если же ты одиночка, то тебя в самом лайтовом варианте ограбят до нитки. В самом прямом смысле слова раздев донага. И выбросят в канаву. Не нужно тешить себя глупыми иллюзиями. Люди там такие, как и у нас. Просто так сложилось, что они сумели себя презентовать получше, вылив подспудно на нас кучу дерьма. Не больше и не меньше.

– Ну…

– Ну поедем мы в Литву? И что дальше? Если у меня не будет богатых доспехов да одежды, то любой шляхтич может попытаться меня ограбить, объявив разбойником. И будет в целом в своём праве, так как кто я такой в Литве? Поместный дворянин? Это ещё доказать нужно. Местные-то меня не знают. И все родичи мои – тут живут. Ну в Туле да Коломне.

Марфа промолчала, поиграв желваками.

– И чем дальше от здешних мест, тем меньше у меня прав. Тем более что встречают-то по одёжке. А мы с тобой выглядим довольно бедно и скудно. Нищета. Многие удачливые разбойники лучше живут. И это не говоря о том, что встаёт в полный рост проблема языка. Здешний язык мы знаем. А среднепольским[12] ты владеешь? А современными германскими наречиями? А среднефранцузским[13]?

– Английский и немецкий знаю.

– Наших дней?

– Да.

– Забудь. Сейчас всё по-другому. Тебя, скорее всего, если и поймут, то с огромным трудом.

– А если к татарам податься или османам? Если тебе религия не важна, то не всё ли равно?

– А тебе?

– У меня дедушка преподавал на кафедре научного атеизма. Сам понимаешь… – развела она руками.

– Языка их мы не знаем. Да и если попадёмся нашим после этого, то смерть – лучшее, что нас будет ждать. Измена царю страшна. Измена вере же – худшее, что мы можем сделать.

– А чего им попадаться? Через крымских татар переберёмся в Османскую империю, а оттуда куда-нибудь в Египет. Ну и поселимся где-нибудь недалеко от Долины царей. Я немного интересовалась вопросом и карту захоронений помню. И где гробница Тутанхамона – тоже.

– Там мы будем ещё бо́льшими изгоями, чем в Польше. Чужими одиночками. За нами никто не стоит. Если бы я один поехал бы, то мог взять местную женщину в жёны и примкнуть к какому-нибудь клану. А так… Мне никогда не нравился Карл Маркс. Достаточно сложно доверять размышлениям об устройстве экономики и хозяйства человека, который себе не мог заработать на хлеб и жил на подачки. Обычный идеалист и фантазёр. Но есть у него одно высказывание, с которым я согласен. Нет такого преступления, на которое бы не пошёл капитал ради трёхсот процентов прибыли. Только я бы заменил слово «капитал» на «человека». Ну и, может быть, поставил вилку процентов. Это ведь на словах все люди молодцы. Пока перед ними не появляется особой возможности. Выделываются. Рассказывают, какие они хорошие и правильные. А помаши перед носом осликом, гружёным золотом, и всё… Вот ты говоришь, гробница Тутанхамона. Там же десятки килограммов золота. Местные нас прирежут быстрее, чем мы пикнуть успеем. И это не самый плохой вариант. А то ведь пытать станут, выведывая, где мы ещё припрятали золото.

– Не веришь ты в людей, – мрачно произнесла Марфа.

– Не верю.

– А Сибирь?

– А что Сибирь? Ты думаешь, что там люди не живут и они там другие? Там масса своих государств со своей аристократией.

– Проклятье! Так что же делать? Сидеть вот так – как в осаде? Тула ведь фронтир. Тут каждый день прожить – удача.

– Думаешь, я не думал, что делать? – усмехнулся Андрей. – На текущий момент у нас есть только один продуктивный сценарий. Сидеть на попе ровно и укреплять свои позиции.

– Но как?! На этих тридцати трёх квадратных метрах? Ты серьёзно? Под угрозой постоянного нападения в любой момент с любой стороны?

