Акимка непутёвый

Александр Лекомцев

Акимка непутёвый

Макарка Клад

Жил на реке Иркут, может, двести, может, триста лет тому назад сирота Макарка. Крепкое хозяйство после смерти родителей ему осталось – дом справный да живность всякая и разная. Тут, как говорится, живи – не тужи. Мало старайся – и то сыт будешь, А уж если в полную силушку начнёшь трудиться – достаток в доме полный будет.

Но к труду у него душа не лежала, хоть и крепок был. Отец с матерью своим потом хлебушек добывали, пока не умерли. А сынка всё берегли от трудов и тягот. Пускай, мол, подрастёт. Остался он один-одинёшенек. Но трудолюбивым и старательным его это сделало. Так Макарушка и обленился, что даже муху с собственного лба ему порой согнать неохота было. «Коли надоест сидеть, то сама улетит».

Ясное дело, корова не выдержала голодной жизни и в поле убежала. Свиньи так отощали, что иная беспризорная собачонка справней их, вместе взятых, смотрелась. Куры и прочая птица на подножный корм перешли, сами о себе стали заботиться и даже летать от голода научились. Не так высоко, правда, но макушки берёз и сосен запросто взлетали. Огород травой-лебедой зарос и мокрецом.

Сам же Макарушка оборванцем сделался, исхудал, почернел от грязи. Тем кормился, что соседи добрые давали.

Благо, жила по соседству ещё и добрая старушка Акулина. Она и подкармливала Макарку, поддерживала, чем могла.

– Забери у меня, бабушка, живность, какая осталась, а то всё одно – передохнет. Да и землёй моей пользуйся.

– А может, Макарушка, одумаешься, – охала старая соседка, – может, в твоих руках бодрость какая-нибудь появится?

– Не появится. Да и ни к чему мне всё это. Клад я буду несметный искать. Авось, найду. А там, почитай, вся жизнь и наладится.

– Попытай хоть тут себя. Кормить я тебя буду, как и дочь свою родную. Уж больно ты тихий и славный.

А дочь у старушки, Дуняша, не то, что бы красавица писаная, но приметная девушка была, а главное – умная. Ей Макарка нравился. Пуще всего боялась она, что за леностью своей Макарка совсем пропадёт. Вот и думала, как парня-то мужиком сделать самым настоящим, хозяйственным да работящим.

Лежит, как-то, на завалинке Макарка, мечтает. Подходит к нему Дуняша и говорит:

– Не стыдно тебе, молодец, воробьёв в небе считать? Делом бы занялся бы, а то люди вокруг смеются.

– Вот клад найду ценный, Дуняша, – зажмурив глаза, отвечает он, мы с тобой и обженимся. Али не люб я тебе и не пойдёшь за меня?

– Коли клад найдёшь, то, может, и пойду. Но ведь не во дворе же он у тебя зарыт.

– А вот сейчас возьму заступ и в тайгу отправлюсь, – повеселел Макарка от таких слов девушки, – каждый день буду рыть-копать.

«Пусть уж походит, – подумала Дуняша,– заступом-лопатой поработает. Всё расшевелится, к труду привыкнет». А он ведь и, на самом деле, пошёл. Как говорится, блажная думка и мёртвого подымет.

Так он неделю ходил и по ночам, и по утренней заре, и в полуденное время. Силушки не жалел, свято верил, что выпадет ему удача. Народ уж и посмеиваться стал: «Вон Макарка Клад идёт! Сума от золотишка аж трещит. Больно богатый сделался». Вот и стали его звать – Макарка Клад.

В один вечер стал он жаловаться на свою судьбу Дуняше:

– Обутки уже сбил вконец, а всё без толку. Нет, видать, в наших местах кладов-то несметных.

– Может, и есть, – раззадоривает его Дуняша, – только надобно места заветные знать.

– Вот то-то и оно. Но, однако же, похожу ещё с заступом, авось, что и добуду.

