Третья планета от солнца

Меч, от соприкосновения с кабаньей башкой, что была покрепче любого шлема, вылетел из рук Велерада, а сам сотник улетел в другую сторону.

Бова, кхекнув, рубанул кабаняку мечом по загривку, и на всякий случай отпрыгнул за толстое дерево, где наткнулся на притаившегося Бобра.

– А ну-ка, водоплавающий, смелее в бой, – вытолкнул товарища на поединок.

Немного растерявшийся кабан, помотав башкой и восстановив боевой дух, радостно завизжал, узрев появившегося из-за дерева противника, и ринулся с нехорошим намерением потыкать его клыками, чтоб в другой раз не вздумал, обжора, трескать чужую малину.

Противник, правда, не спешил вступать в единоборство, и прытко, словно молодой олень, вновь скакнул за сосну.

Прочухавшийся Велерад, видя такое совершенно не богатырское дело, проворно кинулся к мечу, попутно матерно заорав, чем дезориентировал и обидел клыкастого врага:

– Робяты, мать вашу в кабана ети. Ну-ка, все дружно навалимся на свинку.

Команда – есть команда.

Чиж слетел с дерева, а Бова и Бобёр с двух сторон кинулись на секача, дружно колотя его мечами, дабы выбить из чушки накопившуюся дурь. Тут и сотник подоспел, со всего маху вогнав меч в кабанью спину.

Позорно завизжав сельской хрюшкой, вепрь, мысленно плюнув на честь и достоинство, со всех ног ломанул в овраг, и всё семейство бросилось за опозорившимся перед женой и детками, клыкастым папашей.

– Хоть меч на этот раз не утерял, – обрадовался Велерад.

– А где юные белки? – поинтересовался Чиж, глядя на сосну с отроками.

Но позлословить на их счёт гридни не успели, ибо с содроганием заметили, что со всех сторон окружены вятичами в волчьих и медвежьих шкурах.

– Мы вам кричали, а вы кабанчиком увлеклись, – оправдался, спрыгивая с дерева, Доброслав.

Следом за ним ступил на землю и ушастый Бажен.

– Боги такие затейники, – грустно глянул на радостно скалящегося громадного вятича в медвежьей шкуре и с обоюдоострой секирой в лапищах, Велерад. – То кабанчика нашлют для своего развлечения, то диких вятичей.

– Сам дикий, – погрозил сотнику секирой боец в шкуре. – Бросайте мечи и сдавайтесь в полон.

У Доброслава меча не было, а подошедший молоденький вятич, примерно его возраста, с улыбкой обезоружил, сняв с пояса кинжал в ножнах, повторив следом то же самое с Баженом.

Одет вятский отрок был в короткий кафтан из толстой свиной кожи, чтоб уберечься от колючего кустарника и ветвей.

Сопротивление врагам никто оказывать не решился – утомились после битвы с вепрем.

– Их волхвы – приятели тех, коих в Днепре утопили, свинью и подложили, – догадался Бобёр.

Святослав беспокойно хмурил брови, вглядываясь в тёмный, угрожающе, как ему показалось, шумящий лес вокруг стана.

На берегу дымили костры и дружинники, отхватывая ножами куски мяса от прихваченных с собою свиных или бараньих туш нанизывали на прутья и жарили над огнём, поедая его полусырым.

– Княже, отведай мясца, – протянул кусок баранины Святославу Свенельд, удобно расположившись на попоне у костра.

– Впереди ночь, быть при оружии. Две лодки дозорные не пришли, – стараясь скрыть волнение, глянул на небо с первыми звёздами и передёрнул плечами от недалёкого волчьего воя. – Что с ними случилось? – обратился к Свенельду, вновь глянув на безразлично мерцающие звёзды.

«Молод ещё князюшка, и к людским потерям не привык. Ничё-ё, пооботрётся в боях со временем», – одобрительно глянул на Святослава воевода: – Поутру дружинников отправим на поиски, – вздрогнул от громкого уханья филина. – Тьфу ты! Нечисть, – зябко поёжился Свенельд, ухватившись для успокоения за рукоять меча.

