Работа спорилась в руках сибиряков, Василий даже соскучился по ней. После вывозки тачек с песком и жидкой баланды, жизнь на хуторе казалась вполне благополучной. Убрали рожь, овес. Отремонтировали к зиме сарай.

Вечером, развалившись на солому в углу кладовой, Иван Елагин глядя сытыми глазами в потолок, сказал:

– А что Вася, уж шипко хорошо тута, не то что в лагере. Уходить даже не хочется.

Василий, снимая сапоги уничтожающе глянул на него:

– Тьфу на тебя, совсем сдурел! Мне тоже по нраву панские харчи, так что теперича на кусок хлеба Родину променять? Не позорь Эрзянский род.

– Да я так, к слову, пошутил, – пытался оправдаться Иван.

– Домой надо пробираться, к отцу, к матери, братья меня ждут. Чем быстрее, тем лучше. А ты тут шутки шутить вздумал.

– Меня тоже ждут, – пытался оправдаться Иван, – на войну уходил младшему брату Степке год был, теперь уже большой, наверное.

Стало припекать солнце, готовились к посевной. Ремонтировали плуги, телеги. Во двор вышел хозяин, с газетой в руке и громко стал читать: «3 березня 1918 року в мисти Брест-Литовск представниками радянской России и Нимеччини, подписан сепаратний мирний договир. Пидписанний мирний договир забеспечил виход РСФСР из Першой мировой войни».

Хозяин перекрестился и тихо сказал:

– Ну ось и до миру дожили.

– Слава тебе господи! – перекрестился Василий. – Теперича и домой возвернуться надежда появилась.

После заключения мира в хутор стали возвращаться демобилизованные солдаты. В работниках теперь особой нужды не было.

Вечерами Василий садился у плетня рядом с лошадьми и в сумерках холодного вечера над усадьбой разносилось:

Ой, при лужку, при лужке,

При широком поле,

При знакомом табуне

Конь гулял на воле.

И дальше уже двумя голосами вместе с Иваном:

При знакомом табуне

Конь гулял на воле.

Эй, ты, гуляй, гуляй, мой конь,

Пока не споймаю,

Как споймаю, зануздаю

Шёлковой уздою.

– А я Вася до тебя таких песен сроду не пел, – тоскливо сказал Иван. – У нас в селе другие песни поют.

– Эть какие же?

– Вирев молян, чувто керян, сока теян, – бодро затянул Иван. – Сока теян, пакся сокан, кансть мон видян.

Он замолчал и опустив голову задумчиво смотрел на пожухлую траву.

– Я не могу сообразить, о чем ты поешь? – серьезно без усмешки сказал Василий.

– А что тут понимать, все просто:

Пойду в лес, дерево срублю, соху сделаю,

Соху сделаю, поле вспашу, семена я посею…

– Хорошая песня, – согласился Василий.

– А отчего так Вася получается, – выразил недовольство Иван. – Я понимаю, о чем твоя песня, а ты мою уразуметь не можешь?

– Так я ее в первый раз слышу, я ведь родился и вырос на Черниговщине,

откель я мордовские песни знать могу?

– А мой дед из Пензенской губернии, задолго до вас в Сибирь пришел. Еще

чугунки тогда не было, на лошадях добирался. Вот с тех пор мы и живем в

Николаевке.

Что-то перевернулось в душе хозяина, жалко стало ему сибиряков из далекого снежного края. Однажды вечером он объявил им, что завтра они вместе с ним поедут в городскую комендатуру.

– Я там вже був и с комендантом договорился, сказав, що ви росийские полонени и согласно укладенного мира между Россией и Нимеччиною вас необходимо видправити в Россию или як у вас там тепер – РСФСР.

Василию не верилось, что пришел конец их мытарствам на чужбине и они смогут уехать домой.

Хозяин курил трубку и наслаждаясь табаком продолжал:

– Я сказав, що ви робили у мене все время. Вин допоможе оформити вам необходими документи.

Утром Кшиштов надел праздничный костюм, велел прислуге собрать котомку с продуктами, своим работникам в дорогу. Прощаясь с Агнешкой, Василий не скрывая радости, пожал ей руку. Она в ответ, скромно улыбнулась и опустила свои большие глаза в землю. Они с Иваном сели в тарантас и вместе с хозяином поехали в комендатуру. Всю дорогу до города, перед ним стояли грустные глаза Агнешки. Ему даже показалось, что она была не очень-то рада, что они уехали с хутора.

