На грани, или Это было давно, но как будто вчера. Том 1

– А что, разве против нас румыны и итальянцы воюют? – возмутился кто-то из толпы новобранцев.

– Ну ты темнота! – пристыдил невежду Ломакин. – Да против нас пол-Европы воюет, – проинформировал он безграмотного.

– Чего ты, Гриша, ему тут политзанятия проводить собрался?! – возмутился Чурзин. – Не отвлекайте человека! Давай, Ваня, дальше рассказывай!

– Но надо прямо сказать: что румыны, что итальяшки – вояки так себе, – продолжил Иван, – чуть придавишь, сразу драпают или в плен сдаются. Тогда, в декабре сорок второго и в январе этого года, морозы как раз стояли недетские – за сорок градусов зашкаливало. Смотришь на этих пленных вояк, и самому еще холодней становится. Ста-а-а-ят «герои», сопли до подбородка висят, сгорбились, как деды столетние, поверх своих шинелей барахло бабское напялили – тьфу, смотреть противно. А вот немцы – нет! Те совсем другие. И воюют грамотно, да и дисциплина у фашиста – будь здоров! Ну, мы этим тоже наваляли. Сводки информбюро, наверное, слышали? Триста тысяч фашистов тогда в окружение попало!

– Слышали, слышали, – загудела толпа.

– Вот здесь я свою первую награду и получил, – с гордостью высказался фронтовик, покосившись на свою медаль. – Потом наш Донской фронт, правда, расформировали и перебросили нас по железной дороге под Ольшанку (село такое есть в Курской области), да и фронт у нас стал называться не Донской, а Центральный. А вот здесь, братцы… нам и с венграми повоевать пришлось, – прицыкнул языком Иван, – эти своим «героизмом» от румын да итальянцев особо тоже не отличались, но зато зверствами над мирным населением «прославились». Так мы с ними и не церемонились! Был приказ… венгров в плен не брать! А приказы в армии не обсуждают… Приказ есть приказ! – нахмурив брови, гордо произнес Иван и в знак подтверждения своих слов жестко, как отрезал, махнул рукой: – Так наши хлопцы на месте этих гадов и кончали.

– Правильно! А чего с ними церемониться? – поддержал кто-то слова раненого бойца.

– Конечно! Так и надо этим гадам. Пусть знают, как издеваться над мирным населением… – загудела толпа.

– Ну ладно, ладно… Не мешайте слушать, – остановил возмущенных Чурзин. – Давай, Ваня, дальше рассказывай.

Иван плюнул на огарок своей самокрутки, затушил ее носком ботинка и, перекинув ногу на ногу, продолжил:

– Да… повоевать нам здесь пришлось нелегко. Как раз март – весна началась, а мы в валенках: днем все тает, промокнешь насквозь от мокрого снега и пота, а в ночь – вот он тебе и морозец… Туговато было, конечно, нечего сказать. А в апреле, это когда уже потеплело, мы как раз в обороне стояли, тут-то меня и зацепило, мать бы его… – выругался Иван. – Так с тех пор по госпиталям и мотаюсь. Братишка! – повернувшись, обратился он к Дружинину: – Ежели не жалко, сыпани еще малость своего самосаду. Больно он у тебя хороший – ядреный! – засмеялся Иван.

– Какой разговор, Ваня?! Конечно бери, – протянул ему табак Анатолий.

– Кисет, смотрю, у тебя красивый. Невеста небось подарила? – щурясь и загадочно улыбаясь, спросил Иван, набирая добрую щепотку самосада.

– Нет пока у меня невесты. Это сестренки постарались, – пояснил Дружинин, затягивая шнурок.

– Строиться! – прозвучал приказ, и новобранцы, прощаясь и нехотя отходя от раненого фронтовика, стали собираться в строй.

После высадки в Тоцке и непродолжительного марша команда оказалась на затерявшемся в степях военном полигоне. Молодежь наголо подстригли и после бани переодели в военную форму. Обмундирование сделало всех похожими друг на друга. С непривычки, когда люди оказались в одинаковом одеянии, в этой однородной массе друзья, смеясь, с трудом узнавали друг друга. Вырытые в земле бараки, в которых разместили молодых солдат, выглядели ужасающе: перекошенные нары из пересохшего искореженного леса и грязные, набитые соломой матрасы совсем не радовали глаз. Конечно, со временем с этим свыклись. Приспособившись к новым условиям, люди стали налаживать немудреный лагерный быт – ведь они теперь солдаты Рабоче-крестьянской Красной армии. Двадцать второго июня новобранцы приняли присягу, и с этого дня по-настоящему началась ратная служба со свойственным ей режимом, воинскими законами и прочими премудростями солдатского быта. Как раз премудростям военного искусства молодежь и не обучали. Подтвердились слова Ивана: молодых солдат донимали бесконечными маршами и бессмысленными занятиями по строевой подготовке, со временем ставшей им ненавистной.

