Долгая дорога в дюнах

Калниньш снисходительно усмехнулся:

– Я знаю жизнь, сынок.

Молодой Банга долго молчал, о чем-то думал, затем произнес:

– Значит, я стану богатым.

Андрис огорченно посмотрел на парня – он и представить себе не мог, что Артур сделает такой неожиданный вывод из их разговора. Надо было заходить с другой стороны.

– Богатым, как Озолс? – спросил он внешне безучастно.

– Какая разница? Таким, не таким… Главное – богатым.

– Твой отец всю жизнь не разгибает спину…

– Я буду еще больше работать.

– Думаешь, дело только в этом?

– А в чем же еще? Кто не боится мозолей и у кого есть голова на плечах…

– Ты хочешь сказать, что у нас с твоим отцом не хватает ума и мы лодыри?

Артур смутился:

– Нет, зачем же… Но иначе не разбогатеешь.

Калниньш достал трубку, набил ее табаком, жадно затянулся. С едва заметной хитринкой посмотрел на парня:

– Скажи… Вот я взял у тебя взаймы десять латов. Сколько надо будет вернуть?

– Что значит, сколько? Сколько взяли, столько и вернете.

– Правильно. Это тебе. А как в таком случае поступают Озолс или Аболтиньш? Если бы они раздавали деньги без процентов, откуда их богатству взяться? Ну а ты так сможешь? Дальше: ты считаешь справедливым, что Озолс забирает себе половину улова?

– Но ведь он дает лодки… И снасти.

– А сколько он имеет с этой половины, ты никогда не вдумывался? Вы с отцом из моря не вылезаете, жизнью каждый день рискуете, а он сидит себе на берегу и набивает карманы. Неужели паршивая лодка и кусок дырявой сети весят столько же, сколько две ваши жизни?

– Не знаю.

– То-то. Ты бы мог жениться, как Озолс? Не на Дзидре, а на корове и лошади? Или Аболтиньша возьми. Неужели тебе хочется стать таким же?

– По-вашему, выходит, быть богатым и оставаться порядочным нельзя. Тогда почему все хотят разбогатеть?

– Эх, Артур. Посмотри на меня или своего отца. Что мы, глупее всяких там Озолсов и Аболтиньшей? Думаешь, мы не сумели бы добыть богатство, как они? Нет, дружище, сумели бы. Только совесть не позволяет. Как бы честно ни выглядел богач, какие бы ни совершал благодеяния, все равно в каждом грамме его золота есть капельки твоей и моей крови. Когда одному принадлежит все, а другому ничего, это значит, что один сгреб в свою кучу и твое, и мое.

Больше на эту тему Андрис Калниньш не заговаривал. Зато его сын Лаймон, внешностью и характером удивительно похожий на отца, не упускал случая вставить язвительную шпильку и пройтись по поводу влюбленных. Он тоже не терпел Озолса и, наверное, поэтому переносил свою неприязнь на Марту. Молодой Калниньш ни за что не признался бы даже самому себе, что для неприязни есть и другая причина: самая обычная, банальная ревность. Было невыносимо видеть, как эта тихоня с голубыми глазами все настойчивей уводила от него товарища. Даже намерение Артура поступить в мореходное училище Лаймон расценивал не иначе как следствие ненормальной любви друга. Просто-напросто Артур лезет вон из кожи, чтобы хоть таким путем – с помощью золотых нашивок – добиться благосклонности будущего тестя.

Чем больше проходило времени, чем быстрей взрослели Артур и Марта, тем сильней росла их взаимная привязанность. И хотя теперь они все реже показывались вдвоем на людях – пора детской беззаботности уходила безвозвратно, – значение и смысл новых, скупых встреч становились совсем иными.