– Может не филин, а лешак вятский недовольство проявляет? – протянул руку к мясу Святослав, усевшись рядом с воеводой. – Завтра велю за Богомилом послать. Дела тут не столько ратные, сколько колдовские. Жаль отрока Доброслава. Хороший парнишка был.

– Да живы они, княже. В полон, видимо, попали, – проверил взглядом сторожевых ратников на границе стана.

Утром деревушку обнаружила дозорная лодка с десятником Возгарём и гриднями-побратимами Гораном и Молчуном.

Доложили князю, и Святослав решил возглавить поиски – хотелось отомстить за отрока-щитоносца.

Полусотня углубилась в лес и наткнулась на следы боя: кровь, вывернутые комья земли и сломанный кустарник.

На щеках князя заиграли желваки, и он мстительно огляделся по сторонам, увидев лишь сомкнувшиеся над головой огромные сосновые лапы вековых деревьев и овраг, из которого, напугавшись сунувшегося туда дружинника, с визгом и шумом выпрыснул многочисленный выводок диких свиней.

От неожиданного столпотворения гридни схватились за мечи, к тому же где-то неподалёку рыкнул побеспокоенный свиньями медведь.

– Здеся кабанище дохлый, – заорал со дна оврага Горан вылезая на поверхность и выбирая колючки со смурых тёмно-серых холщёвых штанов. – Робята вепря уложили, – добавил он, глянув на Молчуна, а затем на князя.

– Слава Перуну, – с облегчением вздохнул Святослав. – Выходит, боя с вятичами не было.

Соглашаясь, Молчун покивал, и отряд тронулся дальше.

Проехав ещё четыре стрелища, наткнулись на обложенный дёрном родник и, спешившись, напились ледяной воды.

– Где-то рядом вятичи, – встревожено произнёс Возгарь, указывая на засеку из сосновых стволов с заострёнными толстыми ветвями. – По краям завала частый ельник – лошади не пройдут.

Пока половина спешенных гридней разбирала засеку, другая половина, вскинув луки и наложив на тетивы стрелы, оглядывалась по сторонам.

Но вятичей нигде не было, как и пропавших дружинников.

В кронах деревьев шелестел ветер и монотонно жужжала и жалила поднятая с травы мошкара и комарьё.

Миновав расчищенную засеку, до полудня продирались сквозь деревья. Выбравшись на солнечную поляну, увидели полоску пашни и селище с десятком приземистых бревенчатых избушек с соломенными крышами.

Святослав махнул в её направлении рукой и полусотня, с гиканьем и свистом размахивая мечами, ринулась к постройкам, но избы оказались безлюдными, хотя угли в печах были ещё тёплыми.

«Оборотни, – в сердцах саданул кулаком по косяку двери Святослав. – Богомила надо сюда, в эти тёмные колдовские леса».

Пленных княжеских воев вятичи привезли, перекинув через спины лошадей, к дальнему капищу, решив – пусть волхв бога Семаргла рассудит, что с ними делать.

Рядом с капищем, на берегу неширокой, заросшей ивняком речушки, расположилось большое селище, избы которого до половины почерневших срубов жители вкопали в землю, а плоские крыши покрыли дёрном для маскировки. Ведун был тощ, жилист, костляв, грязен и с длинными немытыми волосами, украшенными шапкой из собачьей головы.

В центре капища стоял идол с собачьей головой. Земля перед ним была утоптана. Капище окружали заострённые колья с собачьими черепами.

Пленные со связанными за спиной руками, сидели на земле перед погасшим костром и тоскливо глядели на волхва.

– Здраве будь, дедушко, – по привычке чествовать старших, поздоровался с ведуном Доброслав.

– И тебе не хворать, сыне, – улыбнулся жрец.

«Эх, была – не была», – подумал Бобёр: – А вы взаправду колдовать можете? – и замер, выставив наружу два больших зуба.

– Волховать помаленьку умею, – не рассердился, а наоборот, смешливо хмыкнул ведун. – Ежели желаешь, хвост пушистый заячий, наволхвую, – заметил, как заулыбались пленники.

– Окстись, кудесник. Хочешь, чтоб на меня охоту из-за ентого хвоста открыли? – совсем развеселил княжеских воев, тут же ставших серьёзными, вспомнив, где они находятся.