Его мысли перебил Иван, толкнув локтем в бок:

– Я на такой телеге первый раз в жизни еду. Плавно, как на лодке по воде, а на нашей пока из дома до поля доедешь, все кишки растрясешь.

– А ты что, когда усаживались, не чухнул, что она на рессорах? Такие телеги у нас зовут тарантасами. Я в Мариинске видел такую.

– Об чем ты говоришь, я ничего не соображаю в этом деле.

– Значиться так, если Бог даст, доберусь до Черемушки, такой тарантас себе сделаю и тебя даже прокачу.

– Фсё Вася договорились, – засмеялся Иван, – царапая пальцами лысую голову.

В комендатуре им выписали документы и отправили в пункт сбора пленных.

И через несколько дней, они уже ехали в поезде в новую Россию и не переставали, удивляться поступку Кшиштова – этого благородного человека.

В дороге узнали из газет, что в Германии произошла революция, в стране началась полнейшая анархия, германский император Вильгельм убит.

Дорога в Сибирь лежала через Москву. Сибиряки были наслышаны о столице, но наяву в ней ни разу не были. По приезду в Столицу, пленных направили в центральную коллегию по делам пленных и беженцев. Заполнили регистрационные карточки, получили денежное пособие. Комиссар, так называли человека в кожаной куртке и кожаной фуражке, над козырьком которой блестела красная звездочка, предложил Ивану лечь на несколько дней в распределительный госпиталь в Замосквореченском районе.

– Нет. Нет, – запротестовал тот. – Как же я без Васи, он домой поедет, а я тута отлеживаться буду?

– Таааак, и откуда же вы такие будете? – поинтересовался комиссар.– Внимательно оглядывая их.

– Томская губерния, Мариинский уезд, – отрапортовал Василий.

Комиссар задумался:

– Вы домой, наверное, еще не скоро попадете, – и поднявшись со стула вышел.

Василий пожал плечами, не понимая происходящего. Комиссар тут же вернулся и пояснил:

– Новониколаевск освободили от колчаковских войск, наша доблестная 5-я армия подходит к Красноярску. Так что ближайшим эшелоном отправим вас домой, ждите.

Выйдя из учреждения, они пошли по городским улицам, в надежде что-нибудь купить на гостинцы родным. В стране шла гражданская война, в Москве было много военных, с непонятными знаками различия. Улицы были завалены снегом, дворники подметали дворы, и больше ни до чего им не было дела. По Тверской, минуя сугробы грязного снега, степенно цокая копытами проезжали повозки с извозчиками. Им даже повезло увидеть диковину – легковой автомобиль, проезжавший мимо. Стоял февраль, морозы спали, но дули холодные ветра. Все население города страдало от голода и холода.

Продукты в магазинах отпускались по карточкам и то только тем, кто работал на предприятиях и в учреждениях. Один из солдат посоветовал сходить на «черный рынок», который располагался неподалеку и там купить подарки домочадцам.

– Эть там, наверное, все в три дорого? – спросил Василий.

– Конечно, не дешево.

– Тута мы все свои деньги спустим, – заволновался Иван. – Милостыню бы просить не пришлось в дороге?

Раздосадованный Василий, потрепав Ивана по плечу, сказал:

– Нас уже ничем не испугаешь, мы ко всему привычные, но как ты гуторишь, чтобы не просить ради Христа, лучше пошли брат в барак, там хоть обедом накормят и спать есть где.

Долго ли ехали, коротко-ли, но все таки друзья-сослуживцы добрались до Мариинска в марте 1919 года. Над зданием вокзала развивался красный флаг.

Спросили у дежурного милиционера, как добраться до уездного исполнительного комитета.

– Вон идите по улице и там по правой стороне увидите красный флаг, так туда и заходите, – добродушно разъяснил он.

– Слышь Вася, – усмехнулся Иван, когда отошли от милиционера, – везде красные флаги. Уезжали на войну, царская власть была, а приехали, наша власть – крестьянская.

– Не крестьянская, а диктатуры пролетариата, – возразил тот.

– С чего ты взял?

– Так в газете было написано.

По городу сновали извозчики, многие дома были забиты досками. Грязный снег вперемежку с лошадиным пометом лежал на обочинах.