Артур и Марта могли часами молча бродить по лесу, сидеть где-нибудь на заброшенной мельнице или на берегу моря у старого карбаса и не испытывать при этом ни малейшей скуки. Каждый раз, прибегая на свидание, Артур открывал в девушке что-то новое, доселе неизвестное и, конечно, всегда прекрасное. То же самое происходило и с Мартой. Они никогда не ссорились и не лгали друг другу. Впрочем, до поры до времени. Один эпизод, темной тучкой проплывший по их безоблачным отношениям, заставил обоих кое о чем призадуматься. Это случилось как раз после разговора молодого Банги с Андрисом Калниньшем. Тогда Артур впервые пришел на встречу непривычно мрачный и подавленный. Марта не стала приставать с расспросами, хотя чисто по-женски почувствовала неладное. Парень долго молчал, на слова девушки откликался неохотно и невпопад и, наконец, собравшись с духом, выпалил то, что не давало ему покоя:

– Вот жизнь… Один спины не разгибает, в лодке днюет и ночует, а ни черта, кроме мозолей, не имеет. Другой сидит себе на берегу, поплевывает в воду и сундуки набивает.

Марта вспыхнула, посмотрела ему прямо в глаза:

– Ты имеешь в виду моего отца?

Артур смутился, промычал в ответ что-то невнятное. А девушка, гордо вскинув голову, сухо сказала:

– Не знаю. Сколько помню отца, всегда за работой. Затемно встает, затемно ложится. И вообще в нашем доме белоручек не было.

Марта говорила правду. Тем не менее Банга угрюмо спросил:

– Откуда же тогда берутся бедные?

Она упрямо поджала губы:

– Чужое считать проще.

Вот так. Не слукавил, значит, Андрис Калниньш. Только песок на берегу общий, а деньги врозь. К горлу комом подступили недоверие и обида. Нет, Артур и раньше кое о чем догадывался – не настолько он был наивным, чтобы не понимать разницы между ними, – но остро и откровенно он почувствовал это впервые после того вечера. Они, конечно, помирились и словно бы забыли о неприятном инциденте, но каждый сделал для себя вывод. Марта поняла, что впредь надо быть осторожней и не задевать его самолюбия; Артур… Засевшая в нем идея собственного богатства еще больше укрепилась – он уверял себя, что путь к руке любимой лежит для него через капитанский мостик.

Банга добился своего и поступил в училище. На это ушли почти все сбережения, но отец денег для сына не жалел. Янис верил, что затраты на учебу рано или поздно окупятся. А через год в Ригу, в университет, уехала и Марта.

Именно в это время Банга-старший затеял единственную и отчаянную авантюру в своей жизни. Он решил построить дом и купить новую лодку. Трудно сказать, что побудило рыбака на этот крайне необдуманный поступок. То ли отчаяние от несбывшихся надежд, то ли фанатичная вера в успехи сына, то ли задетое самолюбие – в последнее время в поселке только и судачили о Янисе и Якобе, вернее об их детях. Во всяком случае, рыбак решил одним махом выбиться в люди и закрепиться на поверхности. Он попросил у акционерного общества кредит. Там поскрипели, поскрипели – запрошенная сумма была велика, – но просьбу все же удовлетворили: отказывать такому рыбаку, как Янис Банга, было неблагоразумно. Тем более, что общество ничем не рисковало. Всегда, в случае чего, можно было через суд потребовать возмещения убытков. Не погнушался Янис призанять денег даже у Озолса.

И вот когда, казалось, все пошло, наконец, нужным курсом: поставил дом, купил лодку, не сегодня-завтра сын станет капитаном, судьба преподнесла рыбаку свой последний, безжалостный сюрприз.

Артур едва успел на похороны.

…Калниньш спрашивает, что Артур будет делать с мореходным училищем. Неужели дяде Андрису не ясно – оно пошло ко дну вместе с отцом.

