Цивилизация людоедов. Британские истоки Гитлера и Чубайса

Уже к 1995 году порожденная чрезмерно жесткой финансовой политикой либеральных реформаторов «экономика неплатежей» в гротескной и варваризированной форме не только возродила, но и драматически усугубила целый ряд ключевых элементов административно-командной системы управления: государственное распределение дефицитных ресурсов (правда, прежде всего финансовых, а не материальных); множественность разнородных и в основном не конвертируемых даже друг в друга платежных средств; чрезмерное влияние коррумпированного чиновничества при политическом бесправии и отсутствии сколь-нибудь приемлемой социальной перспективы подавляющего большинства населения [23].

Одновременная примитивизация технологий и интеллектуальная деградация общества показывают, что несоответствие между отставшей системой управления и «забежавшими вперед» производственными технологиями было решено не прогрессивным, но регрессивным способом: в интересах не передовой части технологического потенциала, но устаревшей системы управления (собственно, при сохранении принципиальных, ключевых элементов этой системы по-другому не может и быть: ведь политическая власть принадлежит им, и принципиальные решения принимают в конечном счете именно они!)

Вместо оздоровления последней и придания ей способности продолжать развитие передовых технологий с разрушением Советского Союза произошло уничтожение их основной части ради удобства деградирующих опережающими темпами и не справляющихся со своими функциями институтов управления.

Это было вызвано доминированием не современных технологий, конфликтовавших с устаревшей системой управления, но охватывающих эти современные технологии напрочь устаревших воспроизводственных контуров, находящихся с ней в гармонии (ещё в начале 80-х годов треть работников реального сектора даже по открытым официальным данным была занята ручным трудом). Устаревшая управленческая система победила элементы высоких технологий из-за незначительности удельного веса и общественного значения последних, связанных, в том числе, с их территориальной и социальной локализацией.

Последствия этой победы были эффективно и беспощадно усилены внешними конкурентами нашего общества, кровно и объективно заинтересованными в его деградации.

В результате Россия откатилась далеко назад – именно тогда, когда Запад совершил резкий рывок вперед. Строго говоря, он сделал его на наших костях: использовав выкачанные им из Советского Союза, а затем и из его беспомощных обломков колоссальные интеллектуальные и технологические, а также финансовые ресурсы, он в первую очередь именно благодаря им вошел в 1991 году в эпоху информационных технологий, а в 2020-м – и в постинформационный мир социальных платформ [20].

Таким образом, невнимание высшего политического руководства страны (вызванное прежде всего его собственной деградацией в ходе овладения партхозноменклатурой всей полнотой власти после смерти Сталина) к взаимодействию технологий производства и управления породило глубочайший внутренний конфликт, длящийся вот уже более 70 лет и приведший к беспрецедентным в новейшей истории разрушению общества и его технологической деградации. Этот конфликт отнюдь не изжит и всё ещё продолжается; он и сегодня ещё далеко не полностью реализовал свой разрушительный потенциал.

Конечно, советское общество и тем более государство (бывшее основой указанных отсталых технологий управления) не могли не то что разрешить этот конфликт, но даже адекватно осознать его. Это ещё раз показывает категорическую необходимость осознанного управления развитием технологий формирования общественного сознания (не говоря уже об их практическом использовании). Ведь именно Советский Союз стал первой крупной жертвой их широкомасштабного, комплексного и длительного применения.

Причины катастрофического характера реформ 1987–1998-го и последующих годов в принципе невозможно постичь без осознания того потрясающего в своей чудовищности факта, что они планировались и проводились людьми, ставшими (во многом под воздействием именно этих технологий, эффективно применяемых Западом) сознательными и непримиримыми врагами того самого государства, которым они непосредственно или идеологически управляли.

Глава 3. Культура вероломства как фактор успеха

3.1. Doublespeak: больше, чем лицемерие

В мини-сериале «Шака, король зулусов», посвященном создателю зулусской государственности, с которой Британская империя долгие десятилетия ничего не могла поделать и которая представляла собой огромную потенциальную угрозу её колониям[60], английский колониальный администратор мотивировал свою абсолютную уверенность в конечном уничтожении своего туземного противника (несмотря на скудость тогдашних английских ресурсов в том регионе) тем, что «за нашей спиной двести лет doublespeak».

Двоеречие (из которого потом выросло оруэлловское «двоемыслие») представляется одним из фундаментальных и фатально недооцениваемых сторонними наблюдателями факторов британского превосходства над остальным, неанглосаксонским миром. Он имеет лишь отдаленное отношение к «демагогии», как обычно (и поверхностно) переводят это слово, и значительно более глубже и объемлюще традиционного «лицемерия» и тем более «ханжества».