«Ничего, вот еще несколько мучительных дней, и потом нас обучат стрельбе, метанию гранат и даже будут занятия по рукопашному бою», – утешали друг друга люди непонятно откуда пришедшими домыслами. Но ничего грандиозного в ближайшие дни да и потом не произошло. Два дня подряд бойцы ходили на стрельбы и метание учебной гранаты, а после короткого инструктажа практиковались во владении трехлинейкой в ближнем бою, отрабатывая удары штыком и прикладом на чучелах, набитых соломой. А потом опять строевая и бег в противогазах.

Техникой рукопашного боя увлекался Гриша Ломакин. Он и стал инициатором создания группы, которая, по его мнению, в дальнейшем должна была стать неким разведотрядом. Для этого Григорий уговорил сержанта Бондарева, чтобы он проводил с группой энтузиастов специальные занятия.

Олег Бондарев на тот период действительно имел богатый опыт боевых действий. Он участвовал в Финской кампании тридцать девятого – сорокового годов, а с первых дней войны с гитлеровской Германией воевал с фашистами на Северо-Западном фронте. В конце сентября сорок второго года в ожесточенных боях в районе озера Ильмень Олег получил тяжелое ранение и после госпиталя был направлен в Тоцкие лагеря, где занимался подготовкой новобранцев. Бондарев не особо желал проводить подобные занятия и идею Григория принял за ребячество. Но Ломакин был парнем настойчивым, и вместе с Василием Чурзиным они со своим предложением дошли до командования учебного полка.

Седой как лунь майор стоял на ступенях штаба и внимательно слушал обращение молодых солдат.

– Ну что, товарищ капитан, удовлетворим просьбу активистов? – обратился он к политруку.

– Давай, товарищ майор, пусть попробуют, – согласился капитан, едва сдерживая улыбку. Командиры прекрасно понимали, что серьезных результатов от этой затеи ждать не стоит, но и вреда такая команда не принесет. Так пусть хоть чем-то будет занята молодежь, если имеет к этому интерес. На следующий день группа приступила к занятиям. Дружинин, воодушевленный идеей своих друзей, тоже записался в состав созданной команды, мечтая побыстрее овладеть навыками рукопашного боя.

– Ты так вилы на своем сеновале в солому втыкать будешь, – остановил Бондарев Анатолия, когда он штыком пытался проткнуть соломенное чучело. Сержант выхватил у него из рук винтовку и встал перед манекеном в позе атакующего бойца Красной армии: – Резким движением наносим удар противнику в живот – вот так! – комментировал свои движения сержант. – Не думайте, что врага, если он в шинели, так легко проткнуть штыком. Летом – это запросто, а вот зимой – уже другое дело, нужно усилие прикладывать. Еще раз повторяю, всем своим телом налегаете на винтовку и резким движением вонзаете ему в тело штык на глубину одной третьей его длины, – отметил он ладонью на штыке то расстояние, на какое тот должен был проникнуть в тело неприятеля, – и так же резко вытаскиваете его обратно. Прием выполняется как одно целое движение – это ваше драгоценное время, – давал наказ сержант неопытным новобранцам. Вся группа неумело, но стараясь, продолжала выполнять упражнения, представляя пред собой лицо истинного врага. Со временем движения курсантов становились увереннее и оружие в их руках ощущалось уже несколько привычней.

– Товарищ сержант, разрешите вопрос, – обратился к Бондареву Григорий, когда занятия перенесли непосредственно в траншеи.

– Валяй, – разрешил командир.

– А на кого в первую очередь нападать в бою, если передо мной фашистов будет много? – недоумевал Ломакин.

– Кто ближе к тебе оказался, на того и при! – кричал Бондарев. – Думать в бою времени не будет. А если рукопашная идет в траншеях, то здесь еще сложнее. Места для маневра в окопах мало, особенно не развернешься, потому и сноровка должна быть при этом особенной. Не убьешь ты – убьют тебя! Зарубите это себе на носу! – строго объяснял сержант.