Глава 2

Озолс вернулся в воскресенье. В добротной коляске, запряженной рослой кобылой, которой правил Петерис, не спеша катил по поселку, слегка касаясь ладонью полей шляпы в ответ на почтительные приветствия. На улице было по-праздничному людно, и тем торжественнее выглядел его приезд. Крупный, гладкий, с мужицки простым, но холеным лицом, он восседал в своей коляске, гордо выпрямившись. Густые, кустистые брови придавали ему выражение властное и значительное. Что ж, полагал хозяин коляски, у него были все основания рассчитывать на особое уважение и признательность. Сам он уже давно позабыл, когда просил в последний раз взаймы. Как сейчас, пожалуй, ни за что не припомнил бы, кому он в поселке чего-нибудь не одалживал. Разумеется, не в ущерб своему добру, но все-таки… А с тех пор как стал председателем поселкового правления общества «Рыбак», власть и вес Якоба поднялись на недосягаемую высоту.

Аболтиньш, трактирщик, еще издали заметил коляску и как был в переднике, так и выскочил на крыльцо.

– С приездом, господин Озолс! Наконец-то вы дома. Как съездилось? Что нового в Риге?

Якоб небрежно махнул рукой:

– А‐а! Сумасшедший дом. Шум и толкотня. А тут… Как с поезда сошел, будто в рай попал.

– Не желаете ли стаканчик с дороги?

При слове «стаканчик» Петерис жадно сглотнул, с надеждой посмотрел на хозяина. Тот понимающе усмехнулся, проговорил полушутя, полусерьезно:

– Стаканчик да рюмочка доведут до сумочки.

– Я понимаю, в Риге у господина Штейнберга наклеечки поаппетитнее, – уязвленно проговорил трактирщик.

– Катился бы он в свою Германию, господин Штейнберг. Вот полюбуйтесь, самое свежее, – Озолс протянул Аболтиньшу газету.

Тот развернул сложенный по размеру кармана лист, негромко прочел:

– Вчера по приглашению министра иностранных дел Латвии господина Мунтерса город Лиепаю с дружественным визитом посетила немецкая военная эскадра. Как заявил на пресс-конференции командующий эскадрой адмирал Бернгард…

Глаза Озолса полыхнули гневом.

– Три дня назад потопили наш пароход с лесом, а теперь хватает наглости…

– Но ведь Гитлер всюду заявляет, что он наш друг.

– Он и Литве друг. А как ловко у нее Клайпеду отхватил? Я уж не говорю об Австрии, о Чехословакии. Тут не нахальством, чем-то похуже пахнет.

– Неужели вы думаете?..

– Не знаю. Умные люди на всякий случай запасают кое-что. Сахар, крупу, спички…

– Не дай, господи, – у меня в доме парень подрос.

Озолс молча достал пачку «Трафф», угостил Аболтиньша.

– А как у дочки успехи? – с удовольствием затягиваясь папироской, полюбопытствовал тот. – Поди, лучшая студентка в университете?

– Ну, может, и не лучшая… Вообще-то молодцом!

– Дай вам бог… А у нас в поселке несчастье.

– Знаю. Петерис рассказал.

Аболтиньш с беспокойством посмотрел в сторону церкви, что была неподалеку; из нее выходили прихожане. Усмехнулся:

– Старые грехи отмолили, сейчас ко мне за новыми придут.

– Хозяин, может, и нам заглянуть в храм божий? – не выдержал Петерис.

Озолс осклабился:

– У тебя что, грехов много?

– У меня?!

– Давай трогай, святой! Тебя жена ждет.

– Кого?! Меня?! – Глаза у кучера потемнели, злая судорога пробежала по лицу. Он так яростно хлестнул лошадь, что Озолс едва не вывалился из коляски. В поселке уже давно было известно, что если Эрна кого-то и ждет, то только не своего Петериса.

Артур сидел на кухне, чинил сеть.

– Поешь! – Мать поставила рядом кружку с молоком, придвинула кусок хлеба, намазанный медом. Банга отложил моток, взял кружку, задумался. Луч солнца, падавший из окна, зажег радужный узор на фаянсе. Эту кружку Артур помнил с детства: та самая, что стояла потом на поминках перед пустым стулом. Как все-таки странно и жестоко устроена жизнь: еще вчера все было по-иному – был отец, была надежда… Артур чуть не застонал от боли. Мать, словно бы прочитав его мысли, отвернулась, пошла к плите. И остановилась на полпути, увидев входившего Озолса.