– Надо, Макарка, к старику-ведуну Пантелею тебе сходить. Он много пожил, немало и знает. Вот вместе и отправимся к деду за добрым советом.

А Пантелей про Макаркины причуды уже слышал. Вот и решил старик вместе с Дуняшей на путь истинный парня поставить. Может, что и выйдет из такой затеи.

Пришёл Макарка к деду всезнающему и просит:

– Помоги, Христа ради, Пантелей Антонович. Клад отыскать хочу. Поделюсь с тобой опосля, как могу.

– Уж помоги Макарушке, дедушка, – вторит белолицая Дуняша, – а он, как-нибудь, и тебе добро сделает.

– Чего ж не помочь в славном деле. Подскажу, как знаю.

И начал Пантелей чёрной сажей из печи на бересте сушёной всякие знаки и каракули выводить. Что-то ещё при этом и бормотал.

Потом сжёг всё это под шептания и заклинания. Глаза прикрыл и говорит:

– Вижу, в межгорье у родника, что в версте от Иркутска, под кедром поваленным, в зарослях травянистых. Тут и копай по разрыв-траве.

В пояс поклонился Макарушка Пантелею, и пошли они с Дуняшей теперь уже вместе клад искать. Место указанное быстро нашли, и стал парень землю поднимать. Невдомёк ему было, что копает уже по копанному.

Что ж тут скажешь. Ведь парень труда истинного никогда не ведал. И рыл-то меньше четверти часа, а уж и наткнулся лопатой-заступом на какую-то твердину.

– Есть что-то, Дуняша! – возликовал он и вытянул из земли соху железную, совсем такую же, как у покойного тятьки была. Закручинился совсем Макарушка.

– Зря унываешь, – сказала Дуняша. – Может, соха эта какая-то особая, в силе волшебной. Да и клад-то у каждого свой.

– Оно, может, и так. Но ведь не это я искал, а злато-серебро. В нём наше счастье с тобой и жизнь широкая.

Ничего не сказала Дуняша, только вздохнула протяжно. И опять пошли они на следующий день к Пантелею.

Макарушка про соху и рассказал ведуну.

– А разве ж это не клад? – произнёс дед. – В мужицких руках состояние великое. Да и не соха, какая-нибудь, деревянная, а самый настоящий плуг железный. Надёжный и вечный. Вечно служить будет.

– Оно понятно. Да не то я искал.

– Ладно, попытаем сызнова счастья, – и опять Пантелей начал с берестой чудеса самые разные творить.

Снова пошли в указанное место Макарушка и Дуняша и откопали, на сей раз, молот тяжеленный, точно такой, как у отца Макарушкиного в кузне имелся.

И опять они вернулись к Пантелею. Макарушка Клад совсем уж недоволен:

– Этак мы столько железа найдём, что девать его некуда станет.

– Эх, – махнул рукой Пантелей, – ещё раз спробуем!

Снова в потаённое место отправились. Ходить да копать – дело не особо хитрое.

В третий раз нашли они в земле топор острёхонький и ладный. Такой же Макарушка в былое время в руках у своего отца видел. Совсем в расстроенные чувства пришёл.

– Не пойду я больше к ведуну, – сказал парень, – невезучий он, как и я, получается. А ты, Дуняша, ищи себе сокола с удачей-фартом. Мне ж пропадать не мешай!

Заплакала девица и домой побежала от Макарки Клада. Пожаловалась она своей мамке-бабке Акулине на своё злосчастье. А той и сказать нечего, вздыхает да причитает: «Непутёвый он, в голове ветер гуляет – до пяток пробирает».

Тут уж и зима подкрадываться стала осень торопить с уходом. Другие-то её ожидали, а Макарушку-клада она врасплох застала. Стал он зябнуть в своей избе. К Акулине с Дуняшкой из принципа на житьё не пошёл. Гордость имел. Одно только и спросил у Акулины:

– А лошадушка моя, Рыжка, покуда не издохла у вас?

