Третья планета от солнца

– Да не трожь ты их, Медведь, – оттащил друга за рукав рубахи – на этот раз он был не в шкуре. – Четыре дня град на потоке… Ну, а сынам нашим пора из отроков становиться мужами, потому ничего зазорного не нахожу, коли им попадётся сдобная юная пышечка.

Гридень Горан после боя, найдя укромное местечко, с блаженством плескался в реке, смывая кровь, пыль и пот, вдруг приметив вышедшую на берег из ольховых зарослей женщину с обворожительным, поболе лошадиного, задом, смело стянувшую с себя одежду и с визгом плюхнувшуюся в воду.

«Ну, какой дружинник устоит, узрев такой круп?» – подумал Горан, и, шумно разбрызгивая воду, поплыл к ней, размышляя, что ежели даже какой дурень и устоит, то вся сотня будет ржать лет пятьдесят, пока гриди не состарятся или не погибнут в стычках.

Горан дурнем в этих вопросах не был, через полчаса прибавив к выезженному табунку ещё одну лошадку.

*      *      *

Каган уже знал, что войско буртасов разбито, а город Булгар пал под натиском варваров-руссов.

«Глупый Иосиф, сын Аарона, долго откладывал поход на Русь, – задумчиво брёл по переходам дворца каган – при ходьбе ему лучше думалось, – а, как известно: «Если гора не идёт к Магомету, то Магомет идёт к горе», – Так и получилось… На Итиль движется рать Святослава. И с ним печенеги. Этот глупец, что именуется царём, даже не удосужился или не успел подкупить их хана, чтоб предал и убил князя русичей.

Ни к чему не способный человек, а я лишь символ. Мой род Ашина намного древнее царского рода Иосифа. Он всего лишь из рода бека Булана, который сумел захватить власть в Хазарии, и знать – другие беки, провозгласили его царём. Он отказался от религии предков, от верховного бога кочевников-хазар Тенгри, приняв религию иудеев, которые своими деньгами помогли ему взять власть, купив жадных и продажных беков, – по широким гранитным мозаичным ступеням поднялся на ограждённую лепными высокими мраморными перилами и колоннадой, солнечную террасу, с недоброй усмешкой оглядев раскинувшийся под его ногами город с дворцами беков, чьи предки когда-то предали его предка – кагана из древнего, но небогатого рода Ашина. Я отомщу им, – с ненавистью глядя на дворцы знати, подумал каган, – и тайно уеду в милую Палестину, где счастлив был, обучаясь у иудейских мудрецов и постигая тайны мира. Великий Яхве, – взмолился, глядя на синее небо с золотым кругом солнца, – помоги мне, – зажмурив глаза, прислонился потным лбом к граниту колонны. – Моего предшественника задушили верёвкой, когда истёк срок его правления, и царь Иосиф сделал меня каганом. Согласно традиции, будущий каган называет год конца своего правления, с наступлением коего его убивают. Мой последний год правления – следующий, и по приказу Иосифа, даже если Хазария победит врагов, меня удавят, набросив петлю на шею. А нужно ли мне ждать такого конца? – с ненавистью глянул на царский дворец. – Ты умрёшь раньше меня, ненавистный Иосиф, и руссы отрубят тебе голову, насадив её на струганный кол».

И когда следующим утром царь, босой и безоружный, униженно кланяясь пустому трону под алым балдахином, ждал приёма, важный управитель дворца вопросил из-за трона:

– Что привело тебя во дворец равного Богам?

– Война! Война привела меня к богоносному кагану. И я хочу припасть к источнику мудрости.

– Светоч мудрости сегодня недомогает. Что хочешь просить ты, жаждущий совета?

– Русы и печенеги в десяти днях от Итиля. Передай божественному кагану, что я прошу дать сигнал ударами по золотому диску. Пусть кочевые беки с родственниками и вожди племён приведут к Итилю свою конницу.

– Я передам твою просьбу божественному светочу. Да обратятся враги наши в пепел.