– Бог в помощь, Зента! Прими мои соболезнования.

Она опустила голову, заплакала.

– Господь дает, господь забирает, – скорбно продолжал Озолс. – Хороший был у тебя муж, по такому не грех и поплакать. И отец был хороший. – Он заметил Артура.

– Проходи, Якоб.

Озолс заковылял в комнату, волоча непослушный протез. Сейчас – не на людях, не в коляске – он не казался таким бравым. Инвалид, сутуловатый, оплывший, он грузно опустился на стул подле стола, положил на скатерть руки, большие и натруженные, сумрачно огляделся. Негромко спросил:

– Слышал, ты дом продаешь.

Зента потупилась. Ее пальцы нервно теребили передник.

– Что поделаешь, Якоб… Долги… – хотела еще что-то добавить, но в дверном проеме показался Артур.

– Погоди, мать, – хрипло проговорил он. – Насчет отцова долга не беспокойтесь, за нами не пропадет.

Озолс предостерегающе поднял руку:

– Постой, сынок, не горячись. Скажи, Зента, сколько у вас осталось невыплаченной ссуды за дом?

– Около семисот латов. И тебе триста. Вот и получается…

– Ну, между собой мы пока считаться не будем… А ссуда… Неважно у меня, правда, с наличными, да ничего… Ссуду вашу я погашу. С банком лучше не тянуть. Проценты…

До Зенты трудно доходил смысл его слов.

– Как, ты сам… наши долги?

– А ты что думала? Пришел рубашку последнюю с вас снимать? Мы же люди… Всю жизнь прожили рядом. Янка, почитай, братом был мне…

– За доброту вашу спасибо. Но мы так не можем, – самолюбиво перебил его Артур.

Озолс опять предостерегающе поднял руку:

– Я не милостыню вам предлагаю. Заработаешь – отдашь. Промысловый участок отцовский правление тебе оставит. Может, еще и прибавим немного.

– А ловить на чем?

– Лодку пока возьмешь у меня. Моторная, пятнадцатисильная. К тебе любой напарником пойдет. А зимой на озера, за карпом. Он теперь в хорошей цене. Я думаю, если каждый третий улов мой – не так уж много получится. Глядишь, постепенно и отдашь отцовский долг. Ну что, по рукам?

Артур в нерешительности помялся, но упираться не стал:

– Согласен.

– Выбирай, что лучше – расписка или вексель?

– Вексель.

Утром вдоль всего берега шла работа – рыбаки волокли к морю карбасы, загружали снасти, готовились к путине. Озолс, с погасшей трубкой в зубах, приглядывал за своей артелью. Мимо него то и дело пробегали люди – кто с веслами, кто со связкой балберов – поплавков.

– Невод куда грузить? – согнувшись под тяжестью сложенной сети, остановился рядом с ним Артур.

– Во-он в тот карбас, к Фрицису, – Озолс неодобрительно посмотрел на парня: – Чего один надрываешься? Помочь некому?

– Да мне – раз плюнуть! – молодецки крякнул Банга и, стараясь держаться прямо, пошел к лодкам.

– Заботу показываешь? – желчно бросил подошедший Калниньш. – Теперь можно – вексель-то выхватил!

Озолс обернулся, раздраженно бросил:

– Все ты мечешься, как ужаленный. Суешься в каждую дырку… Нехорошо.

– Нехорошо? – сузил глаза Калниньш. – А людей одурачивать, с голого последнюю рубаху снимать – хорошо?

– Послал бы я тебя… Надоело, понимаешь? Давай хоть раз потолкуем по-человечески.

– С тобой толковать!..

– Нет уж – давай! – Озолс ухватил Калниньша за рукав. – Сядь-ка. – Первым опустился на борт дырявого карбаса, достал портсигар – там было пусто. Калниньш, не глядя, протянул свои папиросы. Задымили.

