Рихард Феникс. Том 1. Книга 1. Горы

– Идём. Так кто же это был? – первый страж потерял интерес к вору и Фениксам, шагнул в тень. И, когда оба блюстителя порядка почти исчезли, донеслось имя: «Доживан Павишич».

– Почему ты его остановил? Что происходит? – возмущённо вскрикнул Рихард, но, не получив ответа, как и отец, посмотрел на воришку.

– Эй, ты! – Нолан отпустил сына, будто забыл про него, приблизился к полулежащему на земле мальчишке. – Эти метки настоящие?

– Какая разница? – простонал тот, с трудом поднимаясь. – Не трогайте меня! Не подходите!

– Тебе помочь? – Нолан шагнул ещё ближе, но Рихард дёрнул отца назад, на что тот только криво улыбнулся.

– Ничего мне от вас не надо! – голос сорвался на визг. – Не лезьте, куда не просят! Доживан Павишич – мой отец. – Мальчишка поднялся и, хромая, побежал на звук колокола.

Глава 7. Правила силы, правила города

Нолан

Сумерки в городе настали внезапно. Стоило солнцу провалиться между высоченных гор, как пришли тьма и холод. Луна бледным пятном лежала на облачных перьях, ещё несколько дней и она будет полной. Фениксы, и не только, считали, что загаданные в полнолунья желания обязательно сбудутся и всегда с нетерпением ждали очередного. А пока, не войдя в полную силу своего сияния, луна очерчивала белёсым тонкие шпили и флюгеры, крыши домов и чаши фонтанов.

Фениксы стояли в переулке, глядя туда, куда убежал воришка. Колокол стих, и вся тревога унеслась с порывом тёплого весеннего ветра. Из-за неплотно прикрытых ставень сочился свет, желтоватой полосой ложась через плечо сына, обрубаясь вытянутой тенью и утопая в полумраке улицы. После заката не выносили огня из домов по новому указу Теней, обходились святлячковыми фонарями.

Рихард обернулся к Нолану. Правый глаз попал в полосу света, Фениксов огонь чуть вспыхнул в резко сузившемся зрачке и пропал. Мальчик сделал шаг в сторону, сжал руками плечи, словно замёрз, повёл носом, привстал на цыпочки, будто стараясь рассмотреть белые снежные шапки над своей деревней. Нолан медленно дышал. Он чувствовал, что пора поговорить с сыном о правилах проявления силы, научить его уму-разуму.

– Пойдём, – тихо сказал Нолан, когда мальчик, вновь взглянул на него.

– Знаешь, куда идти? Кажется, мы заблудились, – Рихард зевнул и потёр глаза.

– Конечно, знаю.

Нолан забрал у сына тяжёлую сумку, проверил содержимое: пяти персиков не хватало – ну что тут поделать, зато бедный ребёнок поел. Мужчина вспомнил клейма под ключицами юного воришки – одно было совсем свежим – и скрипнул зубами. «В этом городе ничего не меняется, даже если меняется всё. Куда смотрят власти, почему доводят детей до такого?.. Друг, а ты куда смотришь? Неужели тебе всё равно?» – в давно позабытом отчаянии думал Феникс, воспоминания пытались вновь его затянуть, но было не время и не место им предаваться.

Сложив куль с рыбой в сумку, Нолан порадовался, что в погоне за Рихардом успел купить всё остальное, а поисковая нить – особый вид силы Феникса – и прекрасное знание города помогли не потерять сына в рыночной суматохе. Узел, в который оказался связан разрезанный ремень сумки, неприятно вдавился в тело сквозь куртку, и мужчина решил, что это ему наказанье: не углядел, не послушал отца. Но дальше он такого не допустит – сам обучит сына всему, и пусть только попробует убежать! Мужчина протянул руку, мальчик замешкался, но взял.

– Ты ведь больше не мёрзнешь?