В полдень, когда солнце было в зените, над самой высокой башней дворца арсии подняли на древках копий огромный, отлитый из золота диск.

Тут же набатно зазвучал большой барабан, и заревели медные трубы – богоносный каган созывал в войско подданных своих: беков, хазар-кочевников и горожан.

Город взбудоражился и заклокотал. Полетели гонцы в дальние кочевья с приказом бекам собирать конные отряды и двигаться к Итилю.

Муллы, раввины и языческие жрецы призывали единоверцев дать отпор приближающемуся врагу.

Русский стан просыпался – на утро был назначен поход.

– Шустрей, шустрей ребятушки, – подгонял сонных ратников воевода Свенельд. – Солнце уже поднялось, а вы всё лежите, – хмыкнул он, положительно расценив свою шутку. – Порезвились с булгарскими бабами, пива попили, пора для развлечения и на лодьях поплавать да мечами помахать: «У князя привычку к хохотушкам перенял», – осудил себя воевода.

Святослав сидел у костра в кругу ратников и с аппетитом хлебал уху.

– Бобёр, чего ушицу не ешь? – полюбопытствовал у друга Чиж.

– Не хочется жидкостей после браги, – пробурчал тот. – Рыбца солёного волжского, вкушаю, – развеселил товарищей.

– Ребятушки, хватит прохлаждаться, к Итилю плыть пора, грузитесь в лодьи. Печенеги уже кумыс попили, юрты собрали и в путь тронулись, а вы всё чешитесь… Ведь все богачества города степнякам достанутся, а вам лишь навоз их лошадок: «Мать честная, так и прут из меня хохотушки нынче», – расстроился воевода, направившись на лодью Святослава, где тот после утренней трапезы назначил военный Совет, дабы отдать последние распоряжения.

Пока воеводы собирались, князь наблюдал как пешцы грузятся на лодьи, гремя о деревянные борта ножнами мечей и смачно переругиваясь, когда столкнутся щитами в толчее, или наконечники их копий, коротко лязгнув, зацепятся над головами.

На Совет пригласили и волхвов.

– Что Боги говорят о будущей битве? – обратился к ним князь.

– Мы принесли нашим Богам бескровные жертвы: зёрна ржи и пшеницы, – ответил за ведунов волхв бога Семаргла, Валдай, – крови уже было достаточно, но боги сказали, что прольётся её ещё много.

– Однако священная река Ра, которую хазары нарекли Итилем, после битвы от истока до устья, станет называться Волгой, как именуют её славяне, – дополнил слова Валдая Богомил.

– Значит – победим, – успокоился Святослав, глядя на волжский плёс, проплывающие мимо острова, на зелёные прибрежные холмы и леса.

Широкая река привольно несла свои воды к невиданному, но которое вскоре узрит, Хвалынскому морю.

На девятый день плавания, в одном поприще от Итиля, лодьи причалили к низкому песчаному левому берегу, русское войско расположилось станом на границе степи и редколесья.

Святослав велел разбить шатёр у берега, и ночью, забыв про сон, слушал таинственное шуршание тростника и лёгкий шум прибрежных дубов и вязов, думая, где же затерялась орда хана Кури и идущая с печенегами русская конница.

Поутру в княжеский шатёр влетел Доброслав и во всю глотку заорал:

– Княже-е, гонец примчался на взмыленном коне, известие привёз.

– А ты за ним, что ли, бежал? – улыбнулся отроку князь. – Тоже взмыленный как конь, – вогнал Доброслава в краску.

– Я-я, это-о…

– Ладно, веди гонца, – махнул рукой Святослав.

– Князь пресветлый, – ступил в шатёр пропылённый и потный дружинник. – Воевода Лют послал к тебе сообщить, что кочевники и конница русичей уже на подходе.

– Добро! Я сам встречу конную рать и печенежского хана: «Что-то слишком просто я одеваюсь, ещё подумает хан, что князь киевский беднее его, и уважать перестанет». – Друже Доброслав, достань-ка мне из сундука одёжу нарядную, а то степняки подумают, будто не князь я, а смерд какой.

