Качели времени. Следствие вели

И спокойное море может вдруг выкинуть внезапный фортель. Что уж говорить о коварных волнах, которые то кидают тебя на берег, то напротив, тащат за собой на глубину? Как легко потерять ориентацию в этот момент, уйти под воду и запаниковать. И эта борьба человека со стихией может кончиться для первого очень печально. Так что нет, с природой лучше не спорить. Целее будешь. Ведь стихия – она такая и лишняя самонадеянность может выйти тебе боком. Это не только воды касается. Вот, глупый человек решил, что подчинил себе огонь, но пожары доказывают обратное. То же можно сказать о ветрах и ураганах, о землетрясениях…

Однако сегодня море было тихим и я с удовольствием плавала, забыв о времени. К счастью, о нем помнил арновуд, на котором я установила таймер. Когда он пропиликал, извещая о том, что время вышло, я направилась к берегу. Это хорошо, что мне пришло в голову поставить таймер, а то бы проплавала все на свете. Но были еще дела.

Я вернулась домой и, убедившись, что родители отсутствуют, поднялась в комнату Мары. Машинально погладила все такого же недовольного кота, привела себя в порядок и взялась за свирель. В дневнике Мары я прочитала интересное размышление, которое и показало мне, что именно я вчера сделала не так.

Сестра написала как-то, что любить надо искусство в себе, а не себя в искусстве11. Я сначала не поняла смысл этой витиеватой фразы, но далее шло пояснение. Мара считает, что нужно избавиться от любования собой, от самонахваливания. Даже если ты играешь превосходно, это – всего лишь техника. А искусство, писала она, рождается не из техники, а из красоты. И надо, прежде всего, эту красоту разглядеть в том, что делаешь.

Она сравнила просто технику, пусть и мастерского уровня, с абсолютной пустотой и темнотой. Когда играешь машинально и механически, думая лишь о том, какой ты молодец, тебя окружает тьма. В твоей музыки нет души, а только самолюбование.

«Надо постараться увидеть красоту в том, что ты делаешь. Ухвати красоту звука, сочетание нот, их гармонию. Это и будет тот луч света в темном царстве. Лучик, который разбивает тьму бездушного исполнения. Позволь ему блеснуть и он, как яркое пламя, разгонит темноту. Не останавливайся, пока на месте черной пустоты не засияет солнце» – писала она.

Прочитав это, я поняла, что было не так. Ведь когда я вчера играла на концерте, то действительно не думала о том, как это красиво, насколько прекрасна эта музыка, не растворялась в ней. А только радовалась тому, как круто у меня получается. Сейчас я даже мелодию вспомнить не могла, настолько была не сосредоточена на ней. Вот где кроется моя ошибка!

Еще одна оплошность заключалась в том, что я ничего не вкладывала в музыку. Мара несколько раз повторяла, что основой любого искусства служат чувство и мысль. Картина, пусть и очень красивая, но ничего не выражающая – это просто плакат, открытка, кусок обоев. Музыка, которую исполняешь механически – не музыка. Так и роботы могут. Роль, которую ты просто заучил назубок и талдычишь безо всякого чувства и смысла, не украсит театральные подмостки.

Сестра рассуждала так: надо обязательно нести чувство. Не за техникой идет слушатель, зритель. Не ради техники творит создатель и играет, пишет исполнитель. А ради чувства или смысла. Мара даже считает, что это важнее правильного и безукоризненного исполнения. Нет, безусловно, технику тоже надо оттачивать. Но не так страшно ошибиться и тем более не страшно сделать это намеренно, когда тебя обуревают сильные чувства, чтобы передать эмоцию, как выступить блестяще, но без души.

Честно говоря, я даже очаровалась рассуждениями сестры. Была в них та самая мысль, были и чувства, о которых писала Мара. А теперь мне предстоит постичь эту истину на практике и очень удачно, что родителей нет дома. Так я смогу порепетировать, никого не беспокоя.

Но первые примерно полтора часа у меня не получалось вообще ничего. Я все ждала, когда же почувствую эту красоту, но как и вчера, уходила в самолюбование. Вроде бы и думаю о том, какая же красивая музыка, однако тут же самодовольно себе напоминаю, что это я играю, я молодец. Да что за…

Мне тут вообще гордиться нечем. Ведь я не проводила годы со свирелью в руках, не тратила время на то, чтобы освоить это искусство. Просто приняла таблетку, которая и обеспечила мне такое умение. Надо об этом чаще вспоминать, а не радоваться тому, какая я тут умница. И вообще, нужно сделать перерыв.

