Все мои дороги ведут к тебе. Книга вторая

– Теперь ты, – прошептала она, улыбаясь.

У него получилось быстрее: засаленный потертый местами пиджак, застиранная рубаха, штаны, кальсоны полетели в угол. И когда он стал перед ней, молодой, голый, пахнувший потом и особенной пьянящей мужской силой, ее щеки раскраснелись, а глаза стали темны.

Он шагнул к ней вплотную, коснувшись своей грудью ее заострившихся сосков, взял медленно ладонями ее руки и поднял их вверх. Ее крупные груди взметнулись выше. Он, закрыв глаза, уткнулся в ложбинку меж ними, вдыхая вкус ее тела, сплетя пальцы с ее пальцами. Затем поднял лицо и, с трудом справляясь со своим желанием, произнес:

– Так-то лучше. Теперь между нами нет никакой разницы, никакой пропасти. Ты – просто женщина, я – просто мужчина.

Это и был их ритуал. Отныне ожидая его к себе, она скидывала с себя все. Он приходил, закрывал дверь ее спальни на ключ и быстро раздевался. Их встречи были пылкими, страстными, яркими, неутомимыми. Каждый предмет мебели в ее комнате был опробован в качестве опоры. Утомившись, насытившись друг другом, они много говорили. Он говорил жарко, рассуждая о беззакониях, несправедливости, о грядущей революции. Она сидела голая за туалетным столиком и писала под его диктовку какие-то тексты. Он сидел у ее ног, молодой, красивый, и, активно жестикулируя, диктовал ей свои мысли. Стоило ей провести пальцами по его плечу или волосам, как буря желания снова поднималась в нем. Он раздвигал ее ноги, притягивал ее к себе, опускал на ковер, не обращая внимания на то, как листы бумаги разлетались по комнате. Ольга хохотала, счастливо, радостно, упиваясь его молодостью и неутомимостью, тем, чего она была лишена столько лет!

Пока еще было тепло, на безумно дорогом, блестящем с черными боками Паккарде они выезжали за город. Она сидела сзади, чтобы не вызывать кривотолков, но то и дело улыбалась ему в зеркало или стремительно обнимала за плечи. За городом, вдали от всех их утехи становились еще безудержнее и слаще. Паккард покачивался, стоя где-нибудь в пустынном месте на берегу реки, под сладкие стоны и смех. Когда стало холодно, они изобретали другие места и способы: в гараже, на сеновале конюшни, в кабинете Пурталеса, в столовой, в гостиной, прямо под портретом мужа. Было в этом что-то ужасное и опьяняющее. Ее глаза блестели счастливым огнем, под ними появились круги от безумных утех и удовольствия. Беседуя о свободе, они клялись друг другу всегда честно говорить о своих желаниях. Он внушал ей, что даже будучи вместе, они полностью свободны. И что если кто-то из них захочет уйти, то они не должны друг друга держать.

Она кивала, соглашаясь со всем, не задумываясь над тем, что это, и правда, может произойти. Она и не заметила, как стала зависеть от него, и минуты не могла не думать о нем. Он чувствовал эту власть. Он никогда ни над кем не имел власти, а потому она пьянила его. Безудержная страсть, которая свела их, была как нельзя полезна для дела. От Ольги он узнавал о богатейших людях города: кто, чем занимался, кто, на чем разбогател, кто, чем был грешен. Написанные ею листовки множились в подпольной типографии и распространялись по городу, прибавляя забот полицейским. Пару раз он попросил ее помочь деньгами. И она без лишних вопросов помогла. Правда, она требовала взамен еще больше любви, еще больше ласк, но ему это было только в радость. Она не задумывалась над тем, чем он занимается. Он не рассказывал ничего, кроме своих идей о том, как будет устроен новый мир. Порой она чувствовала, как его пальцы, ласкающие ее грудь, резко пахли порохом или керосином. Но это ее не волновало. Вникая в текст его листовок, она восхищалась тем, что он готов был бороться за благополучие других людей. Что это против закона, ее не волновало. Его горячее тело, вспотевшие волосы, сильные руки, которыми он подчас очень грубо держал ее, владея ею снова и снова – все, что по-настоящему заботило ее…