– Что ты, Макарушка, сыта она стоит и ухожена. И вся другая животина в порядке, да ещё и с приплодом есть.

Взял он лошадь, запряг в сани, найденный топор за пояс заткнул и в тайгу за дровами подался.

Рубить начал, сразу же дело ладно пошло. «Оно и впрямь, – подумал Макарушка, – топор-то волшебный, силы потаённой». А топор-то самый обычный был и на самом деле отцовский. Заранее Дуняшей в земле запрятанный, как и соха, и молот. Просто силушка от природы у Макара имелась, да и сноровка от рождения. Господь ведь всех людей талантами одаривает, но только большинство не ведает об этом.

Когда уж воз он почти весь хворостиной завалил и домой собрался, тут вышел на него из тайги медведь-шатун, злой и голодный. Не испугался Макарка.

– Мне с таким топором, – громко сказал он, – и сам чёрт не страшен!

Одним ударом повалил бурого разбойника, и туда же, на сани положил. Вот тебе к дровам да ещё мясо и шкура звериная.

Порадовалась за Макарку Дуняша. Акулина от перемен таких помолодела, словно десять годков сбросила. И начал он каждый день, почитай, по дрова-сушняк ездить – себе и хуторянам про запас. Появились в доме и мука, и другая снедь.

– Молодец ты, Макарушка, дело своё нашёл, – радовалась Дуняша. – Теперь все тебя уважают и почитают.

– А я не причём. Это топор такой. Сам рубит, как надо. Надо ещё и молот-кувалду в деле попробовать.

Вот так и в кузне у него работа пошла. Подковы ковал, гвозди тяжёлые да скобы прочные. Совсем хорошо зажил. Достаток на порог дома шагнул, взашей гони – не пойдёт. И опять же Макарка радуется: «Не молот нашёл, а клад настоящий! По берегам Иркута ни одного такого нет».

Скоро и весна подоспела. Время пришло и соху найденную пробовать, точнее, плуг железный. Как снег сошёл, и землица солнышком прогрелась, начал он вспашку. Да так скоро и ладно, что народ со стороны только диву давался: «Где же Макарка Клад? Не иначе это не он, а кто-то совсем другой».

Вот год и минул, и решил Макар Тимофеевич жениться. Тут около него всякие богатые-пребогатые невесты увиваются, даже дочери бояр да купцов иркутских, а он сердцем к Дуняше тянется. А та и рада, и согласна, потому как всегда ему товарищем верным была и сестрой названной. Вскоре и свадьбу сыграли, весёлую и людную.

Новый дом молодые отстроили с горницей широкой да светёлками. Взяли они к себе Акулину, сказки будущим внукам рассказывать и кота Ваську по шёрстке поглаживать. С остальными делами женскими Дуняша сама справлялась. От мужа не отставала – везде поспевала. Хозяйственная и трудолюбивая.

Однажды она сказала с укором Макарушке:

– Клад несметный нашёл, а ведуну и чародею Пантелею и слова доброго не сказал. Не хорошо такое.

– Дела и заботы завертели, – признался Макар и хитро улыбнулся. – А что это за клад, я уже потом смекнул. После тятьки да мамки инструмента много всякого пооставалось. Но Пантелея щедро отблагодарю. Добро завсегда не забываю.

О Пантелее Антоновиче всегда помнил. Уважал. Да ведь и было за что.

Пошли молодые на завтрашний день по новой весне-то целину близ огородов поднимать, да наткнулся плуг на что-то твёрдое. Стал Макарушка дальше рыть и вытащил из земли на свет кувшин огромный с росписью затейной. Разбил его – и посыпались на землю золотые и серебряные монеты, каменья драгоценные да жемчуга светлые.

– Радость к радости, злато к злату, – сказала Дуняша. – Вот и нашёл ты свой клад несметный, Макарушка.