– Нет, – качнул головой сын, чуть сильнее сжал ладонь отца, заслышав в переулке тяжёлое дыхание, но тут же расслабился, когда в полосу света вывалился запыхавшийся пёс. Тот сунул морду в лужу выплеснутой воды, принялся шумно лакать.

Стараясь не потревожить дворнягу, Фениксы выбрались из переулка на улицу. Несколько компаний, держа перед собой светлячковые фонари, мерцающие голубым, проследовали мимо. Ещё недавно город был шумным, а теперь будто накрытым колпаком тишины.

Азарт погони и злость схлынули, потому Рихарду приходилось стараться, чтобы поспевать за отцом. Нолан искоса наблюдал, как мальчик то засыпал на ходу, то бодрился, вздрагивая и хлопая глазами. Видимо, обдумав вопрос про холод, сын спросил:

– Это из-за силы Феникса мне всегда теперь тепло будет?

– Да, почти. – Нолан незаметно, когда сын отвернулся, поднял воротник своей куртки, застегнул верхнюю пуговицу. Свободная рука зябла, и мужчина спрятал её в карман. – Рихард, ты же знаешь, что сила Феникса не бесконечна?

– Ну, наверное, – мальчик передёрнул плечами. Он частенько прогуливал занятия, которые давали старейшины в деревне, убегал к дедушке поиграть в настольные игры. Это Нолан знал точно, но смотрел на такое сквозь пальцы. Однако теперь, когда сила поселилась в жаждущем приключения растущем теле, искала выход, требовалось всё объяснить.

– Все старожилы нашего племени потихоньку утрачивают огонь внутри. Он выбирает из них жизнь и угасает. Кто меньше им пользуется, тот дольше живёт и владеет им.

– И у тебя так?

– И у меня… Мы выбрали самое долгое пребывание с силой. Есть другое племя Фениксов, они постоянно кочуют. И я не знаю, остался ли кто-нибудь из них ещё. Они не вбирают силу в молодые годы, как мы, а перед важным сраженьем вырезают своё сердце, впуская вместо него огонь…

– Папа, это ведь шутка? Я читал у деда такую сказку. Такого быть просто не может! – обиженно сказал Рихард, видимо, сочтя отца лжецом, хотел вытащить руку, но тот не позволил, уверено ведя сына сквозь город к воротам.

– Раньше это точно не было шуткой. Их племя называли Пламенными Берсерками. Ведь их тела только на одной силе Феникса да без сердца, могли прожить не больше суток, а потом сгорали заживо.

– Ужасно и грустно, – Рихард выдернул руку, насупился. – Если их нет, зачем ты мне рассказываешь об этом?

– Может, и нет. А может, и есть. Говорю я тебе это, сын, для того, чтобы ты оценивал свою силу и не разменивался по пустякам. У тебя есть лет сорок, чтобы насладиться внутренним огнём, пока он не начнёт угасать.

– А мама? Олли, – поправился Рихард.

– У женщин в Доме Матерей другой ритм жизни. Они мудро используют свою силу и могут пробыть с нею вдвое больше нашего… Гляди, а вон и выход из города!

Отец с сыном вышли к большому фонтану, дорога направо от него, широкая, залитая лунным светом, упиралась вдалеке в арку, которую Фениксы минули сегодня днём. Тёмный широкий проём почти терялся за голубым сиянием фонарей. А над ним зубчатой грядой возвышались Красные горы. Где-то там – дом.

– Повезло им… Женщинам… – Рихард снова зевнул.

– Да. Поэтому после инициации тебе следует звать свою мать по имени, чтобы родственными словами не сбивать настрой её силы…

– Да знаю я! Ну, пап, ну сколько можно?

– Умничка, – Нолан хотел было взъерошить волосы Рихарда, но тот отклонился.

Мужчина протянул сияющую путевую нить к мальчику, она была крепкая и яркая, что очень радовало. Значит, их семейные связи не угаснут так просто. Да, придёт время, и он обучит этому сына. А пока…

– Ты же знаешь, что те, кто живут в деревне, долгое время работали здесь, в городе. Фактически с нашего племени этот город и начался.

