Долгая дорога в дюнах

– Не сочти меня неблагодарным, но я так не могу. Я не хочу, чтобы ты оплачивал мои долги.

Нервная судорога пробежала по губам Лосберга. Он взял у рыбака вексель, задумчиво повертел в пальцах.

– О чем ты говоришь? Чего вообще стоит наша жизнь? Суетимся, хлопочем, вечно спешим куда-то, а потом… – Он достал из кармана зажигалку и, щелкнув ею, поднес вексель к огню. – Нет у тебя никаких долгов. – Бумажка вспыхнула, заглушая горьким запахом дыма приторно-сладкие ароматы стоявших повсюду цветов.

– Пусть не теперь – через год, через два… Через пять лет! Мы согласны ждать, сколько скажешь. Только дай нам надежду, хоть какую-нибудь. Хоть самую малую!

Какая жгучая, неистребимая жажда сорвала Марту среди ночи с постели… Сколько она перестрадала, если еще раз решилась докричаться, достучаться до отцовой, наглухо запертой души. В длинной белой рубашке, простоволосая, с измученным от бессонницы и слез лицом, она пришла не убеждать, не уговаривать… Молить, ждать чуда.

– Ты видишь, Артур делает все, чтобы ничем не унизить тебя. Работает, учится. Ради меня готов на все. Чужие люди сочувствуют, помогают ему. Даже Лосберг. Кто ему Лосберг? – Она опустилась перед отцом на колени. – Умоляю тебя… Ради мамы… Вспомни ее, отец!

И будто от ее слов колыхнулось пламя свечи. Погасла в глазах Озолса жесткая, властная сила. Сгорбившись в кресле, с библией на коленях, в сдвинутых по-стариковски на лоб очках, он с нежностью, с бесконечной любовью смотрел на приникшую к его коленям голову дочери. Рука Якоба потянулась к теплому золоту рассыпанных по плечам волос. Потянулась и замерла, повисла в воздухе.

– Ступай спать, Марта, – непримиримо произнес он. – И выкинь глупости из головы. Ты вольна поступать как знаешь. Но я тоже слов на ветер не бросаю.

Девушка встала, не поднимая глаз. Непроницаемой, каменной, как у отца, маской застыло ее лицо.

Ветер гнал с моря рваные, клочковатые тучи. В просветах мелькала луна. В ее призрачных лучах темнела над запрудой громада старой водяной мельницы, едва различимая в густых зарослях кустарника и травы. Монотонно журчала вода. Ее серебряный перезвон глухо доносился наверх, где на дощатом настиле под самой крышей, на ворохе сухого сена, сидели Артур и Марта. Через проем выбитого окна на них струился лунный свет. Они сидели, тесно прижавшись, взявшись за руки, слушали мелодичный говор воды.

– Знала бы ты, как мы, мальчишки, завидовали рыбакам, когда они возвращались с острова Роню. Нам казалось, будто это какая-то сказочная земля. Отец обещал меня взять туда, да так и не успел. А теперь…

– Вы надолго уходите? – спросила Марта.

– Море есть море. Лососю не прикажешь, когда в мережу лезть. Думаю, на неделю.

– Значит, не проводишь меня?

Артур не ответил. Только зло стеганул веточкой по соломе.

– А может, все-таки вместе уедем в Ригу? Тебе же всего год остался…

Он пожал плечами:

– А мать? – Помолчал, прислушиваясь к звону воды. – Ты больше не пробовала говорить с отцом?

Она ответила не сразу.

– Думаю, пока не окончу университет, бесполезно.

– Четыре года, – горько усмехнулся Артур.

– Ну и пусть четыре! – Марта порывисто прижалась к нему, прошептала жарко и трепетно: – Все равно я твоя. Понимаешь, твоя. На всю жизнь.

Он бережно целовал ее тревожно распахнутые глаза. Серебряным звоном журчала в призрачном сумраке вода, плыли над старой мельницей просвеченные луной тучи. Марта и Артур лежали, обнявшись, в мягком, душистом сене.