С большим трудом бойцы постигали эту науку, осваивая и оттачивая упражнения. Со временем их движения стали более выверенными и точными. Но постепенно временное воодушевление стало угасать, ведь тренировки проводились в свободное от основных занятий время. А личное время всегда было дорого. Потому уроки стали проводиться реже, и скоро совсем сошли на нет. Однако первоначальные навыки из проведенных занятий Дружинин для себя все-таки почерпнул. А вот строевой подготовки и занятий по химической защите было с избытком. Как только не кляли бойцы ненавистного командира учебной роты Перебатько, какими прозвищами его ни награждали – добрым и рациональным для их службы офицер не становился.

Шла третья декада августа, летний зной изматывал людей так, что каждому хотелось на пару минут оказаться в январе или в марте, чтобы охладить тело от невыносимой жары и жажды. Задыхаясь от очередного марша и обливаясь потом, Дружинин наконец достиг заданного рубежа. Он снял противогаз и вместе с подсумком откинул его в сторону. Солнце нещадно пекло, а выгоревшая от зноя степная трава, как сплошной ковер, вся была желтого цвета. Расстегнув пуговицы гимнастерки, Анатолий прищурил глаз и, недовольно морщась, посмотрел на солнце.

– Ну и жара! – возмущаясь, выдохнул он и сел на сухую полынь у края пыльной дороги. Некоторые из новобранцев, не выдерживая нагрузки, ложились здесь же, прямо на землю. Разговоров не слышно. Люди после бега восстанавливали дыхание. Дружинин вытащил из-за ремня пилотку и вытер ею мокрый лоб.

– Я этому ироду первому пулю в спину пущу, как только на фронт попадем. Порою мне кажется, что немцы на фронте наших солдат только газами и травят. Ну о другом и не подумаешь, если остальным наукам эта сволочь нас не учит – только муштре на плацу да бегу в противогазах, – сетовал он на своего командира, глядя на мокрые от пота гимнастерки друзей. Солдатская форма от солнечных лучей и стирки за полтора месяца службы выгорела до белизны.

– Я не знаю, как ты, Толя, но мне кажется, этого Перебатько я уже сегодня голыми руками задушу, не дожидаясь, когда нас до фронта довезут. Сколько нашей крови этот гад выпил? Ну хоть какая-то польза была бы от этого кровопийцы – никакой! – поддержал Анатолия Ломакин.

– Правильно, Гриша! Здесь этого аспида и задуши. Его на фронт все равно не отправят, у него ограничение по состоянию здоровья, теперь наш старший лейтенант только к службе в тылу и годен; так что на передовой вам встретиться все равно не придется, – советовал ему Чурзин.

– Ничего, товарищи, зато в случае газовой атаки на фронте вы, в отличие от других, противогаз наденете, когда еще букву «г» в команде «Газы!» едва успеют произнести, чем себе жизни свои драгоценные и спасете, – смеялся Рогожкин, расстегивая ворот мокрой гимнастерки.

– Ты знаешь, Саша, на букву «г» много слов. И если на фронте тебя твой боевой командир предупредит «Смотри: г..но, не наступи!», а ты вместо того, чтобы отойти в сторону, противогаз на свою морду натянешь, – наверное, он этому очень удивится, – парировал Анатолий под громкий смех сослуживцев. Он отряхнул свой противогаз от капелек пота, аккуратно сложил и засунул его в подсумок.

Как бы ни был тяжек ратный труд, солдаты все равно находили время и место для минутки радости. Не знали эти мальчишки, что невыносимая нынешняя служба там, на фронте, покажется им отпуском в курортном санатории. А пока они роптали на своего бестолкового командира да на однообразие скучных занятий, не имеющих ничего общего с обучением молодых бойцов тактике ведения современного боя.

Календарь отсчитывал числа, и за теплыми летними днями ожидалось приближение дождливой и холодной осени. В один из последних августовских дней новобранцев построили на плацу. На трибуну поднялось командование учебного полка. После непродолжительной напутственной речи командира и политрука, а также недолгих сборов всю команду маршем отправили на железнодорожную станцию.

По дороге на фронт к составу прицеплялись все новые солдатские теплушки из других регионов страны, превращая его в крупный воинский эшелон.