– Земля – это не так важно. Намного важнее люди. Люди, которые за нами будут стоять. На текущий момент мы с тобой члены рода моего отца. Младшие члены рода, которых прикрывают минимально. Просто ради того, чтобы дурные слухи не пошли. Мы балласт. Обуза. И единственный путь – это положение изменить, сделать так, чтобы род был заинтересован в нас. Кровно заинтересован.

– А потом?

– А потом подтягивать три других рода. Моей матери и твоих родителей. Чтобы сформировать как можно более крепкий конгломерат за своей спиной.

– И что это даст?

– Возможность через какое-то время жить тихо и спокойно. И сытно. Ты ведь этого хочешь? Вот. Я тоже. Или ты думаешь, что вся эта катавасия меня радует? Да в гробу я видал и службу, и все эти долбаные интриги в отдельно взятом болоте. Я хочу сытой, спокойной жизни.

– Ты планируешь тут сидеть до самой старости? Просто обрастая связями? Я правильно поняла?

– Милая, грядёт Ливонская война. И она несёт большие возможности. Вот я и хочу к ней подготовиться. Чтобы, когда она началась, я был уже готов. И люди, которые пойдут за мной, тоже были готовы.

– Ты же знаешь, что царь её проиграет.

– Главное, чтобы её выиграли мы, – усмехнулся Андрей и лукаво прищурился…

Спустя полчаса к кузнецу Илье подошёл старший сын Сёмка с самым что ни на есть испуганным лицом.

– Бать, а бать… – дёрнул он его за рукав.

– Ты чего?

– Хозяин… он… он…

– Что он?

– Не человек он! – выпалил малец.

– Т-с-с-с… – прошипел кузнец. – Тише!

– Батя. Так…

– Ты хочешь, чтобы он услышал твои слова?

– И хозяйка…

– А то я не догадался? – фыркнул Илья. – Ты сам-то как это узнал?

– Так они на речке сидели, на берегу, и болтали. А я случайно заметил их и решил послушать.

– Подслушивал? – нахмурился кузнец.

– Они на каком-то дивном языке говорили. Вроде наш, а такой непонятный. Я едва несколько слов разобрал. Он там сказал что-то о том, хорошо ли хозяйке в новом теле. Я как услышал это, так и бежать.

– Прям бежать?

– Тайком отполз и дальше тишком…

– А они тебя заметили?

– Не, – помотал он головой. – Они на берегу сидели. На самом виду. Там, где лодки пристают. Издали их видать было. Я хотел вершу проверить. Ну пошёл. А ветер с их стороны был, поэтому мои шаги они не услышали. Он же и слова их доносил.

– Ясно, – задумчиво произнёс Илья и вспомнил слова Устинки, о том, что Андрей сказывал волколаку: «Мы с тобой одной крови». И в его голове всё встало на свои места.

Он и раньше подозревал, что с Андреем что-то не так. Как и с Марфой. Другие они. Чужие. Вроде и по-нашему говорят и ликом понятны, но чужие. Как будто иноземцы далёкие. Теперь же выходило… – Ты только молчи. Понимаешь? Просто молчи. И никому не рассказывай.

– Батя…

– Они хорошие. Если бы не они – нам бы голодать.

– Но они же нелюди!

– Это не так… тебе просто показалось.

– Батя!

– Скажешь кому – и мы снова окажемся на улице. И снова будем лебеду да крапиву есть. Хочешь?

– Но отец Афанасий…

– А что отец Афанасий? Они крест носят и причастие принимают. Люди они. Дивные, но люди. Молчи! Никому не говори то, что сказал мне. Понял меня?

– Понял, батя.

– И не подсматривай больше за ними. А то бог знает, что тебе ещё померещится.

– Но он сказал это! Я слышал!

– Он на нашем языке это сказал?

– Нет.

– Вот! Ты тот язык не ведаешь, оттого и глупости всякие чудятся.

– Но…

– Хочешь нас всех сгубить?