На встречу поехал безоружный, зато нарядный: в чёрных бархатных штанах, заправленных в красные сафьяновые сапоги, обшитые узорами из мелких драгоценных камней, в рубаху красного шёлка с вышитой белой нитью свастикой «коловрат» на рукавах и груди, символизирующей победу солнца над тьмой, жизни над смертью, Яви – над Навью; голову, несмотря на жаркий день, покрыл соболиной шапкой с огромным красным рубином.

Князя никто не встречал, ибо гонца с вестью о прибытии не послал.

Оглядев холщёвые шатры русичей и юрты печенегов на волжском берегу, сразу заметил высокую белую юрту, от которой в его сторону во весь опор припустили, настёгивая коней, четверо всадников.

Хан Куря встретил Святослава стоя, и выглядел на этот раз несколько растерянным и поражённым от столь внушительного вида князя русичей.

Сам был в дорогом бухарском халате с разрезами по краям, для удобства при верховой езде.

– Здрав будь, друже, – сняв дорогую шапку, поздоровался с ханом Святослав, тряхнув клоком волос на бритой голове.

Хан, сняв шапку, украшенную тремя хвостами лисиц, приложил руку к сердцу, а затем ко лбу, напыщенно произнеся:

– Мир тебе, друг мой. Будь крепким, как скала, быстрым и смелым, как барс, стойким перед испытанием судьбы, если оно вдруг случится, и сумей перевести его в свою пользу. Пусть ждут тебя одни победы в сражениях… Садись, брат мой, – указал на тугую скатку из толстого войлока, сам усевшись на такую же, и хлопнул в ладони, дав знак слуге нести кумыс. – Прости, брат, слуги не расторопны после длительного похода и не успели принести мягкие подушки, – отхлебнул из круглой чашки напиток, вытащив потом из-за пояса и положив рядом с собой кинжал в узорчатых ножнах. – Наслышан о твоих победах, брат, – завистливо тряхнул головой с оселедцем, и пригладил тощую длинную бородку в лентах. – Пятнадцать тысяч печенежских конников готовы напасть на врага по твоему сигналу, – склонил перед князем голову Куря.

– Чем враг сильнее, тем славнее победа над ним, – отхлебнул из чашки Святослав. – Разгромив его, нас ждут неисчислимые богатства, которые поделим поровну с тобой, как братья, – вновь отхлебнул кумыса.

– Я видел издали хазарскую столицу, – облизнулся хан. – Город большой и, думаю, набит сокровищами, – прищурившись, глянул на князя русичей. – Поровну – это справедливо, – подумав: «Хорошо, что я не убил тебя, хотя и принял хазарское золото. Ты мне ещё пригодишься. А убить никогда не поздно».

После встречи с ханом, Святослав долго беседовал в шатре с сыном Свенельда, Лютом, который командовал пришедшей с печенегами конницей русичей.

Обсуждали план предстоящего сражения, и место конницы в построении войск. Осмотрев затем стан вершников,25 остался доволен порядком.

«Не то, что в обозе, когда в полюдье зимой наладились», – улыбнулся воспоминаниям князь.

К вечеру, в стан русичей добрался на небольшой лодке с двумя гребцами, соглядатай князя, купец Окомир.

– Всё разведал, княже, – после приветствия воскликнул он. – Не представляешь, чего это мне стоило, – умолкнув на миг, воззрился на Святослава, чтоб тот прочувствовал степень траты средств.

Хмыкнув, князь коротко вымолвил:

– Сказывай дальше.

– Царь Иосиф три дня тому, на равнине перед городской стеной произвёл смотр войскам. Силища неимоверная, – не мигая, как хан Куря, воззрился на Святослава купец.

– Продолжай! – вновь приказал князь.