Бесконечные станции, разъезды и перегоны заставляли солдат прибегать к разным хитростям: продаже или обмену личного обмундирования на продукты питания и спиртное. В результате чего по прибытии в Харьков оказалось, что более чем у половины бойцов нет ни портянок, ни обмоток, ни нижнего белья, обменянного или проданного для пополнения съестных запасов. Такую армию теперь пришлось снабжать новым нижним бельем и формой, чтобы «доблестные» защитники Страны Советов не замерзли на поле боя или, еще не доходя до передовой, не околели прямо на марше. Анатолий свою форму, а тем более нижнее белье не продавал и не обменивал, как бы ни был велик соблазн. В его памяти еще сохранились тридцатые годы, когда ему приходилось бегать в школу босиком по холодному снегу, без теплой верхней одежды – ощущения были не из приятных. Умереть от голода на передовой, надеялся он, ему не дадут. А вот риск обморозиться или, хуже того, превратиться в ледяшку от холода, оставшись без нижнего белья, – велик. Потому оставаться раздетым к наступающим холодам он себе не желал. Даже наоборот, по совету одного из старых солдат, с которым ему пришлось накоротке поговорить на одной из железнодорожных станций, Анатолий выменял себе на табак вторую пару зимних портянок, которые бережно хранил теперь в своем вещмешке.

                                       * * *

Стояли последние теплые и сухие дни осени. Деревья, засыпающие в радужных красках листвы, застенчиво обнажались. В чистом голубом небе тянулись на юг стаи перелетных птиц. Солнце отдавало природе свое последнее, еще нерастраченное за лето тепло, которого было уже недостаточно, чтобы ходить по улице в легком летнем одеянии. Разноликий люд на городских улицах разрушенного войной Харькова постепенно облачался в осенне-зимнюю одежду. В городе и особенно в районе вокзала было много военных. Крупный транспортный и железнодорожный узел, который представлял собой Харьков, был от линии фронта на расстоянии чуть более четырехсот километров. Воинские эшелоны с людьми и техникой занимали почти все свободные пути железнодорожной станции, которая была в движении и днем и ночью.

Дважды Дружинина определяли в команды, которые должны были отправить на фронт, и каждый раз отменяли. Но вот наступил тот день, когда ему наконец под подпись выдали оружие. Так как Анатолий до войны работал помощником телефониста, его и определили как специалиста связи. В этот день Анатолий стоял перед воротами оружейного склада и крутил в руках блестящий на солнце карабин. Он осмотрел его ствольную коробку, несколько раз передернул затвор и, убедившись в исправности изделия, стал прилаживать под себя ремень. Ощущение в руках своего личного боевого оружия придавало какое-то непередаваемое чувство уверенности или защищенности. Этого пока Анатолий не понимал, но вороненая сталь завораживала, дурманя юное сознание. Желание применить новенький карабин в деле не давало Дружинину покоя, отчего он с искрящимися от счастья глазами пытался ощупать каждую деталь. Только вот времени на это не оставалось, командиры торопили, резкими окриками подгоняя молодых солдат. Эта спешка как-то насторожила Анатолия. Во время построения кто-то из новобранцев сообщил, что команду вот-вот отправят на фронт. Такой оборот событий Дружинина не устраивал. Находясь в строю, Анатолий, недовольный таким положением дел, с возмущением стал интересоваться возникшей ситуацией.

– Товарищ лейтенант! Разрешите вопрос? – обратился он к офицеру через плечо впереди стоящего товарища.

– Да! Я слушаю! – дал добро командир, глазами выискивая в строю любопытного новобранца.

– Если мы на фронт едем – где патроны взять? А то если немцы в плен будут брать, мне даже застрелиться нечем будет.

– Чтобы застрелиться, патрон у товарища возьмешь! – шуткой ответил офицер, усмехнувшись.

– Так у товарища их тоже нет! Как ехать на фронт с карабином в руках, но без патронов? – упрекал молодого командира Анатолий. Наслушавшись историй о том, что молодых солдат отправляют на передовую порой без оружия, он не на шутку был возмущен. Строй загудел, поддерживая протест Дружинина.

– Разговорчики в строю – отставить! – повысил голос лейтенант, пожалев о том, что неудачно пошутил. – Вы, товарищ… как ваша фамилия?

– Рядовой Дружинин.