После ужина Ольга ласково поцеловала мужа в лоб. Это не требовало от нее усилий, мало ли мужчин она перецеловала за свою жизнь? Дождавшись, пока он уйдет к себе, не в силах терпеть до утра, она прошла в крыло для слуг. Сладкая дрожь начала подниматься внизу живота от приближения к его комнате. Его дверь находилась в самом конце коридора, здесь больше никто не жил, остальные слуги размещались этажом выше. Так она могла незаметно приходить к нему сама. В этих встречах было что-то особенное. На его территории, в его скромной комнатушке, на скрипучей металлической кровати, пахшей им, она словно была другим человеком из другой жизни.

Постучав, прислушалась к шуму за дверью. Было тихо. Где же он? Желание внутри нее было нетерпеливым, требовало выхода, а Гриши не было.

С досадой она толкнула дверь – она была заперта. Ольга ткнулась в нее лбом, недовольно вздохнув. Желание внутри не утихало, так хотелось оказаться в его руках прямо сейчас! Она развернулась, прижавшись спиной к двери, мученически закрыв глаза. Вдруг шальная мысль мелькнула в ее голове: запасной ключ лежал в кабинете мужа, как и все ключи в их доме. Пару секунд подумав, она стремительно вышла из крыла прислуги и направилась в кабинет.

Пурталес обычно в это время либо дремал у камина, либо сидел в библиотеке. В большом, богато уставленном кабинете было темно. Ольга не стала зажигать свет, опасаясь себя выдать. Быстро подошла к массивному дубовому столу и открыла нижний ящик. Здесь лежал ключ от маленького секретера, где хранились ключи от всех дверей. Чувствуя, как нарастает волнение и до конца не понимая, зачем она это делает, Ольга быстро перебирала ключи, стараясь в темноте найти нужный. Как он выглядел, она помнила, но очень боялась ошибиться. Наконец, найдя тот, что надо, она еще пару раз рукой провела по другим ключам, словно пытаясь найти нечто похожее. Не найдя, убрала все на место. Сердце бешено стучало в груди. Она не узнавала саму себя. Эта тяга к Грише делала ее неосторожной, практически одержимой, немного сумасшедшей. Усмехнувшись сама себе, Ольга выпорхнула из кабинета и снова быстро, прислушиваясь к шумам и шорохам дома, поспешила к его комнате.

В коридоре на первом этаже было тихо. Попробовав толкнуть дверь (вдруг он пришел), она вставила ключ в замочную скважину. Слава богу, это был он! Ключ легко провернулся – и дверь раскрылась. Ольга шагнула в его темную комнату, прикрыв дверь. Включила электрический свет, огляделась. Комната была мала и узка, с одним единственным окном. Но он сам отказался от других комнат, уверяя ее, что ему и не надо больше. Мебель была простой и незатейливой: узкий шкаф, тумбочка для всякой всячины, кровать, единственный стул. Она никогда здесь не была без него. Это было волнующе любопытно. Сначала она раскрыла его шкаф и с трепетом провела рукой по паре рубашек и уже знакомому ей пиджаку. Потом обеими руками подняла пиджак за полы и уткнулась в него лицом, вдыхая запах дешевых сигарет и Гриши. Щеки ее раскраснелись. Еще здесь висело новое пальто и пара рубашек, что она купила ему. Больше в шкафу ничего не было. Затем она села на кровать, легла, прижав к лицу подушку, которая тоже пахла им. Настойчивая волна желания прошлась по телу. Где же он?