– Нет… прости, батя.

– Вот. То-то же. Лучше иди ещё угля мне принеси. Дел много, а ты непонятно где шляешься.

Сын споро убежал, а Илья напряжённо уставился ему вслед. Сзади же подошла его супруга и осторожно обняла за плечи.

– Может, вернёмся в Тулу?

– Ты с ума спятила?

– Так, может, сыну не почудилось? Марфа-то когда с матерью браниться, то чуть не рычит. А Андрей, видел, как он озверел тогда? Зенки кровью налились. Ей-ей бросится и растерзает. Да ещё и Устинка болтал, что Андрей хотел с волколаком договориться. Сказывал, будто они одной крови.

– Волки заботятся о своей стае, – чуть подумав, ответил жене Илья. – Пока они нас считают в своей стае – мы в безопасности. Так что не болтай. И за сыном приглядывай. Поняла?

– Ты уверен?

– Уверен.

Глава 6

29 июня, Москва, кремль

Иоанн свет Васильевич сидел за небольшим столиком, на котором лежала книга. Разместился он у настежь распахнутого окна, чтобы и воздух свежий, и света больше. И читал, водя небольшой резной палочкой по строкам. Медленно, едва заметно шевеля губами, словно бы пытаясь вокализировать текст. Но воздерживаясь от этого…

Его детство было очень непростым. Отец умер, когда ему стукнуло всего три годика. Очень скоро у руля встала его мама. Однако её регентство не продлилось и четырёх лет. Отравили. Бояре не хотели, чтобы ими правили Глинские, то есть те, кто равен им по статусу. Так что остался он в свои неполные семь лет круглой сиротой под присмотром ряда аристократов, не сильно жаждущих, прямо скажем, его воцарения и успешного правления.

Сначала они держали в чёрном теле, ограничивая даже питание, не говоря уже про образование. Потом всячески старались отвлечь его от процесса познания, стремясь «утопить» в развлечениях самого разного характера. Дабы он не дай Бог не оказался достаточно подготовлен для самостоятельного правления и оставался марионеткой в их руках.

Так что на престол Иоанн Васильевич вступил, умея едва-едва читать-писать-считать. И, как окружающие говорили, ему более и не требовалось. Ведь есть помощники. Но он сам так не думал. И столкнувшись с реальными проблемами государственного управления, начал учиться. Как мог. Прежде всего, стал читать всё, что под руку попадётся. К сожалению, в силу обстоятельств попадались в основном книги духовного содержания, которые не сильно помогали Иоанну Васильевичу развиться в нужном для правителя ключе. Но даже их чтение было намного лучше, чем ничего. Во всяком случае, к 1553 году он уже настолько продвинулся в чтении, что начал мало-мало читать тексты про себя и знал наизусть многие фрагменты Святого Писания и Святого Предания…

– Государь, – тихо произнёс вошедший слуга, глубоко поклонившись.

Царь мельком глянул на него и ответил:

– Зови.

После чего положил палочку на книгу и потёр руками лицо.

Минуту спустя к царю в помещение вошли трое человек, которые тут же заломили шапки и поклонились.

– Рассказывайте.

– Государь, – осторожно начал первый докладчик, – интерес митрополита не связан с Сильвестром и князем Григорием Ивановичем. Они все сами по себе.

– И Сильвестр, – заметил второй докладчик, – просто интересовался.

– Добре. Тогда давайте по порядку. Какой интерес у Макария?

– Андрейка сын Прохора сначала откуда-то достал ляпис-лазури с гривенку. Да не камня, а краски. Говорят – наследство отца, которое тот хранил на чёрный день. Из числа трофеев. А потом удумал лампу добрую, – произнёс первый докладчик, кивнул на ту, что стояла у царя на столике. – Вот эту. И печь, что греть греет, а дым на улицу сразу отводит.

– Он из мастеровых?

– Он сын поместного дворянина.