– Ну вот, красноармеец Дружинин, патроны вам выдадут, как вы прибудете в свой полк. Без боеприпасов вас на фронт никто не отправит. Можете не переживать. А сейчас ваша основная задача – выполнять приказы! – стараясь не раздражаться, разъяснил лейтенант. – Я думаю, все знают, что приказы в армии не обсуждаются! Может, кому-то еще непонятно?!

– Приказом, товарищ лейтенант, из винтовки не выстрелишь, – сострил Дружинин, и строй опять загудел, как пчелиный улей.

– Прекратить панику! – строже прежнего произнес офицер. – Для тех, кто не понимает, еще раз повторяю: прежде чем отправить на фронт, из тех подразделений, куда вас определят, приедут представители. Они и доставят вас на место временной дислокации воинской части, где в дальнейшем вы и будете служить, – это полк, батальон, рота, взвод и, наконец, отделение. Боеприпасы к оружию вы тоже получите там и только потом отправитесь непосредственно на передовую, – медленно и доходчиво объяснял лейтенант. – Это, надеюсь, всем понятно?! И мой вам совет, товарищи красноармейцы: никогда не слушайте бредни трусов и дезертиров. Это они, дабы скрыть свое малодушие и страх, распространяют слухи о том, что, дескать, когда их брали в плен, патронов не было, а другие, оправдываясь, говорят, что их вообще без оружия в бой отправили. Конечно, идет война, и там, на фронте, бывают разные ситуации. Вот только сейчас не сорок первый год, когда наши войска отступали. Но я думаю, что и тогда умышленно никто не бросал в бой солдат невооруженными. Достаточно в нашей Красной армии и оружия, и техники, и боеприпасов, – несколько сдержаннее стал говорить лейтенант, – потому фашистов и от стен Москвы, и от Сталинграда уже за Днепр отбросили. И вот что я хочу еще добавить. Это всех касается: не знаете истинного положения дел на фронте – не паникуйте сами и не распускайте слухи о том, чего не знаете.

Люди, слушая слова командира, стояли в строю молча. Понимая, что он напрасно поднял переполох, теперь молчал и Дружинин. Молодой лейтенант, сдерживаясь от раздражения, не срываясь в ярость и крик, смог достаточно внятно и доходчиво донести до молодежи суть истиной обстановки. И это теперь понимал каждый новобранец, проникнувшись чувством уважения к командиру, который без лишних эмоций смог все объяснить.

– А тебе, товарищ Дружинин, до фронта еще доехать надо, прежде чем из карабина стрелять, – улыбнулся лейтенант, – а то, смотрю, ты прямо сейчас в бой собрался идти, – и с какой-то лукавой усмешкой добавил: – Ну етит твою… Молодец!

Строй тут же разразился громким смехом. Смеялся вместе со всеми и Дружинин.

– Ну что, я надеюсь, вопросов больше ни у кого нет? – спросил офицер, с пониманием и добрыми чувствами окинув взглядом повеселевшие лица солдат.

– Никак нет! – дружно ответили бойцы, убежденные доходчивыми словами командира.

– Тогда слушай мою команду, – со строгостью произнес лейтенант. – Направо! Левое плечо вперед… шагом марш! – распорядился офицер, и солдаты, подчиняясь приказу, чеканя шаг, ровным строем отправились на плац.

В последних числах октября Дружинина с группой таких же, как он, пацанов, рвущихся на передовую, направили в Первую гвардейскую армию Первого Украинского фронта. Сформированную команду построили и с оружием и вещмешками отправили на вокзал. Неуютная и холодная теплушка, в которую забрался Анатолий, вскоре наполнилась шумной и многоликой толпой; настроение всем поднимал конопатый юморист, придумывавший на ходу всевозможные шутки.

– Ну что, братцы! Не посрамим Страну Советов? А?! Надерем задницы фрицам! Это они еще не знают там, какие орлы на фронт едут. А то сразу бы пятки смазали для того, чтобы убегать можно было быстрее. Ха-ха-ха! Так что, товарищи?! Покажем фашистам самую короткую дорогу на Берлин? А?! – подбадривал весельчак своих сослуживцев. Последним в вагон с помощью других забрался боец, за плечами которого кроме вещмешка был баян. И по тому, как он к нему бережно относился, видно было, что этот инструмент ему дорог.

– О! Гармонист?! – расплываясь в улыбке, спросил конопатый балагур.

– Да. Есть такое… только правильнее будет «баянист», – немного смутившись, ответил боец.