В комитете зарегистрировали теперь уже бывших военнопленных. Комиссар с худым и бледным лицом в выцветшем френче, поздравил их с возвращением на Родину и объявил, что с губернии поступило распоряжение об оказании содействия военнопленным по доставке до дома. Он надрывно откашлялся в кулак и продолжил:

– Согласно этому распоряжению, за счет военного ведомства вас бесплатно доставят до Верх-Чебулы. А там вам дадут подводу и доставят до места, только за отдельную плату.

На подводе ямщик предложил им переобуться в валенки и выдал каждому по шубе и по доброму улыбнувшись, сказал:

– Так новые порядки обязывают перевозить бывших пленных.

– Это с какой стати? – насторожился Иван.

– Что бы от холода вас сберечь.

– Вот видишь брат, – заулыбался Василий, надевая шубу. – Дожили, что и к нам человеческую заботу, проявлять стали.

– Теперь хорошо заживем Вася, не зря столько лет страдали. С добром нас родная земля встречает.

– Хватит лясы точить, – заворчал недовольно ямщик. – Ехать надо, дорога дальняя еще наговоритесь.

Когда добрались до села Верх-Чебулы и распрощались с ямщиком, Иван воспротивился своему товарищу:

– Че-то я Вася не хочу брать подводу, на кой деньги – то зазря спускать, пошли домой пешком.

В ответ Василий засмеялся и, стараясь не обидеть его, согласился:

– Теперича торопиться некуда. Война для нас закончилась. Нам что привыкать, пешем-то? Пошли! Тем более у нас с тобой остался один солдатский переход и мы дома.

– Да Вася, я столько лет на лагерных нарах мечтал пройти по этой дороге к своей Николаевке. И вот моя мечта наконец-то сбылась, да и твоя тоже.

Дойдя до Усманки, остановились на перекрестке дорог, обняли друг друга.

– Вот и фсё Вася, – почти пять лет бок о бок прожили вместе, в печали и заботах.

– Слава Богу, хоть живыми вернулись, – радостно ответил ему Василий, похлопывая сослуживца нежно по плечу. – Увидимся еще.

И повернувшись, быстрым шагом пошел в гору в сторону Черемушки.

Вскоре показалась деревня. Вдоль речки, словно приземистые грибные шляпки, тянулись крытые тесом дома. Трудно досталась эта деревня тем, кто сейчас жил в ней. Кто строил ее почти два десятка лет. Еще мальчишкой, пришел он сюда с отцом и матерью в бескрайние просторы тайги Кузнецкого Алатау. Он шел по улице и все примечал, все вглядывался в каждый дом и все еще не верил, что идет по своей деревне. Ему казалось, что он вечность не был здесь. Прошел мимо двух смолистых бревенчатых домов, с широкими окнами, стоящих в окружении молодых елей. Они стояли особенно и солидно. Улица немного повернула влево и он увидел свой дом. Сердце трепетно забилось в груди. Боже мой, сколько минуло лет. Он стоял перед окнами, перед калиткой. Он представил, как сейчас выбежит мать и с криками «Сынок!», заплачет и сквозь слезы запричитает: – Где ж ты так долго был, я тебя заждалась.

Дома его встретили отец и братья. Много слез радости было, редкий солдат возвращался в деревню живым. И только мать не дождалась сына, умерла прошлой весной от сердечного приступа.

Глава 2

Василий проснулся рано, еще только чуть забрезжил рассвет. Наверное, проснулся оттого, что скорее хотелось начать ту жизнь, которой он жил раньше до войны, где все было понятно и ничто не могло изменить привычного размеренного ритма крестьянской жизни, с которого начинался обычный рабочий день.

Надев шинель и шапку, обув отцовские калоши спустился с крыльца на землю. В ограде мирно спали овцы, за стенами курятника запел петух. Василий несколько раз глубоко вздохнул сырого морозного воздуха, пахнущего весной, которая уже наступала зиме на хвост. Опершись руками на верхнюю жердину изгороди, он неотрывно смотрел на темнеющий лес за речкой, на облака, освещаемые лучами восходящего солнца.

– Кому это тут не спится? – послышался хриплый голос отца.

Василий вздрогнул, встряхнув головой, как бы освобождая ее от прошлых воспоминаний:

– Много раз, там в Германии, перед глазами всплывала эта картина! Прошло столько лет, а ничего не изменилось – та же речка, лес, облака.