Ее не покидало ощущение, что она ничего о нем не знала. Все, что он ей рассказывал, это были лишь его рассуждения о будущей революции и новом мире. Ну, хоть что-нибудь о нем самом! Она вдыхала резкий запах пота от его подушки, прижимая ее к груди. Вдруг поднялась, откладывая ее, и спустилась на пол, сунув руки под кровать. Так и есть! Там лежал небольшой, обтянутый темно-коричневой кожей чемодан. Старый, местами потрепанный его чемодан! Снова ощутив невероятное возбуждение от того, что, пренебрегая чувством страха, идет по лезвию ножа, так отчаянно вторгаясь в его тайны, Ольга вытащила чемодан из-под кровати и открыла защелки. С блаженством маленькой карманницы она провела рукой по лежавшим там каким-то книгам, листовкам, безделушкам на вроде фонарика и перочинного ножа. Ее одурманивала одна мысль, что это вещи ее Гриши, что когда-то он их покупал, читал, трогал своими пальцами.

Неожиданно почувствовала, что под дном чемодана лежит что-то еще. Приглядевшись, нашла потаенный крючок, который придерживал ткань, и раскрыла. Просунув руку, Ольга нащупала что-то холодное и тяжелое, и вынула… револьвер! Холодный металл оружия блеснул в свете электрической лампы. Вид револьвера вызвал в ней испуг и панику. Ольга судорожно засунула револьвер обратно, невольно оглядываясь на дверь. Откуда у него оружие? Зачем оно ему? Он ведь не… Что? Он ее саму пытался ограбить тогда на пароходе! Но ведь не ограбил! И все же был арестован! Значит… Она снова сунула руку в потаенный карман и вынула целую… пачку паспортов!

Руки ее задрожали, когда она открыла один, второй, третий, четвертый, пятый. Григорий Бочкарев, Ганс Винер, Янус Юхимец, Иван Зыбко, Николай Петровский… Вглядываясь в лица, она не сразу сообразила, что это все – с усами, либо с густой бородой, а то с черными бровями и густой щетиной – был Гриша! Раскрыла страницы с отметками о прибытии и убытии: Баку, Сухум, Одесса, Киев, Рига… Пот выступил у нее на лице. Так кто же он? Зачем ему столько паспортов? И револьвер? Только сейчас до нее дошло, почему тогда капитан «Михаила Колесникова» не нашел Григория Бочкарева в списках. Он, скорее всего, ехал по другим документам.

Кровь отхлынула от ее лица, пока она разглядывала паспорта, чувствуя, как предательский страх охватывает ее.

Трясущимися руками она быстро убрала все на место, закрыла чемодан, села на кровать. Страх вытеснил прежнее желание. Кто же он? Мелкая противная дрожь охватила ее. Мысль о том, что он может увидеть ее здесь и понять, что она видела, напугала ее. Ольга быстро сунула чемодан обратно под кровать и встала. Огляделась, проверяя, все ли убрала. Но от страха не помнила, как все было! Чемодан был защелками к стене или к краю кровати? Пот выступил на ее ладонях, противно засосало под ложечкой. Она снова огляделась, дрожащей рукой выключила свет и быстро вышла из комнаты. Где же он? Кто же он?!

Уже в своей спальне не могла найти себе место. То, что он занимается не совсем законными делами, она догадывалась, но вид оружия и куча поддельных паспортов напугали ее всерьез. Кого же она впустила в свой дом? Бандита? Убийцу? Что с ним сделает Пурталес, если узнает? Она ходила из угла в угол, не понимая, как ей дожить до утра от всех этих дум и сомнений, пока не увидит его. Где он мог быть в такое время? Обычно в это время она всегда была у себя или с мужем, стараясь не встречаться с Григорием. Наверняка, Гриша, или кто он там, пользовался этим моментом и уходил. Куда? Какой двойной жизнью он жил?

А вдруг у него кто-то есть, помимо нее?! Эта мысль была страшнее всего. От нее все внутри похолодело. В отчаянье Ольга упала в кресло, закрыв глаза, бессильно опустив руки. Что ее больше пугало: правда о его делах или страх соперницы? Кто же он? От этих мыслей разболелась голова. Ольга с трудом поднялась и позвонила в звонок.

