Пантера 1-6. Часть первая. В плену у пространства-времени

– Всем на запад! – приказал Ундерман, перебивая зловещие звуки костяного бряканья, усиливающиеся с каждой секундой. – Уведем мертвечину дальше от Вьены!

Впрочем, сию необходимость воины и сами прекрасно осознавали – в деревне их жены, дети, любимые, родственники. Обычно вражеские воины обходят стороной лесные селения, в том числе и наемники, но отчего-то с устрашающей частотой исчезают люди – собиратели, грибники и охотники, рыболовы и пастухи – словом те, кто проводят довольно много времени вне родной деревни, добывая для оной пропитание.

Патруль нагонял беглецов медленно, но верно, не ведая ни эмоций, ни усталости, ни чувств, в количестве ста скелетов с копьями и костяным каркасом густо-зеленого цвета, без доспехов, шлемов и щитов. Откуда они вообще взялись?

Вьенский князь вдруг остро осознал, что скелеты, само собой разумеющееся не владеющие собственным разумом, вели к Древнему Торговому Тракту целенаправленно, беря их в кольцо, где им, не имеющим возможности высоко поднимать костяшки ног, легче будет передвигаться. А выбравшись на Тракт, люди стремглав помчались на запад, в сторону далеких Ничейных земель, но и смарагды, наклонив копья из вертикального в горизонтальное положение, увеличили темп, продолжая нагонять вьенцев, слишком быстро устающих.

Марк и Карл – соответственно, кузнецы отец и сын – больше привыкли подчинять себе огонь, железо и сталь, нежели скорость передвижения. Они первыми стали отставать от группы беглецов. С каждым шагом друзья удалялись все дальше, а смарагды наоборот – приближались, невольно наводя ужас на Карла, еще ни разу не сталкивающегося с мертвыми воинами Бэрайи-мага в бою. Их дыхание сбилось, стало шумным, ноги тяжелели, наливаясь свинцом, сердце готово выпрыгнуть из груди. В конце концов, отец и сын поочередно остановились, устало развернулись к врагу, дабы встретить его достойно и хоть немного отвлечь на себя, сверкнули на солнце сталью мечей.

Ундерман Клармаркай на ходу на краткое время повернул лицо назад, по коему текли ручейки пота, и успел увидеть, как его дружинников бездушно насадили на копья с четырехгранными наконечниками. Они даже звука не издали. Теперь их осталось четверо.

Князь притормозил бег, решительно обернулся к приближающемуся противнику, смахнул ладонью пот с лица, замер в боевой стойке, крепко сжав рукоять меча и отбросив ставшее ненужным копье на блоки Тракта. Его воины охотно присоединились к вождю, им также не по нутру трусливо бежать, поджав хвост перед кем бы то ни было. Копья со стуком шмякнулись на бывшую торговую дорогу, ныне обрастающую растительностью. Они приготовились встретить верную смерть, ни на удар сердца не сомневаясь, что она неминуема.

Вначале Волк услышал по пути следования отдаленные звуки, которые он не мог сходу идентифицировать. Но по мере их нарастания, лицо его эмоционально преображалось от непонимания и недоумения до удивления и неверия собственным глазам. Эти звуки ни на что не похожи, когда-либо им слышимое: хоровое оглушительное костяное бряканье, металлический лязг, многотональный перестук.

Дима для надежности спрятался за тысячелетний необхватный дуб, растущий справа от тракта, потому как шумовая какофония стремительно нарастала грозной волной… зеленых скелетов, наседающих на четырех человек! Невозможно! Волк по сучьям взобрался на высоту одной трети дуба, дабе лучше видеть фантасмагорическое сражение – такое придумаешь, разве что, в бредовом воображении! Что это за мир, где оживляют истлевшие трупы, чьи скелеты зеленого цвета, вместо нормального белого! А люди (на вид – настоящие люди, ничем не отличающиеся от землян) при неравных силах отступали от оных – четверо против сотни бездушных воинов (плюс-минус десять-пятнадцать, в таких хаотичных движениях и монохромности атакующих сложно точнее произвести расчет)!

« А не в преисподнюю ли мы попали?!» – подумал Дмитрий, когда отошел от первых впечатлений увиденным, но увидев людей, сражающихся из последних сил и истекающих кровью, решил, что в ад живыми грешники не попадают – только их черные бесплотные души.