– Марта… Любимая… Ты не пожалеешь потом? Не будешь меня проклинать?

Слезы и улыбка, чистая, как весенний луч, осветили ее лицо.

– Молчи-молчи! О чем мне жалеть? Я – твоя жена.

На рассвете, еще затемно, рыбаки собирались выходить в море. Грузили снасти, ровно постукивал на малых оборотах двигатель.

– Все тяп-ляп… Черт их знает, – бурчал не проспавшийся после вчерашней попойки Марцис. – Лишь бы побыстрее.

Лаймон несколько раз искоса взглянул на Артура – тот был, что называется, сам не свой. Уронил канистру с горючим, поднял, снова упустил из рук.

– Ты что такой смурной? – скрывая за улыбкой тревогу, спросил Лаймон. – Новые долги завел?

– Считай, что так, – путаясь в сетях, ответил Артур.

Они уже отошли на порядочное расстояние от берега, когда небо над поселком окрасил непонятный багровый отсвет. Легкий ветерок принес оттуда тоскливый звон колокола.

– Пожар! Ей-богу… – тревожно выдохнул Марцис.

Теперь все, не отрываясь, смотрели в одну сторону – зарево над дюнами становилось все ярче и ярче.

– Разворачивай! – приказал Спуре.

– А как же?.. – попытался было возразить кто-то из артельных, но на него негодующе зашумели.

– Не слышишь, что ли? Даже сюда горелым тянет. Давайте, братцы, давайте!

Горел дом Озолса.

Пожар охватил подворье, над пылающими постройками взрывались снопы искр, летели раскаленные головни. Ревели, рвались из горящего хлева осатаневшие коровы. В дыму, в багровых сполохах, метались по двору люди. Кто тащил узлы, стулья, вороха какого-то тряпья, кто плескал ведрами воду. Несколько парней, упираясь плечами, выкатили из сарая телегу. Калниньш, заслоняясь полой от жара, яростно рубил топором заклинившую дверь конюшни. Оттуда неслось дикое ржание испуганных лошадей.

Озолс – всклокоченный, страшный бестолково путался под ногами, бросаясь то к одному, то к другому.

– Помогите! Родненькие, не оставьте… Воду… Скорее воду! О господи…

Марта оцепенело смотрела на гибнущий дом. Бирута с Зентой что-то говорили ей, неразличимое в этой сутолоке и шуме. Пытались увести подальше от пожарища, но она не трогалась с места.

Калниньш, наконец, прорвался в конюшню, сорвав тяжелую дверь и тут же выскочил обратно, с трудом удерживая за повод двух лошадей. Они дико скалились, норовя вырваться. Тут-то на него и наскочил совсем потерявший голову Озолс.

– Сейф!.. – сдавленно прохрипел он. – Там…

– Какой сейф? – недоуменно переспросил Калниньш. Ему показалось, что Озолс свихнулся.

– Маленький такой, как сундучок… Деньги, бумаги векселя… Все!

Калниньш хмуро уставился на пылающий дом:

– И что? Ты хочешь, чтобы я лез туда?

– Пятьсот латов дам!

– На том свете мне твои латы ни к чему.

– Тысячу дам, слышишь? Тысячу!

Калниньш, казалось, на секунду заколебался.

– Сам лезь! – метнулась к ним Айна, отталкивая мужа. – Совсем одурел.

Озолс постоял секунду, тупо глядя им вслед, потом как-то странно дернулся, набросил на голову рядно, сорвался с места и запрыгал на своем протезе в самую ярость пожара.

– Куда? – кинулся на перехват Калниньш. – Сгоришь со своим сейфом.

– Пусти! – отчаянно заорал старик. – Пусти! – и с неожиданной силой отшвырнув Андриса, он проворно добежал до дома, рванул дверь и скрылся в огненном, гудящем аду.

– Отец! – пронзительно вскрикнула Марта, силясь вырваться из рук женщин.

И вдруг все замерли… Над домом взвился гигантский сноп искр, раздался треск – толпа ахнула. Пылающая кровля дрогнула, начала медленно оседать.