Когда пришла Нино, Ольга лежала на постели, бледная, замученная собственными мыслями. Нино принесла ей воды и какой-то настой, сообщив, что Григория до сих пор нет. Это было выше ее сил! Сняв одежду, велела Нино готовить ванну. Только горячая вода могла спасти ее от гнетущих пугающих мыслей.

++++++

На окраине Астрахани, недалеко от Адмиралтейского затона, подняв высоко воротник своей потертой телогрейки, втянув шею поглубже, шел молодой человек. Серые его глаза смотрели исподлобья, стараясь не привлекать внимания. Шел быстро и уверенно, сунув руки в карманы, стараясь не смотреть в лица прохожих. Темные штаны были заправлены в высокие сапоги. Изо рта торчала помятая самокрутка. Остановившись на углу дома с мрачной вывеской «Гробовая мастерская», он докурил свою сигарку и бросил ее в железную урну, которая уныло стояла в углу. Потопав ногами, стряхивая снег с сапог, решительно вошел внутрь.

Здесь привычно пахло древесиной, всякими снадобьями, лаком и краской, которыми покрывали гробы. Лакированные и свежесобранные, они стояли вдоль стен довольно тесной мастерской. Здесь же понизу лежали венки и корзины с цветами и лентами. В гробовой было довольно сумрачно. В углу за столом сидел невысокого роста, довольно тщедушного вида грободел, склонившись под керосиновой лампой. Небольшой стамеской он вырезал навершие могильного креста. Застиранная рубаха с серыми накладками на рукавах до локтя, длинный, повидавший виды серый фартук указывал на то, что грободел давно занимался своим мастерством и работы у него было довольно. Его лысая голова слегка поднялась на звук вошедшего человека и тут же опустилась. Очевидно, приход парня был ожидаем.

– Как дела? – спросил парень.

– Идут. Достал? – гробовщик бросил на него быстрый взгляд маленьких карих глаз.

– Еще бы, – парень самоуверенно улыбнулся и вынул из-за пазухи обмотанный газетой сверток.

Грободел довольно ухмыльнулся и, бросив стамеску и отложив часть креста, встал. Жилистыми руками он потряс сверток и вопросительно посмотрел на парня.

– Полтыщи, как и обещал.

Гробовщик ухмыльнулся и прищелкнул языком.

– Ай да, Гришка! Ну, и сукин сын! – с этими словами он довольно хихикнул и пальцем поманил парня к себе и тихо на ухо прошептал: – Готовься, через три дня снова поедешь. На этот раз в Батум. Нефтеналивной пароход из Бельгии везет часть подарочков для нас. Все по той же схеме. Заберешь гроб и доставишь сюда. Подробные указания будут перед отправкой.

Григорий усмехнулся, согласно кивнул и бросил:

– Сегодня подсобить?

– А как же? – грободел усмехнулся, принимаясь вновь за навершие и за стамеску, усаживаясь поудобнее. – У нас никогда безделья нету, покойничков меньше не становится. Вот завтра с самого утра одного повезут. Надо сегодня яму выкопать. Думал, засветло придешь…

– Не мог я засветло, устал уже тебе объяснять, – Гришка нетерпеливо оборвал его. – Надо так надо… Но сперва, – он кивком показал на узкий коридорчик в сторону от мастерской.

Поняв его жест, гробовщик просто кивнул и, взглянув на часы, бросил:

– Две минуты, не больше. Вдруг кто придет.