– Я его, Дуняша, раньше нашёл. Это дружба твоя и любовь, советы добрые. К тому же, и силушка, что во мне спала. Отдадим все сокровища Пантелею Антоновичу!

Так и порешили.

Пришли они к старцу седому, в ноги поклонились. Увидел ведун Пантелей богатства несметные, слёзы на глаза навернулись.

– Отродясь такого не видывал, – признался он. – Но ни полушки не возьму. На кой оно мне, богатство-то?

– А нам что делать со всем этим, с кольцами да ожерельями всякими? – сказал Макарушка.– У нас в доме и так всякого вдосталь. Лишнего не надобно. Мы же не разбойники какие-нибудь.

– Подели клад, Макар Тимофеевич, на всех хуторян, – посоветовал ему ведун Пантелей. – Поселение немалое, и у каждого какая-то радость будет. Да и земля-то, по сути, общая, казаками хоженая.

Так они с Дуняшей и поступили. А Макарушка на всю жизнь запомнил, детям, внукам и правнукам передал, что клад в самом человеке спрятан. Это сердце доброе и руки, что труда не боятся.

Акимка непутёвый

В ту пору, как Иркутский острог только городом стали звать-величать, стоял у самой Ангары крепкий казацкий дом сотника Невзгядова. Жена его Евдокия славной хозяйкой была, да и сам Матвей Пахомыч никакой чёрной работы не гнушался. Оттого и жили безбедно на вольных землях.

Но вот сын их Акимка, хоть и с коломенскую версту вымахал ростом, а во всем – непутёвый. Вроде, так парень старательный, к делу охочий, но за что ни возьмётся, ничего у него не получается. Один смех и слёзы выходят.

Пойдёт по весне землю пахать, непременно лемех у плуга сломает или лошадь загонит. На охоту поднимется по рани, так не ровен час, бойся, что не в косулю попадёт из пищали, а в кого из казаков. Сети плавучие по Ангаре раскинет, так обязательно вместе с лодкой перевернётся или так снасти запутает, что дешевле новые вязать.

Но отец его бодрости духа не терял, решил, всё же, сына помаленьку научить уму-разуму.

– Силушкой ты, Акимушка, не обижен, – сетовал Матвей Пахомыч, – а вот смекалки в тебе, что у воробья. И не придумаю, куда послать тебя, на какое дело направить.

– А ты, отец, часто уж не попрекай сына, – защищала Акимку Евдокия.– Дитятко ещё малое, пусть и восемнадцать годков ему. Каждый ведь в свою пору зреет.

Оно, конечно, правильно. Комар тот же сразу в своей комариной силе рождается, зато и век его не долог. А пока медвежонок пестуном станет, год пройдёт, а то и другой.

Но про Акимку, всё одно, народ говорил, что таким он до седой бороды останется по известному добродушию своему и уму слабому.

– Иди, Аким, – говорит сотник сыну, – коровёнок, что ли, попаси. Хоть половина живых вернётся, и то хорошо. Да смотри не попадись на глаза разбойнику Антону Весёлому и народу его. Если встретишь бородатых людей с хмурыми рожами, то старайся от них укрыться, уйти незамеченным.

– А что мне, тятя, бежать от разбойника, коли я ему ничего дурного не сделал? Это уж вы, казаки городские, по его следу рыщите. Мне всё одно – человек.

Надо же сказать, что Антон Весёлый со своей шайкой дурными делами занимался, причуды разные над людьми творил. Грабил и надсмехался над теми, с кого было что взять. Изловить его казаки много раз брались, да пустое дело. Хитрым был разбойник, да и свора его такая же.