Один лишь мозговой импульс – и тело быстро трансформировалось в похожего на демона Хао-Шая: желтые белки глаз, испускающие смертоносную враждебность, рог на лбу и расплющенном носу, шипы на темени и затылке, на локтях и кистях, маленькие когти-стилеты серпообразной формы, желтые волосы и дорожки вен, мощное развитое тело, коему обзавидуется любой взрослый тяжелоатлет, под одеждой рельефно бугрились стальные мышцы с не по-человечески прочной кожей. Сук, на котором он сидел на корточках, держась правой рукой за тот, что повыше, заметно согнулся под тяжестью грузного Зверя.

Поверхность носового рога заискрилась светлой зеленью, искры превратились в прозрачную дымку того же цвета, а дымка, в свою очередь, уплотнилась и выпустила лазерное колечко диаметром в два сантиметра. Колечко угодило в плечо скелета, атаковавшего опасно одного из людей – тот сгорел, словно тополиный пух, стремительно, оставив после себя развеявшуюся маленькую кучку праха. Мощный энергетический всплеск сжег отчасти еще трех скелетов, находящихся в опасной близости от первого. Копье, не подвергшееся пламени, со звоном упало на блоки тракта.

Пора вмешаться в ход событий в чужом мире. И Зверь полетел вниз, в гущу оживленных мертвецов, не задумываясь о том, выживет ли в настоящей битве и успеет ли вовремя к месту сбора.

Правду говоря, серая крыса с глазами цвета изумруда почти мгновенно адаптировалась к новым условиям. Хотя пространственно-временные Врата перенесли воинов Земли в лес незнакомого мира, очень похожий на Гилею, но этот лес сильно отличался от оной. Гилея никогда не была враждебна всему живому, она не пропитана враждебностью и ужасом, а сей лес излучал черную злобу. Еханна очень настороженно продвигалась на юг по зябкой почве, поросшей папоротниками и крупными хвощами под сенью исполинских осокорей, ив, дубов и прочих деревьев, скрюченных и похожих на остовы навеки замерших чудовищ.

Чем дальше на юг, тем земля под лапами становилась влажнее и мягче, устланная коварным мхом, окутавшим всю прочую растительность вокруг. Да и растительность попадалась сплошь гнилая и мертвая, все больше болотистая. И вот когда Еханна провалилась в жижу со всего маху, она поняла, что пора отсюда выбираться, покуда не сгинула в гиблом – в как-то неуловимо странном – болоте.

Крыса застыла, дабы с головой не утонуть, предельно аккуратно вертя шеей, осмотрелась в поисках того, что могло ей помочь вырваться из трясины, но ничего поблизости не находила подходящего. Назад развернуться не было никакой возможности без риска основательно увязнуть, без единого шанса на спасение. Впереди – метрах в десяти от внезапного пленения – возвышались кочки, однако до них еще надо добраться. Затем Ех проследила их расположение: перепрыгивая с одной на другую (такая возможность вполне реальна!), с дальней слева можно добраться до погибшего кедра, а дальше, подобно обезьяне, попрыгать вперемешку по остовам и крохотным клочкам твердой почвы, и выбраться на устойчивую сушу. Только бы точки опор не подвели да собственное тело, и добраться до первой кочки. От идеи использовать для спасения «Трон» решительно отказалась, поскольку в его броне станет опасно тяжелее, а ей необходима максимальная легкость в сомнительного рода операции!

Надо же так неосмотрительно глупо всей массой угодить в естественную ловушку! Еще неизвестно, что за гадость в этом болоте, так не похожем на родное Желтое (в коем ничего серьезнее одноименных аллигаторов не водится), обреталась. Жить хочется – придется рискнуть!

Она пошевелила с трудом пальцами всех четырех лап для пробы, затем лапами и почувствовала, что вязнет еще больше в жиже. И Еханна рванула на поверхность топи и вперед, объединив лапы попарно, чтобы эффективнее отталкиваться от грязи, задействовав все свои силы на прорыв из смертельного капкана. Ей сей подвиг удался и она распластала их (лапы) по этой грязи, чтобы иметь наибольшую поверхность соприкосновения с оной. Посмотрела вперед – вожделенная кочка приблизилась всего на метр.

Растопырив пальцы, бедная крыса «поплыла» к спасительному островку твердыни, то увязая выше локтевых и коленных суставов, то «выныривая». Если бы на шерсть не налипли многие килограммы отвратительной дряни, тянущей ее вниз, она сумела бы проскочить столь ничтожное расстояние, как говорится, не замарав лап.