– Руда?

– Да. Руда и шахты. Мы добывали руду и уголь, плавили, снабжали соседние города, отстроили этот. А потом в ночь великого затмения, которое совпало с окончанием полярной ночи на севере, к нам спустилось племя Теней. Нет, они нам не враги. Мы долгое время существовали вместе. Они оберегали наши копи и печи, проводили торговые караваны по ночам через леса, в которых до сих пор живут опасные создания. Мы были почти племенами-побратимами. Но они – наши природные противоположности. Они боятся света, что живёт внутри нас. И тогда одним из первых мэров города был издан указ, запрещающий Фениксам использовать огонь внутри стен города. Только лишь у печей. Только нам было подвластно растопить руду, чтобы ковать из неё железо.

– И что? – Рихард широко зевнул, в полуприкрытых глазах блеснула влага.

Он взглянул на отца, взял за руку, коснулся её лбом, как часто делал в детстве, когда хотел спать. И Нолан улыбнулся, растрогавшись.

– А потом к нам с юга привезли новую технологию постройки печей, и с ней наша сила стала без надобности. Раз за разом мастера делали печи всё лучше и лучше. И вот, почти за тридцать лет, наконец создали этот цех. И мы остались не у дел. Тогда же наш новый мэр ужесточил указ. Теперь каждый Феникс, применивший силу в городе, будет казнён на месте. Мы тут больше не нужны. Хотя, у нас есть виноград и травы, которыми занимаются женщины из Дома Матерей. И там им нужна чистая сила. Пойми, Рихард, именно благодаря им, мы ещё можем быть тут.

– Это какие-то глупые законы! Почему этим Теням всё можно, а нам нельзя? Мы же первые пришли!

– Мы для них опасны. И для Теней, и для обычных людей. Ведь никто не знает, что можно ожидать от того, кто управляет стихией.

Мальчик фыркнул, понюхал опалённый рукав и спросил, а в голосе чувствовалась хитринка:

– Папа, но ты же пользовался в арке силой, чтобы стереть тот рисунок?!

– Именно в самом городе этот закон имеет силу. Арка – нейтральная территория. Ты понимаешь, к чему я веду?

– Ну, чтобы я в городе не делал ничего огненного?! – ответил мальчик, видимо разочарованный, что не удалось подловить отца.

– Верно. Не подвергай себя, пожалуйста, опасности, как чуть не сделал это сегодня, – попросил Нолан и шёпотом добавил: – И не убегай от меня.

– Ладно. Но это нечестно.

Рихард опустил голову, начал запинаться, и Нолан прикинул, хватит ли у него сил донести сына на руках до дома, а ещё и сумка оттягивала плечо. Мальчик казался слишком вымотанным, чтобы понимать нравоучения отца сейчас, но требовалось досказать.

– Подожди, послущай самое главное! То, что человек упал и разбился там сегодня, может быть расценено властями, как попытка Фениксов отомстить городу за то, что нас отлучили от работы. Ещё и поэтому я тебя прошу быть осторожным. Слышишь? – Нолан встряхнул вялую руку Рихарда.

– Пап… слышу. Скоро мы уже придём? – Мальчик поднял голову, посмотрел на ворота. До них оставалось недалеко.

По бокам от входа в арку голубоватым светом пульсировали два больших фонаря, внутри бились светляки, захватывая всё внимание путников, отвлекая взгляд от снежных серых шапок на фоне тёмного неба. Луна, вконец обленившись, пряталась в набежавших облаках. Тень перегородила один из фонарей, пропала, выросла ближе, и уже рядом с Фениксами появился страж, пристукнул копьём в знак приветствия.

– Ну как, видели цеха новые? – приноравливаясь к шагам Нолана, спросил он.

– Нет. Мы были в торговом районе, когда услышали колокол и поспешили вернуться домой, – Нолан почувствовал, что сын стиснул его руку.

