Третья планета от солнца

– Ты смеёшься надо мной, князь, – в гневе переломил древко плети хан. – Уже август заканчивается, а с наступлением осени печенеги перегоняют стада на зимние пастбища. Так что прощай. Не думал я, что ты пожалеешь для меня аланских коней, – повернувшись, выскочил из шатра, оттолкнув стоявшего у выхода стража, с сожалением подумавшего: «И копьём степняка огреть нельзя, князь ругаться будет».

Надев украшенную хвостом лисицы шапку, хан Куря взлетел на коня, галопом направив его к становищу. На следующий день печенеги покинули русскую рать, но их заменили конные аланы.

Касоги оказались более воинственны и организованы – выслали лазутчиков к русскому стану, где их и захватили дозорные гриди.

С лазутчиками вёл долгую беседу аланский князь, сообщив к вечеру Святославу, что пленных следует отпустить восвояси, и туда же с ними поедет он договариваться о мире и заключении воинского союза с русичами.

Через три дня от аланского князя прибыл гонец, уведомив Святослава, что завтра прибудут касожские князья заключать договор.

– Не война, а мать родна, – разглагольствовал, сидя у костра и уминая печёную рыбу, Молчун.

– Вот именно, что мать родна, а лучше бы – дева красная, с переду и с заду прекрасная… Да не одна, – ловко так брякнул Горан, развеселив гридей.

– А чё ржёте то? С девкой моей аланской, что с бою взял, Свенельдов сынок тешится…

– Ага. С бою ты взял бабу, – даже хрюкнул от обуревавших его весёлых чувств Молчун. – Запряжённый в арбу мерин долго с тобой лягался, хозяйку защищая, – веселил народ обычно молчаливый гридень. – Уд завяжи и на солнышке лежи, – аж поперхнулся от проявившегося дара сказителя.

– Тебе бы гусли, Молчун, – обиделся побратим, – и забавлял бы воев сказами. А вон и настоящие гусляры идут, – указал на деда с парнем. – Сейчас что-нибудь чувственное нам споют.

К исходу дня в русский стан прибыли договорщики.

– Першие людины племени касожского, – стоя рядом с любопытным не в меру медведем, возглавляющим артель запойных скоморохов, сквозь зубы, чтоб не выронить закусь, процедил Бова.

Медведь, соглашаясь, утвердительно покачал меховой башкой.

– Один ты меня понимаешь, паря, – обнял стоящего на задних лапах косолапого, расчувствовавшийся от немереного пития красного виноградного напитка, гридь.

С медведем он подружился и прикармливал его всякими вкусностями, иногда даже угощал винцом, которое мишаня, как и скоморохи, стал весьма уважать.

– Чудные какие, – стоя по другую сторону от медведя, поделился с ним своими мыслями не совсем тверезый ноне Чиж, удивлённо разглядывая поджарых, бритоголовых и горбоносых касогов в бархатных кафтанах, перехваченных поясом с висевшим на нём кинжалом.

Зрелых лет толмач что-то лопотал им, указывая на вышедшего из шатра Святослава.

Приложив унизанные перстнями пальцы к груди, князьки уважительно поклонились вождю руссов, тот, в свою очередь, приложил руку к сердцу, подняв затем её в сторону падающего за горы солнца.

Приветственный жест касогам пришёлся по душе. К утру договор о воинском союзе был заключён и скреплён совместным распитием хмельных медов и вин.

Касожские князья остались довольны приёмом и пообещали поддержать своей конницей поход русичей на Тамараху.

Проводив послов, князь, собрав в шатре Совет, возвестил:

– Теперь идём к берегам Сурожского моря воевать Тмутаракань, или Тамараху, по-касожски, за которую ещё мой отец, князь Игорь, бился.

Русская пешая рать, заслоняясь красными щитами от яркого солнца, двинулась к Сурожскому морю.