Как раз в этот момент к пожарищу подкатил красный автомобиль Лосберга. Не открывая дверцы, Рихард перемахнул через борт машины, пробился сквозь толпу к бьющейся в руках женщин Марте:

– Что? Что такое?!

Она смотрела на него помутневшими от ужаса глазами:

– Отец!

Рихард оглянулся на гудящий пламенем дом и все понял. Лишь одно мгновение владели им отчаяние и нерешительность.

– Какого же черта!.. – хрипло выкрикнул он. И вдруг бросился к Калниньшу, сорвал с него брезентовую куртку, выхватил у Зенты платок, обмотал голову. Воды!

На молодого Лосберга выплеснули несколько ведер воды, и он ринулся в огонь. Все происходящее было настолько фантастичным, разворачивалось в таком стремительном темпе, что Марта невольно переключила свое внимание на Рихарда. Схватив Бируту за руку, она с силой потащила ее к огню.

Еще раз подалась и хрустнула крыша. Продержалась несколько томительных секунд и, заглушая крики ужаса, с обвальным грохотом рухнула вниз. Огненные круги поплыли перед глазами Марты. Она покачнулась, подняла руки, словно пытаясь за что-то ухватиться.

Калниньш вздохнул, потянул с головы шапку, да так и застыл: из густых, заволокших подворье клубов дыма показался Рихард. Обхватив бесчувственного, тяжелого, как мешок, Озолса, он упорно, шаг за шагом, волок его за собой. Опомнившись, рыбаки бросились к ним, сбивая шапками пламя с горящей одежды, плеская ведрами воду. Рихард каким-то чудом еще держался на ногах, жадно хватал ртом воздух. Его хотели подхватить, но он отстранился и только показал обгорелой, вздувшейся волдырями рукой на лежащего Озолса:

– В машину… быстро, – и побрел, шатаясь, сквозь почтительно расступившуюся толпу.

Калниньш присел над стариком. Тот, хоть и без сознания, крепко прижимал к животу маленький, окованный железом сундучок. Андрис попробовал забрать – не вышло. Обожженные пальцы вцепились намертво.

– Выживет, – уверенно заключил Калниньш и кивнул рыбакам.

Подняв Озолса, они так и понесли его к машине – вместе с сундучком. О Рихарде на какое-то мгновение забыли. Лосберг попытался было самостоятельно взобраться на подножку автомобиля, но покачнулся, и, теряя сознание, рухнул наземь. За руль сел Бруно.

Машина уже тронулась с места, когда рыбаки прибежали на пожарище. Артур с удивлением и тревогой проводил взглядом удалявшийся автомобиль. Успел заметить там Марту. Дом догорал. На подворье еще слонялись люди, таскали какие-то вещи.

– Живи-наживай… – вздыхали старики. – Все под богом ходим. Сегодня хозяин, а завтра по миру с сумой.

– Ну, положим, Озолс-то не с сумой, а с сундучком. Не на один дом хватит.

– Вот-вот! – въедливо подхватил Аболтиньш. – Чужой достаток всегда бельмом на глазу. Неспроста этот пожар, не-ет… Уж помяните мое слово – неспроста!

– Ладно болтать-то…

– А что? – не сдавался Аболтиньш. – Видно, крепко допек кого-то.

– Недаром говорят: как пришло, так и ушло.

Увидев мать, Артур подбежал к ней:

– Мама, что с Мартой? Она… Почему увезли?

Зента с грустью посмотрела на посеревшее от тревоги лицо сына, ласково коснулась его плеча:

– Бог миловал, сынок. Все живы.

Артур оглянулся на пепелище и неожиданно заметил Петериса. Единственный из всей толпы он сохранял полное спокойствие и невозмутимость. Даже больше того, Петерис с аппетитом что-то жевал. Его маленькие глазки-щелочки светились неприкрытым торжеством и злорадством.