– Одетое в доспехи пешее ополчение, а перед их строем, подняв пыль, размахивали саблями хазарские всадники, которых привели кочевые беки. И десять тысяч закованных в броню отборных воинов-арсиев, умеющих сражаться как в конном, так и в пешем строю. Царь, хотя и жидовского вероисповедания, но считает лучшими в мире воинами мусульман-арабов, и во всём им подражает, строя в битвах войско в четыре ряда, и каждый ряд называет по арабскому образцу. Первая линия, – воодушевился рассказом купец, – получила название «Утро псового лая».

– Собак, что ли, выпускают? – поразился Святослав.

– Нет, княже, – с трудом подавил улыбку Окомир. – Потому такое название, что состоит из кара-хазар – чёрных хазар, смуглолицых пастухов и табунщиков, вооружённых луками и дротиками, но бездоспешных. Их узнаешь по войлочным колпакам, из-под которых свешиваются заплетённые с лентами косички. Они, словно псы, храбрым налётом нападают первыми, осыпая строй противника тучей стрел стремясь расстроить его ряды.

– Понял про псов. Далее что?

– Далее – «День помощи».

Князь, чтоб на этот раз не попасть впросак и не веселить увальня-купца, воздержался от толкования вспомоществлений, с любопытством ожидая пояснений соглядатая.

– Вторая линия поддерживает лучников и вступает после них в бой. Состоит из всадников в кольчугах и шлемах, вооружённых копьями и чуть изогнутыми саблями, палицами и боевыми топорами, с которыми хорошо умеют обращаться… Ох, чего мне стоило, чтоб всё это узнать, – на мгновение взгрустнул от безмерных трат прощелыга-купец, вызвав на лице князя улыбку.

– Да будет тебе награда, не охай, далее что?

– Конники состоят из белых хазар. Они обрушиваются камнепадом на потрясённого чёрными хазарами врага и рубят его, как славянские бабы капусту… Неудачное сравнение, – осудил себя Окомир.

– Ладно, не на гуслях играешь на пиру, обойдусь без словесных красот. Глаголь.

– Если враг силён, как твои гриди, пресветлый князь, – рассудил купчина, что доля лести весьма полезна в общении с влиятельными людьми, – то конница рассеивается в стороны, пропуская третью боевую линию – «Вечер потрясений».

– Это, ежели, первые два наскока не сумели потрясти? – перебил купца князь, улыбнувшись, но глаза его были холодны и задумчивы.

– Но так редко бывает. Печенегов первые две линии заставляют рассыпаться, как горох по блюду: «Удачное сравнение, – порадовался за себя купец. – Как состарюсь, в сказители подамся деньгу зашибать».

– Ну что примолк, молви далее, речистый ты наш, – нахмурился Святослав.

– Прости, княже, сообразуюсь с разумом.

– Не в ладах с головой, что ли стал? – задумчиво потёр серьгу со свастикой Святослав, продумывая услышанное. – Продолжай, – требовательно глянул на соглядатая-купца.

– Пешие ратники умело сдерживают наступательный порыв думающей, что они побеждают, дружины, выстоявшей против предыдущих двух линий. Хазарские пешцы прикрываясь щитами, опускаются на одно колено, упирая длинные древки копий в землю и выставив острия в сторону наступающего противника. Нападающие истекают кровью, теряя боевой задор, а на них с флангов налетают орлами конники и рубят…

– Ладно о кровопускании, о четвёртой линии глаголь.

– Арабы называют её «Знамя пророка». Это опытные и прекрасно обученные воины-арсии. В бой их отправляют в крайнем случае. Они не знают пощады, злы и упорны. Не обращая внимания на потери, рубят врага дамасскими саблями…

– Ну, всё, хватит. Ты же не скальд норегский, а русский купец, – бросил ему тугой мешочек с серебром. – Отправляйся теперь в Царьград. Там свой человек не помешает. Принимай их веру, знакомься с большими людьми, может, и я когда-нибудь приколочу к их воротам щит с солнечной свастикой.

Утро выдалось нежным, ласковым и ясным.