– А чему тут меняться-то, – проворчал Юда, – если бы не империалистическая и не гражданская, мы бы как в раю жили. Он внимательно посмотрел в глаза сыну, – а ты вижу паря приустал-то от чужбины. Долгонько не был дома, вишь как возмужал да и вона проседь появилась. Видно хватил горюшка с лихвой?

– Да уж, не сладкая жизнь на войне была, – усмехнулся Василий. – А в плену – так и вспоминать не охота. Только немного радости и было, когда у пана Кшиштофа батрачили.

– А что это за пан?

– Как – нибудь потом расскажу, – отмахнулся Василий и глядя в даль на темно-зеленые горы продолжил, – я вот, что думаю тятя, чтобы после всех унижений и передряг, всего прожитого, душу в порядок привести и успокоиться – надобно в церкву сходить.

– Правильно гуторишь сынку, – поддержал его Юда, – ничто акромя церкви не может дать успокоение душе. Сходи в Николаевку, помолись, свечи зажги.

Деревня начала оживать: где-то в конце улицы ударил кнут пастуха, затявкали собаки, заговорили соседские женщины, управляясь с хозяйством.

Василий вышел за ворота, мимо проходил высокий мужик.

– Васька, ты? – громко крикнул он.

– Я! – отозвался Василий, узнав своего друга детства Гришку Лосева.

Был он невысокого роста, худощавый, с кучерявой головой и козлиной бородкой.

Василий, не сводил доброго взгляда с друга.

– Ну дай хоть поглядеть на тебя, – с улыбкой проговорил Гришка.

– Я тоже давно горел желанием тебя увидеть, – да только не могу еще очухаться после плена.

Мимо промчался всадник.

– Кто это?

– Виталька Грязнов, дурью мается, – усмехнулся Гришка. – нет чтобы в поле себя показать, так он по деревне гарцует. Молодой еще.

А между тем всадник развернулся и подъехал к ним.

–Здорово были, – обратился к Василию молодой, плечистый парень. – Давно мы с тобой не виделись, годков пять, однако.

– Здорово, коль не шутишь, – ответил ему Василий. – Точно пять, когда я на войну уходил, ты еще под стол пешком ходил.

– Ха – ха, – усмехнулся Грязнов. – Небось соскучился по дому?

– Да уж конечно, как не скучать. Столько лет мечтал, что когда-нибудь снова увижу свою деревню и вот сбылось.

–Ладно, некогда мне тут с вами лясы точить, – отрезал Грязнов и ударил каблуками коня в бока.

–Какой-то чумной он, – глядя ему в след, недовольно проговорил Григорий. – Ну да ладно, собирайся, в субботу вечером в Алексеевку на вечерку пойдем, там девки веселые собираются, не дадут тебе заскучать!

– Так там и парни добрые есть, не ровен час и шею намылят.

– Да вроде бы как-то они к нам по-доброму относятся. Я там уже с Клавой подружился.

На том друзья и разошлись.

– За водой надо на колодец сходить, – подумал Василий, взяв ведра и коромысло, вышел со двора.

По дороге, он встретил своего соседа Митьку Корбана. На войну уходил, он совсем пацаном был, а теперь уже жених: низкорослый, кряжистый, с округлым лицом.

– Что отвоевался? – прищурил свои соловьи глазки Митька.

– Как видишь, – усмехнулся Василий. – А ты что- то с утра навеселе.

– А что мне горевать, вить я жизни радуюсь, – с иронией ответил Митька.– Если что заходи, потолкуем о том, о сем.

– Спасибо что пригласил, но мне сейчас не до этого. – и повесив ведра на коромысло, двинулся в сторону дома.

Вечером в гости пришел, веселый, слегка подпитый Степка Богомолов. Василий даже не успел опомниться, как он сгреб его в объятия.

– Молодец! Орел! – улыбаясь приговаривал он. – У нас теперича власть рабочих и крестьян, вместе будем новую жизнь налаживать.

– Силен брат, – одобрительно покачал головой Василий. – Конечно вместе, куда я от родной деревни пойду.

Степан прищурил глаза и с хитрицой посмотрел на собеседника:

– Я же Васька, едрена вошь, обвенчался.

– С кем?

– С Зинкой Барсуковой.

– Так я ее вроде любил? – засмеялся Василий.

– Ну, ты любил, а я женился. Сколько тебя можно было ждать.

– А Ефимка брат ее как поживает?