– Так тогда тем более! А чего ты скромничаешь?! Это же хорошо! Значит, с музыкой фашиста бить будем! А ну-ка, пробегись по кнопкам, чтобы харьковчане нас запомнили, – не унимался рыжий солдат. – Тебя как зовут?

– Семён.

– А меня Сашка, или просто Рыжий, – рассмеялся он, обращаясь ко всем присутствующим, – все равно так звать будете – куда от этого денешься, я с детства к этому привык. А чего обижаться, если я и на самом деле рыжий?

Под солдатский хохот Сашкин взгляд зацепился за небрежно разбросанные ящики у вагона, стоящего напротив.

– Братцы! А ну, давайте-ка дополнительный стол себе в вагоне организуем, да и стул у баяниста, как положено, должен быть.

С этим внезапно возникшим энтузиазмом Анатолий вместе с двумя бойцами выпрыгнули из теплушки еще до того, как состав стал набирать скорость, и под льющийся из вагона марш «Священная война» они закинули несколько ящиков для благоустройства своего помещения. Сашка своим задором и весельем поднял всем настроение; Анатолий был счастлив, что оказался с ним в одном вагоне. Такая обстановка воодушевила всех, отчего в теплушке стало как-то уютней.

– Слушай, Семён, ты знаешь песню «Прощай, Москва»? Я ее здесь вчера на перроне слышал – ребята воронежские пели, – обратился к баянисту Рыжий, окинув его вопросительным взглядом, – я даже слова у них переписал.

– Нет, не слышал. Так ты напой мне мелодию, а я подыграю, – уверенно ответил Семён и деловито поправил на плечах ремни своего инструмента.

Поезд мчался все дальше и дальше на запад, стальные колеса отбивали монотонную дробь, вагон кренился из одной стороны в другую, качался и скрипел, а из паровозной трубы в его узкие щели с улицы проникал запах угольного дыма. Но это еще больше придавало какой-то особый колорит всему пути. Дневальный растопил стоящую посреди вагона буржуйку, и вскоре от чугунной печки повеяло приятным теплом.

– Приказ был ясен: явиться в час назначенный.

И вот на запад мчится эшелон… —

распевал рыжий Сашка, а Семён, растягивая меха, украшал слова песни переливами аккордов. Мелодию потом еще долго напевали многие обитатели тесного вагона. Слова автора стихов, фронтовика Сергея Орлова, переписывали на клочки бумаги и тетрадные странички. Никто тогда и не знал его имени, как всегда, считая стихи народными.

Безжалостно текли минуты, часы, в периодически открытых воротах теплушки мелькали железнодорожные станции, разъезды; состав, сокращая расстояние, приближался к фронту.

К двум часам пополудни на небольшой железнодорожной станции Зазимье, что в сорока километрах от Киева, воинский состав стал тормозить. Раздались удары буферов и скрежет тормозных колодок. Дернувшись, поезд остановился.

– Выходи из вагонов!.. Строиться! – раздались команды сержантов и офицеров.

Анатолий со своими друзьями, выгрузившись из вагонов, пополнили подразделения прибывшей ранее Пятьсот тридцатой стрелковой дивизии. Новички оказались среди тех бойцов, кто уже имел боевой опыт. Новобранцев они принимали, как всегда, с юмором, подтрунивая над неопытной молодежью. Анатолий, глядя на них, обратил внимание, что по поведению такие бойцы выделялись среди вновь прибывших. Даже форма смотрелась на этих людях как-то по-особому: создавалось такое впечатление, что они как будто родились в ней. Отсутствие лишних и неловких движений в обращении с оружием и особая сноровка выделяли опытных бойцов из толпы. Они даже разговаривали какими-то незнакомыми фразами. Фронтовики, не первый день смотревшие смерти в глаза, могли моментально ориентироваться в любой обстановке. Это было заметно невооруженным глазом.

Дружинина назначили связистом в роту связи Тысяча сто шестьдесят седьмого стрелкового полка, снабдив его патронами к карабину, о которых он так беспокоился в Харькове. Кроме боеприпасов он получил новенький полевой телефон с катушкой. Слава богу, во время марша это имущество перевозилось в конной повозке – на себе такой груз далеко не унесешь. С наступлением темноты после пополнения новобранцами пешие колонны дивизии с повозками и техникой маршем выдвинулись к передовой по раскисшей от осенних дождей дороге. Путь оказался неблизким, и ночь для Дружинина была утомительно долгой.