На фига попу гармонь

Деловая овчарка тут же вцепилась ему в штанину. Кинолог завопил:

– Фу-у, сука!

Мать начала лупить собаку фартуком.

Барабас заорал:

– Ефрейтор Бурундуков… Шо-о я вижу-у… Во-о, бисов сын…

– Мишаня, встав по стойке смирно, прогудел в ответ:

– Здравия желаю, товарищ прапорщик!

Приехавший с ними следователь прокуратуры, стараясь всех перекричать и показать, кто здесь верховодит, во всю глотку завывал:

– Тихо-о-о! Ма-а-ать вашу-у!

– Есть тихо-о! – отдав ему честь, вскинулся прапорщик, на плечах которого были уже погоны младшего лейтенанта, а на теле – милицейская форма.

Овчарка остервенело грызла фартук, мотая башкой из стороны в сторону.

«Вот! Допрыгался егерь!» – со всех окон выглядывали жители славной деревни Шалопутовки.

«Так-то веслами людей охаживать», – злорадно думал главный деревенский браконьер Филимон, почесывая широкую спину с перекрещенными синими полосами, напоминавшую военно-морской флаг России.

«Какая женщина-а-а!!!» – думал Бобик, наблюдая из конуры за овчаркой.

Сердце его было размагничено любовью. Даже сладкая кость потеряла свой вкус.

Через полчаса шум, наконец, стих, и, захватив Мишаню, боевой милицейский отряд разместился в машине. Как нарочно, та не хотела заводиться.

– Не позорь! Не позорь органы! – рычал на бедного, потного шофера младший лейтенант Барабас.

Еще минут через тридцать, за которые спаниель три раза успел пометить колеса экипажа, где сидела его любимая, пыхнув черным дымом, драндулет завелся и бодро зарысачил по дороге, производя сзади себя дымовую завесу из пыли.

– Вишь, как маскируемся, – одобрил обстановку Барабас, – враг ни за что не заметит… Я теперь ваш участковый, – похвалился он.

«Карьерист! – размышлял Мишаня. – В сорок лет уже младший летеха…»

– Да-а, а свидетели у тебя е-е-е? – поинтересовался участковый.

– А вон они, – указал Мишаня на несколько мужских фигур, тряпками перекинутых через перила моста.

– На воду, что ли, любуются, штык-нож им в гузку.

– Да не-е, просто культурно отдыхают, стакан им в глотку, – ответил Мишаня и стал выбираться из машины.

Овчарка, выпучив собачьи свои буркалы и высунув язык, тащила кинолога, чтоб успеть задержать свидетелей.

«Во какая буйная», – с сожалением оглядел рваную штанину Мишаня.

Доблестный милицейский пес, подтверждая злокозненными действиями его мысли, с упоением «будил» первого свидетеля, остальные, прочухавшись, попрыгали в речку.

Барабас помог кинологу оттащить от мужичка, ошеломленного внезапным натиском, довольную собаку с куском штанины в зубах. В этот момент, запыхавшись, к мосту примчался Бобик.

«Какая-а-а женщина-а! – мечтательно заскулил он, тяжело дыша. – Огонь бабец».

– Товарищ младший лейтенант, а у вас лопата есть? – обратился по-уставному Мишаня.

– А на кой ляд нам сдался шанцовый2 инструмент? – опешил Барабас. – Я участковый, а не землекоп.

Следователь прокуратуры увлеченно запихивал в полиэтиленовый пакет кусок штанины, отнятый кинологом у подопечной:

– Вдруг в улики сгодится.

Оперативная группа, прихватив полупьяного дядьку Кузьму, в полном составе двинулась в лес.

– Бобик нас и проводит к месту преступления, – проявил воинскую смекалку Мишаня, – а то я уже чего-то закрутился.

На самогонной поляне аппаратов, разумеется, уже не было, но запах еще оставался. Трава вокруг была примята и истоптана.

– О-о-о-о! Вот оно, место преступления, – упал на колени следователь и, вытащив из кармана лупу, увлеченно стал собирать в пакет улики, придерживая временами спадающие с носа очки.

Прочухавшийся дядька Кузьма с интересом наблюдал за следаком, тощая задница которого – то исчезала за кустами, то появлялась вновь. Последователь Шерлока Холмса и Ната Пинкертона целеустремленно очищал поляну от окурков, пуговиц, горелых спичек, и других, интересных на его взгляд, предметов, способных стать уликами в судебном процессе.

– Дока! – похвалил начальство Барабас. – Ни одна мелочь от него не скроется.