– Что нужно вам в наших лесах? – требовательно глянул на пленных волхв. – Развяжите им руки, – повелел выросшим, словно из-под земли, двум волхвам в собачьих шапках.

– Мы пришли с князем Святославом, – растирая затёкшие запястья, поднялся с земли Велерад. – А ищем вятичей.

– Для войны или мира нужны мы вам?

– Зависит от вас, – петухом прокричал Доброслав, покраснев ярче куриного гребня.

– Голос ломается у отрока, скоро мужем станет, – благодушно, отчего-то чувствуя к парню ненужную приязнь, беззлобно проворчал волхв. – Вопрошу у Семаргла, – задумчиво почесал за ухом пса-шапку. – Как он скажет, так и будет. Поселите их у людей по домам, – отрешённо подошёл к идолу с пёсьей головой и прикоснулся к его груди, там, где должно быть сердце.

Поселили Доброслава с Баженом в доме огромного вятича в медвежьей шкуре. А наглый парень, что снял с друзей кинжалы, оказался его сынулей.

– Здраве будь, дяденька, – поздоровался Доброслав, не глянув на мелкого вятича.

На стене у маленького, затянутого бычьим пузырём подслеповатого оконца, висела давешняя медвежья шкура. На этот раз вятич одет был в серые порты и такого же цвета рубаху. В точности так вырядился и его сынок. Короткий кафтан из свиной кожи висел на противоположной от окошка стене. Горницу тускло освещала плошка с жиром.

– Меня Доброслав зовут, а товарища – Бажен, – указал большим пальцем на стоявшего за спиной приятеля и замолчал, заметив в неярком свете плошки два кинжала в ножнах, висевших на стене рядом со свинячьим кафтаном наглого отрока.

– Я Медведь, а это мой сын Клён, – усмехнулся вятич. – А это – жена, – указал на плотную женщину, хлопотавшую у струганного стола с двумя лавками по сторонам.

– Теперь вы не враги, а гости, милости просим к столу, – улыбнулась хозяйка, выхватив ухватом из печи булькающий чугунный горшок с чем-то вкусно пахнущим.

«И зачем с ними ратиться? – усаживаясь за стол, подумал Доброслав. – Хорошие добрые люди».

Через несколько дней в стан князя Святослава прибыл из Киева волхв Богомил и сразу взял «быка за рога».

– Ведаю, ведаю, княже, что людей твоих вятичи полонили. Живы они. Ведите меня к крайнему расположению воев, а дальше я сам вятичей сыщу, и взятых в полон гридней.

– Поехали. Лично тебя провожу до вятского селища, и ждать там стану.

– Святослав, как бы и тебя вятичи не пленили, – заволновался воевода.

– Не будет этого, – успокоил Свенельда волхв.

Две сотни пеших воев, не скрываясь, гремя доспехами, кабанами ломили сквозь чащу, защищая ладонями в кожаных рукавицах глаза от ветвей. Привал сделали в брошенном вятском селище.

– Дальше один пойду, – постучал посохом о землю волхв. – Один, говорю. Телохранителя мне не надо, – ткнул посохом в огромного дружинника в начищенном островерхом шлеме и кольчуге с толстыми кольцами, укреплённой широкими булатными пластинами на груди. К поясу был пристёгнут тяжёлый двуручный меч, за спиной щит, по размерам чуть меньше козырька над крыльцом княжеского терема.

– Ладно, Богучар, пусть один идёт, – остановил собравшегося топать за волхвом гридня.

Волхв бога Семаргла весьма удивился, но не подал вида, когда на капище возник, будто из ниоткуда, босой старец в хламиде из волчьих шкур: «Что любопытно, две собачки, коих закрыл в сарае, дабы не покусали полоняников, выбравшись оттуда, на ведуна даже не тявкнули, хотя он в ненавистной им волчьей шкуре».

– Здрав будь, волхв Валдай, – громогласно произнёс гость, шагнув к еле тлеющему кострищу и что-то, будто из рукава, насыпав туда, отчего пламя пыхнуло в человеческий рост. Затем подошёл к идолу, звучно воскликнув:

– Слава тебе, Семаргл Сварожич, священный крылатый пёс, охраняющий семена и посевы, – насыпал к подножию статуи горсть семян, и, повернувшись, поклонился огню. – И ты же хранитель Вечного Живого Огня, а также посредник между людьми и богами. Между Миром Яви и поднебесным Миром Прави.