Вот Акимка повёл быков да коровушек на дальний луг, широкий и зелёный. Удачно животину пригнал к месту, ни одна корова ногу не сломала, в реку не ухнула. На траву-мураву прилёг парнишка да насвистывает себе, а стадо сотниково траву щиплет. Заприметили его из соснового бора разбойники и говорят атаману:

– А что, отец родной, коли мы стадо о семи головах, жирное да гладкое, на себя возьмём? Паренька же разденем для потехи и к тятьке с мамкой так и отправим.

– Однако же, хоть вы и сотоварищи мои, – возразил им Антон Весёлый, – а всё же, бараньи головы. Это же Акимка, со всех сторон непутёвый. Мы с ним и так запросто столкуемся. Цельный день после такого представления смеяться будем. А сотник Невзглядов, враг мой вечный, усы себе от злости выщиплет.

Разбойные люди поддержали своего главаря. Верно ведь. Почему бы и не потешится, когда возможность имеется?

Привязал на свою папку лохматую разбойный атаман лист лопуха, в одежду берёзовых и сосновых веточек натыкал и вышел на лужок, к Акимке, на палку суковатую опираясь.

– Здорово, – говорит, – славный человек! Стадо пасёшь?

– Так оно и есть, – ответил Акимка, – тятино и мамино.

– А я – лесной царь здешних мест. По своим владениям топаю.

– Вот это диво для меня и случай особенный! – возликовал Акимка. – У нас, из иркутских, тебя ещё никто не видывал. Мне, получается, повезло.

– За ум твой крепкий и понятливость, – хитро говорит Антон Весёлый, – награжу тебя по-царски. Пускай твоё стадо в моих владениях погостит недельку-другую, жиру накопит. Каждая тёлка со слона вырастет. А там придёшь, гикнешь лесного царя, я тебе все семь голов и выведу.

– Спасибо тебе, господин лесной! – кланяется Акимка в ноги разбойнику.– За что же мне такая благодать?

– Я же сообщаю, за ум небесный, – сказал атаман и повёл стадо в сосновый бор.

Долго разбойники смеялись вслед непутёвому Акимке, радуясь такому богатому провианту. Одних-то шкур от коровёнок на сумму немалую потянет. Про другое и говорит не надо. Выгодный обман получился. А довольный таким счастьем неслыханным, Акимка шёл себе до дому и песни распевал.

Сделался мрачнее тучи грозовой сотник от Акимкиной новости. Понял, что это проделки Антона Весёлого. Схватил дрын тяжёлый и переломил его о сыновьи плечи. А тому хоть бы что, улыбается и одно твердит:

– Разве ж лесной царь обманывать станет?

– Да, тьфу на тебя! – выругался отец. – Видать, дурачком так и останешься.

А время-то шло. Забылось всё это. Невзглядовы новых коровушек завели. Благо, достаток имелся.

Во второй раз посылает отец Акимку вниз по Ангаре сплавить на дальний хутор пять лодок со скарбом и провиантом разным. Дело нехитрое – из рук в руки казакам всё нужное и полезное передать. Вот Акимка поплыл, да так удачно, что ни одна лодка носом в воду не клюнула.

Уж и близко к назначенному месту подобрался, да увидал, что ему какой-то мужик машет с берега. «Ан, – думает, – видать, казаки близко подошли, навстречу мне двинулись». Причалил к берегу и с интересом спрашивает у мужика:

– В чём дело заключается? Кто такой будешь?

Антон Весёлый в Ангаре перед этим окунулся.

Мокрый весь, вода по рукавам кафтана стекает.

– Я, славный человек, – говорит разбойник, – не простой прохожий, а речной царь. Казаки меня послали за лодчонками и скарбом. Уговор у них со мной. Сразу же обратно лодки я тебе отошлю со слугами своими, в каждой будет по куче рыбы разной.

– Доходное это дело, немалой выгоды! – возрадовался Акимка. – Но вот однажды меня уже обманул лесной царь. Стадо на откорм взял, а не вернул. Ведь кликал я его много раз, а всё без толку. И больно уж он на тебя смахивает.