– Глядите! Следы волочения, – радостно заверещал прокурорский работник. – А вот еще! Убийцы хотят нас запутать… – делал он вывод за выводом. – В одну сторону поволокут, принесут на место… потом в другую потащат… Ну-ка, пусти по следу собачку, – велел кинологу.

Овчарка, радостно поскуливая, помчалась назад к реке и вцепилась в вылезавшего из воды пастуха.

– Гм! – задумался следователь. – Наручники на него.

На ничего не понимающего Евсея Барабас нацепил браслеты.

– Метод индукции и дедукции, – похвалил себя следователь. – А теперь пошли к трупаку, будем производить следственный эксперимент.

– Да Евсей не виноват, – вступился за односельчанина Мишаня, – он здесь позже появился, по другому вопросу…

Но окрыленный успехом следователь не слушал его. «У матросов нет вопросов», – пела его душа.

Бобик, рисуясь перед мохнатой дамой, повел опергруппу в чащу леса. Кукушка была уже тут как тут.

Постепенно дышать становилось все тяжелее и тяжелее. С каждым метром группа двигалась все медленнее и медленнее. Пары спертого, ядовитого воздуха окутывали людей.

– Привал! – распорядился следователь, бросив на траву драгоценные пакеты с бычками, которые не доверил нести никому.

– Вон объект, – Мишаня указал на выглядывающие из-под елки ноги в рваных носках.

Овчарка упала в обморок.

«Женщина – есть женщина!» – любовно лизнул ее в нос Бобик.

Задыхающийся прокурор-криминалист-следователь схватился за грудь и нащупал фотоаппарат.

– Эврика-а! – заорал он, вспомнив, что забыл сфотографировать место преступления. – Я пойду на съемки.

Все оживились. Даже овчарка пришла в себя и томно забила хвостом о траву. Каждый предлагал следователю свою помощь. Забыв про пакеты с уликами, группа шумно, словно на пикнике, двинулась назад к поляне. Барабас даже затянул песню про “гарну дивчину”, но умолк под строгим, сквозь очки, прокурорским оком.

На предполагаемом месте преступления развернулась фотосъемка. Каждый норовил попасть в кадр. Барабас снялся в обнимку с Мишаней, кинолог – с собакой. Потом следак, поправив очки, попросил снять наручники с задержанного, заломил ему руку, и Барабас заснял скривленную физиономию пастуха Евсея и героический лик прокурорского работника. Затем следак запечатлелся в гордой позе, с ногой на груди поверженного врага. Разохотившись, протянул Евсею лопату и велел замахиваться, а сам ногой возжелал ударить предполагаемого злоумышленника в грудь, но сумел только по коленке.

Отщелкав еще несколько героических кадров, на которых сбивали Евсея с дерева, травили собакой, охреначивали по горбу лопатой, решили двигаться, наконец, к вонючим носкам.

Первым отказался идти кинолог, сославшись на собаку, которая может потерять нюх. Вторым упал под дерево Евсей, прошептав:

– Можете еще со мной фотографироваться, но дальше я не пойду, хоть снимайте на траурный портрет…

Ужасно завидуя оставшемуся у машины водиле, три богатыря: Барабас, Мишаня и следователь – тащились дальше.

– Мои улики!.. – когда дошли до рваных пакетов, запричитал работник надзора и подгляда. – Кто осмелился их порвать и все высыпать? – подозрительно оглядел торчащие из-под елки ноги.

Довольная кукушка, квакнув, взлетела на толстый сук.

– У-у-у, Джек-Потрошитель, – обозвал следак пернатую нарушительницу закона.

Та захлебнулась от комплимента.

«Только не Джек, а Джессика».

Сложив улики в новые пакеты, ползком, зажимая носы, двинулись к ногам в рваных носках.

Всем казалось, что головы кружатся, как лопасти вентилятора.

Следователь вспомнил детство, как он ходил в детсадик и как-то, вставая с горшка, опрокинул его.

Барабасу мерещился ротный нужник.

– Сто нарядов вне очереди!.. – шептал он, продвигаясь все ближе к цели.

«Я же десантник! – внушал себе Мишаня Бурундуков. – А русский десантник замочит врага даже в сортире…» – добрался до синих ног, на последнем издыхании сдернул носки и, отрезав небольшой кусок следаку для улики, бросил их в выкопанную прапорщиком-младшим лейтенантом, неглубокую ямку.

Сразу стало комфортно и сухо…

Легкий, ненавязчивый запашок веял от недельного трупа… Все блаженно дышали свежим воздухом и жизнь казалась прекрасной и бесконечной.