Взобравшись на клочок более или менее устойчивой земли, на котором она кое-как разместилась, Еханна часто-часто, рискуя заново свалиться в жидкий булькающий ад, затрясла телом, брызгая во все стороны вонючей кислой грязью. Уменьшив свой вес на несколько килограммов, резко перепрыгнула на следующую кочку, распластав в воздухе лапы, словно белка-летяга. И вторая кочка выдержала ее массу.

Очутившись на третьей, нежданно зазвенели внутренние колокольчики, предупреждая о близкой, но невидимой пока опасности, надвигающейся с неизвестной стороны. Она быстро завертела головой, выискивая всеми органами чувств угрозу – ничего нового в унылом пейзаже болота не добавилось, однако инстинкты самосохранения играли уже тревожный набат, нарастая с каждой секундой. Она прыгнула на четвертую кочку, чтобы спровоцировать источник враждебности. Затем – на пятую, шестую, седьмую, приближаясь с каждой точкой опоры к заветному мертвому дереву, не забывая озираться в стороны. Гипотетический противник все не появлялся, заставляя мортианку (мортианка – обитательница печально известной Мортиус Терры) нервничать и с предельным напряжением продвигаться по малонадежным кочкам.

Только утвердившись на последней перед остовом мшистой кочке, угроза проявилась во плоти и похожа она на жабу, плывущую к крысе, выпучив блеклые глаза; кожа – вонючая, слизистая и гладкая болотно-зеленого цвета, почти полностью сливающаяся с бескрайними топями. Жаба уже не пряталась в болотной мути, находясь в опасной близости от потенциальной дичи. Но дичь та была не глупая, ждать верной гибели, смирившись со своей участью жертвы, вовсе не желала. А потому воспарила в воздух, оттолкнувшись задними лапами.

Жаба по инерции выскользнула на то место, где только что ютилась Еханна, с неудовольствием захлопнула очень широкую и жадную пасть. Жабой эта тварь болотная лишь помнилась на первый взгляд – судя по внешним данным, все ж амфибия, но точно не жаба. У нее большая длинная голова, занимающая больше трети длины всего тела, жирное отъевшееся брюхо, короткие мускулистые лапы с жесткими перепонками между пальцев, с коротенькими коготочками (эти лапы скорее предназначены рассекать вязкое болото, нежели прыгать и бегать по суше), коротенький же хвост.

Темный сук треснул и обвалился под Еханной, но прежде она успела снова воспарить и приземлиться на сук соседнего дерева, тут же оттолкнулась от него и все опять повторилось.

Амфибия макнула глаза поочередно длинным светло-розовым языком, затем бесшумно пустилась в плавание, преследуя оригинально ускользающую «дичь», держа над поверхностью топей только полголовы с буркалами, зорко следящими за крысой.

Ех не привыкла так долго и далеко прыгать высоко над землей по гнилым деревьям, норовящим рухнуть под тяжестью ее тела, сильно устающим с каждым скачком. И поэтому, когда гнилое болото закончилось, с облегчением полетела вниз, к надежной твердыне, мягко приземлилась в папоротники, с опаской повернулась назад – амфибия выбралась из болота и неуклюже, но довольно быстро, потелепала в ее сторону. Еханна могла бы легко убить эту настойчивую скользкую тварь и без брони «Трона», однако очень вымоталась, да и не видела смысла в умерщвлении. Вначале скрылось в зарослях грязное тело, затем не более чистый хвост.

… Один шел по какому-то странно-живому коридору, образованному столетними ивами, и их кроны густые производили арчатый свод. Необхватные ивы, плещущие необычайным здоровьем, так часто росли, что, казалось, между ними мышь не проскользнет. Еще ивы о чем-то неслышно шептали ему, о чем-то пытались предупредить. Один остановился, вслушиваясь в неясные шорохи, шепот женских и мужских, детских и старческих голосов паутиной вплетался ему в мозг, донося какие-то сведения на незнакомом – мягком, легком и певучем – языке.

Харрол честно старался их понять, разобрать слова – выбросил лишний груз из головы, значительно расширил свое мировосприятие. И шепот перерос в сильные звучные голоса, он отчетливо воспринимал и слышал каждое слово, он мог воспроизводить их самостоятельно… но значения речей так и не понял. И все же Харрол смог постичь их эмоциональный окрас: чистые, приятные, мелодичные голоса предупреждали его об опасностях, грозящих ему на пути, просили кому-то помочь – пожалуй, все, что Один понял. И призрачные голоса, исходящие по всему живому коридору, вовсе не враждебны ему – скорее наоборот.