Doublespeak подразумевает одновременное нахождение пользующегося им субъекта в принципиально разных ценностных измерениях. Он предусматривает, с одной стороны, полное приспособление к собеседнику, безупречное следование его логике, системе ценностей и интересам, а с другой, в то же самое время, – осознание при этом себя представителем интересов империи и своих собственных с последовательным и полностью исключающим всякие жалость и сочувствие манипулированием собеседником ради их достижения.

Таким образом, данный термин означает сознательную и успешную ложь в полном соответствии с принципом «правдивого мошенника» [21], в рамках которого лжец абсолютно уверен в правдивости своих слов, воспринимаемой в глубине своей личности как их простая целесообразность.

Подмена истины целесообразностью как сознательная этическая норма восходит ещё к иезуитам, но именно английская управляющая элита сумела поднять её до уровня культурной и юридической традиции, освященной многовековым, историческим подтверждением её правоты. «Правда» для английской элиты (и для наследовавшей ей в этом элиты США) означает отнюдь не «реальное, объективное положение дел», как для нас, но лишь «то, что выгодно мне и ложность чего не доказана английским (или американским) судом» и, что исключительно важно, глубоко и искренне переживается на личностном уровне именно в этом качестве.

Поэтому даже самое явное разоблачение даже прямой лжи представителя английской элиты (и в целом носителя англосаксонской управленческой культуры), как правило, не вызывает у него ничего, кроме искреннего негодования, так как с точки зрения doublespeak является наглой манипуляцией, подменяющей священные и основополагающие интересы сверхчеловека (каким он себя ощущает и сознает, отказываясь признавать это в явной форме всего лишь из-за скомпрометированности термина Гитлером) не имеющей непосредственного значения для него реальностью.

На личностном уровне doublespeak представляется результатом частного школьного воспитания, приучающего постоянно совмещать жесткий мир формально однозначных официальных норм с инициативной реализацией собственных интересов – от карьерных и учебных до ещё не до конца выжженного естественного детского стремления к шалости.

Органическая естественность корыстной лжи джентльмена всем, стоящим ниже него по классово-сословной лестнице (и тем более иностранцам), составляющая практическую сторону феномена doublespeak[61], естественно дополняется принципиальной невозможностью лгать равному себе и тем более стоящему выше него по этой лестнице (см. глава 7): иначе основанное на данном принципе общество просто не могло бы существовать.

Таким образом, doublespeak служит мощным фактором не только повышения конкурентоспособности общества, но и сплачивания его элиты, что дополнительно повышает стабильность и конкурентоспособность сначала «доброй старой» Англии, а затем и США.

3.2. Основы политической культуры: почему «хуже вражды с англосаксом… лишь дружба с ним»

Вынесенная в заголовок этой главы максима, сформулированная более ста лет назад великим русским геополитиком А. Е. Едрихиным (Вандамом), ни в малейшей степени не является преувеличением, метафорой, гиперболой или какой-либо иной фигурой речи.

Напротив, это сухая и бесстрастная, отжатая до предельно лаконичной конкретной рекомендации (пусть и в форме предостережения) констатация общеизвестного для специалистов факта, бесчисленное число раз подтвержденного всей историей англосаксонского мира (точнее, историей взаимоотношений с ним не входящих в него стран и народов, – а на самом деле и значительно меньших групп людей).

Этот факт заключается в подразумевании английской политической культурой уничтожения, вплоть до физического убийства союзника (просто в профилактических целях, чтобы он не успел осознать свои интересы, обрести самостоятельность, укрепиться и стать конкурентом, – или же для не менее простого получения его ресурсов) как чего-то само собой разумеющегося и, более того, как должного для всякого истинного джентльмена.

«Во всех коалициях, в которых они участвовали, британцы и англосаксы вообще стремились не только к победе над противником, но и к максимальному ослаблению союзника» [70].

Классическим проявлением этой культуры применительно к нашей стране следует признать заявление премьер-министра Британской империи Ллойд-Джорджа, сделанное в парламенте при получении известия о свержении Николая II и падении монархии в России, о том, что эти события, безусловно, разрушительные для союзника Великобритании, являются достижением одной из её главных целей в Первой мировой войне.