Поместные дворяне были епархией царя, и интерес митрополита к столь головастому пареньку из поместных вызвал в Иоанне Васильевиче некоторое раздражение. Как и то, что лампу ему презентовали как Божью благодать, полученную через Церковь, а не как выдумку царёва слуги.

Царь нервно дёрнул подбородком, словно поправляя одежду, но промолчал.

– Макарий ему заплатил?

– И да, и нет.

– Как это?

– Сначала Андрейка краски принёс чуть и попытался её продать через местного купца. Дабы на вырученные деньги зиму прожить. Его же отец умер минувшим летом, обороняя Тулу от татар. Сказывают, славный был воин. И погиб в бою от стрелы, сразив нескольких супостатов. Кони его пали. Доспех и многое другое досталось татарам. А поместье оказалось опустошено. Жить ему было не с чего. Мать же умерла ещё раньше, отчего паренёк остался круглой сиротой без средств к существованию. Но сразу же вмешалась Церковь. И оставшуюся краску парня вынудили частью продать, а частью подарить ей.

– ЧТО?!

– Четыре десятых доли гривенки Церковь у него купила за бросовую цену. Остальное он Церкви вкладом отдал.

– Хотя эта цена была выше, чем та, что дал купец, – добавил третий докладчик.

– Но несильно, – поправил второй докладчик.

– А что с лампой и печью?

– Он их пожертвовал Церкви.

– Безвозмездно? – спросил, поиграв желваками царь.

– Митрополит выделил ему сто рублей, хотя, как нам удалось выяснить, просил он сотую долю от выручки. Местный тульский священник удумал вместо денег подарил ему шесть меринов со сбруей. Прилюдно. Дескать, от Матери Церкви. Макарий одобрил, когда узнал.

– Они обошлись ему в сто рублей?

– В семьдесят два и тридцать семь копеек.

– Андрей сумел верстаться? – после долгой паузы спросил Иоанн Васильевич.

– Да. Выехал сам на коне в кольчуге с мисюркой, луком, саблей, щитом и копьём. А с ним два холопа выехали, также одвуконь, с копьями да щитами. Но их ему засчитали только кошевыми, так как вместо кованой брони тегиляй на них был.

– Тоже митрополита дела?

– Нет, – ответил первый докладчик. – Это уже воевода.

– А этому что не сиделось?

– Бедно же город служит. Он посчитал, что невместно новику сразу засчитывать и послужильцев. Это ведь оклад денежный нужно ему добрый положить. Получше многих.

– А волнение отчего среди посадских и служилых в Туле вышло?

– Отец Андрейки, Прохор, взял в долг у Петра Глаза мерина с меринцом да панцирь со шлемом. Когда же тот погиб, то сыну не оставил их наследством, так как ранее потерял от татар. Андрейке тогда ещё пятнадцати лет не было, поэтому долг должен был отдавать Петру глава рода – Степан Седой из Коломны. Но Пётр рассудил иначе и попытался взыскать деньги с Андрейки незадолго до верстания.

– Зачем сие?

– Сказывают, чтобы тот не смог его пройти. И пошёл, как все, в послужильцы на два-три года. Вроде как урок.

– Но на самом деле оказалось, что это не так, – заметил второй докладчик. – Воевода Григорий Иванович подговорил Петра потребовать долг. И когда тот сие сделал, то воевода признал и погасил долг из пожертвований, сделанных ранее от имени Андрейки на нужды города.

– Себе же взял долю, – заметил третий.

– А волнение с чего?

– Пётр не успокоился. Он тем же вечером попытался с Андрейки взыскать ростовые деньги и самолично наложенную виру в двадцать пять рублей. За то, что Андрейка, дескать, имя его славное поносил.

– САМОЛИЧНО?! – рявкнул царь, чуть привставая. Покушения на такие вещи он очень не любил.

– Судить некого, Государь, – спешно заметил третий докладчик. – Андрейка вышел против него с сабелькой и зарубил насмерть. Пётр ведь провозгласил Божий суд самовольно.