– Мне неведом ваш язык! Я говорю на другом! – отчаянно проговорил Один, продолжив движение.

Громкие настойчивые голоса, казалось, обиделись, понизились до ворчливого перешептывания и иногда – ропота. Вот только, только действительно ли призраки поняли его, чужой этому миру, язык или не могли понять, почему он не знает их наречия? Мог быть и третий вариант.

Харрол уже почти начал произносить кодовую фразу вызова «Трона», однако в последний момент отказался от этого, справедливо опасаясь, что сие действо может расцениться неведомыми обладателями таинственных голосов как демонстрация грубой и враждебной им силы. И могли предпринять соответствующие меры предосторожности. Не стоит наживать себе врагов в первый же день пребывания в чужих краях. Тем более врагов, которых ты не можешь узреть собственными глазами, пощупать своими пальчиками. «Трон» всегда можно использовать, он проявляется меньше, чем за полминуты.

Голоса сопровождали его до самого конца, беспрестанно предупреждая об опасности впереди и еще о чем-то, пока не окончился живой ивовый коридор – куда? За ним они внезапно оборвались.

Призрачная полутьма странного места сменилась неведомо откуда взявшейся солнечной поляной, окруженной чащей многовековых кедров, сосен и дубов. Посреди установлен каменный помост, к которому вело несколько мостков. На помосте же стояли три статуи из… непонятного материала, посвященные очень юной и прекрасной девушке, печально смотрящей… на него! По ее сторонам – по бокам, – словно грозные стражи, возвышались легендарные чудовища, коих Один узнал по земной мифологии – полузмея-полуженщина Ламия с очаровательной фигуркой выше змеиной части и медведь-оборотень в доспехах, вооруженный смертоносными когтями и зубами – этакий бурый мишка из таежных лесов России и Скандинавского полуострова.

Чем дольше взирал на статуи Один, тем больше уверялся в мысли, что они принадлежат не какому-нибудь безумному архитектору этого мира, а могущественному чародею (или группе чародеев), по одному ему ведомым причинам заколдовавших трех живых существ в недвижные изваяния. В том, что «прекрасная девушка» не человек, Один успел убедиться – из-под прямых, изумрудным шелком ниспадающих по плечам, волос видны кончики востроносых ушей, впрочем, ничуть не умаляющих ее божественного очарования. Наверное, эльфийка! Она умоляюще «смотрела» на него, словно «прося» помощи, – казалось, еще мгновение и из зеленых глаз побегут трогательно-упрямые слезы, способные растопить лед сколь угодно жестокого и черствого сердца.

Харрол не мог оторвать взора от милого личика, женственной фигурки в простеньком безрукавном сарафане, чувственной маленькой груди… Он столь увлекся созерцанием совершенной красоты, что и не заметил сразу произошедших с Ламией изменений. А когда скосил взгляд налево, то было уже поздно – героиня древнегреческих мифов, высвободившаяся из каменного плена, не мигая глядя на него в упор, спускалась неспешно по одному из помостов на цветущий ковер поляны. Золотистая гладкая чешуя сверкала в лучах высокого солнца, словно змеиный хвост и впрямь сплошь состоял из благородного металла. Золотоволосая Ламия с большими немигающими синими глазами грациозно ползла к зачарованно глядящему на нее юноше.

Нагое человеческое тело с роскошной грудью и удивительно розовыми сосками чуть ниже талии гармоничным образом переходило в змеиное, украшено золотыми украшениями: широкие браслеты на руках, цепочка с ветвистой молнией, причудливые сережки в ушах, и тонкая диадема на голове. Чего она хочет от юного воина? Смерти? Может быть. Но так уютно и покойно стало, когда Ламия прижала к своей груди, когда лицо оказалось в ложбинке между ними. Ну и что с того, что ее хвост, вовсе не холодный как металл или змеиная кожа, обвился вокруг его ног, а сама возвышалась на целую голову над ним и волосы спутанные, – давно не знали расчески? Зато кожа женщины такая теплая и бархатистая, золотисто-смуглая, груди мягкие и податливые, руки, прижавшие к себе, такие ласковые и заботливые.