«В такое утро приятно было бы с Малушей проснуться, – сидя на крепком, не чета печенежским степным лошадям, с длинной расчёсанной гривой, белом жеребце, Святослав наблюдал, как первые солнечные лучи осветили длинный строй пешей русской дружины, прикрытой овальными красными щитами, над которыми блестели на солнце острия копий на длинных древках. – Нашёл о чём думать перед битвой, – осудил себя, оглядев конницу по краям линии пешцев: с левой стороны, у Волги, печенежскую, с другого крыла – русскую, перевёл взгляд на линии хазар и нарядных всадников в блестящих доспехах на далёком, освещённом солнцем, зелёном холме. – Царь Иосиф, видимо, со своими вельможами», – предположил Святослав, и не ошибся.

На холме, в окружении свиты, гарцевал на беспокойном вороном коне хазарский царь: «Жеребец чувствует моё беспокойство и нервничает, – успокаивая, похлопал по холке коня. – Отчего я сегодня не уверен в войске? И воины, думаю, почувствовали мою растерянность и нерешительность, когда недавно объезжал их ряды. В них не было обычной веры в себя и готовности отдать жизнь за царя. Выглядели понуро, и даже обречённо, – мрачно вперил взгляд в русское воинство, пехоту и конницу. – А эти – бодры, уверены, готовы биться и побеждать. Лишь мои арсии спокойны и непоколебимы, – для восстановления душевного равновесия полюбовался суровыми воинами в броне и на рослых конях. – В них надежда на победу и опора в случае отступления, – ужаснулся пришедшей в голову крамольной мысли. – Только победа, – попытался взбодрить себя, подняв вверх руку, и тут же взревели медные трубы, отправляя хазарских воинов в бой.

Арсии, дружно выхватив сабли и подняв их, издали воинственный рык, приводящий, обычно, в трепет врагов.

Завизжав, по мнению русичей, бабами, опрокинувшими на себя горшок щей, натягивая тетивы луков и понукая лошадей, в бой ринулись кара-хазары.

«Псы кусать и лаять понеслись», – усмехнулся Святослав.

Согласно договорённости с ханом Курей, навстречу им, завывая, брызнули печенеги, заученными сызмальства движениями выхватывая одну за другой из колчанов стрелы и не целясь, посылали их в сторону врага.

До Святослава доносился посвист стрел, треск тетив, вопли воинов, конское ржанье, крики раненых – все те звуки, с которых начинался бой.

«Захлебнулись своим лаем, псы хазарские, – отметил князь, увидев, что кара-хазары врассыпную кинулись от печенегов, освобождая место белым хазарам, от которых уже шарахнулись печенеги. – Помощь пришла чёрным хазарам, забыл, как купец Окомир назвал тяжёлую вражескую конницу».

Выпустив стрелы, не нанёсшие особого урона пешей дружине и застрявшие в щитах, всадники приблизились к линии ратников и закружились перед двинувшимся на них строем, поражаемые копьями, выпущенными стрелами, а затем и мечами наскочившей сбоку конницы русичей, что бросил в бой сын Свенельда – Лют.

Хазарские всадники, воя на этот раз от ужаса, вырывались из сечи, уносясь подальше от русских копий и мечей.

Иосиф был вне себя от гнева, ощущая в глубине сердца зарождающийся предательский страх. Взмахом руки он отправил в бой пехоту, непобедимый «вечер потрясений», уже не веря, что им удастся разгромить русичей: «Но у меня ещё есть арсии», – постарался успокоить себя, настроив на воинственный лад.

Строй хазарской пехоты, как учили, встал на колено, прикрываясь щитами и выставив перед собой копья, основания коих прочно уперев в землю.

Шеренга красных щитов, ощетинившись копьями, приблизилась к ним.

Иосиф замер, затаив дыхание и наблюдая за действиями руссов.

Вот, направленные с двух сторон копья уткнулись остриями в щиты. Русские пешцы давили, хазарские пытались остановить надвигающуюся на них стену красных щитов с частоколом копий. И им это удавалось.