Я отложила свирель и плюхнулась на кровать, посмотрела по сторонам. На стенах, кроме плакатов, были еще и разные напутственные и мотивирующие записи, сделанные рукой Мары. Внезапно мой взгляд зацепился за одну из них: «Расслабься и все получится». Я улыбнулась. Такое ощущение, что сестра протянула мне руку помощи, вовремя дала полезный совет. Во мне вдруг появилась уверенность: сейчас и правда все получится!

И я снова поднесла инструмент к губам. В какой-то момент, слушая то, что выходит из-под моих пальцев, рождается благодаря моему дыханию, я поняла, насколько же это красиво. Мелодия лилась словно сама собой, а я просто помогала ей появиться на свет. Честно говоря, я даже заслушалась, забыла обо всем на свете и продолжала играть, впитывая то, что у меня получается. Лишь когда кончились ноты, я опомнилась и вздрогнула. В дверях стоял папа и наблюдал за мной, а я даже не заметила, как он тут обозначился.

– Сегодня ты снова играла как-то иначе. – улыбнулся он. – Знаешь, мне даже показалось…

– Что показалось, отец?

– Да ерунда. – попытался отмахнуться он.

– Нет, ну скажи!

– Хорошо, малыш. Только не обижайся, пожалуйста и постарайся понять… В общем, я подумал, что если бы Тами тоже училась музыке, то она бы играла так: более сдержанно и деликатно, словно пробуя музыку на вкус.

Я удивилась такому интересному сравнению. Ведь я действительно сегодня пробовала музыку на вкус и папа, не будучи творческим человеком, это все же почувствовал. Или почувствовал меня, своего ребенка. Я глянула на него.

– Вы с мамой сильно расстраиваетесь, что мы не ведем себя как все порядочные близнецы…

– Все люди, Мара, в том числе и близнецы, разные. Мы расстроились бы, если бы вы, желая нам угодить, вели себя не так, как вам хочется. Вы же не куклы, которые должны подчиняться чужим требованиям…

– Но я чувствую, что что-то гложет вас. – продолжила я настаивать.

– Только то, что вы никак не подружитесь. Понимаешь, мы никогда и не думали, что вы будете половинками единого целого. Каждая из вас – отдельная личность, невзирая на то, что вы похожи внешне. Нас тревожит лишь то, что вы так и не смогли сблизиться. Видишь ли, детка, когда-то вы останетесь вдвоем, это жизнь. И нам с мамой было бы легче, если бы мы знали, что у каждой из вас точно есть близкий человек – родная сестра.

– Но ведь близкими могут стать и чужие по крови люди.

– Да, девочка моя… Но будут ли они в тот момент? А вы друг у друга есть всегда. Однако не забивай голову этим, милая. Хочешь, я сварю тебе кофе с халвой?

Я кивнула, а отец засуетился, пошел на кухню. Я направилась следом, понимая, почему он вдруг закрыл тему. Папа просто испугался, что сейчас невольно допустил попытку манипуляции чувством вины. Он понял, что Мара могла бы постараться сблизиться со мной после такого признания. Но не хотел, чтобы стремление сближения возникло из желания успокоить их с мамой. Родители нами никогда не манипулировали и не собирались начинать делать это теперь.

Они и в детстве старались воспитывать нас без давления, лаской и любовью, а не кнутом, силой или шантажом. Даниил, прежний повелитель времени, как-то заметил, что и наши родители, и тетя Саша с мужем стараются вырастить не удобных обществу людей, а счастливых. И у них это получилось.

– Удобных детей очень любят. – разглагольствовал экс-Хронос. – Они вежливые, тихие, безотказные. Ими гордятся, им радуются. И о них вытирают ноги всю жизнь. А вот счастливые дети жутко неудобные, их не любят чужие, стараются приструнить, они мешают и на них не получится ездить… Но из счастливых детей вырастают счастливые взрослые. Помните об этом.

А так как каждый любящий родитель хотел бы видеть своего ребенка счастливым, нас и растили соответствующим образом. И теперь папа не хотел ничего менять. Пусть даже их страхи станут реальностью – главное, чтобы не в ущерб нашему счастью. Такая мысль только что промелькнула в его сознании.