Пройдя поприще, делали привал, ночевали, и утром снова в поход. Шли открыто, ничего не опасаясь. Место печенегов заняли конные отряды аланов и касогов.

– Ветер уже запах моря приносит, – вздохнул полной грудью Доброслав.

– Жара утомила, искупаться хочется, – забеспокоившись, Клён проверил, на месте ли княжеский меч. – Доброслав, дай саблю посмотреть, – завистливо вздохнув, медленно выдернул из богатых ножен клинок, блеснувший на солнце арабской вязью и бросивший в глаза Бажена доброго солнечного зайчика.

– Я такой же в Тмутаракани у хазарского воина отобью, – зажмурившись на секунду, пообещал он себе и друзьям.

– Таракана ты там у ремесленника отобьёшь, – убрал саблю в ножны Клён. – А вот я точно оружием разживусь, – благоговейно вытащил и поцеловал крашеную статуэтку Семаргла – божественной крылатой собаки.

На днёвке в русский стан пробрались трое купцов из Тмутаракани.

– Здраве будь, княже, – бухнулись на колени перед Святославом, когда Молчун с Гораном привели их в шатёр. – Поспеши, княже, – на русском языке, невнятно произнося некоторые слова, просили они. – В граде нашем проживают люди разных племён, хазар совсем мало – наместник во дворце и три сотни охраны из белых хазар. Услышав, что ты на подходе, народ схватился за топоры и дубины, подняв восстание. Но что могут простые ремесленники против обученных воинов? Хазары льют кровь рекой и жгут наши дома. Поспеши, княже, спаси жителей наших.

– Свенельд, – рыкнул князь, – распорядись строиться под стягами и идти в поход.

– Так вечер на дворе.

– Ночь будем идти. Всего поприще до города. Меченоша, меч мне.

Утром Тмутаракань заняли русские ратники.

– Княже, – подошли к Святославу купцы, что намедни прибыли из города. – Белые хазары во главе с царским наместником успели переправиться на другую сторону пролива, в Корчев, где находится другой царский наместник с хазарами. Жители просят о помощи. Они тоже выступили против хазар. Насады струги и лодки у нас есть на полторы тысячи твоих молодцов. И многие жители переправятся с ними, чтоб отомстить за смерть близких.

Напуганные наместники вместе с белыми хазарами, даже не думая оказывать сопротивление, умчались в сторону городишки Сурож. Так, по крайней мере, донесли купцам их соглядатаи, а те доложили Святославу.

– Да что же это такое, не хотят вражины ратиться с нами, – грустил Клён. – Так и останешься без хазарского оружия, взятого в славном бою.

Бажен полностью поддерживал его. Оказывается, на их стороне был и Свенельдов сын.

– Княже, – воодушевлённо кричал Лют. – Перед нами богатая Таврика. Займём её…

– Рано нам с ромеями ратиться. Повременим маленько, – спокойно ответил ему Святослав. – Здесь, в Тмутаракани перезимуем, а весной пойдём воевать последнюю хазарскую крепость Саркел. Одари из захваченных сокровищ касогов и алан, и пусть до весны едут к себе. Мне Перун дал удачу и силу. Принесём бескровную жертву Богам, дарующим нам одну за другой победы над врагами.

– Да что же это такое, опять до крови кольчугой подмышки растёр, – плескался в тёплой воде Сурожского моря сотник Возгарь.

– Мала тебе кольчужка, закажи кузнецу колец добавить, – посоветовал страдальцу гридень Молчун.

– А у меня только ссадины от ударов хазарских сабель, – похвалился Бова. – Я восьмерых в бою завалил, – не краснея, бахвалился он.

– Сколькерых? – изумился Чиж.

– Шестерых, – немного уменьшил количество убиенных врагов гридень.

– Тьфу, хвастун. За медведем весь бой прятался.

– За Медведем спрячешься, рази? Он берсерк, сечёт всех, кого не попадя.