– Я вспомнил тебя, ты волхв Перуна Богомил из Новограда.

– Сейчас служу Богу в Киеве.

Одна из собак подобралась к пришедшему ведуну и обнюхала его ноги.

– Старый пёс, – нагнувшись, погладил собаку Богомил. – Скоро его череп украсит один из забитых вокруг капища жердей.

– У нас молодой подрастает на замену. Зачем пришёл, и что хочешь от нас, волхв Перуна?

– Пришёл стать посредником между племенем вятичей и князем Святославом.

– А что нужно от нас князю?

– Мир. Лучше быть другом князю, чем недругом.

– И что надо для этого? – погладил молодого пса Валдай.

– Прежде – отпустить гридей княжих, а затем пойти и поклониться собирателю земель русских и стать под его руку. Думай, волхв Валдай, и выскажешь волю Семаргла старейшинам племени, а мне пора уходить…

Доброслав с Баженом и вятичем Клёном сидели во дворе и солидно обсуждали, кто сильнее в бою, вятич или княжеский гридень.

Не догадываясь о столь важной людской теме, однотонной масти корова дядьки Медведя беззаботно щипала траву на полянке рядом с домом, а возле неё с нехорошими, видно, намерениями, вертелся соседский чернобокий отрок-бычок, решивший попытать счастья на ниве продления рода чернобоких быков. Но его ждал полнейший облом. Вредная, блюдущая свою незапятнанную чёрной шерстью шкуру, корова, повернулась к озабоченному бычку передом и на полном серьёзе пригрозила крупными рогами.

– Молокосос ишшо, на женщин взрослых кидаться, – озвучил мысли коровы Доброслав, и отроки схватились за животы от смеха.

– Собирайтесь, – прервал их веселье отец Клёна, наряженный в свою боевую медвежью шкуру. – К Святославу пойдём.

К селищу, где расположился князь, вятичи шли торжественно и неспешно.

В воинском стане протрубил рог, когда дружинники заметили приближающихся неуловимых лесных жителей.

Перед посольством с зелёной разлапистой сосновой ветвью в руке важно вышагивал громадный вятич в медвежьей шкуре. За ним шествовали волхв со старейшинами, затем полоняники, а замыкали шествие две сотни крепких вятичей в волчьих и медвежьих шкурах.

Святослав вышел к ним в простой белой рубахе без кольчуги, показывая этим, что доверяет старейшинам и воинам-вятичам.

Зато отставший от него на полшага Свенельд, дабы показать мощь киевского войска, был обряжен в кольчугу, со щитом в левой руке, а ладонь правой положил на рукоять пристёгнутого к поясу меча. За ним топал могучий Богучар, хмуро разглядывая верзилу в медвежьей шкуре и размышляя, долго ли пришлось бы ратиться с ним, чтоб одержать верх.

Хотя князю и хотелось поприветствовать, а то и прижать к груди полоняников, но согласно традиции приёма послов он шагнул к воину с ветвью, и кивнул Свенельду, чтобы тот принял её, воевода переадресовал кивок Богучару.

Тот важно схватил ветвь, почувствовав, что она прилипла к кожаной рукавице: «Леший тебя подери, – мысленно обругал вятича в шкуре. – Смолу своей ладонью растопил, пропала рукавица. Хоть бы не замирились – отвалтузил бы дядю, несмотря на его суровый вид».

Святослав, уладив вопрос с символом мира и не ведая о страданиях Богучара, добродушно хлопал по плечам и обнимал бывших полоняников.

– Доброслав, ты собираешься мой щит носить или всё по лесам шастать будешь? – вогнал в краску отрока, дружески потрепав его за плечо, и приглашающее махнул рукой старейшинам в сторону избы.

Те покорно поплелись за ним, постукивая посохами по земле.

Не узрев среди встречающих Богомила, Валдай развернулся и побрёл назад к своему капищу.