Я не стала возвращаться к прежней теме. Просто выпила действительно вкусный кофе и стала собираться на концерт. Во второй раз мне было уже гораздо легче. Однако перед самым началом выступления вдруг охватило волнение. Справлюсь ли я? Но отступать некуда и потому я шагнула на сцену.

Хорошо, софиты светили так же ярко, как и вчера, поэтому публику я снова не видела. А когда услышала согруппников, взявшихся за свои музыкальные инструменты и вовсе забыла про наших зрителей. Свирель влилась в общий поток, как ручеек в горную реку и понеслась вместе с остальными звуками ввысь. Я подивилась тому, как по-новому звучит свирель в общем хоре. Совсем не так, как в одиночестве. Музыка, рождавшаяся здесь и сейчас, снова увлекла меня и я забыла обо всем.

Но вдруг свет софита отразился от блестящего бока тромбона и злым лучом ударил по глазам. Я на секунду зажмурилась, а потом распахнула глаза и вместо духового инструмента увидела стальную иглу шприца, на которой плясал блик от лампы. Держала инструмент, теперь уже медицинский, тетя Саша. Она внимательно посмотрела на меня.

– Ты меня понимаешь?

– Да… – на удивление, я едва смогла сказать одно простое слово – стало очень больно и вдруг меня замутило.

– Слава всему. – выдохнула всемогущая. – Теперь с тобой все будет хорошо.

Мара

Глава девятая. Сны и явь

Сидя перед зеркалом, я вносила последние штрихи в свой грим. До начала концерта оставалось еще полчаса, но я люблю, чтобы все было готово заранее. Ну или почти все – в концертный костюм я облачусь в последние десять минут, а то обязательно уделаю его еще до выхода. Есть у меня такое милое свойство.

Пока же можно выпить кофе, потрепаться с группой. Кто-то предпочитает настраиваться на выступление сидя в полном одиночестве и сохраняя гробовое молчание. Но не мы с ребятами. Нам нужна поддержка и к тому же можно еще раз пройтись по основным моментам, убедиться, что у нас все в порядке, успокоиться.

Да, это не первый наш концерт и уж конечно не последний. Но каждый раз я волнуюсь так, словно у меня дебют. Вот и партии свои знаю на отлично, и команда у нас прекрасная, всегда помогут, если вдруг что. Но все же каждый раз перед выходом на сцену я чувствую, как учащается дыхание, как сильно бьется сердце. Хотя, честно говоря, мне это нравится. В тот день, когда я не почувствую волнение на выступлении, уйду из группы. Дело, которым ты занимаешься, должно тебя трогать, иначе зачем ты это делаешь? Так тетя Саша говорит и я с ней полностью согласна.

Занятая такими мыслями, я осушила чашечку, поставила ее на стол и встала. Вернее, попыталась. Почему-то зеркало, в котором я только что созерцала свое отражение, поплыло влево. Мигнули и погасли окружающие его лампочки. Пол вдруг начал уходить из-под ног, я взмахнула рукой и задела чашку.

Жалобно звякнув, она, словно заснятая рапидом, спланировала на пол и раскололась. Я последовала ее примеру, разве что не звякала. Но колени вдруг подогнулись и я рухнула рядом. В голове зашумело, живот пронзила резкая боль, дыхание перехватило, а с губ сорвалось тихое шипение – я даже на помощь позвать не могла! Только лежала и смотрела на любимую чашку, которая раскололась на две одинаковые половинки.

Что было дальше, я помню смутно. Появился кто-то из наших, поднял шум. Вот уже меня кладут на диван, зовут врача. Говорят, что я без сознания, но это же не так! Я все вижу и слышу, понимаю и только не могу сказать об этом. Но вот появляются врач и одновременно с ним – отец. Он бледный, белый, как лист бумаги. Врач светит мне в глаза фонариком, достает какие-то приборы, что-то говорит папе, а тот кивает и впивается встревоженным взглядом в мое лицо.

А в плечо в это время впивается игла шприца. Я боюсь уколов, но сейчас даже вздрогнуть не могу: меня словно парализовало. Чувствую только эту страшную боль в животе и комариный укус шприца. Хотя нет, боль вдруг стихает, словно кто-то отрегулировал ее уровень, как регулируют громкость на старом радиоприемнике. А еще через пару мгновений я понимаю, что меня одолевает сонливость. Что это, черт возьми, я не хочу спать! Но меня спрашивать, кажется, никто не собирается.