Сотня Медведя и варяги Свенельда остановились, не в силах продавить стену.

– Навались, ребятушки, – хрипел воевода Свенельд, но варяги не могли сдвинуть ощетинившуюся копьями живую крепкую изгородь.

«Действительно, вечер потрясений», – сжал до боли в руке рукоять меча Святослав, наблюдая за ходом битвы. Его боевая сотня тоже была в первой шеренге пеших дружинников, и, выбиваясь из сил, пыталась сдвинуть шеренгу врага.

Хазарская пехота стояла непробиваемой стеной, не уступая напору русичей.

Заревев, Медведь швырнул в сторону хазарских пешцев копьё, выхватил двуручный меч, и с рыком, согнувшись, со звериной ловкостью проскочил, срубив мечом древки направленных в него копий, к хазарской шеренге, легко снеся головы двум крепким воинам: «Нечего в меня копьями тыкать», – хищно ощерившись, ударил в живот третьего, и, оттолкнув труп ногой, высвободил двуручный меч, раскрутив его над головой и издав медвежий рёв, стал убивать и убивать, уже не понимая, кто он, но ощущая в себе неимоверную силу. Его руки будто срослись с мечом став одним целым, а меч, упиваясь кровью, запел торжественную песнь смерти, безжалостно разя врага и заставляя Медведя танцевать, делая то шаг вперёд, то назад, то бросаясь в стороны, то крутясь волчком вокруг своей оси и разя при этом врагов, нанося бесконечные удары и подпевая мечу рвущимся, помимо его воли, из груди, медвежьим рыком.

Он не видел, что за ним, руша стену противника, ворвались его вятичи, варяги и сотня князя. Задыхаясь от пляски, он рубил и рубил, подпевая мечу и исполняя с ним песнь смерти.

«Вечер потрясений», превратился в «день ужаса», подумал Святослав.

Хазары сначала медленно, а потом всё быстрее и быстрее стали отступать, вскоре обратившись в позорное бегство, а навстречу русичам, безжалостно рубя бегущую пехоту, по взмаху царской руки и под гулкий рёв боевых труб, мчался последний оплот Иосифа – конные арсии, которых арабы называли «знамя пророка», а хазары – «солнце кагана».

Сам богоносный каган, на смиренном белом коне, выехал из дворца, направившись воодушевлять воителей. Все, кто встречались на его пути: ремесленники, торговцы, беки, падали ниц, уткнув носы в землю.

Кортеж, миновав городские ворота, двинулся к хазарскому стану.

– Каган с нами! – арсии беспощадной лавиной врубились в пеший строй русичей, и всё закипело и закружилось.

Клубы поднятой пыли скрыли от Святослава картину боя.

– Ну, что ж, пора и нам косточки размять, как мозгуешь меченоша? – обратился он к Доброславу.

– Давно пора, княже, – обрадовался отрок. – Вон и волхвы со своими амулетами и дуделками к воинам двинулись.

– Ну, так подай щит, а сам меня держись. Вы тоже, – обернулся к Бажену с Клёном, и направил коня в сторону русской конницы воеводы Люта.

– Русичи, бой ждёт вас и победа, – поднял над головой меч Святослав.

Усталые от жары и жажды конные ратники взбодрились и ринулись в бой за своим князем. Монотонный гулкий топот тысяч копыт, ржание лошадей, завывание арсиев, выкрики русичей: «Слава Перуну», лязг сабель и мечей, и вот две лавины сшиблись, раздались звонкие удары копий в щиты и кольчуги, всё смешалось, наземь валились выбитые из сёдел русичи и хазары.

– Пер-р-ун! – выкрикнул Святослав и его меч, высекая искры, столкнулся с саблей арсия, а белый конь, поднявшись на дыбы, ударил копытами в синий щит и выбитый из седла хазарский конник свалился на степную траву, и тут же был затоптан конскими копытами в круговерти сечи.