Глава 4

Марта проснулась от скользнувшего по лицу солнечного луча. Открыла глаза и удивленно огляделась, не сразу вспомнив спросонок, где она. Обвела взглядом обтянутые дорогими гобеленами стены, белую, с позолотой, старинную мебель, пушистый ковер на полу. Возле нее, в китайской фарфоровой вазе, алел огромный букет роз. Цветы были только что срезаны, на лепестках еще дрожали капли росы. Марта невольно улыбнулась им, коснулась ладонью, словно желая приласкать. И тут же согнала улыбку, убрала руку, услышав приближающиеся шаги. Вошла молоденькая горничная, поставила на столик возле кровати поднос с завтраком:

– Доброе утро, барышня!

– Доброе утро, Илзе! Вы по-прежнему считаете меня нездоровой? – в голосе Марты слышались нотки раздражения.

Горничная смутилась, виновато пролепетала:

– Я… Но так велел господин Лосберг. Он очень обеспокоен вашим здоровьем.

Марта невольно улыбнулась, спросила значительно мягче:

– Отец уже встал?

– Господин Озолс еще затемно уехали.

– Как, уехал? Куда?

– В поселок. Надо, говорит, до зимы дом поднять. – Илзе засмеялась. – Крепкий у вас отец – и в огне не горит.

Девушка встала с постели, принялась одеваться.

– Разрешите, я вам помогу, – подошла к ней горничная.

– Благодарю, но я привыкла сама. – Как назло, она никак не могла справиться с крючками и пуговицами. – Это отнесите в столовую, – показала она на подкос с едой. – Я сейчас спущусь.

Горничная подхватила поднос и уже с порога спросила:

– Завтрак господину Лосбергу отнесете вы?

Марта отвернулась к зеркалу, начала расчесываться.

– Да, я.

С подносом в руке она вошла в комнату Рихарда:

– Доброе утро! Ваш завтрак. Как вы себя чувствуете?

Лосберг лежал в постели с забинтованными руками и головой. Глаза, воспаленные и больные, смотрели на гостью с нескрываемым восхищением.

– Спасибо. В настоящую минуту прекрасно.

Она смутилась, поспешно перевела разговор на другое:

– Вы что, специально не принимаете лекарство? – Марта внимательно оглядела пузырьки. Послушайте, господин Лосберг…

– Рихард, – тихо попросил он. – Вы же обещали…

– Ну хорошо – Рихард! – Девушка взяла с подноса тарелку с манной кашей, стала кормить его, как ребенка. – Так вот, поймите, Рихард – вы ставите меня в крайне неловкое положение. Разве ваша горничная не может ухаживать за вами?

– Если вы… уйдете из Лосбери… я объявлю политическую голодовку. Никто не втолкнет в меня ни одной таблетки! Ни одной ложки этой омерзительной манной жижи.

Она невольно рассмеялась:

– Нет, я серьезно. Нам больше нельзя оставаться здесь – понимаете? Буду приходить, навещать… Но жить мне здесь больше нельзя. И так уже сплетни, пересуды… Вы же знаете, как у нас умеют…

– Какие сплетни? Как вам не стыдно! Будто люди не знают, при каких обстоятельствах вы оказались здесь. Люди… – он скептически усмехнулся.

– Успокойтесь, – положила руку ему на плечо Марта. – Вам нельзя шевелиться.

– В самом деле, из каприза, что ли, я держу вас здесь? У вас дома нет – понятно? Нет дома. Сгорел! Куда вам с отцом деваться?

– Успокойтесь, или я сейчас же уйду.

Лосберг притих.

– Ну что вы все – уйду, уйду… Неужели вам так плохо здесь?

Марта долго молчала.

– Нам здесь хорошо, Рихард, – наконец выдавила она. – Даже… чересчур… Вы обо мне слишком заботитесь. Я и без того многим вам обязана.

– Считайте, что это сделал кто-нибудь другой.

– Но сделали вы! – тихо возразила девушка.

– Ну, не знаю. Тогда считайте, что я слазил в то пекло с низменными, корыстными целями. Со злостным умыслом затащить вас сюда.

Она рассмеялась.