– Разбогател чертяга, ёшь твою. Теперь к нему на сивой кобыле не подъедешь. Все с Ванькой Копыловым якшаются, выгоду во всем поиметь хотят. Даже на Ольгинку ходили, на ручьях золото мыли. Ты когда по улице шел, видал, какие избы себе отгрохали? Не избы – а хоромы, окна большие, не чета нам.

– Разбогатели говоришь?– задумался Василий, – кому что Бог дал. Я тоже хочу разбогатеть. Дом хочу новый построить, хозяйством обзавестись, да чтоб лошадей с десяток было, земли распахать – десятин пять.

– Правильно кумекаешь, – поддержал его Степан, – видать сильно ты в плену по крестьянской работе соскучился.

– Об чем ты гуторишь, я перед тем как домой вернуться, у пана в хозяйстве горбатился, а в лагере, пока не сбежал, за место лошади плуг таскал. Так что скучать особо некогда было.

Ранним воскресным утром Василий отправился в Николаевку, чтобы успеть к началу утренней литургии. Он хорошо помнил это село. До войны он не часто, но бывал с родителями на службе в церкви Святителя и Чудотворца Николая. И теперь, идя по селу, с удовлетворением отмечал про себя, что несказанно рад снова оказаться под сводами родного храма. Пришел рано, еще оставалось немного времени.

По многочисленным рассказам Ивана, он знал, что тот живет, где-то тут, недалеко. Навстречу по улице мужик гнал корову.

Василий поздоровался и спросил:

– А скажи-ка мне сердешный, где тут Иван Елагин проживает?

– Это тот который с войны недавно вернулся?

– Он самый.

– Так вон он на лавочке сидит, – мужик показал пальцем вдаль.

– Благодарствую! – довольно ответил Василий и направился дальше по улице.

– Здорово живешь! – радостно поприветствовал Василий, своего друга, присаживаясь рядом на лавочку.

– Вася ты! – в удивлении раскрыл рот Иван. – Какими судьбами?

– Я Ваня в церкву пришел, а тут смотрю, ты, сидишь. Вот и решил к тебе заглянуть.

– А я вот с самой зари сижу, фсё надышаться родным воздухом не могу.

– В церковь со мной пойдешь?

– Седня не собирался.

– И до этого не ходил?

– Нет, – понуро опустил голову Иван.

– Эть ты какой? А должок кто отдавать будет?

– Какой должок?

– Что паря забыл, как в болоте клялся: до дому доберусь, в церкви свечку поставлю и неделю молится, буду Николаю Угоднику.

Засмущался Иван, раскраснелся и спохватившись запричитал, – Ой, ёй,ёй, Вася, совсем забыл. Пошли в церкву все свои грехи вымаливать буду.

– То-то, – одобрительно похлопал друга по плечу Василий.

Стоя на службе, он обратил внимание на высокого мужчину. Рядом с ним чуть пониже ростом и худее стояла женщина.

«По всей видимости, всей семьей пришли», – подумал он.

Возле них стояла девушка совсем молодая, невысокого роста, с русой косой и долговязый юноша. Василий остановил себя на мысли, что его стал пробивать легкий озноб. Он не мог оторвать взгляд от этой девушки. И с неприкрытым интересом смотрел на нее. Та не обращая ни на кого внимания, внимательно слушала батюшку и крестилась.

Но, видимо почувствовав на себе пронизывающий взгляд, обернулась, их взгляды встретились. Василий, тот час же опустил глаза в пол, а девушка повернулась опять к алтарю и больше не оборачивалась.

Лишь под вечер вернулся Василий в деревню.

– Как сынку в церкву сходил? – радостно встретил его отец.

– Оттаял душой и осветлился, – также радостно ответил Василий. – Хочешь верь тятя, хочешь не верь, а как заново народился.

– Ну и добре, пошли вечерять будем.

Всю осень и зиму семейство занималось хозяйственными делами: строили новый амбар, готовили дрова, шили сбрую для лошадей. А как пришла весна, после Светлого праздника Пасхи, повадился Василий с дружком Гришкой на вечерки в соседнюю деревню ходить. Там в Алексеевке, на берегу речки вечерами собиралась молодежь. Пели песни под гармошку, плясали. И вдруг он увидел ее, ту девушку, что была в церкви. Ее звали Ирина. Каждый раз после гулянья, стал Василий провожать ее до дому, а та и не была против. Сначала рассказывал ей о войне и о том, как жилось в плену, но видя, что эти разговоры не по душе девушке, сменил тему и стал вести разговоры о добрых лесных духах, что помогают крестьянам в поле.