Быстро прошмыгнув в темный коридор, парень прошел мимо большой квадратной комнаты, заваленной пилеными заготовками древесины, коробками с гвоздями, банками с лаком и прочей химией. Здесь стоял довольно едкий запах. Пройдя мимо подсобки гробовщика, он вплотную подошел к глухой стене, обклеенной темно-зелеными обоями в мелкий цветочек, приложился ухом к ней. Прислушавшись, осторожно постучал: два быстрых, два медленных. Из-за стены послышалось слабое «заходи.» Пальцами нащупав небольшой зазор в стене, парень потянул на себя едва заметный гвоздь, вбитый в стену наполовину. Стена нехотя поддалась, и открылась хорошо законспирированная невысокая дверь. Пригнувшись, Григорий нырнул в небольшую, хорошо освещаемую, невероятно душную комнатушку. Какая здесь стояла отвратительная едкая вонь! Он сунул ниже голову в телогрейку, пытаясь не дышать.

Здесь на большом деревянном столе стояли различные склянки, какие-то коробки, емкости с бикфордовыми шнурами, какие-то капсулы и прочая снедь, а также аптекарские весы, кое-какие медицинские пинцеты и скальпель. Небольшое окно было плотно завешено толстым одеялом и не открывалось никогда, чтобы не спалить подпольную лабораторию. Пахло селитрой, камфарой и еще едкими кислотами, которыми был закапан весь стол, от чего дышать было просто невозможно. У противоположной от окна стены за столом сидел долговязый химик, с воспаленными глазами от постоянного пребывания здесь в непосредственной близости к ядохимикатам и всяким опасным парам. Его щербатое землистое лицо почти сливалось с цветом рубахи. Он почти не двигался, не взглянув на Григория, а, выставив в стороны руки с засученными рукавами, сосредоточенно вымерял дозы. Безопасности ради, от его точности и глазомера зависело абсолютно все. Мужик он был толковый, прошел обучение в киевской подпольной школе. Чему их там учили, не распространялся, но его уважали за то, что выполнял самую сложную и опасную работу.

Опаснее всего было, когда он работал с нитроглицерином или углекислой магнезией. Гришка был наслышан, как один неверный микрон дозы привел к взрыву лаборатории на другом конце Астрахани пару лет назад. Дом, в котором размещалась лаборатория, разорвало, как спичечный коробок. Несколько человек погибли, двое получили серьезные ранения, полквартала осталась без стекол, а опытный химик погиб на месте. Таких случаев было много. В кустарных условиях, в самодельных лабораториях постоянно был риск, что все взлетит к черту. И все же химики были на вес золота. Грамотных, толковых, да еще и идейных, было мало. Да и, учитывая условия труда, жили они не долго. Либо взрыв, либо отравление парами и газами были им обеспечены. За эту их опасную работу химиков ценили, правда, знали их в лицо единицы, в целях конспирации. Но Грише повезло. Здесь, в Астрахани, их главный, грободел, давал кое-какое послабление, понимая, что, совсем не видя людей, химик точно одуреет. Еще, чего доброго, сам, от отчаяния, спалит мастерскую.

За его работой Гриша любил наблюдать. Особенно щекотала нервы сборка ударно-взрывных бомб. Правда, ему лишь пару раз удалось это видеть, прямо перед делом, но это было особое действо. Особенно точно требовалось поместить пироксилиновый запал и взрыватель в подготовленную и заряженную оболочку. Здесь нужна была твердая рука и стальные нервы. Потом это все надо было ловко обмотать проволокой, ни в коем случае не пережать. Если все получалось, наступала блаженная тишина. А если что-то пошло не так, то, как рассказывал химик, раздавалось слабое потрескивание – его издавала пережатая колба. Доля секунды – и капли кислоты попадали на бертолетову соль и – ба-бах!

– Как оно? – бросил Григорий химику, стоя у самой двери, не проходя ближе, чтобы не мешать. Это была его епархия, здесь все жили по его правилам. Бедолага химик тут торчал сутками, лишь раз в пару недель покидая свою лабораторию, так что навестить его иной раз было просто делом принципа. Пусть брат-химик знает, что товарищи рядом и всегда готовы помочь. Правда, иногда закрадывалась мысль, что ему и не нужно это было, столь угрюм и неразговорчив он был. Да кто его знает? Химик он и есть химик!