Разместившись друг против друга на лавках, солидно помолчали, и Святослав, кашлянув, поинтересовался:

– Чьи должники будете?

– Хазарские, – ответил самый старый из старейшин. – Если мы не даём, они сжигают селище и убивают всех жителей, затем – другое, и так до тех пор, пока не получат с нас дань.

– Покоритесь Киеву и идите под мою руку, тогда хазары не станут убивать вас. В следующем году пойду на них войной, и небо им покажется с овчинку.

Старейшина задумчиво оглаживал длинную седую бороду, и все ждали его слов.

– Да! – наконец произнёс он. – Одним нам не выстоять. Мы с тобой, князь, – тяжело поднялся с лавки, опираясь на посох, и склонил голову перед Святославом.

Остальные старейшины, поднявшись, тоже склонились в поклоне.

– Осенью соберём дань, Святослав, что ещё требуется от нас? – обратился к князю седобородый старец. – Но молиться будем своим Богам.

– Молитесь любому Богу. Клятву о мире принесёте Семарглу, а мы – Перуну. Как я давеча сказал, в будущем году иду на хазар и мне нужны воины для похода. Уже сегодня заберу тех, кто пришёл с вами, а витязя в медвежьей шкуре поставлю сотником. По рукам?

– По рукам, княже, – согласно закивали старейшины.

– В степях между Днепром и Доном, вплоть до Дуная, господствуют печенеги. Мимо них по сухому пути идти русскому воинству опасно. Но хазары сами нападают на степняков, угоняя скот и захватывая для продажи пленных. Вскоре пойду сговариваться с ними, чтоб беспрепятственно пропустили войско, а может, даже, склоню хана вместе воевать хазар. Для этого следует поразить их силой моей дружины. Чем нас больше, тем лучше. Потому именно сейчас и забираю ваших людей. Завтра отправлю посольство к печенегам, а следом, через две-три седмицы и сам налажусь в поход.

«У ромеев – август, а у нас, на Руси, шестой месяц года – серпень, а где и жнивень называют, потому как жнут серпами хлеб, – разглядывал, прикрыв от солнца глаза ладонью, противоположный, степной берег Днепра, Святослав. – Задерживается посольство, – опустив руку, оглядел раскачивающиеся на лёгких волнах лодьи у берега и холщёвые шатры с горящими рядом кострами. – Вот и птицы начинают улетать».

– Княже, отвлёк его от раздумий Свенельд. – Дружиннички лося-трёхлетку в лесу подняли, да нашпиговали от скуки стрелами, превратив в этакого ежа-великана, – попытался развеселить Святослава воевода. – Притащили на волокуше до стоянки и жарят на костре. А ещё похлёбку сварганили мясную, – сглотнул слюну, – откушать тебя приглашают. Да живы наши люди, не сумлевайся. Нутром своим голодным чую.

– Ладно, Медведя послал с полусотней вятичей, да сотника Велерада с Чижом, Бобром и другими гридями, а вот зачем трёх отроков юных с ними отправил?

– Да чтоб уразумели – воевать русичи с печенегами не собираются, коли молодых воев послали.

Через три дня на степной берег Днепра высыпали всадники в чёрных одеждах и с гиканьем стали носиться вдоль берега, потрясая копьями и размахивая саблями.

– Предупреждают, чтоб не лезли к ним? – стал размышлять вслух воевода.

– Нет, Свенельдушка, – указал на противоположный берег князь. – Вон и наше посольство призывно машет руками, – не сдержав радости, хлопнул в ладони Святослав. – Где там кормчий? Гриди, на лодью, – распорядился он.

– Может, несколько лодий направим? – решил подстраховаться Свенельд.

– Покажем, что доверяем им, и выслушаем прежде наше посольство. На одной переправимся.

– Богучар, ветвь зелёную возьми, – распорядился Свенельд.

– Горан, будь другом, сорви ветку, да не сосновую, берёзовую лучше или липовую, – попросил приятеля гридь, взбираясь по сходням следом за князем с воеводой в лодью.