Очнулась я уже в больнице. Распахнула глаза и сразу же зажмурилась: яркий свет резал не хуже ножа. А со зрением-то у меня что? Прислушавшись к себе, я поняла, что боль в животе еще имеет место быть, но она уже не острая, а тупая, ноющая. Если не шевелиться, то я ее почти не ощущаю.

Впрочем, шевелиться и так не было ни желания, ни возможности. Мои руки опутали провода, в вену воткнут катетер, присоединенный к капельнице. В изголовье тихонько жужжат и пищат приборы. Картина страшная, так много всего, будто я при смерти. А рядом с кроватью на кресле тихонько дремала мама.

– Ма… – даже полслога причинили мне жуткую боль!

Язык распух, странно, как он во рту поместился. И стал он очень острым, буквально резал сухое небо. Странно, что я не ощущаю жажды. Хотя нет, не странно, ведь я подключена к капельнице.

Мама открыла глаза и тут же нажала на кнопку вызова врача. Сама тем временем дала мне попить и погладила по голове.

– Не бойся, милая. Мы вас вытащим. Вас обеих. – произнесла она.

Хотела я поинтересоваться, кого это нас. Но вода вдруг обожгла пищевод, накатила новая волна боли и я снова упала в темное, вязкое, бессознательное.

Когда я снова пришла в себя, рядом со мной сидел уже папа. Я, памятуя о предыдущем опыте, глаза открывала осторожно и сейчас, сквозь ресницы, тихо наблюдала за отцом. И испугалась, потому что выглядит он очень неважно. Бабушка говорит, что в нашей семье все долго сохраняют молодость, как внешнюю, так и внутреннюю. Она права, потому что родители и правда все еще выглядят молодо, хотя им уже за пятьдесят.

Но не сейчас. Глаза у папы запали, черты лица заострялись. Темные круги под глазами – будто он не спал примерно неделю, глубокая морщина прорезала лоб. Да и вокруг губ, которые так часто расплываются в улыбке, появились резкие морщины. Отец словно лет на двадцать постарел и его новое лицо очень странно и страшно контрастировало с густой гривой светлых кудрей.

– Па… – прошептала я. Сейчас говорить было уже легче. – Па, что с тобой?

– Мара. – отец взял мои руки в свои и постарался улыбнуться. – Со мной все хорошо. А ты не трать силы, их мало у тебя, девочка.

Я недоверчиво на него посмотрела. Какое «хорошо», если он так резко постарел? Да и мама тоже выглядела неважно. Но что же случилось и почему я в больнице? Это, конечно, из-за того приступа, который сразил меня перед концертом. Черт возьми, концерт! Я же подвела группу, подвела наших слушателей!

– Мара, не волнуйся. – встревожился отец, который прочитал мои эмоции по лицу и приборам. – Тебе нельзя сейчас переживать.

– Тебе тоже. – вдруг раздался голос Гигии, а после и она сама появилась в поле зрения.

Я удивленно посмотрела на врача, а потом еще раз огляделась, уже более внимательно. Нет никаких сомнений, я в больнице на Нибиру. Но Гигия ведь живет на Земле, во временах этрусков и крепко дружит с семьей отца мужа тети Саши, дяди Алекса. У нас вообще запутанная родословная, а члены рода живут на разных планетах и в разных временах, что не мешает нам всем дружить, любить друг друга и общаться. Сестра вот вообще в прежнее время отца и на Землю умотала, живет теперь там. Туда ей и дорога, впрочем.

Что же касается Гигии – это гениальный врач. Поэтому у нее с удовольствием лечатся все члены нашего рода. Даже мы, несмотря на то, что живем в далеком будущем относительно нее и у нас медицина находится на самом высочайшем уровне. Просто у Гигии действительно есть дар врачевания. И именно ее вызывают в самых тяжелых случаях. Да что ж такое со мной приключилось, если эта этрусская женщина сюда пожаловала?!

Я вскинула испуганный взгляд на Гигию. Та в ответ нахмурилась и зарядила шприц лекарством – наверняка снотворным. Мне в ответ оставалось только вздохнуть. С этой дамой спорить бесполезно, да и убежать, как в детстве, я от нее не смогу. Поэтому осталось только наблюдать за тем, как она вводит мне препарат. А потом снова погружаться в уже осточертевший мне сон, хотя выспалась я, честно говоря, на три года вперед!