– Что вы смеетесь? Это и есть настоящая, чистейшая правда. Хотите – давайте устроим тут небольшой пожар, и я повторю тот же номер на бис. Специально для вас. Чтобы вы остались здесь, в Лосбери. – Рихард выдержал паузу и закончил шутовским фальцетом: – Подольше!

Марта, нахмурившись, поднялась:

– Вы нарушаете уговор, Рихард.

– Почему нарушаю? – попытался отшутиться он. – Я же не сказал «навсегда», а только «подольше». По всем законам гостеприимства.

– Знаете, на кого вы сейчас похожи? В этих своих белых доспехах? – задумчиво перебила его Марта. – На рыцаря… Из легенды. Белый рыцарь! Так будьте же им до конца. И не смотрите на меня так. Пожалуйста…

– «Мой глаз и сердце издавна в борьбе… – вздохнул Лосберг. – Они тебя не могут поделить».

– Рихард! – запротестовала она. – Вы опять…

– Да не Рихард – Вильям… Шекспир… Ему-то можно, надеюсь? «Мой глаз твой образ требует себе, а сердце в сердце хочет утаить… Трудами изнурен, хочу уснуть… Блаженный отдых обрести в постели… Но только лягу – вновь пускаюсь в путь… в своих мечтах – к одной и той же цели…»

Марта отошла к распахнутому окну, зачарованно вслушиваясь в музыку бессмертных строф, – они плыли над вершинами сосен, над медленными стаями облаков, над сияющей вдали полоской моря и будто вдыхали горячую, трепетную душу в этот необъятный простор…

– Любовь – недуг, моя душа больнаТомительной, неутолимой жаждой,Того же яда требует она,Который отравил ее однажды.Мой разум – врач, любовь мою лечил,Она отвергла травы и коренья.И бедный лекарь выбился из силИ нас покинул, потеряв терпенье.

Стихи текли и текли… одурманивали, завораживали тонкой, лукавой, таинственной прелестью. Стряхнув оцепенение, Марта тихенько, неслышно ступая, вышла из комнаты.

Под вечер Озолс подкатил в своей повозке к подъезду Лосбери и, махнув Петерису, заковылял по дорожке к дому. Еще весь в бинтах и наклейках, с палочкой в руке, он все же возвращался бодро, хорошо потрудившись за день. Как бы там ни было, а худа без добра не бывает. Может, и неспроста судьба привела его с дочерью в этот шикарный господский дом? Он остановился было перевести дух и полюбоваться розами – они росли здесь повсюду, – как вдруг заметил вышедшую на крыльцо Марту. У дочери в руках был небольшой чемоданчик.

– Ты что это? – удивленно спросил он. – Куда собралась на ночь глядя?

– В поселок. Ты Петериса отпустил?

– Отпустил. Ну а все-таки? Разве завтра нельзя съездить?

– Нет, я пойду сейчас, – тихо сказала она.

– Да что случилось? – заволновался Озолс. – Объясни толком.

– Так… Ничего… Просто я не могу здесь больше оставаться.

– Тебя обидел кто-то? – понизил голос отец. – Ты скажи – я должен знать.

– Нет-нет, – поспешно возразила она. – Пожалуйста, не волнуйся. Никто и не думал меня обижать. Наоборот, только я пока поживу у Бируты.

– Ничего не понимаю, – нахмурился Озолс. – Никто не обижал, а уходишь. Ты хоть подумала – хорошо ли это? По отношению к господину Лосбергу.

– Подумала, папа. Потому и ухожу. Не хочу, чтобы о нас с ним болтали разное…

– Не хочешь! – укорил отец. – Болтовни боишься? А человек огня не испугался. Эх ты! – Он забрал у дочери чемоданчик. – Пошли!

Но Марта не двинулась с места.

– Я и без вещей уйду.

– Уходи! – Озолс бросил чемоданчик на траву. – Ты сбежишь, а мне куда? Тоже бежать? Христа ради к людям проситься? Обо мне ты хоть подумала?

Марта в нерешительности молчала.