– Я рад, что всё закончилось миром, и ещё более рад, что вы все живы, – обнимал и хлопал по плечам сотника и гридей. – Щитоносец, ну ты и толковый отрок, – улыбнулся Доброславу князь. – И в огне не горишь, и в пиве не тонешь, вытереть успеваешь… А ты, Медведь, похоже, перепугал печенегов одёжей своей и статью, коли они вас не тронули. Теперь будешь не вятским, а княжьим сотником.

– Благодарствую, княже, – склонил перед Святославом голову вятич. – Стану служить тебе не за страх, а за совесть. Вождь копчёных сказал: «Пусть ваш князь приезжает, будем договариваться».

– Отдай им ветвь, Богучар, чего вцепился в неё? Иль опять прилипла? – довольный жизнью и течением дел, хохотнул князь, подумав: «Веду себя, словно отрок смешливый», – нахмурился, сурово глядя на сопровождающих русичей степняков.

Проехав четверть поприща, увидели с невысокого холма юрты из бурого войлока и шкур, в центре которых белел шатёр хана. От него отъехала группа всадников в цветастых распахнутых халатах, под которыми виднелись доспехи. На круглых блестящих шлемах раскачивались султаны из разноцветных перьев.

Святослав поехал навстречу, морщась от едкого кизячьего дыма, что гнал в его сторону ветерок. Сопровождать себя велел двум гридням: Богучару и такому же рослому Горану.

Из-за телег что-то кричали печенеги, размахивая обнажёнными саблями.

«Приветствуют или угрожают?» – призадумался Святослав.

Выехавшая навстречу свита вождя спешилась, и выступивший вперёд бровастый седобородый старичок, сняв войлочный колпак и обнажив красную лысину, на ломаном русском языке пригласил Святослава проследовать в белый шатёр.

Пройдя мимо расступившихся нарядных беков, князь независимо вошёл в белый шатёр хана. Двое гридней внесли следом дары – доспехи и оружие.

Возлежавший на подушках хан оживился, бодро вскочил и принялся, цокая языком, разглядывать и щупать кольчугу с панцирными пластинами на груди и плечах, мечи, медную начищенную булаву с острыми шипами, затем махнул рукой звероватого вида телохранителям, и те унесли оружие в дальний угол шатра. Доброжелательно глянув на Святослава, чего-то сказал бровастому старичку, и тот подобострастно перевёл:

– Великий хан Куря приветствует великого князя руссов и приглашает садиться, – указал на подушку.

На соседней уже устраивался печенег поправляя на жирных покатых плечах цветастый халат и вытаскивая из-за пояса кривую саблю в дорогих ножнах. Положив рядом с собой оружие и огладив длинную тощую бородку с вплетёнными в неё лентами, снял головной убор и, не мигая, как медведь на берегу Оки, уставился на князя, качнув бритой головой с клоком волос на макушке, что указывало на его древний знатный род.

Святослав, в свою очередь, тоже снял шлем, тряхнув густыми русыми волосами до плеч – у русичей короткие волосы носили только холопы.

Огладив бороду, печенег начал говорить, а бровастый старичок переводить:

– Река Днепр делит печенежскую орду надвое. Кочевья четырёх колен находятся к заходу3 от Днепра, а четырёх других – к восходу4, до донских степей. Путь из конца в конец печенежских земель занимает месяц конной езды…

Обождав, когда старичок закончит переводить и по-прежнему, не мигая глядя на Святослава, хан произнёс:

– Я посовещался с другими великими ханами печенегов, и мы решили помочь руссам разгромить хазар, и наши славные воины примкнут к дружине русского князя. Когда Святослав думает громить кагана?

– В мае следующего года выступлю из Киева на хазар.

Старичок монотонно лопотал, переводя слова князя.

– Мы пойдём на лодьях и по берегу Днепра. Путь долгий. Летом начнём воевать.

Хан молча слушал, лишь иногда покачивая на слова русского бритой головой с клоком волос.

– Чем князь Святослав поклянётся, что не замышляет против печенегов предательства? – вопросительно, и не мигая, глядя на русса, качнул головой и огладил ладонью клок волос на макушке. – Вашим Богам мы не верим. Я принял мусульманство, хотя большинство моих воинов – язычники. Когда меня убьют, пророк ухватится за пучок волос на голове, – вновь пригладил ладонью клок на макушке, – и вознесёт меня в рай.