– А чего так? Неужели неинтересно? – на сером лице стража не было явных эмоций.

– Успеем ещё. Зато видели артистов ваших заезжих, – сменил тему Феникс.

– У-ух, завидую. – Каблуки стража и копьё, на которое тот опирался, цокали, но звук будто терялся в пыли. – И как они вам? Говорят, красиво пляшут.

– Да мы издалека их заметили. Они куда-то шли. Будут ли ещё представления?

– А то! Пока они тут, каждый день в обед на Тысячеликой площади, говорят, фокусы свои показывают. – Страж проводил до ворот, остановился. – Ну вы и на цеха-то смотреть приходите.

– Обязательно, – Нолан кивнул, заводя Рихарда в арку. – Спасибо, за вашу заботу.

– Будьте осторожны, Фениксы. По ночам в последнее время волки за стенами бродят. Нам-то до них дела нет, но наружная охрана тревожится, – напутствовал страж и, как и днём, замер, стукнул копьём и растаял.

Арку и тракт до поворота минули молча. Судя по крепкому хвату, Рихард передумал засыпать. Когда дорога пошла круто вверх, мелкая щебёнка под ногами сменилась тёсанными камнями, и над головами зашептали тёмные сосны, источая тонкий, сладковатый запах молодых побегов, мальчик взглянул на отца и серьёзно сказал:

– Это всё очень плохо, папа. Они совсем нехорошие!

– Такова их работа.

– Неправда. Папа… – Рихард упрямо посмотрел в глаза. – Почему ты его защитил? Почему не отдал Теням?

– Того бедного мальчика, который стянул сумку? – переспросил Нолан, а он уже обрадовался, что сын забыл и не спросит. Наблюдая, как лицо мальчика становилось то обиженным, то удивлённо-непонимающим, ответил: – Некоторые люди творят нехорошие вещи не по своей воле, а по нужде. Они загнаны в угол, выживают, как могут. И мы, не зная всего, должны быть снисходительны. Знаешь, Ри, ни ты, ни я, ни те стражи Тени не знаем, что привело этого несчастного ребёнка к такой жизни. А он ведь едва старше тебя! Ты сам прекрасно слышал, что ему светит казнь. И я просто не смог сдержаться, чтобы не продлить его жизнь хотя бы на немного. Ты поймёшь. Ты всё однажды поймёшь в своё время, сынок.

Он замолчал. Рихард потупился. Холодало.

– Такой ответ устраивает тебя, Ри?

Вместо ответа мальчик взял его за руку и потянул домой.

* * *Педро

Он очнулся от дробного стука собственных зубов. Застонал, с трудом разлепляя веки. Ноги свело судорогой, пальцы рук, лежащих на коленях, скрутило болью. Рук? Педро резко открыл глаза, уставился на правую, искорёженную артритом. Как давно к нему не приходили фантомные боли левой. Пустой рукав, заправленный под жилетку, не давал забыть мук от того единственного верного выбора.

Педро потянулся за трубкой – курение всегда успокаивало его в такие моменты. Цепочка запуталась в завязках капюшона, душила, будто старалась стать с ним единой. Старик сжал чубук в форме шляпки жёлудя так крепко, что в костяшках затрещало. Потянул, дёрнул, и затёртая от времени цепочка порвалась. Трубка упала на свет за каменный бордюр.

Но Педро будто и не заметил. Он шарил по рвано вздымавшейся груди, хватался за сердце. Его губы беззвучно шевелились. Сандалии выстукивали по камню, будто в мыслях Педро бежал. Убегал снова и снова от своих кошмаров, они, то как сон, то как виденье, настигали его каждый раз.