… Именно блаженная нега и насторожила его вдруг: ожившая статуя кровожадного чудовища (по греческим мифам) проявила небывалую материнскую нежность, а Один не то, что убивать ее не желает, но даже и помыслить не может причинить сему прекрасному созданию какой-либо вред. Лучше умереть в объятиях женщины (пусть и такой… такой… неземной), чем позорно бежать с поля боя, трусливо поджав хвост, словно щенок.

Ее влажные от пота маленькие ладони обняли его щеки, немигающие глаза воззрились в его. Он совершил опасный шаг в бездну, рискуя никогда оттуда не выбраться.

« Призраки Минувших Времен пропустили тебя!» – эти слова против воли Одина, заставив его вздрогнуть от неожиданности всем телом, вошли легким шуршанием листопада в его сознание. – «Ты должен был после этого меня убить!» – это действительно Ламия с ним говорила с помощью мыслепередачи, не раскрывая рта, поэтому Один немного успокоился. – «Но не сделал этого!»

Еще бы! Харрол не умел убивать тех, кто пытался убить его или мир, в котором он родился.

Ламия, похоже, подслушала мысли, потому как ответила в такт им:

« Все воины, коих пропускали Призраки Минувших Времен, испытывали ко мне – минимум – легкое отвращение, а когда я просыпалась, они брали в руки оружие с целью убить меня. Поэтому я высасывала их кровь и вновь уходила ко сну, дожидаясь следующих. Ты первый, кто, при виде моего пробуждения и меня самой, испытал только положительные чувства! И не испугался моей сущности!..»

Один свершил вдруг то, о чем не успел даже толком подумать – его руки дерзко легли на плечи Ламии, а в следующий миг, чувствуя как кольца золотистого хвоста сжимают ему ноги и бедра, притянул к себе и запечатлел на ее губах скромный поцелуй, чуть не стоивший ему переломанных костей. Однако Ламия опустила руки, подалась чуть назад, разжала кольца и… поползла в обратную сторону. Но не на каменный помост, а мимо него – в чащу. И уже после того, как Ламия скрылась с глаз, услышал чью-то мысль:

«Спасибо тебе, юный воин! И да пребудет с тобою вечно здравие…»

«И тебе мирных путей, прекрасная Ламия!» – отозвался Один.

Может, и не Ламия вовсе, по крайней мере, она не поправила его. Значит, сей мир в чем-то тождественен его миру.

Затем Харрол, так и не сдвинувшись с места, смотрел на эльфийку (Один хотел думать, что в данном случае не ошибся в поименовании существа) в надежде, что она также, как полчаса назад Ламия, проснется и проявит к нему аналогичные греческой змееженщине нежные чувства. И никакой агрессии. Но его надеждам не суждено было сбыться. Эльфийка смотрела на него печальными глазами, однако зашевелилась на помосте не она, а бурый мишка, стоящий на задних лапах.

Медведь упал на передние лапы, скрежетнув когтями по камню помоста, лязгнули латы, глаза налились кровью, мощная пасть с кошмарными зубами раскрылась и издала страшный громогласный рев, встрепенувший с ветвей деревьев напуганных птиц. Даже юного воина он (рев) впечатлил немного.

Один отказался от идеи вызвать «Трон» себе в помощь, на короткий миг встретившись взглядом с живой статуей прекрасной эльфийки, как бы говорящий: «Будь самим собой – всегда!» Почему бы и нет? Медведь-оборотень хоть и имеет такое смертоносное оружие, как длинные когти и зубы, но бренчавшие латы закрывают лишь туловище, плечи и задние лапы до колен, все остальное же – в том числе массивная голова – не защищено доспехами. И сие радует. Можно было бы сразиться с ним на равных, обратившись в рогатого чрэсха, имеющего многочисленные конечности и хвост-жало, однако времени уже не было – медведь стремительно приближался к нему на всех четырех лапах, вприпрыжку.

Глядя на мчащуюся на него махину, Один мельком подумал, что, пожалуй, стоило воспользоваться броней «Трона» – этот точно хотел драки и проявлять отцовскую ласку, как прежде Ламия материнскую, даже и не думал, в его чудовищных глазах полыхал кровожадный огонь, жажда убийства. Впрочем, насколько Харрол знал славянские, скандинавские и североамериканские легенды, с медведем-оборотнем почти невозможно договориться мирно. Во всяком случае он не представлял себе, как это сделать – тем более в чужом мире.