– Чтоб ты поверил мне, хан, я обрею голову, – сдёрнул ремешок со лба, рассыпав по плечам волосы, – и оставлю лишь одну прядь. Как у знатных печенегов, и поклянусь головой, которую отрубишь, если нарушу слово.

                  *      *      *

Богоносный каган Хазарии, без сопровождения воинов-арсиев, наслаждаясь одиночеством, неслышно ступая по гранитному полу огромного дворца из красного кирпича, размышляя, медленно шёл молиться в дворцовую синагогу. Раввин был ему не нужен. Проходя мимо слюдяного окна, лениво и без интереса бросил взгляд на нелюбимый город Итиль, раскинувший за широкой протокой купеческие глинобитные дома, похожие на юрты жилища ремесленников из дерева и войлока, караван-сараи, минареты мечетей и здания синагог.

Но выше всех построек был дворец кагана, на острове, посреди реки Итиль, окружённый садами и виноградниками.

Неожиданно вспомнилась сладкая Палестина, где в юности, с пятнадцати до двадцати пяти лет постигал Великие Таинства существования Мира, став Посвящённым.

«А хазарский царь, или каган-бек, как его ещё называют, всего лишь приобщённый к Великим Таинствам, и скоро придёт просить у меня совета, – вновь неслышно ступая, неспешно, направился вдоль по длинной пустой галерее, в близкую уже синагогу. – Все разобщены в этом городе, да и во всей Хазарии. Живут рядом, но каждый отдельно, сам по себе. Коренных хазар мало, всё какие-то пришлые: мусульмане, иудеи, язычники, христиане, и у всех отдельные места для молитв, базары, кладбища и даже бани. А дальше всех от людей – Я», – прошёл в заранее распахнутую слугами, высокую и тяжёлую дверь в синагогу.

Очистив себя огнём – обведя вокруг головы горящей свечой, подошёл к алтарю.

Хотя огонь должен был очистить и освободить верующего от недобрых мыслей, коим не место в священной синагоге, каган продолжил размышлять о мирском, всё не умея сосредоточиться на божественном: «Тревожно, тревожно на душе, – как простой смертный маялся он. – Страна идёт к упадку. Я это вижу. Заходит великое солнце Хазарии. Вчера донесли, что Святослав сговорился с печенегами и будущей весной пойдут с нами воевать. А мы – колосс на глиняных ногах. Мне ли, Посвящённому в Таинства, этого не знать. Как я допустил, что из разрозненных, как сейчас мои подданные, славянских племён, начинает выковываться мощное государство – Русь. Всегда думал, что боги Руси склонятся перед богом Яхве. Любое государство – это глина, из которой следует его лепить. А вылепить можно прекрасную амфору, или убогую кружку для питья. Я мечтал изваять огромную прекрасную амфору, а получилась исковерканная кружка, непригодная даже для питья. И отчего Хазария приходит в упадок? – даже застонал каган. – То ли всё началось в прошлом веке, когда против моего предка подняли мятеж гордые беки, и честолюбивый бек Обадий, покарай его на том свете всемогущий Яхве, объявил себя царём, а каган стал мишурой, коего почитает чернь, но который не имеет власти, – горестно вздохнул каган. А может, начало конца наступило, когда беки, а с ними и каган, приняли иудейскую веру? Большинство народа не восприняли её. И в этом кроется роковой смысл упадка державы. Это же скоро произойдёт и с печенегами, – отвлёкся он от проблем Хазарии. – Их беки приняли мусульманство, а простые люди по-прежнему остались язычниками. У руссов одна вера у князей с боярами и простонародья. Хотя нет. Мать Святослава стала христианкой… И если не сына, то уж внуков точно перетянет в свою веру, а сумеют ли они привести к христианству все племена, населяющие Русь, это вопрос. И ещё вопрос: как победить Руссов? Великий Яхве, надразумь меня, как отвратить славян от нападения на мою страну, – поклонился, развернув свиток Торы, и от удивления затаил дыхание, потому как из свитка упала на гранитный пол и покатилась, звеня, как ему показалось, на всю дворцовую синагогу, золотая монета. – Яхве Вседержитель, – упал на колени, – благодарю Тебя за совет».