– Леший, – говорил он, – это защитник леса, он всегда по доброму относится к людям. Охраняет скотину, которая пасется в лесу.

– Чаго ты болтаешь, я слыхала, что они злые, – возразила та.

– Ежели леший причиняет вред, то люди сами виноваты в этом. Тогда он является в образе медведя или волка. Гуторят, что давеча их охотники много в нашей тайге видели.

– Да ну тебя к лешему. Болтаешь абы чаго, – рассердилась девушка.

– Нельзя так гуторить, иначе он заберет меня к себе, – засмеялся Василий.

– А я не отдам, – глядя на него в упор, серьезно сказала Ирина.

У Василия по телу пробежала приятная дрожь.

– Давай зайдем ко мне, – засмеялась она, обнажив свои белые зубки.

– Зачем? – соображая, что ответить, замялся Василий, – чой то не ловко.

– Тятя велел, посмотреть на тебя хочет.

– Ну коли так, пошли, – робко согласился он.

В доме их ждали. Павел Ермолаевич, приготовившись к разговору, уже сидел за столом.

– Гостечки, дорогие, проходите в переднюю, – радостно улыбаясь, пригласила Ирина Романовна.

У нее на сковороде скворчали драники, в запарнике томился чай. Отойдя в сторонку, посмотрела на дочкиного ухажера. Тот был в белой вышитой косоворотке, в черном костюме. Брюки были заправлены в новые сапоги. Не торопясь, у порога, сняли обувь, присели за стол.

Павел тоже внимательно рассматривал Василия. Завел разговор о родителях, о хозяйстве, об урожае, а сам все чаще окидывал взглядом молодую пару и для себя сделал вывод, что они подходят друг другу. Может оттого, что их лица светились от счастья, и в глазах горела взаимная любовь.

– Ладно, чаго это мы все вокруг да около ходим, дело не говорим, –добродушно проговорил отец, – какие планы у вас?

– Я жениться хочу на Ирине, – смело выпалил новоявленный жених.

Его серо-зеленые, живые, глаза смотрели прямо на Павла.

Ирина из-под бровей удивленно посмотрела на него, и приятная краснота охватила ее щеки. Выдавая свое волнение, она стянула на плечи светлую косынку, чтобы на голове был виден заколотый гребень. Ее длинная, темная коса свисала ниже пояса, а хвост с вплетенной синей лентой лежал на лавке.

– А чаго это вы торопитесь жениться? Походили бы ещё на посиделки, погуляли бы годок – другой?

– Павел Ермолаевич, покуда мы гулять будем, вы Ирину за кого-нибудь другого замуж отдадите. Да и время сейчас лихое. Я уже не молодой, почти год как с войны вернулся, мне в дом хозяйка нужна.

А жить – то где будете?

– Пока поживем в родительском доме. Он у нас хоть и не большой, но теплый и уютный.

Павел усмехнулся:

– Продналог полностью сдали? Осталось хоть что-нибудь?

Василий нахмурил брови:

– Продналог сдали, но с трудом наскребли хлеба. Озимые посеяли, но овса и ячменя на весну в обрез, правда, что греха таить, сена скотине заготовили, еще на одну зиму хватит.

Ирина с любопытством поглядывала на молодого человека, который сейчас держал серьезный экзамен, и он, замечая ее взгляд, сам немного смущался

– Сейчас все так живут, – покачав головой, согласился Павел. – За время войны от работы не отвык?

– Нет! Я же с отцом с детства работал. Всё знакомо. Да и братья выросли, добрые помощники в хозяйстве стали. Матушка только вот умерла, пока на войне был, похоронить не удалось.

Павел перекрестился, – Царство небесное, – Испытывающим взглядом окинул жениха – Обижать дочку не будешь?

– Да-а, её обидишь?! – усмехнулся Василий.

– Ирина, а ты чаго молчишь? У Васи работы ничуть не меньше, чем у нас.

– Не боюсь я работы, я тоже не белоручка какая.

– Ну что ж, жена, твоя дочь – тебе и слово. – Павел повернул голову в сторону печи, где возилась Ирина Романовна.

– Доча, мы тебя не неволим, – мать спешно вытерла руки о полотенце, вскинула на молодых свои зеленые глаза, и улыбнулась. Лицо ее раскраснелось от жара печи:

<1 2 3 4 5 >

На страницу:

Перейти

3 из 5