– Пойдет… Что там? – не отвечая на его вопрос, хриплым голосом спросил химик.

«Там» – это значило снаружи. Вся его жизнь проходила «здесь», в стенах этой удушливой комнатушки в интересах революционного братства.

– Там хорошо, снег повалил, чисто стало. Я тебе кое-что принес, – Гришка вынул из-за пазухи приличный сверток с нарезанным хлебом и ломтями буженины. – Меня опять отправляют.

– Хорошо тебе, – сказал насмешливо химик. – Может, поменяемся, а? – он прищурился и взглянул на Григория. – Хотя нет, я не балабол, не умею так мастерски лапшу на уши вешать.

Гришка усмехнулся, не обижаясь, и положил на стол сверток.

– А я не бабка, не умею зелья смешивать и колдовать, – они зыркнули друг на друга и дружно захохотали, довольные своими остротами. – Вишь, брат, мы незаменимы.

Химик зычно рассмеялся, опуская руки на стол, с любопытством глянув на Григория.

– Когда?

– Через три дня.

– Так уже без тебя рванет? Жаль, пропустишь! – он разочарованно усмехнулся и встал, очевидно, за бутербродами. Он был старше, на лице кроме щербин от оспы был виден большой шрам вдоль левой брови – глубокий ожог. Он сильно свел плечи в стороны, дождавшись хруста, потом покрутил шеей вправо и влево. – Черт, все затекло. Ого, мясо, это по-людски, спасибо, брат Экспроприатор.

Григорий довольно ухмыльнулся.

– Может, тебе чего особенного привезти? Не стесняйся, – он насмешливо смотрел на товарища, искренне желая его порадовать.

– Ну, философский камень, только если, – усмехнулся химик и беззвучно захохотал, поглядывая на Григория и жуя бутерброд. – А так мяса тащи, да побольше.

Григорий довольно кивнул, наблюдая, как товарищ аппетитно жевал бутерброд и прохаживался из стороны в сторону, разминая затекшие конечности.

– Ладно, бывай, брат. Надеюсь, свидимся, – он протянул химику руку, с некоторым уважением пожимая его шершавую пропитанную всякими жидкостями ладонь.

Выйдя наружу, Гришка аккуратно запер за собой дверь, проверив несколько раз, чтобы ее не было видно. После лаборатории здесь, вблизи мастерской уже и не казалось, что дышать нечем. Вернувшись к гробовщику, облокотившись на один из гробов, он произнес:

– Я один поеду?

– Один. Сам знаешь, мало нашего брата, – гробовщик, не поднимая глаз, продолжал монотонно вырезать узор на кресте. – Проверенных, опытных… Столько буйных голов загребли. А ведь помнится, какие дела мы творили… Ээ-х! Ты еще сопляком был, а мы тогда всю Астрахань за мошонку держали. Сколько бондарей по миру пустили, спалив их склады, – он тихо рассмеялся, похлопав себя по колену. – Был с нами тогда Яшка Цирла, вот он был сноровист, так лихо к ногтю прижимал этих упырей душегубцев, богачей всяких. Матерый был экспроприатор, – он подмигнул Григорию, который насмешливо смотрел на него, уже догадываясь, к чему тот клонит. – Представь, магазин Уллиса обчистил. А с Вдовина потребовал денег на революционные цели, угрожая, что подожжет его витрины, если не принесет пятьсот рублей в установленное время. И ведь принес. Цирла его запугал до смерти, а я лично забирал его конверт, – гробовщик прыснул со смеху, прищурив маленькие карие глазки, вспомнив, как это было. Гриша, слушая его, улыбался. – Представь, этот Вдовин так был напуган, так забавно вращал от страха глазами, что мне его даже жалко стало. Я обнял его, – при этом гробовщик усмехнулся и для веса своим словам обнял навершие креста, – наклонил его, как девицу, – он наклонился над могильным крестом, – и смачно поцеловал его, вот так, – он чмокнул верхушку креста, и захохотал, сплевывая на пол. – Как он удирал! Это надо было видеть! Я так смеялся, что едва конверт с его деньгами не потерял!