А «любимой мишенью для стрельбы в тире президента Т. Рузвельта, с которого в политике США начинается поворот к новым отношениям с Великобританией [то есть к стратегическому союзу с ней на основе доминирования американской мощи и критически высокого влияния в экономике и политике США банкиров, представлявших интересы Сити и управлявших его «внучатыми» капиталами – М.Д.], был портрет русского императора Николая II» [95].

Разумеется, в силу культурной общности описанную продуктивную технологию переняли и непосредственные наследники Англии по англосаксонскому миру – американцы (обычным людям этот воспринятый ими подход известен прежде всего по ставшей крылатой в нашей стране формуле О’Генри «Буцефал не выдержит двоих», а историкам – по «доктрине контролируемого технологического отставания» Трумэна, направленной на недопущение успешного развития отнюдь не только Советского Союза, но и американских союзников в «холодной» войне против него).

Не менее существенным с практической точки зрения элементом английской политической культуры (и в этом отношении американцы так и не дотянулись до них, оставшись бледными поверхностными подражателями) является тонкое понимание значения культуры, психологии и воли общества как фактора его конкурентоспособности.

«Англичане научились от венецианцев тому, что самая большая сила в мире – это сила идей, и, если вы в состоянии контролировать культуру наций, вы можете контролировать их образ мышления, и тогда политики и армии будут покорно выполнять вашу волю» [337].

На практике это выливается в последовательное стремление английской политической элиты к уничтожению культурной и политической элиты иных обществ – всех без исключения (чтобы они точно не смогли оказать сопротивления, если в агрессии против них когда-либо возникнет необходимость). Уничтожение это отнюдь не обязательно носит грубый физический характер, – в зависимости от целесообразности или удобства оно может заключаться в растлении, разложении соответствующих людей или коллективов или же в их дискредитации и деморализации.

Однако задача лишения всех остальных значимых (или потенциально значимых) для Англии обществ носителей морали и культуры, а также всех, кто способен помочь соответствующим обществам осознать свои интересы, организовать и воодушевить их, никогда не покидает повестку дня английской политической элиты и является практической квинтэссенцией тех самых «вечных интересов Англии», простым наличием которых так гордятся (разумеется, обычно не сознавая их сути) обычные англичане.

Ярким примером понимания значимости культурной матрицы тех или иных народов представляются ставшие классическими фразы Черчилля о том, что во Второй мировой войне Англия воюет «не с Гитлером, а с немецким духом, духом Шиллера, чтобы этот дух не возродился»; «эта война ведется не против национал-социализма, но против силы германского народа, которая должна быть сокрушена раз и навсегда, независимо от того, в чьих руках она находится: в руках Гитлера или в руках священника-иезуита». И эта цель была достигнута в полном объеме: «немцы и итальянцы превратились в два опустошенных, лишенных собственной идентичности племени» [75].

А ведь прожженный циник и практик Черчилль был бесконечно далек от экзистенциальных рассуждений о «жизненном пространстве» и «судьбах наций» и в письме лорду Роберту Будпи не менее прямо и четко указывал на непосредственную причину войны (как минимум, для Англии): «Непростительным преступлением Германии перед Второй мировой войной была её попытка освободить свою экономическую мощь от мировой торговой системы и создать свой собственный механизм обмена, который лишил бы мировые финансы прибыли».

Таким образом, речь изначально шла всего лишь о прибылях международных финансовых спекулянтов, то есть Сити и связанных с ним американских банкирских домов, – однако носитель английской политической культуры считает совершенно нормальным и естественным для обеспечения этой прибыли лишить целый народ его культуры, тем самым фактически вычеркнув его из истории.

И нынешняя судьба Германии, культурно и идеологически оскопленной, отказавшейся от своей субъектности, окончательно впавшей в политическое ничтожество и становящейся, по выражению Столыпина, не более чем навозом для произрастания евро-Халифата (или одного из евро-Халифатов уже обозримого будущего), является живым и предельно наглядным свидетельством эффективности английской культурной политики. (Характерно, что способность хоть как-то осознавать свои интересы сохранилась в Германии лишь на территории бывшей ГДР, так как Советский Союз, в отличие от англосаксов, не стремился к уничтожению культурных матриц и к психологической кастрации других народов.)

Изобретение Англией политической войны (сам термин впервые был использован в 1909 году) как тотальной войны, ведущейся с напряжением всех сил и с предельной изобретательностью всеми способами, кроме собственно военных, – представляет собой простое оформление «вечного интереса» в превентивном, заблаговременном подрыве и уничтожении всех, кто является или только может стать конкурентом. И это не в малейшей степени не открытие 1909 года – это всего лишь формализация многовековой английской политической традиции под броским запоминающимся ярлыком.