Оборотень, не добежав до двуногого супротивника полутора метров, прыгнул на него, слегка расставив в стороны передние лапы, очевидно, желая подмять коротышку под себя.

Церемониться со свирепым медведем Один не хотел – он нырнул под левую лапу, рискуя оказаться без головы, слегка подпрыгнул и нанес двойной сокрушительный удар в незащищенную шею основанием ладони правой руки и коленом, отскочил назад. Мишка приземлился не так, как рассчитывал: от ударов его перекосило на правый бок и он всей своей недюжинной массой рухнул на локоть, противно хрустнули кости – и поляна огласилась нестерпимо громким ревом, а инерция прыжка проволочила мишку по земле еще несколько сантиметров, доламывая локтевые кости и хрящи.

Один метнулся к нему, вдруг вспомнив из тех же сказок и легенд, что раны – любой сложности увечья – срастаются о-очень быстро. Нельзя давать оборотням ни микросекунды времени.

Медведь с ревом и рыком, раскрывая страшные челюсти, с трудом вставал на оставшиеся три здоровые лапы – и не безуспешно. Один впечатал пятку ноги в поворачивающуюся к нему пасть, другую – в мохнатое ухо, отскочил на безопасное расстояние. Бурый мишка взвыл, дергая болезненно головой, будто пытаясь стряхнуть таким образом острую и звенящую боль, и повалился, словно подкошенный, снова на поврежденную лапу. В который раз поляну огласил страшный рев.

Один стал закреплять успех, нанося многочисленные болезненные и ломающие удары по поверженному неприятелю, беспрестанно отскакивал в стороны, дабы самому не получить смертельный толчок. Затем Харрол оседлал шею оборотня, вжал в нее ноги – медведь продолжал, пусть и слабо, сопротивляться, мог запросто стряхнуть с себя и вырвать кишки зубами или соскоблить их вместе с мясом когтями здоровой лапы. Один наклонился глубоко вперед и ухватился обеими руками за верхнюю челюсть зверя, пропуская вострые клыки меж пальцев, и с большой силой потянул ее на себя. Медведь заелозил по земле, не зная, куда подеваться от растущей боли.

«Пощади, воин!» – возникла в голове чужая мысль-мольба. – «Не губи мою жизнь! Пригодиться она тебе в будущем!»

«Один! Ты показал свою мудрость, не убив Ламию. Не принуждай меня в тебе разочароваться!»

А эта мысль принадлежала уже не медведю!

Один оставил челюсть в покое и охотно спрыгнул с мишкиной шеи на траву, отряхнул одежды от налипшей на нее темно-бурой шерсти и выправил образовавшиеся складки. Он недоумевающе глядел на поползшего в чащу оборотня – вначале напал на человека, а как дело дошло до лишения его жизни, запросил пощады! Странно – Ламия, призвание коей высасывать кровь мужчин, иногда – детей, проявила к нему сугубо человеческие чувства, отчего тот испытал отнюдь не сыновьи эмоции. Наташа увидела бы ту очаровательную картину, точно убила бы – его, конечно же, не Ламию!

«Скатертью дорожку тебе, мишка-воин!» – искренне пожелал Харрол бредущему уже на трех лапах оборотню, без всякого сарказма, поскольку не хотел оставлять за спиной столь могущественных врагов в первый же день пребывания в новом мире, полном страшных чудес.

Оборотень не «ответил» ему, все так же хромал в северо-западном направлении, вослед «греческой» змееженщине. Один проводил его взглядом, щуря глаза под ярким солнцем, весьма похожим на земное. И в который уже раз вздрогнул, встретившись глазами с живой эльфийкой, смотрящей на него в упор, но не отвел их в сторону. Она скромно держала руки на груди, хотя до этого они покоились на бедрах; прямые изумрудные шелковистые волосы легко развевались на несуществующем ветру.

– Твои доброта и любовь к женскому роду покорили даже безумную Ламию, возненавидевшую всех мыслящих существ, ходящих на двух ногах! – заговорила прекраснейшая из богинь, ее тихие нежные интонации слов бальзамом вливались в его гулко бьющееся сердце.

Один не сразу понял, что слышит не мысли, а речь, произнесенную вслух.

– Всякий воин, вступивший в Священное место, при виде женщины со змеиным хвостом вместо ног, брался за оружие, чем обрекал себя на неминуемую гибель. Не напрасно боги избрали тебя и твоих друзей.