– Да не за вятича, а мишку скоморошьего, – захмыкал Чиж. – Ты, ноне, чёта умный такой. Видать от того, что тебя в Тмутаракани хазарин по башке булавой долбанул, вот мозгами и пораскинул. Бобёр, хватит нырять и рыбу зубами ловить, воевода Добровит на берегу призывно руками машет.

– Вот что, хлопцы, – довольно улыбался боярин. – Отдохнули чуток… Возгарь, что ты всё чешешься, подь сюда. Баранины вареной-жареной наелись от пуза? Про вино даже говорить не стану, а вот хрукты поменьше теперь жрите, потому как соглядатаи саркельские донесли, что арабские, персидские и, леший знает, какие ещё торговцы до печёнок напуганы нашим приходом в Тьмутараканов, и покидают город. На речной пристани, по словам прибежавших купцов-соглядатаев, круглосуточно идёт погрузка на суда нераспроданных товаров и другого богачества, – алчно дёрнул кадыком, сглатывая набежавшую слюну. – Устроим ловитву, – радостно хлопнул в ладоши. – Лезьте на ту вон лодью, где уже Горан с Богучаром копьями торчат, – показал рукой, на какую именно, – и встречайте гостей, что с часу на час устремятся прочь из Саркела по Дону в Сурожское море. Тут-то мы их, голубчиков, и расчехвостим, – мечтательно закатил глаза. – Корабли с товаром отымать, а купцов живота не лишать и отпускать на все четыре стороны. Которые на верблюдах по шляху удирать будут, тех вятичи во главе с Медведем переймут. Главное, хрукты на лодье не лопайте, – ещё раз предупредил гридей воевода. – Не отмоем потом посудину, а она мне принадлежит.

– Зима прошла, снег растаял, надежды на помощь у защитников Саркела тоже растаяли, как снег, пора, други, город штурмовать, – собрал по весне Совет во дворце бежавшего хазарского наместника, Святослав. – В Саркеле, кроме хазар, проживает много славян взятых когда-то в полон печенегами и проданных хазарам, или захваченных самими хазарами. Надо подбить их оказать помощь при штурме, а ещё лучше, уговорить – перебить стражу, растворить ночью ворота. Что скажете, братья?

– Дело говоришь, княже, – поднялся с деревянного, с резной спинкой, стула, Свенельд. – Пора поход заканчивать и двигаться домой.

– А мне и здесь ндравится, – оглядел стены из розового камня Добровит. – Жену только с детками привезти, и живи-радуйся…

– Ну, вот. Было время – громче всех супротив похода кричал, – довольно улыбнулся Святослав. – Мне тоже в Киев возвращаться не хочется. Где-то у моря стольный град ставить надо, – мечтательно потёр серьгу в ухе и поправил оселедец. – Продолжай, Свенельд.

– Саркел, в переводе с тарабарского, «Белая башня» означает, и находится на широком мысу, где Дон образовал излучину. Толщина стен впечатляет, но защитников ни так уж много. Недавно гриди захватили выбравшийся из города караван из двух десятков верблюдов, улепётывающих по степи подальше от Саркела. Купцы поведали, что хазарские всадники за зиму схарчили боевых скакунов и теперь варят в котлах похлёбку из их шкур. Да и колодцы в крепости пересохли. Я заслал в город своих людей. Ты прав, княже, надо уломать живущих там славян оказать нам помощь при штурме.

Через несколько дней лодьи русичей с развивающимися стягами подошли по Дону к Саркелу, и через седмицу крепость пала. Русичи захватили её с налёта, войдя в раскрытые славянами ворота.

– Всё, братья. Война с хазарами закончена. Пора вложить меч в ножны и возвращаться в Киев, – под рёв боевых рогов возвестил дружине князь.

Все ратники, кроме Клёна и Бажена, ликовали, а те не сумели разжиться в бою вражескими саблями, отчего дорога домой не радовала их.