– Не Пётр, а его человек по его приказу, – поправил второй докладчик.

– Верно. Вот воевода и посадил Андрея в холодную. Самовольный Божий суд ведь не суд. И выходит, что сие убийство государева человека. Так что ему требовалось время, чтобы во всём разобраться. Народ же вышел за него просить.

– Отпустил?

– Отпустил. Куда ему деваться? – вяло улыбнулся второй докладчик.

– Много наварил?

– Воевода-то? За то, что Петра сгубил, сказывают, что он сто рублей получил. Тот ведь в сотники метил. Ещё десять рублей получил он как долю в возврате долга. Семнадцать рублей на взыскании штрафов с вдовы Петра заработал. Ну и при покупке зерна для нужд разорённого города ранее ещё около двухсот рублей. Частью твои, Государь, деньги. Частью пожертвованные Церковью от имени Андрея.

– Как это? – в первый раз царь это уточнение не заметил, а теперь оно его царапнуло.

– Они небольшую часть от стоимости краски передавали на нужды города в распоряжение воеводы.

– А откуда вы узнали о наваре?

– Так окладчика спросили. Он про всех всё знает. Со всеми купцами дружит. Напоили, показали бумагу, тобой, Государь, подписанную. Вот он всё и вывалил.

– Окладчик – это хорошо, – скривился царь от с трудом скрываемого раздражения.

– Обидел воевода окладчика. Иначе бы промолчал.

– Чем обидел?

– Воевода разорил вдову Петра совершенно и оставил его единственную дочь без приданого. Ещё и роду остаток долга пришлось выплачивать, – начал первый докладчик.

– Чтобы не допустить кровной вражды, – продолжил второй докладчик, – он поженил Андрея на дочери Петра – Марфе-бесприданнице. Андрею же он пообещал в качестве приданого нарезать поместье Петра, в котором жили три дюжины крестьян.

– Но обманул.

– И это поместье никому не выделили. А крестьян себе разобрали сотники.

– А окладчика чем обидел?

– Ему он тоже крестьян обещал с этого поместья, но…

– Какой Гришка молодец, – процедил царь. – Прямо слушаю и не нарадуюсь.

Все помолчали. А что тут добавить?

– А что Андрейка? Где он сейчас?

– В поместье своём. Он туда отбыл. Нанял каких-то людей и отбыл.

– Каких-то?

– Кузнеца, разорившегося после нашествия. С женой и двумя детьми. Плотника безногого. Нищего с паперти. Двух бобылей да трёх вдов крестьянских с детьми малыми, что после нашествия маялись, нужду терпя. Рты же лишние. Ещё жену, тёщу и двух своих холопов, которых прежде прилюдно объявил свободными. Но они всё одно за ним пошли.

– Интересно… – задумчиво произнёс царь. – А что он там делать собрался?

– Мы не смогли узнать. Сказывают, что по осени он с купцом тульским Агафоном о каком-то торге сговорился. Но зерна вряд ли привезёт. Там ведь ничего не посеяно у него. Да и некому сеять.

– Очень интересно, – ещё тише и каким-то холодным, могильным голосом произнёс царь, барабаня пальцами по столику.

– Ещё про Андрейку всякие сказки сказывают.

– Он ведь зимовал в отцовском поместье. Там и волчья стая приходила, и медведь-шатун, и разбойники. Всех побил и разогнал. Болтают даже, будто бы и не волки то были, а волколаки, которых на него колдун натравил.

– Там ещё и колдун есть? – удивился царь.

– Болтают. Но люди любят болтать. Точно же мы не смогли выяснить.

– А что Макарию от Андрейки надобно? Чего в покое не оставит? Вытряс же с мальца уже всё до нитки.

– Точно этого выяснить не удалось, – неуверенно произнёс третий докладчик. – Но наш человек шепнул, что у них поговаривают, будто было бы неплохо, если бы он постриг принял.