– Ты вот векселем меня попрекнул, – пыхнул дымком Озолс. – А я, между прочим, его не тянул, они сами…

– Ясно – сами, – перебил Калниньш. – Ты знал, на какую наживку ловить. Как же – гордые, честные…

– Правильно, честные. А ты хотел, чтобы сын отцов долг замотал? С обмана жизнь свою начал?

– Да какой долг? Какой? Янка на тебя девять лет горбатился. Да он втрое свой долг отработал. – Калниньш уперся в Озолса требовательным взглядом.

– Ну, знаешь, так рассуждать… Может, по-твоему, еще я ему должен? Они не то что вексель – дом хотели продать, чтобы рассчитаться. Другой – тот же Аболтиньш, к примеру, – стал бы церемониться? Ну-ка, скажи?

Калниньш промолчал.

– То-то! А я и парня к делу пристроил, и кусок хлеба в руки дал. Да еще с банком за них рассчитался. Мало?

– Благодетель… Из отца душу мотал, теперь на сыне покатаешься.

– Да что ты все к той бумажке цепляешься? Бумажка, бумажка… Может, я про нее и вовсе забуду.

– Ты-то? – Калниньш скривился в злой усмешке. – Пожалуй, забудешь.

– А тебе хотелось, чтобы у меня память и вовсе отшибло? – тихо, с придыханием спросил Озолс. – Ну а мои долги кто вернет?! Вот эту самую… – Он зло хлопнул себя по протезу. – Много мне потом помогли? На чурбак этот скинулись? Так-то, сосед, – чужое легко считать. А как оно досталось – слезами ли, кровью… А! – Озолс махнул рукой и заковылял по песку.

Лодки, одна за другой, отходили от берега. Море, по-утреннему тихое, стелилось зеркальной гладью. Далеко над заливом разносились веселые, зычные голоса рыбаков – те перекликались, перекидывались нехитрыми шуточками:

– Эй, Друкис, невод забыл!

– Где?

– У бабы под кроватью. Греби обратно, а то, глядишь, кто другой утащит, – дружно орали с соседней посудины.

Артур заметно нервничал: то схватится за плицу [2], то слани [3] поправит…

– Что ты мечешься, как Аболтиньш по трактиру? – не выдержал сидевший на руле Фрицис Спуре.

– Я? – вспыхнул Артур. – Так я же… это…

– Он же… это… – передразнил Лаймон. – Службу показывает. Думает, Озолс зятька будущего с берега увидит.

– Помолчи, Лаймон, – оборвал Фрицис. – А ты, сынок, спину-то побереги. Хоть она у тебя, видать, крепкая, да не таких здесь обламывали. Работаешь – и работай!

Артур поймал насмешливый взгляд Лаймона, недовольно насупился.

Летним солнечным днем по дороге, обсаженной высокими вязами, катила добротная озолсова коляска. Она только что отъехала от станции – паровозный свисток и шум отходящего поезда ненадолго заглушил цокот копыт. В повозке, среди груды коробок и лакированных чемоданов сидела девушка. В свои девятнадцать Марта Озола была удивительно хороша и, что случается нечасто, почти лишена кокетства. Но именно эта серьезность и придавала облику девушки особую, благородную прелесть. Серый, элегантно простой английский дорожный костюм очень шел ей.

– А пруд? За мельницей, где ивы? – расспрашивала она Петериса. – Не построили еще там новую купальню?

– За мельницей? – задумчиво переспросил возница. – Туда как раз на прошлую пасху мельник свалился. От Круминьшей шел.

– Утонул?

– Как же, утонет! Теща с женой откачали. А он, как очнулся, – таких фонарей им навешал. Неделю синяки мукой присыпали.

Марта, отвыкшая от грубых деревенских нравов, только пожала плечами. Но, помолчав секунду, снова спросила:

– Петерис, а где сейчас танцуют? Как и раньше, у Аболтиньша?