В конце мая, на Совете, Святослав приказал воеводе Добровиту вернуться в Итиль, погрузить на струги и лодьи сундуки со златом-серебром, поволоки, тафту, оружие и другие ценные пожитки, вплоть до бухарских халатов, и Волго-Окским речным путём следовать на Русь.

– Как пришли по нему, так и домой уйдём. Плыть придётся против течения. На вёсла хазар посадим и славян, что были у них в плену. Пусть на родину вертаются. Их там немало. Ну и вои наши грести помогут. Я с частью дружины поднимусь вверх по Дону, и в том месте, где он ближе всего подходит к Волге, буду ожидать твои лодьи. Удерживать Итиль в своих руках не осилим – людей мало. А здесь, в Саркеле, оставим гридей, и к осени, думаю, заселим городище выходцами с Руси, северянами, скорее всего – Чернигов ближе других городов располагается к Саркелу, и назовём град «Белая Вежа». В Тмутаракани создадим русское княжество, а то скоро пойду ромеев воевать, – поразил воевод и старших гридей, – нам опорный пункт необходим. Ещё одна часть дружины на лодьях пойдёт на Русь по Северному Донцу. Печенеги нам сейчас дружественны… наверное… авось пропустят, хотя хан Куря обиду в сердце затаил…

*            *            *

Гонец с самого утра принёс княгине весть, что на Днепре появились лодьи Святослава.

«Счастье-то какое», – молилась она в часовне, отбивая поклоны перед иконами Божией Матушки и Иисуса Христа.

Помолившись, сделала строгий, как у Божией Матушки на иконе, лик, и вышла в теремной двор проследить за порядком.

Там вовсю кипела работа. Чадь, весело переговариваясь: «Выпили, поди, с утра, стервецы, прости Господи мою душу грешную, – перекрестилась княгиня, расставляли дубовые столы и скамейки. Их приятели, чего-то жуя, – так и есть, закусывают уже», – ставили рядом бочки с медовухой, пивом и брагой. Другие, шустро выбегая из поварни и уминая за обе щёки пирожки и другую стряпню, расставляли блюда и корзинки с печевом, на столах.

Узрев недовольно поджавшую губы княгиню, до этого мирно жующий гусятину тиун, сквозь набитый рот заорал:

– Ну, чаво, чаво вы, обалдуи древлянские, лепёшки и прочую мелочь на один стол валите? – размахивал в такт ору рукой с жареной гусиной лапкой, указывая на ивовые плетюхи с сочнями, пирогами и пышками. – О-ой, не могу от вашей дурости, – бросил остатки жареной лапки умильно глядящему на него и активно вертящему при этом хвостом, псу Тишке. – Орехи калёные рассыпал, дурень, – обругал низкорослого отрока. – По всем столам разносите, – проглотив, наконец, гусятину, подобострастно склонил перед княгиней голову.

Из поварни к ней, пыхтя и вытирая рушником с вышитыми петухами пот со лба и жирных щёк, спешил толстый повар.

– Матушка-княгиня, – с одышкой докладывал он, оттолкнув тощего тиуна, – я велел подсобным челядинцам-поварам на открытом огне зажарить двух бугаёв-кабанчиков, – ощерился, думая, что повеселил своей шуткой правительницу Киев-града.

Но та осталась серьёзна, по-прежнему сурово поджимая губы и хмуро разглядывая два костра с жарящимися на вертелах тушами свиней.

«Сам ты бугай-кабанчик», – рассудив, что дела идут как надо и без её пригляда, расслабилась, убрав недовольные складки со лба и разжала губы в подобие улыбки, слушая повара.

– …А в котлах, матушка-княгиня, варим баранину, медвежатину, оленину…

– Тьфу, пропасть тебя возьми, скажи ещё – конину, – вновь собрала на лбу складки недовольства, когда подошедший с другого бока тиун, протарахтел:

– Пир будет очень почестен, – вначале жизнерадостно хохотнул, затем покраснел от сурового взгляда княгини. – Я хотел сказать… – растерялся он.