Как бы дурно не поступил человек, в глубине души он будет раскаиваться, надеяться и верить, что другие учтут его проступок, и не станут себе врагами. И Педро полагал, что может стать хорошим примером своему племени. Но вот уже несколько месяцев он видел внутренним взором, как Рихард – его любимый и единственный внук, – но уже очень взрослый и на чужой стороне, убивает плоть от плоти своей, нарушает табу. Такой сон, в отличие от другого, про побег, Нолану Педро сказать не мог и верил – как же он верил! – что всё это бред. Но страшнее всего было то, что всю эту дикую сцену заливал свет не одной луны, и даже не двух, как в пророчестве, а трёх – безумно, необъяснимо, чудовищно! И Рихард был таким взрослым в видениях, что Педро, подпуская в мысли чужой равнодушный голос, молился, чтобы внук до того не дожил.

– Соломея-Соломея, забери свои чары! Я не хочу больше видеть будущее, если оно будет таковым, – вот что услышал бы тот, кто подставил бы ухо к почерневшим губам и не побоялся безумного взгляда, вперившегося в лежащую в пыли трубку. Но никого рядом не было: спали Красные горы и дети их – Фениксы.

И Педро остался в кресле даже тогда, когда дрожь и смятение покинули его, сменившись усталостью и покоем. А цепочка – физическое напоминание о Соломее – перестала сковывать пальцы и скользнула на холодные камни.

И, кажется, что-то ушло. Педро боялся засыпать, чтобы проверить. Но всё же сон сморил стариковское тело, и впервые за долгое время не явилась в страшные грёзы девочка в огромном черепе змеи, не заговорила с ним, не показала будущее. Соломея уже забрала свой дар.

Глава 8. Сладко-странные сны

Чёрное и будто стылое по краям, расступалось перед ним ничто, оно трескалось снизу, и из трещин, наполняя всё мерцанием и цветом, поднимались искры, сначала немного, а потом, сплетаясь в толстые стремительные жгуты, целыми мириадами. И не было больше трещин, только мягкое свечение травы под ногами, приятная тяжесть собственного тела и неукротимое желание двигаться вперёд. Из света и тени соткался силуэт: белая, чуть вытянутая и сплюснутая сверху голова с тёмными провалами глаз и широкий низ, трепещущий, волнующийся, как мягкие пёрышки на птичьей грудке, когда проводишь пальцем снизу вверх. И казалось, фигура эта вот-вот расправит крылья, обнимет ими или взлетит. Улетит. Бросит… «Нет, пожалуйста, только не это! Не сейчас, не надо… Фениксом молю», – прошептал Рихард и открыл глаза.

Снаружи дома раздавались голоса. В щёлочке между тёмным полотном и дверным откосом пульсировал неяркий свет. Рихард приподнялся на локте и обессиленно рухнул на постель. Полежал, успокаивая кружение мира перед глазами, цепляясь за образы сна, прислушался к себе. Хотелось пить. Он по привычке сунул руку под подушку, где всегда лежала небольшая фляга, но сначала попался какой-то мелкий предмет. Мальчик поднёс его к глазам, но разочарованно сунул обратно – это был всего лишь желтоватый кубик от дедушкиной настольной игры.

Пальцы коснулись шероховатого бока фляги. Рихард перекатился на живот, скрутил крышку, отпил. Всполохи снаружи продолжались, но голосов больше не было слышно. Тело после напряжённого дня ещё болело, да и глаза начали вновь слипаться. Мальчик решил, что если б случилось что-то важное, отец бы пришёл к нему, разбудил. А если нет, то можно спать дальше.

Вернул закрытую флягу на место, поёрзал, перевернул подушку прохладной стороной вверх, с какими-то теплом и нежностью заметил в изголовье кровати ритуальный нож и косточку от персика – шрамы по всей левой руке приятно защекотало. Рихард лёг набок, закутался в одеяло, обняв колени, и уснул, забыв о чёрно-белой фигуре. Но та будто ждала его в том же искрящемся полусне-полувидении. Теперь перед ней кто-то сидел. Как Рихард не пытался его разглядеть, всё было смазано, лишь ощущение, что он его знает. Явственно затрепетали перья. Тихий голос отчётливо произнёс: «Да будет так. Я забираю свой дар, раз это тебе угодно. Неведение спокойней всего. Я благодарю тебя, что столько лет разделял со мной эти грёзы. Что спас меня и выбрал именно этот путь. Прощай».