– Дождись, по крайней мере, пока он на ноги встанет, – испуганно оглядываясь на окна, торопливо добавил Озолс. – А я тем временем, глядишь, под крышу заберусь.

– Хорошо, – согласилась Марта. – Я останусь. Пока не снимут бинты. Но больше – ни дня!

Дверь в комнату Рихарда была открыта, Озолс заглянул. Лосберг, выпростав из-под одеяла забинтованные руки, медленно разгибал и сгибал пальцы.

– О, господин Лосберг, вы уже совсем молодцом!

Стараясь не стучать протезом, Озолс вошел в комнату, почтительно присел на краешек стула рядом с кроватью.

– У меня нынче тоже удачный день, – похвалился он. – С плотниками поладил, обещают до зимы под крышу подвести.

– Что-то вы рано расхрабрились. Побереглись бы, – заботливо заметил Рихард.

– Я‐то что… Вот вам досталось. Беда… – А мне – только трубку пришлось выкинуть. Дыму наглотался на всю жизнь. Надо спешить. И так стесняем вас – неудобно.

– О чем вы говорите? Ваша дочь лечит меня лучше всяких врачей.

Озолс удовлетворенно хмыкнул, не спеша извлек из кармана лист бумаги.

– Вот, была страховая комиссия. Так ничего и не установила. А в поселке думают, что это поджог.

Рихард удивленно посмотрел на старика.

– А что, разве сложно? Подкинул паклю на чердак – и все. Тлеет себе помаленьку, а сам уже далеко. И концы в воду.

Лосберг задумчиво прищурился, словно не решаясь разгадать намек.

– Кому вы помешали?

– Да, видно, уж помешал. Рассчитался кто-то сполна.

Рихард долго молчал, затем многозначительно проговорил:

– Может, вы и правы. В душе человеческой есть очень глубокие тайники.

Поздно вечером Зента, управившись с делами, сидела на кухне. В очках, в наброшенном на плечи теплом платке, она склонилась над Библией, шепотом повторяя сотни раз читаные строки. В окно стучал дождь, шумел, гулял, неистовствовал ветер. В доме было тепло, потрескивал огонь в плите. Зента так увлеклась, что не слышала, как открылась дверь. Остановившись на пороге, Артур – в мокром брезентовом дождевике, с чемоданчиком – улыбаясь, смотрел на мать. На лучики морщин вокруг глаз, на рано побелевшие волосы, на загрубевшие в работе пальцы, бережно листающие пожелтевшие страницы. Подошел, осторожно обнял ее за плечи.

– Сынок! Наконец-то… – Она вскочила, радостно захлопотала. – Раздевайся, ты же совсем мокрый. А я как знала: картошки наварила, рыбы нажарила.

– Хорошо! – Артур блаженно потер над огнем руки. – Хорошо все-таки дома.

– Конечно, хорошо, – согласилась мать. – Пивца свежего выпьешь?

– Да уж налей. – Жестом фокусника он достал из чемоданчика новенькие пивные кружки – расписанные, сверкающие глазурью, – поставил их на стол.

– Ой, какие славные! – обрадовалась Зента. – Заработок-то не весь потратил?

Парень не ответил, вновь склонился над чемоданчиком.

– А это тебе, – в руках у Артура была добротная шерстяная кофта.

– Ну зачем ты?.. – укоризненно проговорила мать. А руки невольно потянулись к подарку, глаза засветились радостью.

– Носи на здоровье, теплая. – Скрывая смущение, он бодро принялся за еду. – Ну, какие новости? Ты не болела тут?

– Некогда болеть, сынок. Я ведь теперь в коптильне работаю.

Артур удивленно опустил ложку:

– Ну? Открыли все-таки?

– Там и Айна, и Магда… Да чуть ли не все наши женщины.

– Как платят?

– Очень даже неплохо.

– Я видел, Озолс уже дом налаживает? – как бы невзначай поинтересовался сын.

– Кремень – человек, – уважительно ответила Зента. – Из такой передряги вышел – и на ногах.

– А где они живут?

– Все там же, в Лосбери, – помедлив, ответила мать.