– Оно и должно так быть. Брат он мой меньшой. А обману тут никого не имеется. Коровёнки такими огромными стали, что все слуги леса-тайги их гонят. Не быстро получается. Но на той неделе и добредут.

– Коли так, благодарный я тебе и брату твоему, – сказал Акимка. – За доброту вашу Господь отблагодарит.

Вышел Аким на сушу, помог разбойнику лодки на берег вытянуть, а сам по берегу домой направился.

Когда сотник про такое дело от сына узнал, то дар речи потерял. Слово хочет вымолвить, но одно рычание получается. Велел казакам Акимку бичами сыромятными исхлестать. Мать-то, Евдокия, вопит, сына жалко. А тому хоть бы что, на спине ни единой царапины, а бичи лопнули, в негодность пришли. Акимушка с лавки встаёт, улыбается:

– Да разве ж речной царь обманывать станет? Ни в жизнь такого не должно быть.

– Ты меня, куриная голова, под арест подведешь! – закричал сотник Невзглядов. – Посмешище из тебя только и вышло.

А времечко опять пробежало. Всё недоброе почти и забылось.

В третий раз посылает отец Акимку на горы высокие, в кедрачи дальние, к охотникам шкуры собольи да всякие-другие привезти в Иркутск. Всё, как надо, Аким сделал, удачно до зимовий дошёл. Загрузил телегу полнёхонько и назад пошагал, с лошадью под уздцы.

Тут смотрит, с дерева мужик спускается, похожий на лесного и речного царей одновременно. К возу уверенно направляется.

– Не подходи близко, – кричит Акимка, – не то переломлю тебя, что ветку сухую!

– Нечто так можно на царя небесного кричать? – говорит Антон Весёлый. – Видом славный человек, а вопишь, как торговка базарная.

– Меня, – говорит Аким, – твои братья обманули, и ты с подвохом.

– Не могли они такого сделать, – засмеялся разбойник и свистнул четыре раза.

Выскочил из леса бородатый мужик, спрашивает:

– Чего угодно такого и особенного вашему небесному величеству?

– Послание от моих брательников подавай, а сам проваливай! Не пугай парня своей звериной рожей!

Взял атаман свиток из руки сотоварища-разбойника и зачитал громко, чтобы вся шайка за кустами посмеялась: «Пишем мы тебе, братец, оба, значит, лесной и речной цари. Коли где встретишь Акима Матвеича Невзглядова, скажи, пущай не волнуется. Коровы сделались гораздо более слонов и через неделю будут на месте. Лодки с рыбой все ещё гоним супротив течения, стараемся. Тут тоже всё в порядке. Кляняемся, Акиму Матвеичу, ежели что».

Задумался на какой-то миг Акимка. Странно и всё слишком уж чудесно получается. Но разбойник тут же говорить складно начал.

– Коли писаному не веришь, – сказал атаман, – то сам и ознакомься с… документом.

– Рад бы прочитать, да не умею пока. Но коли так написано, то, получается, верю свято.

– Вот и ладно. Я-то в курсе, что на возу у тебя меха разные, – сказал Антон Весёлый, – ещё с зимы хранимые. Да вот не мешает их на небесах просушить.

– Благодарен, конечно, – отвечает Акимка. – Но как же ты это всё мне вернёшь?

– На следующей пятнице все шкуры звериные, всё равно, что дождь или снег выпадут прямо у дома тятьки твоего. Для удобства полного в ограду и перед окошками. Главное дело, что они все просушенными будут. Без всякой моли.

– А лошадь с телегой как же?

– И клячу тебе вернём. Даже не эту, а какую-нибудь небесную, крылатую. Вместе с каретой моей личной. Пользуйтесь, господа хорошие. Мы ни сколько не жадные.

– Славное дело предлагаешь, небесное величество. Вот радости в дому-то будет!

– А то как же! Без неё никак невозможно. И послание вот возьми с печатью, чтоб всё без обмана. Бумага – она и есть документ.