И белая верхняя часть очень медленно повернулась к Рихарду. Два тёмных провала глаз, ряды клыков. Взметнулся ворох чёрных перьев и опал, но уже цветными, пёстрыми листьями. Рихард хотел было отмахнуться, но правой рукой он сжимал ритуальный нож, который торчал у него из груди, а левой не было вовсе. Белое пятно то ли головы, то ли черепа расплылось, закрутилось спиралью, истекло восковыми каплями и собралось в белую маску. И листья вокруг вспенились в искрящийся плащ.

Тонкие девичьи руки из широких рукавов, скользнувших к локтям, поднялись, потянулись к маске, снимая. «Примерь», – другой голос, звонкий и чистый. Маска приблизилась. Рихард хотел заглянуть за неё, но там снова падали чёрные перья, а через прямоугольные прорези глазниц что-то синело, будто уходя за горизонт. Он позволил надеть её на себя, и всё стало черным-черно.

Что-то большое, многокрылое кружилось, как вода, льющаяся в воронку. И был в центре его болезненно-алый глаз. И перья, и крылья – отовсюду и будто бы изнутри, они прорывались весенними ростками, но так быстро и резко, что в груди закололо. Рихард отступил, желая вернуть ту, первую, в длинной маске, но её уже не было, как и сидящей фигуры. И чёрное, крылатое, вдруг вспыхнуло с одного краю и сгорело по кругу. Мигнул и исчез глаз. И на этом же месте вдруг появился такой же образ, но притягивающий, с сияющим золотисто-оранжевым переливом. И он тоже горел по краю, но огонь, проходя несколько трепещущих перьев, давал вырасти новым. Всё кружилось, укачивало, убаюкивало. Рихард чувствовал, как его засасывает в центр этой уютной воронки, тело будто стало податливым, гибким, совершенно чужим.

Вдруг он понял, что летит туда не один. Но не только это. На лице его – маска, та самая, белая, в глазницах которой плескалась синева. Кто-то нежно обнимал его за пояс, держал за руку. И от этих прикосновений прохлада сменялась теплом. И двое летели, но почему-то к звёздам, не глядели на друг друга, но будто бы знали всегда.

Вдоль позвоночника прошёл жар, звёзды мигнули и исчезли. Маска сменилась, и руки, держащие его, сменились тоже. «Ты – мой!» – такой сладкий шёпот, что чувствовался на губах. Мальчик понял, что он взрослее, чем есть: руки и ноги казалась непривычно длинными, крепкими, а тело – мускулистым, большим. Рихард рассмеялся. Та, что держала его, смеялась тоже. Он хотел ответить ей в тон, вернуть её же слова, но понял, что всё ясно без них. Он выпустил девичью ладонь, хотел снять маску, и тут же почувствовал прикосновение к своей груди, к животу, ниже. Он втиснул маску в лицо, стараясь не дышать, чтобы не спугнуть… Он вскрикнул и открыл глаза.

Сердце бешено стучало. Он лежал на животе, впечатавшись лицом в скомканную подушку. Одеяло сбито в ноги. Перекрученная простыня неприятно липла к телу. «Опять…» – подумал он, кусая губы. Нега последних моментов сна мигом улетучилась, оставляя лишь смущение. Такое было не в первый раз, но обычно не многоцветно и осязаемо. Как будто всё случилось на самом деле. От этого бросало в дрожь, но такую приятную, что лицо залило краской.