Однако долго пребывать в лекарственном сне мне не дали. Я услышала странный высокий звук, противный и дребезжащий. Распахнула глаза и удивилась: ну и как я оказалась у нас дома? Неужели меня вылечили, выписали и, не приводя в сознание, доставили по месту прописки? Версия фантастическая, но иного объяснения я придумать не могу.

Ведь чувствую я себя нормально и никакие провода или капельницы ко мне не подключены. Так значит надо срочно найти родителей и узнать, что вообще произошло. Однако я не успела даже подняться с дивана, как вдруг снова услышала непонятный и противный звук. Повернув голову в его сторону, я увидела Тами. Сестра сидела у окна, в моем любимом кресле и терзала свирель.

– А ну положи инструмент! – возмущенно воскликнула я и вскочила.

На лицо упала синяя прядь, а я с неприязнью посмотрела на близняшку. Во-первых, терпеть не могу, когда берут мою свирель. Во-вторых, не люблю, когда непрофессионалы терзают ни в чем неповинные инструменты. У меня слух идеальный и фальшь я всегда уловлю. А Тами вообще даже нотную грамоту не освоила.

Ну и в-третьих, волосы напомнили мне, на какие жертвы пришлось пойти в свое время из-за того, что мы так похожи. С самого детства меня пугало это сходство. Будто смотришь в зеркало, но твое отражение вдруг начинает жить своей жизнью – бррр. Поэтому мы всегда старались стать максимально непохожими друг на друга.

Точнее, стараться приходилось мне. А наша умница-разумница только сидела, сложа белые ручки и наблюдала, как здорово у меня все получается. Я и краситься-то начала по той же причине, хотя никогда не любила толстый слой грима на лице. Хорошо хоть со временем виртуозно овладела косметикой и при минимальном количестве средств становилась максимально непохожей на саму себя. И сестру.

А еще именно я стала экспериментировать с цветом и формой волос. Мы обе унаследовали шевелюру отца: шикарные блондинистые кудри, густые и блестящие. Но мне пришлось забыть о родном цвете и примерить множество оттенков, пока я не нашла тот, что мне понравился. Да и длину я часто меняла, а еще то выпрямляла волосы, то напротив, завивала их мелким бесом. Хорошо, у нас и краски безвредные и инструменты стайлинга тоже. А то я бы уже лысой была. Кстати…

Но нет! Избавляться от волос, чтобы иметь как можно меньше общего с сестрой, я не хотела. Мне в принципе нравится моя внешность и признаюсь, было глупо ее менять. Я словно бежала от себя самой только потому, что кто-то имеет наглость быть на меня похожей. Но теперь подумала: а какого, собственно, черта? Если Тами что-то не нравится – пусть сама меняется. Тем более она теперь на Земле живет, мы с ней редко пересекаемся и у меня нет никакой надобности самой изменяться до неузнаваемости.

Ну а сестра может хоть пластическую операцию сделать, благо, в двадцать первом веке они не под запретом. У нас на Нибиру тоже остался такой вид медицинских манипуляций, но используют его только для ликвидации каких-то патологий или недостатков внешности, врожденных или приобретенных. Просто взять и изменить форму носа или накачать губы лишь потому, что захотелось – не получится. Для начала придется поработать с психологом и почти всегда такая работа оборачивается отказом от операций. Но я отвлеклась.

Тами осторожно положила свирель в кофр и глянула на меня. Я уже хотела поинтересоваться, какого черта она делает в моем любимом кресле. Но тут сестра протянула ко мне руки и я ужаснулась: они все были исколоты, будто это Тами, а не я, лежала в больнице. Да и глаза близняшки выглядели странно, словно подернутые пеленой.

– Помоги мне. – прошелестела она каким-то незнакомым голосом.

И снова все вокруг заволокло тьмой.

Глава десятая. Когда сестра спасла сестру

Не знаю, в какой уже раз я открыла глаза – со счета сбилась. Но, на удивление, чувствовала я себя гораздо лучше, о чем и сообщила Гигие, которая сидела рядом с моей кроватью.

– Хорошо. – кивнула она. – А как во вневременности у Саши в капсуле полежишь, так и в космос тебя можно будет запускать.

– Как скажешь, док. Но я хочу знать, что с Тами? Она тоже пошла на поправку?

Женщина глянула на меня почти без удивления и покачала головой.

– Ты уж извини меня, Мара. Но все-таки вы каноничные близнецы и чувствуете друг друга, несмотря ни на что. Зря вы это отрицаете.

– Я не чувствую. Я, по ходу, предчувствую.