– Явное самоубийство, – сделал вывод следователь, разглядывая безголовый труп.

– Это как пить дать! – подтвердил Барабас.

Лишь один Мишаня засомневался:

– А как же голова от него за километр оказалась?..

– Закатилась! – был ответ прокурорского работника. – Кстати. Где она сейчас?

– У меня в сторожке под лавкой лежит… И записка еще…

– Дайте-ка сюда предсмертную ксиву, – протянул руку следователь и глубокомысленно прочел: «Козел! Фиг найдешь свою гармонь». – Все ясно, – спрятал записку в карман. – Взяв гармонь, он пошел в Гадюкино на свадьбу, вспомнил, что забыл побриться, решил сделать это в пути и случайно…

– … Отрезал себе голову, – хлопнув в ладоши, закончил версию Барабас. – Все сходится.

– Точно! – поддержал их Мишаня. – Когда дошел до этого места, вспомнил, что идет без головы, и упал под елку…

– Издеваешься?! – строго глянул на него следователь. – Как же он вспомнил, если на нем головы с мозгами не было?

– Мозги и голова – это разные вещи, порой даже несовместимые… – стал философствовать Мишаня. – Вот, к примеру, товарищ Барабас…

Но, узрев огромный кулачище, решил еще поработать над версией.

– О-о-о! Смотрите-ка. Лошадиные следы, – упал на колени следователь и стал фотографировать след. – Ясно подковы отпечатались.

– Только лошадь почему-то ходила на двух ногах… – отметил следопыт Мишаня – кое-чему он успел поднатаскаться в лесу.

– А цирк в Шалопутовку на гастроли не приезжал? – полюбопытствовал следователь.

– А может, он грыбами отравился? – с надеждой произнес Барабас.

– Или несчастный случай… – поддержал прапора-лейтенанта Мишаня. – Резал хлеб, рука сорвалась… и…

– Или болезнь какая?.. – нудил Барабас. – Отрезная малярия, там…

– А может, инсценировка убийства?.. – вел свою линию егерь.

– Сейчас пойдем к тебе в сторожку, исследуем голову и сделаем вывод, – принял решение следак. – А ты, Барабас, освободи подозреваемого, и вместе с ним тащите останки к уазику.

– Не-е, товарищ следователь, так не пойдет, – стал пререкаться прапорщик-лейтенант, усвоивший для себя: “Там, где начинается авиация, кончается дисциплина, а где появляется милиция, происходит бардак”. – Ща Евсея освобожу и пошлю его за шофером, а сам – с вами. Ибо моим начальством велено: от вас ни на шаг.

Подняв ветки, глянули на покойника.

Одной рукой Митяй сжимал пустой стакан, а другую держал в форме кукиша.

«Это, видать, по поводу одолженной десятки», –взгрустнул Мишаня.

В сторожке у егеря опять фотографировались с головой, потом вышли на улицу, так как откуда-то с потолка упал без сознания дятел и напугал следака. Там, на фоне головы, запечатлел себя прокурорский чин. Следом, положив на макушку кулак, – бывший прапор, потом, делая вид, что дает щелбан, – Мишаня.

« Это тебе за кукиш», – хмыкнул он.

– Ну что ж, неплохо, – похвалил следственные действия ретивый криминалист, – но есть и другие дела, – закончил писать протокол.

По тропинке вдоль берега честная компания направилась к мосту. Первым шел егерь, следом лейтенантский прапорщик нес кулечки и пакеты с уликами, а в рюкзаке за плечами – голову. Замыкал шествие довольный следак, яростно сбивавший прутиком головки одуванчиков, и попутно грезивший о допросах под пыткой.

Перейдя мостик, следак задумался и, чуток покумекав, решил наведаться к местному батюшке, у которого погруженный в УАЗ жмурик слямзил гармонь, а Барабасу велел добывать улики, то есть собрать окурки у всех присутствовавших на поляне.

– Да вложи каждый в бумажку с фамилией и в целлофановый пакетик, – поучал лейтенантского прапорщика, – а гражданин Бурундуков покажет, где подозреваемые проживают… и пусть тоже курякнет… так, для порядку, – распорядился он, выходя у дома священника. – Кинолог со мной. Может, след какой возьмем.

На стук в калитку никто не открывал.

– Иди первый, – велел кинологу следователь.

Радостная овчарка потащила хозяина к дому, из-за угла которого, покачиваясь, появился священник в черной рясе, с громадным крестом в одной руке и литровой бутылкой – в другой. Он горестно чего-то бормотал, не обращая внимания на окружающих. А зря!