Счастливый Акимка вернулся домой, всё отцу-то взахлёб рассказывает и бумагу ту подаёт. Невзглядову худо сделалось. Упал прямо на землю – и плачет, и смеётся.

Успокоившись частично, взял он в руки писанину разбойничью и зачитал перед домашними и служилыми. А там чёрным по белому написано: «Хоть ты и сотник, а такой же дуралей, как и твой сынок Акимка-блаженный. Грабил я и буду далее спокойно своё дело вести, харя ты свиная! С поклоном к вам, Антон Весёлый».

После этого случая сотника Невзглядова самый главный воевода вызвал к себе, обругал всячески, все его доходы да имущество в казну царскую списал и сказал ответственно:

– Ежели за неделю мне Антона Весёлого не словишь, в кандалах далее на восток пойдёшь – арестантом обычным.

Крепко досталось Акимке, но выдержало его богатырское тело побои всяческие.

Выгнал Невзглядов сына в дремучий лес-тайгу, с глаз подальше. Как Евдокия ни корила, ни молила мужа, всё впустую. Одно только сотник и сказал жене:

– Один превеликий дурак был в Иркутске, да ещё в моём доме. Через него я гол, как сокол, стал. К тому же всяческое уважение к себе со стороны людей потерял.

И начал сотник самочинно с отрядом специальным Антона Весёлого искать. Чуть было даже не поймал, да удалось тому скрыться. Взяли однако одного разбойника, который и выболтал, где и в какой яме потайной богатства награбленные таятся. Так бы, бандит, понятное дело, может быть, и не стал про то рассказывать, но казаки его очень об этом попросили. А он уж отказать им никак не мог.

Но главные командиры разбойничьей шайки такую разговорчивость своего бывшего сотоварища предвидели и решили, пока суд да дело, вывезти золото и серебро, камни драгоценные, украшенья и утварь богатую и прочее в другое место. Об этом своему атаману Весёлому вознамерились потом рассказать, при встрече. Потому, как пока он где-то скрывался от казаков.

Так уж случилось, что Акимка, по тайге странствующий, увидел, как три телеги с разбойным добром и казной молодцы лесные в глухой бор доставляли. И среди других лошадей узнал свою, домашнюю – Груньку.

«Никак это они и есть, разбойники, – подумалось Акимке. – Никто другой так скрытно не действует». Сам за деревом притаился, подождал, пока те в сторону отойдут выбирать, где яму потайную копать для награбленного добра.

Когда они ушли, подмял под себя Акимка разбойника-сторожа. Привязал его к днищу одной из телег крепкими путами и рот ему мхом заткнул, чтобы тот по дороге не ругался. Ведь всяко бывает. Может, бандюга очень разговорчивый попался.

Акимка все три повозки меж собой крепкой верёвкой соединил. А коренной сделал телегу, где его лошадь Грунька впряжена. Потайной дорогой, неведомой разбойникам, и повёл он такой вот караван до дома отца с матерью. Наверх гружённых возов сушняка набросал, дескать, дрова они и есть дрова.

А разбойники куда ни рыскали, а в то место и не сунулись, где Акимка с телегами тихонька из чащи уходил. Да и в панику впали. Померещилось им, что казаки, где-то, рядом. Так что, в основном, бросились свои шкуры, то есть жизни жалкие спасать. Главное – себя сберечь, а потом и награбить ещё больше можно.

Да и в нынешние времена разбойники такие же. Если где жареным запахнет, то с добром награбленным за кордон бандиты и бегут, в чужие царства и королевства. Может, так бы и не происходило, если бы большие чиновники хоть какой-то разум имели и о благе народа и государства заботились. Так они о своём благополучии мечтали в сговоре с миром разбойным. Кроме того, по уму-разуму, Акимка, по сравнению с ними, настоящий мудрец, с ними никак несравнимый.