– Во-во, там его шурин после и подстерег, в трактире. И, значит, бутылкой… По башке.

– Кого?

– Да мельника же! За сестру, значит. Все так и ахнули – бутылка вдребезги, а башка хоть бы что. Только шишка вскочила.

– Какой ты странный, Петерис, – городишь всякую чепуху.

Впрочем, будь она повнимательней, ход рассуждений кучера не так удивил бы ее – время от времени Петерис доставал из-за пазухи фляжку и понемногу прикладывался.

– А как Бирута? Замуж еще не вышла за Лаймона?

– Бирута? Это Фрицисова дочка, что ли? – Зариньш захихикал. – Тут, я вам доложу, барышня, такая история вышла. У них – аккурат под рождество – свинья опоросилась. Заходят, значит, в сараюшку, а там…

Финал истории со свиньей остался неизвестным. Лошадь вдруг шарахнулась – мимо них, громко сигналя, промчался ярко-красный автомобиль с откинутым верхом. Водитель, молодой человек в спортивном кепи, мельком взглянул на Марту и, не то извиняясь, не то приветствуя, слегка наклонил голову. На его продолговатом, с тонкими чертами лице аристократа резко выделялись хищный нос и сочные, чувственные губы.

– Кто это? – спросила Марта, удивленно разглядывая удаляющийся автомобиль.

Петерис, раздраженно шваркнув вожжами по крупу лошади, ответил почти трезвым голосом:

– Катаются. А чего не кататься, когда денег куры не клюют? Лосберг это, молодой. Приехал давеча из Германии.

– Они по-прежнему на своей даче?

– А где же еще?..

К ее приезду пеклись пироги. Ядреная краснощекая кухарка ловко таскала их из духовки, месила тесто для новых. Озолс, приодетый, толкался на кухне, поглядывая на прислугу.

– Ох, Эрна, гляди, прогонит тебя Петерис, такую растяпу, – шутливо попрекнул он за упавшее на пол яйцо. – Дома, поди, яички-то бережешь. Мужнее добро…

– Мужнее… – Кухарка брала яйца из огромной корзины, небрежно разбивала их в тесто. – На мужнем разживешься…

– Однако разжилась. Или не на одном мужнем? Свет-то не без добрых людей? – Якоб следил, как Эрна сажала пироги в духовку и, нагнувшись, белела толстыми икрами.

– А тебе жалко, что разжилась? Говорят, мужики сдобных-то лучше уважают.

– У тебя уж не сдоба… – прищурился Озолс, алчно созерцая мощную корму. – Целый каравай!

– Озорник ты… – Эрна кокетливо одернула юбку. – Седина-то, говорят, в бороду…

Лицо Озолса вдруг изменилось – будто и не лоснилось только что похотливо. Словно душа – любящая, тревожная – проглянула сквозь щелки глаз.

– Марта, доченька… – бросился он из кухни, впопыхах опрокинув корзину с яйцами.

– Ну и ну! Яичком попрекнул, – сокрушалась кухарка над глазуньей, расплывшейся на полу.

Весело возвращалась артель с удачного лова. Карбасы чуть не доверху серебрились трепещущей рыбой.

– Давай, Друкис, жми, пока Аболтиньш замок не повесил.

– Не повесит. Он свое за пять верст чует, – Марцис подкинул на ладони увесистую рыбину.

– Артур, что притих? С новенького, учти, двойной спрос.

– Тоже мне – гуляка. Да он сроду в трактире не был. Все за книжками. Капитан!

– Нашел, чем попрекнуть, – обрезал Марциса Спуре. – Сам-то хоть расписаться умеешь?

Артур хотел было ответить насмешнику, но вдруг замер, глядя на берег: там мимо развешенных сетей – он узнал ее сразу – медленно шла Марта. С детства ей помнился их терпкий запах – отдавало водорослями, морем, рыбой. Ветер раскачивал сети, теребил застрявшие в ячейках травинки. Она остановилась на краешке песчаной косы, с ожиданием глядя в море.