Со сладострастным видом собака вцепилась в край его одежды, но тут же, услышав от батюшки: «Изыди, сатана!», ощутила мощный удар крестом по затылку и брякнулась на спину. Пытавшийся вступиться за животное кинолог, под бормотанье: «Прости, Осподи, чадо свое» – был бит бутылкой. Затем батюшка, не забыв сказать: «Ах, грехи наши тяжкие…», набрал во вместительный рот пол-литра “святой воды” и, тряся щеками, с огромным напором выдул оную на прокурорского работника. – Да расточатся врази его, – уже миролюбиво сообщил оппонентам, наблюдая, как тощий мужичонка ищет на земле свои очки. – По какому поводу, дети мои, посетили вы сей гостеприимный кров? – задал гостям вопрос, случайно наступая ногой пятидесятого размера на очки, жалобно хрустнувшие под богатырской ступней.

– Ай! – тоненько взвизгнул следователь, поднимая искореженные окуляры.

– Да прозрею-у-у-т незрячие, да услыша-ат глухие, – пророкотал батюшка, направляясь в дом.

– Мы по поводу вашей гармони, – щенком заюлил у его ног следователь.

– Гар-р-рмони? – пророкотал, сграбастав его, святой отец и приподнял несчастного над землей.

– В некотором роде да, – пролепетал, смирно свисая, прокурорский работник.

Овчарка закрыла лапой глаза, чтоб не видеть такого позора, но в бой вступать не спешила.

– Гармони-и-и… – горестно покачал кудлатой головой священник, зашвырнув следователя на грядку с огурцами и отряхивая ладони. – Нету больше гармони, царствие ей небесное, – протопал он по крыльцу и захлопнул за собой дверь, стучать в которую следователь не осмелился.

– Ладно! – решил он. – Пошли искать Барабаса, – подслеповато оглядел строения и направился к дому, где стоял УАЗ.

– Следственный эксперимент произвожу! – громогласно доложил лейтенантский прапор, указывая на синего от никотина мужика с выпученными глазами.

– Что ж вы, ироды, делаете? – причитала супруга подозреваемого. – Ведь он у меня некурящий…

С закатом солнца опергруппа в полном составе покинула пределы Шалопутовки, увозя с собой многочисленные кулечки с уликами и дохлого жмурика. Деревня с облегчением вздохнула и принялась гадать, что и как. Вечером Дунька, которая являлась официальной дояркой бывшего колхоза “Возбуждение”, пришла на ферму и пересчитала поголовье: быка Мишку, двух буренок – Зиту и Гиту, а также бородатого козла Яшку. Дала им корм, так как пастух запил, а затем подоила коров.

– Эх, жи-и-стя-а! – когда она ушла, вздохнул Мишка – бык, а не егерь. Стой тут весь день по колено в дерьме… и погулять не выведут.

– Зато нас ни за какие места не дергают, – проблеял козел. Коровы хихикнули и о чем-то пошептались.

– Слышь, козел?! – ревнул бык.

– За козла ответишь, – тихонько проблеял козел.

– … Намедни по репродуктору Жирика слушал… Обещал каждой телке по быку… каждому быку по стогу сена… Нам бы его в председатели.

Коровы мечтательно закатили глаза.

– А насчет муфлонов ничего не говорил? – заинтересовался Яшка.

– Всем козлам обещал дать по рогам… му, му, му, му… – захлебнулся смехом бык.

В Нью-Йорке в этот день было относительно тихо. Убивали значительно меньше – кому охота напрягаться в такую духоту. Гангстеры ждали вечера, чтоб вершить свои темные дела в сумеречной свежести огромного мегаполиса.

А пока американские бандюги играли в бильярд в прохладе подвального помещения бара “Койот”. Владелец оного, дон Чезаре, являлся одновременно и главой преступного синдиката “Опиумный кругляшок”, щупальца коего распространялись на добрую половину Нью-Йорка и почти на всю территорию восточного побережья США.

В самый полдень, когда солнце превратило Манхэттен в раскаленную доменную печь, в бар вошли два чернокожих агента ФБР из отдела по борьбе с наркотиками. Плюхнувшись на свободные табуреты у стойки бара, они лениво обозрели десяток гангстеров, тусовавшихся вокруг бильярдного стола и глотавших кто баночное пиво, а кто виски из высоких стеклянных стаканов, крутобедрую стриптизершу, медленно обхаживавшую шест и тоскливо поднимавшую то одну, то другую ногу, и, наконец, уставились на усатого бармена в белом смокинге, крутящего в руках банку.