Сделав волевое усилие, мальчик поднялся, стянул испачканное постельное, наспех привёл себя в порядок. Затем тихо, чтобы даже самому не слышать, накинул старую отцовскую рубаху, закрывающую колени, застегнул пуговицы, закатал мягкие широкие рукава. Он хотел вспомнить сон, но обрывки таяли, только внимательный алый глаз перекатывался в сознании, и это было совершенно не то, что хотелось бы помнить.

Рихард постоял, покачиваясь, посреди комнаты, не зная, что делать с охапкой постельного белья. Завернул всё в ком и вынес на улицу, где в маленьком закутке висела на крюке корзина с вещами для стирки.

Светало. Отец и несколько людей племени Феникса стояли на перекрёстке и что-то обсуждали. Мальчик хотел незаметно вернуться в тепло дома из туманной прохлады, но Нолан заметил его, помахал. Он обменялся с соплеменниками ещё парой фраз и подошёл.

– Ты чего так рано проснулся?

Мужчина пригладил растрёпанные волосы сына. Рихард хотел уклониться, но обнял отца, и заметил, что тот всё ещё в одежде, в которой ходил в город.

– Так получилось, – чуть хрипловато ответил мальчик. – А ты почему не ложился?

– Я отнёс покупки в Дом Матерей, а потом услышал, что на деревню внизу напали волки. Их жители прибежали к нам, попросили помочь. Смотрительница и твой дед недавно закончили лечить раненых. Хочешь сходить к дедушке? Он пока ещё не спит.

– Да, только обуюсь, – кивнул Рихард, отлепился от отца, всунул ноги в широкие, разношенные мягкие сапожки и пошлёпал следом за Ноланом к краю деревни, где жил старик Педро.

– О как, обронил что ли? – отец нагнулся у террасы дедова дома и поднял из пыли трубку с чубуком в форме жёлудя, неизменную спутницу старого Педро.

Они отодвинули толстое одеяло, закрывающее вход. Внутри было тепло и тесно. Пахло травами, благовониями и старостью. В мерцающем голубоватом свете единственная комната казалась ещё меньше, чем была на самом деле. Сразу – маленькая печка и откидной стол, за ними, отделяя спальню, высился сквозной стеллаж, забитый книгами. В углу напротив кровати – широкий сундук. Светляки в маленьком фонарике, висящем под потолком, лениво ударялись в стёкла, не догадываясь выползти из верхнего отверстия. Дедушка лежал на кровати, подложив под спину ворох подушек, и отпивал из высокой кружки, судя по запаху, горячий чай с настойкой.

Нолан присел в ногах своего отца, что-то спросил. Но Рихард не слушал. Он смотрел во все глаза на сундук, на недоигранную партию, где посреди разрисованной карты с ходами-клеточками, стояли две костяные фигурки, а между ними были разбросаны четыре кубика. Красных. В эту игру и играли четырьмя красными. Тогда откуда взялся тот жёлтый под его подушкой?

– Деда, – перебив отца на полуслове, Рихард указал на игру, – а бывают жёлтые кубики? Ну, такие… Не очень жёлтые. Как белые, только жёлтые?

Старик сначала отхлебнул, прикрыл глаза и кивнул. Потом медленно, будто мыслями находился совсем не здесь, ответил:

– Бывают. Но только в большой игре. Её ещё называют Королевской. Там поле огромное. И была всего лишь одна карта, сделанная специально для короля далёкой южной страны. А кубики там жёлтые, точнее, белые, потому что вырезаны из костей жены короля, которая и придумала эту игру. Откуда ты про них узнал?

– Приснилось.

Рихард пожал плечами и вышел, направился к скалам инициации. Ровнёхонько между ними вставало солнце – это всегда казалось чудом и дарило ничем не объяснимую радость. Мальчик выдохнул, глядя на светило из-под полуопущенных ресниц, и широко улыбнулся. Новый день мог принести новые открытия. А непонятное будет понято в своё время – так его всегда учил дед, когда в игре выпадала странная комбинация и, чтобы увидеть, что она принесёт, надо было только сделать ход.

Глава 8.5. Легенда о сотворении Детей Богов