Его выручил стремглав примчавшийся из поварни и передавший повару какой-то туесок мальчишка-поварёнок.

– Матушка-княгиня, глянь, как просвирки выпеклись прекрасно, – отвлёк её от уже не красного, а бледного тиуна повар, вертя в толстых пальцах пшеничную просфору. – А на верхней части очень приметный оттиск креста получился. А как чётко буковки вышли. Воинам-христианам по вкусу придутся. А тем, кто постится, рыбицы всяческой изжарили…

– Ладно, ладно, – на этот раз улыбнулась княгиня, разгладив на лице морщины и медленно направилась вдоль столов, махнув чади, чтоб не кланялись, а трудились.

Обернувшись к повару, произнесла:

– Пока я мимо амбаров, бань, погребов и конюшни пройду, приготовь мне туесок с просфорами и пирожками медовыми – внучатам отнесу потом, – прежде заглянула в конюшню, где конюхи чистили лошадей и сбрую, прошла к амбарам, проследив, как дворовые холопы сметают пыль, готовя кладовые к хранению добычи, что везёт князь из завоёванных земель: «Кругом пригляд нужен, – рассуждала она. – Балованный и беспутный народишко пошёл, а всё оттого, что в Христа не веруют и поклоняются Велесам всяким, да Перунам».

– Плыву-у-уть! Лодьи плыву-у-ть! – забежав во двор княжеского терема, истошно завопил мальчишка-поварёнок, успевший шустро сгонять к днепровской пристани и прибежать обратно.

Но рассказать челяди ничего не сумел, ибо был схвачен за ухо толстыми пальцами повара и под смех отроков уведён в поварню.

– Братцы, дружнее гребите, на нас весь Киев смотрит, – подбадривал горбатившихся за вёслами дружинников воевода Свенельд – бывшие славянские рабы отдыхали на палубе, с волнением глядя на плывущий навстречу бревенчатый град, напоминающий большое селище.

Святослав стоял на носу лодии, поставив ногу в красном сапоге на голову замысловатой сказочной зверюге, соединившей в себе одновременно черты волка, медведя и коршуна.

Чиж ещё говорил, что и бобра.

Собравшиеся у бревенчатого настила пристани, с которой их гнала киевская стража, смолокуры, кожемяки, кузнецы, селяне, гончары, их жёны и дети, приветственно заорали, узнав в стоявшем человеке Святослава.

Тот дружески помахал им рукой и коротко поклонился.

Толпа восторженно заревела и, поднапрягшись, опрокинула стражу в воду, заняв бревенчатый настил пристани. Правда, сжалившись, вытащили за шкирки тонущих стражей и вовремя, ибо первые лодьи, с поднятыми вверх вёслами, подходили к кромке пристани, легко ударяясь о дерево и тут же на их борта собравшийся народ стал подавать дощатые сходни.

Святослав в красном корзно, первым легко сбежал по сходням на пристань и под восторженный рёв толпы был подхвачен на руки и понесён по широкой, хорошо утоптанной дороге к киевским воротам, по пути с удовольствием вдыхая знакомые с детства запахи древесной стружки, берёзового дёгтя, сырых кож в дубильных чанах, жареного мяса и рыбы.

Перед воротами догнавшие его гриди с трудом вырвали князя из сильных лап кузнецов, гончаров, кожемяк и прочего работного люда, добродушно при этом поматерившись с ними, и с трудом протолкнулись сквозь телеги и встречающую воев толпу, в город.

Большинство лодей причаливали к берегу – на пристани места не хватало, и тут же разгружались

Неожиданно народ ахнул и вновь ринулся к Днепру.

– Верблюдов, дурни, увидали, – ржанул подъехавший верхом на сером в яблоках, жеребце Свенельд.

– Чудной народ эти киевляне, – усмехнулся Святослав, потерев серьгу со свастикой. – Верблюд им дороже князя.