Колоссальная энергия и ожесточение, с которой Англия ведет борьбу со своими конкурентами, в том числе всего лишь потенциальными, в историческом плане обусловлена постоянной уязвимостью её положения, в первую очередь скудостью собственных ресурсов, толкающую её на яростную неукротимую агрессию против остальных, более обеспеченных стран и народов.

Захват необходимых для комфортного выживания ресурсов как образ жизни (и, в частности, мысли) делает единственно доступной Англии формой существования постоянную тотальную войну против всего остального мира, причём ведущуюся «на опережение», на купирование не уже проявившихся сегодня, но лишь могущих проявиться завтра угроз (в том числе на превентивное уничтожение или дискредитацию людей, которые ещё не стали вождями своих народов, не укрепили их волю, не обогатили культуру, – однако, по мнению английских специалистов, в принципе способны на это).

Надо отметить, что богатый опыт и высокая культура, понимание человеческой природы, свойственные английской социальной инженерии и английскому практическому управлению (в том числе благодаря его теснейшей связи с банкирами Сити и спецслужбами), делают эту перманентную войну весьма тонкой и изощренной.

В частности, в ходе Второй мировой войны английские спецслужбы практиковали уничтожение наиболее умных, честных и эффективных немецких чиновников направлением в их адрес подложных писем от их знакомых за рубежом, в которых те выражали полное согласие с якобы высказанными им антигитлеровскими взглядами этих чиновников и даже поддержку их планов по подпольной борьбе. Естественно, письма перехватывались гестапо, – и Германия лишалась наиболее компетентных управленцев, что способствовало деградации её государственной машины (схожий метод разрушения противостоящей системы управления путем целенаправленного истребления наиболее дееспособных и честных чиновников с потрясающим успехом применял против государства Сельджукидов в конце XI – начале XII века создатель исмаилитского государства ас-Сабах, Старец Белой горы).

3.3. Обманная идеология: покров Адама Смита

Одним из важнейших компонентов стратегической и в целом управленческой культуры Англии (наряду с использованием коррупции как инструмента взлома зарубежных рынков и подавления иностранных конкурентов, вплоть до организации государственных переворотов) является распространение среди своих конкурентов (в качестве которых носители англосаксонской культуры инстинктивно воспринимают весь мир без какого бы то ни было исключения) заведомо ложных представлений, причём в первую очередь заведомо ложных представлений о современном состоянии Англии и о причинах собственно английских успехов.

Частной, но исключительно важной с точки зрения глобальной конкуренции и геостратегических проектов формой реализации этой культуры является создание и запуск «психоисторических вирусов» – популярных и привлекательных концепций, кажущихся целостными, всеобъемлющими и достаточными для познания и практического применения, но на деле частичными и потому разрушающими тех, кто начинает действовать на их основе.

Это проявление традиции «стратегической маскировки», развитой в нашей стране лишь в советском Генштабе, при которой введение конкурента в заблуждение по любому поводу, размывание его внимания (по принципу «камни по кустам») и отвлечение его энергии на заведомо негодные объекты являются неотъемлемыми элементами любого мало-мальски значимого действия.

Заведомо ложные представления конкурентов о Британии, её внутреннем состоянии, способностях и намерениях (равно как и об устройстве и закономерностях мира в целом) заблаговременно тщательно и комплексно прорабатываются лучшими (или, по крайней мере, наиболее энергичными и убедительными) английскими учеными (или иностранными учеными на британской службе), оформляются в виде целостных, кажущихся безупречными научных теорий и затем энергично пропагандируются и внедряются в сознание конкурентов всеми силами английской управленческой элиты, включая (что особенно важно!) деятелей как массовой, так и элитарной культуры.

Поверхностным сторонним наблюдателям (а стороннее наблюдение по определению поверхностно), искренне недоумевающим на протяжении всей истории, почему на практике англичане так последовательно игнорируют рекомендации собственных выдающихся ученых, являющихся вершинами человеческой мысли и восхитительными достижениями интеллектуального гения, в этих условиях остается лишь удовлетворяться застенчивыми и невнятными разъяснениями самих англичан о несовершенстве их политической системы, пагубности давно отживших традиций, чудовищной косности бюрократии и прискорбной инерционности чиновничества [41, 42].