– Мне было бы интересно узнать об этом. – к кровати подошла тетя Саша. – Но сначала мы тебя выпишем и перенесем во вневременность. Там и поговорим о Тами.

Разумеется, поговорить я хотела бы сейчас, но понимаю, что порядок действий уже распланирован и обсуждению не подлежит. Да и права тетушка: чего ради задерживаться здесь, в больнице, если поговорить о происшествии можно в более подходящих условиях? Так что я кивнула, а Саша накинула на голову капюшон и вызвала врача.

Прибыла она сюда в мантии и это еще одна причина, по которой я решила не ввязываться в полемику. В таком наряде это уже не моя милая и любимая тетушка, а грозный Самый Главный Хронос. Хозяйка времени и покорительница энергий пуленепробиваема во всех смыслах и спорить с ней просто бесполезно. В таком виде ей все подчиняются беспрекословно и я понимаю, почему сейчас она появилась тут именно в этом образе. Я еще явно не выздоровела, а в таком виде выписать меня могли лишь в том случае, если всемогущие возьмут на поруки. Так и получилось. Врач осмотрел меня, а после дал добро и принес заявление о выписке, под которым я поставила свою подпись.

После этого тетушка надела мне на палец кольцо, защищающее от губительного влияния вневременности, и мы переместились в резиденцию Хроносов. Причем оказались сразу в лаборатории, где уже обретались отец и мать. Выглядели они заметно получше – наверное, сами полежали в капсуле, в которой сейчас предстоит оказаться и мне. Однако для начала я хочу узнать…

– Да, Мара. Садись, и мы тебе все расскажем. – прочитала мои мысли Саша.

Я села в предложенное кресло. Рядом устроилась Гигия с успокоительным наготове. Я покосилась на нее. Что же с Тами такое, что врач, которая не склонна к паникерству, сейчас находится едва ли не на низком старте? Мне стало страшно на секунду, но я тут же это ощущение прогнала. Если бы случилось непоправимое – я бы все равно почувствовала, да и родители бы выглядели иначе. А все остальное переживу.

Но когда Александра начала рассказ, я уж не знала, что и чувствовать. Итак, все случилось из-за Тами. Хотя сестра в этом и не виновата. Как я уже говорила, она отправилась на Землю и все у нее сложилось удачно. Сестренка устроилась в одну из местных школ, преподавала там физику. Дела шли неплохо – об этом она сообщала лично, так как часто приезжала домой на выходные.

Ученики любили и ее, и предмет. А Тами прилагала все силы, чтобы детям с ней было комфортно и школьникам понравилось учиться – не только у нее, но и вообще. Летом она даже уходила с ними в поход и ученики с удовольствием участвовали в этом мероприятии. Хотя я помню, что земные ребята учителей на дух не переносят и стараются минимизировать время в их обществе. А тут дети с радостью отправились в поход на несколько дней. Да, надо признать: у моей близняшки педагогический талант.

Так пролетели двенадцать месяцев. Начался новый учебный год, сестренка приступила к работе. И ничто не предвещало беды. Но в один из ненастных сентябрьских дней Тами вернулась с работы и чуть погодя почувствовала себя неважно. Она прислушалась к себе, немного подождала и поняла, что самочувствие только ухудшается. Поэтому сестра решила не медлить и вызвать «Скорую».

Увы, когда диспетчер узнал, что в помощи нуждается двадцатидвухлетняя девушка без хронических заболеваний и причина недомогания – сильные рези в животе, ей посоветовали выпить активированного угля и нош-пы. Конечно, Тами понимала, что это не поможет. Но сил пререкаться с диспетчером не было. Тогда она позвала на помощь Сашу.

В этот момент я подумала, что сестра поступила максимально правильно в такой ситуации. Я бы обязательно взорвалась и стала тратить последние силы на спор с собеседником. Позвать на помощь догадалась бы в самый последний момент, да и, в отличие от Тами, вряд ли смогла бы это сделать. Она отличный телепат и сообразила обратиться к нужному человеку.

Разумеется, звать надо было именно тетушку. Да, можно было бы позвонить и дедушке с бабушкой, но это чревато – они уже в возрасте. И ехать им до городской квартиры минут двадцать. Естественно, можно было бы и к родителям обратиться: телепатический зов они услышат и мама смогла бы телепортироваться на Землю. Однако не исключено, что папа с мамой растерялись бы, разволновались и их самих пришлось бы спасать. Поэтому Тами вызвала именно Сашу.