Но не весь народ разбежался, а только те, кто ближе к пристани. Улицы были забиты гомонящей, грызущей калёные орешки толпой, выглядывающей в непохожей на строй толчее медленно бредущих гридей с красными щитами в руках, родных и знакомых.

– Гуди-и-м, Гудимка-а, – радостно заверещал молодой мужичок с жиденькой бородёнкой. – Братка-а, – подпрыгивал он, размахивая над головой рукой. – Как отпустят, враз домой. Вся родня с утра собралась тебя ожидаючи.

– Вот уж погудите, – гыгыкнул идущий рядом с Гудимом усатый ратник.

– Богачества, богачества-а-а много поимел? – прыгая, не унимался жидкобородый.

– Баб он много поимел, им всё богачество и раздарил, – получил локтем по рёбрам весёлый ратник, что шёл рядом с Гудимом.

– Тебе сапоги справные везу, а маменьке с папенькой гостинцы всякие, – ответно заорал дружинник брату, но тут воинство остановилось – дорогу ратникам и князю перегородил гурт блеющих овец, которых, под смех киевлян, хрен знает куда, бодро размахивая кнутом, гнал бестолковый лысый старикашка в лаптях, драных портах, но зато на сытом справном гнедом коньке.

«Куяба, – отчего-то вздохнул Святослав. – Как не было порядка, так и нет».

В теремном дворе князя с воеводами, старшими гридями и частью дружины – вся не поместилась, встречали мать, жена Предслава с детьми и Малуша с сыном Владимиром.

Перецеловавшись с ними и подняв над головой младшего сына, Святослав молвил:

– На днях на конь тебя, согласно традиции, сажать буду, – поставил на землю довольного княжича. – Чувствую, ждали меня, – сглотнул слюну, обозрев готовых к употреблению, источающих аппетитный аромат, кабанчиков. – Сейчас в баньке попаримся, и за стопочку медовухи, – под крики «ура», – сообщил дружинникам дальнейшее времяпрепровождение.

Его мать обходила их ряды, поднося христианам просфоры, и чуть не плевалась на язычников с оселедцами на лысых головах.

Бывший холоп Тишка, погладив ластящегося к нему пса Тихона, хмуря лоб, подошёл к жующему пирожок дворовому холопу с метлой в руке.

– Совсем мышей не ловишь, лентяй, – смачно обругал уборщика теремного двора. – Твоя судьба – всю жизнь мести двор перед отхожим местом, коли пропущенный через лошадь овёс убирать не могёшь.

– Ну, хоть не само отхожее место прибирать, как ты когда-то, – нахамил славному вою наглый холоп, и сплюнул остатки пирожка под ноги Тишке – человеку, не псу. – Отрок тридцатилетний, – добавил словесной гадости в душевную бочку с мёдом.

– Ах ты хрен с бугра, – взъярился Тишка, но его окликнул сотник Возгарь, под смех холопа, послав прислуживать князю в бане.

– Домой после пира пойдём, друже Ведмедь, – хлопнул по плечу приятеля Богучар. – А сейчас айда мёд пить и кабанчика кушать. Отроки, чего загрустили? В гридницу ступайте.

– Мы, дядечка, уже не отроки, а самые, что ни на есть, гриди. Я, пока сюда добирались, отца своего с толстяком-брательником Жданом на улице узрел. Орали чего-то о злате-серебре и руками вельми над головами махали.

– Ну, так, ясен навар, первыми разнюхали, что войско возвращается. Умываться пойдём, да за стол, – рассмеялись, увидев, как девки княгини Ольги, что вышли на крыльцо поглазеть на гридей, с воплями кинулись в терем, когда во двор степенно и важно прошествовали верблюды с поклажей на горбах. – Весь день ноне трофеи с лодей возить будут в кладовые и амбары, – проследили за вереницей следующих за верблюдами телег с опечатанными княжеской печатью сундуками, вьюками с дорогой одёжей, мешками с тончайшей шерстью и поволоками, скатками восточных тканей, с блюдами, чашами, кубками и другой серебряной и золотой утварью.