Данный подход позволяет надежно скрыть наиболее эффективные методы, применяемые англичанами, избежать их освоения и применения конкурентами и, соответственно, обеспечить постоянное отставание этих конкурентов, расточающих свои силы либо на достижение ложных целей, либо на применение заведомо контрпродуктивных, прямо ограничивающих их конкурентоспособность методов (в первую очередь активно внедряемых в их сознание и систему управления самими британцами).

С особыми тщательностью, усердием и заботой описанный метод применяется англичанами к своим союзникам и партнерам – просто для того, чтобы не допустить возникновения в будущем конкуренции с их стороны.

Пример 9. Системное применение протекционизма и его концептуальное отрицание: интеллектуальный вирус Даниэля Дефо

Одним из ярких примеров сознательного распространения английской политической элитой заведомо ложных теорий для дезориентации и подрыва своих потенциальных конкурентов представляется творчество создателя и первого руководителя английской разведки в её современном понимании, выдающегося писателя[62] Даниэля Дефо.

В гражданской жизни он последовательно занимался импортом шерстяных товаров, трикотажа, вина и табака, служил в королевской лотерее и в Податной стекольной инспекции, которая взимала «оконный налог» (налог на недвижимость, исчисляемый пропорционально количеству окон, – предшественник подоходного налога), а также был влиятельным политическим памфлетистом.

В качестве тайного агента собирал информацию для спикера палаты общин тори Роберта Харли (после ареста Дефо королевой Анной тот добился его освобождения в 1703 году), а затем для всесильного вига Роберта Уолпола – первого премьер-министра Англии в современном значении этого термина.

Уолпол возглавлял правительство целую эпоху – с 1721-го до 1742 года – и выделялся продажностью даже на общем английском фоне. Его обвиняли в том, что он «сделал коррупцию обыкновением» и организовал шокировавшую, казалось бы, ко всему привыкших современников массовую систематическую распродажу аристократических титулов, правительственных постов, льгот и привилегий (Д. Свифт в «Путешествиях Гулливера» описал его под именем Флимнапа).

В качестве канцлера Казначейства Уолпол обеспечил финансовую стабильность, создав специальный фонд для погашения долгов. В 1721 году он стал премьер-министром именно потому, что казался в то время единственным человеком, способным стабилизовать финансовую систему после краха «Компании Южных морей» (на спекуляциях вокруг которой перед тем заработал состояние). Уолпол решительно сместил вектор английской политики с захвата новых рынков и стимулирования торговли в интересах казны (в том числе через обслуживание её исключительно английскими судами) на развитие обрабатывающей промышленности. Она защищалась от иностранной конкуренции, субсидировалась и поощрялась к экспорту.

Именно Уолпол в ходе представления своего законопроекта парламенту от имени короля провозгласил бессмертную максиму внешней торговли: «Ничто так не способствует повышению общественного благосостояния, как вывоз произведённых товаров и ввоз иностранного сырья».

В соответствии с ней таможенные тарифы на иностранную промышленную продукцию повышались, а тарифы на импортное сырьё, применяемое в промышленности, снижались или отменялись вовсе. Экспорт промышленной продукции поощрялся целой серией мер, включавшей экспортные субсидии. При этом был введен жесткий контроль её качества (особенно текстиля), чтобы блюсти высокую репутацию английских товаров за границей.

Таким образом, комплексные меры стимулирования экспорта, включая возврат пошлины на импортные компоненты экспортируемой промышленной продукции и государственный стандарт качества экспортной продукции, обычно приписываемые Японии 50-х годов XX века, на самом деле являются давним английским изобретением.

Англия исповедовала жесткий протекционизм вплоть до середины XIX века, когда обеспеченное им технологическое преимущество над остальным миром сделало более выгодной для неё навязывание потенциальным конкурентам свободной торговли. В частности, в 1820 году средняя импортная пошлина на продукцию обрабатывающей промышленности составляла 45–55 % по сравнению с 6–8 % в Нидерландах, 8–12 % в Германии и Швейцарии и около 20 % во Франции.

Помимо тарифов, неотъемлемым инструментом торговой политики Англии были прямые запреты. Начав введение постепенно повышаемых пошлин на индийский текстиль в 1685 году, в 1700-м Англия запретила его импорт, дополнив его в 1721-м запретом на его использование внутри страны для невозможности контрабанды (Calico Acts). Результатом стал бурный прогресс собственной текстильной промышленности, позволивший отменить запрет в 1774 году.

В 1699 году Англия запретила экспорт шерстяного сукна из своих колоний в другие страны (Wool Act), уничтожая этим суконную промышленность Ирландии (а тем самым и её экономику в целом) и удушая её в Америке.