– Вот, значит, как… – совсем похолодел голос царя, начав отдавать лязгом металла. – Ступайте.

Все трое поклонились и, попятившись, убрались с глаз долой.

Иоанн Васильевич же уставился в окно, рассматривая облака. И задумался над тем, на кой бес Макарию сдался этот паренёк. Да, удумал лампу и печь. Это интересно. Но он ли? Краску же он из отцовского наследства взял. Может, и лампу тоже? С печью не сходится. Но её устройство тоже он мог откуда-то вызнать. А что, если нет? А что, если он действительно всё сам удумал? Но тогда с краской не сходится…

– Чертовщина какая… – пробурчал царь и скосился на книгу, которую до того читал.

А воевода, конечно, шалун. Вроде и руки погрел, а в его, государя, казну особо и не залез. Так. Маленько. На полшишечки. Иные так залазят, что только пятки торчат. И парня не совсем заклевал. Взял ровно столько, чтобы он сумел верстание пройти…

Послышались тихие шаги, и на плечи переполненного волнительными размышлениями Иоанна Васильевича легли достаточно изящные женские руки. Начавшие легко и нежно массировать…

Царица Анастасия не вмешивалась открыто в дела супруга. Но её способность гасить природные вспышки гнева приводила к тому, что она частенько была где-то поблизости. И нередко присутствовала при важных переговорах, да и вообще – она удерживала внимание супруга, не оставляя его слишком долго наедине с проблемами, из-за чего выступала в роли кого-то вроде «серого кардинала» и «ночной кукушки» в одном флаконе. И открыто она, конечно, не вмешивалась в дела мужа, но вот «за кулисами» действовала очень активно, из-за чего советники из числа так называемой Избранной Рады в изрядной степени нервничали по этому поводу. Ведь её аргументация подкреплялась сексом и тактильной нежностью. А их ограничивалась только словами. Что ставило их в слишком уж неравные положения. Ситуация усугублялась ещё и тем, что Иоанн Васильевич свою супругу любил без всяких оговорок. И брак этот был по любви, а не из политической необходимости. Что аукалось царю всю его последующую жизнь и непрерывно выходило боком то тут, то там…

– Ты только не спеши, – тихо произнесла она, видя, что царь явно раздражён после этого разговора. И готов на резкие, необдуманные шаги.

Её нежные руки массировали плечи несильно. Скорее лаская, убаюкивая и расслабляя. Плавно мигрируя на шею и голову, с которой она сняла небольшую шапочку, прикрывающую чисто выбритый череп. Иоанн Васильевич по обычаям тех лет носил окладистую бороду, но начисто избавлялся от растительности на верхней части черепа.

– Ты всё слышала?

– Да, муж мой.

– Они обокрали моего человека. Моего!

– Это только слова.

– Ты думаешь, врут?

– А ты думаешь, что их никто не мог купить? Или посулить что.

– Мог.

– Вот и не спеши. Макарий верен тебе. И негоже с ним ссориться из-за болтовни досужей. Сам же им не доверяешь. Вот и перепроверь.

– А если правда?

– А если нет?

– Мне не нравится, что он у меня пытается переманить к себе на службу дельных людей. Ежели Андрейка и лампу удумал, и печь, то розмысл он. А много ли их на Руси?

– А если нет, то попусту с митрополитом поссоришься. Надобно точно всё разузнать. И не спеши. За митрополитом большая сила стоит. Если с ним разругаешься, то их поддержки лишишься.

– Ты предлагаешь ему отдать этого Андрейку?

– Я предлагаю сначала точно во всём разобраться. Они же сказали, что Сильвестр тут ни при чём. А если соврали? А если это он или ещё кто всё задумал. Сам ведь видишь, за любовь нашу осуждают тебя бояре. Если ещё и Церковь против себя настроишь, то…

– Ты думаешь?

– По болезни твоей недавней ясно всё было. Бояре костьми лягут, лишь бы на трон не взошёл наш сын.