Меч Святослава окрасился кровью, когда, пробив кольчугу, вошёл в грудь вопящего арсия: «Где же конница печенегов? – рубился с хазарами князь, – пора бы ударить на арсиев».

Печенежская конница под водительством хана Кури, огибая сражающихся русичей и хазар, рубя попадающихся на своём пути арсиев, намеревалась ударить по врагу с тыла, но, постепенно замедляя бег коней, печенеги останавливались в растерянности – в стрелище от них, спокойно стояла разнаряженная свита и каган, над которым, оберегая от солнца, держал цветастый зонт управитель дворца.

– Божественный каган, – впервые в жизни растерялся хан, с силой натянув узду и остановив коня.

Некоторые его воины стекали с сёдел и ложились, уткнувшись лбами в землю.

Торжествуя – с нами божественная сила кагана, арсии воодушевились, и стали теснить русичей, белые хазары строились, готовясь к повторной атаке, пешие хазарские воины из «ночи потрясений», словно проснувшись и опомнившись, яростно заработали мечами, разя гридей.

Вперёд, сквозь тесные ряды дружины, пробился волхв бога Велеса, что умел безбоязненно ходить по раскалённым углям костра, и, держа перед собой амулеты, отважно пошёл на врага, за ним бросился Велерад и остатки его сотни. Бой закипел с новой силой. Кривая сабля, сверкнув, разрубила шею волхва и он, роняя амулеты, упал на примятую траву. Дружинники растерялись, Велерад решительно бросился на помощь ведуну и схватился с тремя вражескими воинами.

Волхва, прикрывая щитами, окружили гриди, и бородатый варяг Молчун, из сотни Свенельда, что билась сегодня пешей, как пушинку подняв ведуна, понёс мимо расступающихся дружинников в безопасное место.

Горан и Богучар следом несли павшего на поле брани сотника Велерада.

А вокруг кипел бой, и удача переходила на сторону хазар.

«Да где же этот треклятый хан Куря со своими печенегами?» – изнемогая от жары и усталости, отбивался от воинов «солнца кагана» Святослав.

Божественный каган, полюбовавшись павшими ниц печенегами, продолжил шествие, направившись в их сторону, но выпущенная кем-то шальная стрела сразила держащего зонт управителя дворца. Каган склонился над ним и затем недоумённо поднял голову.

– Это не каган! – взвыл вельможа из свиты. – Где настоящий каган?

– Подменили! Кагана подменили, – поднимались с пожухлой травы и тёплой земли печенеги, а тот, кого считали каганом, задрав полы бухарского халата, во все лопатки стал удирать в сторону города, но пущенный пришедшими в себя печенегами рой стрел, пригвоздил его и половину потрясённой свиты к земле.

«Мразь, подлая мразь!» – в сопровождении сотни конных арсиев, минуя распахнутые городские ворота, влетел в Итиль царь Иосиф, направив коня в сторону дворца кагана.

Но «солнцеликого» там не нашёл.

«Бежал, бежал, собака. Жалкий пёс из рода Ашинов, – пинал трон, в сердцах сорвав висевший над ним балдахин. – А я ползал на животе перед этой мерзостью. Следовало раньше его придушить, – бушевал Иосиф. Несколько арсиев невозмутимо стояли рядом, ожидая команды – кого рубить. – Ну что ж, – неожиданно для себя успокоился царь. – На побережье готовы к отплытию несколько загруженных сундуками с золотом и драгоценностями судов, что должны уйти в Персию, куда дальновидно, заранее отправил любимую жену, детей и многие ценности, не веря в кагана и сегодняшнюю победу. И предчувствия не обманули. Только бы арсии задержали русичей, чтоб успел добраться до кораблей. В Персии стану богатым купцом. Сотня арсиев будет охранять меня, а придёт время, вновь вернусь в Итиль. Если не я, так мои сыновья. Первым делом прикажу соглядатаям найти бывшего кагана, думаю, он направился в милую его сердцу Палестину, и придушить там, как шелудивого пса».