Артур отодвинул тарелку. Спросил, стараясь казаться спокойным:

– Что… и Марта? До сих пор там?

– Ну а где же им еще быть? – мягко возразила она. – Господин Лосберг, говорят, еще в постели. Как же ей за ним не поухаживать? Сам подумай. Нищими остались бы, если бы не он.

Артур поднялся из-за стола, походил по комнате, взял фуражку.

– Я пойду, мама.

– Куда?

– К Рихарду.

– К Рихарду?

– Надо пойти навестить, – отводя глаза, пробормотал он. – Все же неудобно.

Зента недовольно качнула головой, стала собирать посуду.

– Что я могу? – с горечью сказала она. – Был бы отец – не пустил бы. А я… – и вдруг попросила: – Не ходил бы ты, сынок, не унижался…

Он думал долго, тяжело. Все же упрямо сказал:

– Пойду!

Выйдя из дома, Артур решительно двинулся было в сторону Лосбери, но, не пройдя и сотни метров, неожиданно сбавил темп – сомнения, по всей видимости, тревожили его душу. Он низко опустил голову, вглядываясь себе под ноги, словно там была не твердая земля, а зыбкое болото и каждый неосторожный шаг мог оказаться гибельным. Именно в этот момент его заприметила Бирута.

– Артур! – окликнула она. Девушка возвращалась, видать, откуда-то издалека – ее туфли были основательно покрыты пылью. – Вы когда вернулись? Только что? А где же мой? Небось, в трактир завалился?

Артур невольно залюбовался ею: в простой крестьянской одежде, с ярким румянцем на тугих щеках, Бирута была мила и женственна. И еще подумалось, что Лаймону с такой девушкой, наверное, значительно проще.

– Как же – в трактире… Прямо из лодки, в обнимку с будущим тестем…

Румянец на щеках девушки стал еще ярче.

– А ты туда? – показала она взглядом в сторону Лосбери. – Ох, и скучала она здесь без тебя – все уши мне прожужжала.

– И все обо мне? – с горькой усмешкой спросил он. – А, может, еще о ком?

– Не глупи! – рассердилась Бирута. – Поменьше сплетни слушай. У нас тут наболтают с три короба…

– Уже болтают? – насторожился Артур. – О чем?

– Вот – мужики! – фыркнула Бирута. – И Лаймон такой же вредный. Попробуй станцуй с другим хоть разок – башку нагнет, что твой бык, глазищи выпучит – и в драку. – Девушка сменила тон и назидательно заключила: – Ты не суши голову дурью. Иди к ней разберись, не маленькие.

Море было по-осеннему хмурым. Дул резкий ветер, грозно шумел вершинами сосен. Над дюнами с криками носились чайки, Марта и Артур медленно, молча шли по берегу. Потом он сказал, видимо, продолжая начатый разговор:

– Скажи отцу, что я помогу с домом… Если, конечно, он захочет.

– Спасибо, Артур.

Они прошли еще несколько шагов молча.

– Как теперь с университетом будет? – спросил он. – Тоже погорел?

– Вот именно, погорел, – невесело усмехнулась Марта. – Не брошу же я отца.

– Значит, так и будете у Рихарда жить?

– А где же еще? Ему сейчас тоже помочь надо.

– Да, конечно… – как-то сдавленно сказал Артур. И вдруг остановился, порывисто обнял ее. – Я люблю тебя! Слышишь? Ты моя жена! Ты сама захотела ею стать. И я не могу… понимаешь? Не хочу, чтобы ты жила в чужом доме. Рядом с ним.

– Артур, глупенький… Пойми – я не могу сейчас уйти. Это крайне непорядочно. Я должна остаться, пока не снимут бинты. Это мой долг.

– А если их еще год не снимут? – невольно вырвалось у него.

– Я останусь, пока не снимут бинты, – твердо повторила Марта. – Если ты считаешь меня женой, зачем же обижаешь ревностью? Почему требуешь, чтобы я платила неблагодарностью человеку, который спас моего отца? И для тебя сделал не так уж мало.