– Шутник ты еще тот, – смеясь, произнес Экспроприатор. – Ты лучше расскажи, как вас схватили, когда вы Гентшеров хотели также развезти. За мной пока таких осечек не было.

С этими словами гробовщик злобно ухмыльнулся и бросил:

– Не смей, сопляк, над этим смеяться. Я всегда знал, что все беды от баб! Если бы не эта сука, никто бы Черныша не схватил. Ничего, мы потом хорошо отыгрались. Сколько погромов учинили на складах. Вам, сосункам, и не снилось. Тогда была настоящая борьба. А сейчас что? Герой-любовник, – он ехидно рассмеялся.

Григорий вспыхнул и поднес кулак к его маленькому с мелкими глазками лицу.

– Пасть свою заткни! Я свое дело знаю, не тебе меня учить. Я постоянно шкурой рискую, пока ты тут бирюльки свои вырезаешь, да вдовиц успокаиваешь. У меня свои методы.

Гробовщик усмехнулся, даже не взглянув на его кулак.

– Методы как методы. Здесь все методы хороши. Один гробы сосновые строгает да всякой снедью их начиняет, а другой о богатую бабу черенок свой точит, да братцам помогает, – он тихо и противно захихикал. Григорий презрительно сплюнул на пол, сунув руки в карманы. – Только смотри, не заиграйся, – оборвал свой смех гробовщик и пристально посмотрел парню в глаза. – С бабами одни проблемы.

– У меня не будет никаких проблем. Сегодня есть, завтра нету, – нетерпеливо бросил Григорий, зло глядя на гробовщика. Эти разговоры его изрядно бесили. – Только эта… – Григорий замешкался, подбирая слова, сверля грободела глазами. – Пурталеса пока не трогайте. Он и его капиталы нам еще пригодятся. Здесь с умом действовать надо, тоньше.

Грободел поднял на него свои маленькие мышиные глазки и, слегка склонив голову, прищурился. Григорий выдержал его взгляд.

– Да, капиталы-то у него приличные. Ну, ежели ты так будешь добывать с него, так можно и не трогать. Глядишь, по ниточке и вытянем из него все, что нажил, падла.

Григорий согласно кивнул и добавил уже более уверенно, понимая, что старик на его стороне:

– Вытянем, не сомневайся. У меня все на мази.

Грободел усмехнулся.

– На мази? Смотри не перегни. Не забывай, ради чего все это…

– Да что ты со мной, как с щенком, обращаешься? – Григорий зло сплюнул на пол и раздраженно прошел в дальний угол лавки, где в деревянной бочке стояли инструменты могильщика. Яростно перебирая лопаты и кирки, он зло говорил: – Я с пятнадцати лет в деле, всю страну вдоль и поперек изъездил, пока ты тут свои гробы мастеришь. Химика я нашел, сколько подарочков тайком сюда доставил, а ты все меня учишь, как молокососа, – найдя, наконец, свою лопату с небольшим сколом на черенке, он вынул ее из бочки и обернулся к гробовщику. Тот так и сидел, склонившись под керосинкой, строгая навершие, насмешливо поглядывая на парня. – Может, вместо меня ею займешься? И в Батум сам поедешь, коль такой опытный, а?

– Не кипятись, – спокойно бросил гробовщик, ногтем поскоблив нож и вновь склонившись над крестом. – Мы тут тоже не леденцы сосем. Я просто к тому, что изменился ты, Гришка. Баба эта твоя крепко держит тебя за яйца. Видел я, как ты в шикарных польтах расхаживал с ней давеча по бульвару. На Паккарде разъезжаешь, в шелковой постели ночи ночуешь. Вот и за мужа ее просишь. Может, соскочить хочешь? – он пристально взглянул на парня. Глаза его, маленькие и сверлящие, прищурились.