Приглашённые на пир купцы жадно поедали глазами захваченные в чужой земле богачества.

Пир вначале шёл вяло, но постепенно, по мере наполнения желудков вином, хмельным мёдом и яствами, дело пошло веселей.

– Слава Перуну и князю Святославу, – кричали дружинники.

– Хазары разбиты, теперь наш главный враг – ромеи, – провозгласил воевода Лют.

– С ромеями торговать надо. Был один раз в Царьграде – сплошная лепота, – перебил воеводу пьяненький уже Дакша, вспомнив, как окаянный боярин огрел кнутом, когда ехали в Полюдье.

– И товаров там изобильно, и чудесно от церквей с трезвоном колоколов, – поддержал Дакшу богатый гость с золотым крестом под расстегнутой и уже залитой красным ромейским вином, шёлковой, некогда белой, рубахой. – Меха, воск и мёд удачно им продаю, и хороший навар имею, – сыто отрыгнул и мечтательно прищурился, словно кот на сметану. – А Софийский собор там… Сказка…

Княгиня Ольга, сидя на придвинутом к столу троне, одобрительно улыбалась и кивала.

– Супротив Киевграда, твой Царьград – тьфу, и больше ничего, – смачно сплюнул гридень Молчун. – Наверняка знаю это, хоша там пока не был, но буду, и подмогну князю щит держать, когда Святослав его на врата прибивать изладится.

– И сам ты со своими шкурами и воском – тьфу, – поддержал названного брата Горан. – А девки ихние, говорят, тощи и неприглядны.

– Нишкни,– улыбнулся на слова телохранителя Святослав, видя, как недовольно поджала губы его мать.

– И дома там каменные, а не как в Киеве – из дерева гнилого, – не унимался узюзюканный уже купец.

– Ах ты, прихвостень ромейский, – не услышал князя Горан. – Да я тебе бородёнку по волоску выщиплю и к заднице твоим же мёдом приклею, – развеселил Бобра с Чижом и бывших отроков.

– Медведь, ты пей пиво и в свару не встревай, а то ненароком прибьёшь кого до смерти, я сам с купчиной управлюсь, – не обратил внимания, как княгиня Ольга недовольно поднялась и вышла из зала, а её сын, наоборот, поощрительно поднял кубок, кивнув дружиннику. – Перун наш Бог, – вполсилы ахнул кулаком по бородатой, не выщипанной пока роже торгового гостя Богучар.

– Все соседние с Русью народы, не считая диких степняков, – христиане, – ловко лягнул ногой Богучара в живот купчина.

– Мечом твоих христиан окоротим, – уже от души двинул кулачищем в грудь обидчика, Богучар.

На помощь торгашу бросились его собратья, а гридя поддержали товарищи.

– Всё! Хвати! – брякнул о стол серебряной братиной князь, и постепенно побоище затихло.

Гриди с удивлением разглядывали разбитые кулаки, а торговые гости прикладывали к распухшим губам и носам тряпицы.

Купец Дакша, сокрушённо качая головой от нечаянного убытка, приставлял к рубахе оторванный рукав, который явно не подходил по цвету: «Видать не от моей», – хмыкнул разбитыми губами, узрев рваную рубаху богатого торгового гостя.

– Скоморохов зовите, – велел князь, – и гусляров. Тех, что с нами в походе на хазар были. Веселие Руси есть пити, а не морды бити, – высказал он здравую мысль. – А тела упитых купцов и гридей во дворе у конюшни складывайте, – приказал очумелым и запыхавшимся отрокам, что прислуживали на пиру.

Доброслав с товарищами снисходительно и высокомерно глядели на них.

– Хоть не на бровях пришли, а на ногах, – поцеловала долгим поцелуем мужа, чмокнув затем Доброслава, Благана.

– Да мы, тётушка, почти и не пили, – старался не дышать в её сторону Доброслав.