Карбасы один за другим подходили к берегу. Над ними с пронзительными криками сновали чайки. Не утерпев, Артур выскочил из лодки – благо, сапоги чуть не до пояса – и в тучах брызг бросился по мелководью к берегу. Она – навстречу. Остановились, не добежав шага. Короткие, кажущиеся незначительными, фразы обрубало волнение.

– Марта! Ты когда приехала?

– Утром еще. Не ждал?

Он не ответил, только радостно смотрел девушке в глаза.

– А я давно здесь жду… Была у твоей мамы… Я же ничего не знала…

Артур молча опустил голову. Она осторожно взяла его большую, твердую ладонь, еле заметно сжала. Почувствовав нежное тепло ее пальцев, парень словно оттаял.

– Надолго?

– Думаю, на все лето.

С лодок уже сгружали рыбу. Огромными деревянными совками черпали живую, шевелящуюся массу, ссыпали в плетеные двуручные корзины. Женщины грузили их на стоящую прямо в воде телегу. И над всем этим – над карбасами, над лошадью, над людьми – белой тучей носились чайки, выхватывая рыбу чуть ли не из рук. Кто-то не выдержал, укорил парня:

– Артур, лодырь чертов! Хоть бы подсобил.

– Оставь. Все равно не слышит, – усмехнулся Калниньш.

– Очумел, что ли?

– Они оба очумели. С пеленок еще.

Озолс все слышал и видел. Он недовольно поморщился, шагнул к молодым людям.

– Слушай, там Марцис карбас разгружает. Один.

– Да, иду, – виновато ответил Артур и заспешил к лодке, на ходу еще раз обернувшись к Марте.

Якоб посмотрел на босые ноги дочери, брошенные на песок туфли, покачал головой:

– Море еще холодное, дочка. И песок тоже.

Марта не ответила. Подняла туфли, пошла. А отец заковылял навстречу телеге. Достав из корзины мелкую рыбешку, швырнул ее обратно:

– Где такой мелочи набрали? Учти, по двадцать сантимов – дороже не протолкну.

– Вчера по тридцать за ящик давали, – рассердился Калниньш.

– Цены устанавливает Рига. Центральное правление. Я ими не командую.

– Ты нам зубы не заговаривай. Центральное правление… Знаем мы твое правление. Дай вам волю…

– Ну что ты за человек, Калниньш? Да кому нужна эта дохлятина? Рынок переполнен. Скажи спасибо, если на рыбзавод протолкнуть удастся.

Калниньш от неожиданности остановился, смерил Озолса ненавидящим взглядом:

– Мы тебе такое спасибо скажем… Ты у нас еще допрыгаешься… Пригрелся на берегу ни холодно, ни мокро.

– А ты забыл, почему я на берегу?

– Пошел-ка ты…

– Нет, ты все-таки ответь.

– Да пошел же, я тебе говорю! – Калниньш настолько недвусмысленно замахнулся, что Якоб невольно отступил в сторону.

– Будь ты проклят! – в сердцах проговорил он и торопливо заковылял к складу, подле которого стоял грузовик с надписью на борту «Акц. об-во “Рыбак”». С него сгружали пустые ящики, кто-то возился с весами.

Стройный корвет, сверкающий белизной парусов, казалось, парил над волнами. Артур задумчиво, с грустью смотрел на маленький кораблик. Рядом стояло еще несколько моделей – его скромная коллекция. Полка с книгами по навигации, старинный секстант, морская карта – атрибуты несбывшейся мечты. Он поправил на модели бизань, снял с вешалки свой форменный китель, смахнул с него пылинку и, надев фуражку, шагнул было к выходу. Но в этот момент в комнату вошел Лаймон.

– Хорошо, что застал тебя дома. Пошли!

– Куда?

– Наши собираются, разговор есть. Как ты считаешь – это честная торговля, если у нас салаку берут по двадцать сантимов за ящик, а продают, знаешь, за сколько? Почему Озолс на это закрывает глаза?