– Виски и пива, – заказал один из вошедших – высокий, широкоплечий негр в бейсболке козырьком назад, джинсах и белой майке, поверх которой была расстегнутая серая куртка с надписью на спине “ФБР”.

Его приятель – громадный детина с абсолютно лысой головой, блестевшей, словно биллиардный шар, только черного цвета, насмешливо глянув на бармена и подергав золотое колечко в ухе, добавил:

– И ветчины с яичницей… Мы же пришли не только выпить, но и пообедать, не правда ли, Джек?

Тот, кого он назвал Джеком, пристально вглядывался в здоровенного головореза с голым, в татуировках, торсом и с кием в руке.

– Э-э-й, приятель, не ты ли назвал меня вчера черножопым нигером?

– Вчера?.. – несколько раз перебросил кий с руки на руку татуированный верзила. – Ты и сегодня не побелел… все такой же нигер, – осклабился под одобрительный гогот товарищей.

– Билл, по-моему, они нарываются? – оторвал друга от тарелки с обедом и спрыгнул с табурета фэбээровец.

– Да что ты, Джеки, они спокойные, веселые ребята и просто пошутили, – попробовал исправить ситуацию его приятель, вновь подергав себя за кольцо и приложившись к стакану с виски.

– Ну конечно, мы пошутили, что у тебя черная задница, которую сейчас придется надрать, – взмахнул кием верзила, метя в голову Джеку.

Но тот ловко увернулся и в два прыжка, что есть силы ударил противника ногой в живот. Девица у шеста радостно заверещала и, имитируя испуг, смылась за дверь, ведущую в коридор, чтоб там покурить.

– У-у-у-уй! – выронил кий от боли татуированный бугаина и рухнул на колени.

«Факи господни!» – подумал Билл, подходя враскачку к двум ублюдкам кровожадного вида. Крепко схватив их за затылки, мощно соприкоснул лбами.

Над прокуренным залом долго еще витало эхо боксерского гонга, а умиротворенные деятели наркобизнеса миролюбиво вытянулись на полу. Агент Джек в это время нокаутировал еще одного противника и ловко запрыгнул на покрытый зеленым сукном стол. Татуированный пришел в себя и, схватив кий, махнул им, метя по ногам агента Джека, но тот ловко подпрыгнул, и кий просвистел мимо. Татуированный в ярости еще раз махнул кием, но ловкий негр снова увернулся в прыжке. Кий стал летать туда и обратно, а Джек, словно забавляясь, подпрыгивал, кувыркался, падал на руки, приводя в восторг окруживших стол гангстеров, весело заключавших пари, кто быстрее устанет. Пари не выиграл никто, так как Джек крепкими своими зубами перекусил кий и, видя обалдевшие бандитские рожи, уже на бис перекусил кий еще в двух местах. Татуированный еле-еле сумел спасти свои пальцы. Напарник ловкого негра встретил противника под стать себе – двухметровую громадину, обросшую широкой бородой и черным, густым, напоминающим конский, волосом. Толстопузый бандит, обхватив Билла мощными ручищами, пыхтя и сопя, пытался повалить его на пол. Немного подумав, Билл врезал ему головой в нос. Зарычав, курчавый, в свою очередь, лягнул агента по ноге и попытался провести бросок. Гангстеры, забыв про Джека, кинулись болеть за своего.

– Джонни, мальчик, – орали они, – сделай этого голубого.

– Билли, Билли, помни, что я поставил на тебя десять долларов, – надрывался в крике Джек.

В эту секунду хозяин бара, дон Чезаре, выпихнул стриптизершу из двери, и она, подбежав к шесту, запрыгнула на него, перевернулась вниз головой и, изображая летучую мышь, тоже стала наблюдать за битвой гигантов, попутно демонстрируя желающим несколько перезрелые свои прелести.

Дон Чезаре, скрестив на груди холеные руки и выставив вперед правую ногу, властительным взглядом Наполеона, высокомерно обозревал происходящее.

Бойцы тесно прижались друг к другу.

– У тебя борода пыльная, – шепнул противнику Билл, громко чихая.

– Джонни, Джонни, – орали болельщики, – ты что, возбудился на этого Нигера? Гаси его-о! Рви на части-и!

– Рвакля еще не выросла, – поднатужившись, провел прием негр, и оказался верхом на бородатом.

«Ну семейка подобралась… Ни на кого положиться нельзя. Бросить, что ли, все и в депутаты с горя податься?» – загрустил дон Чезаре, уловив краем уха трель телефонного звонка.

Мигнул бармену и тот, слащаво улыбаясь, подал трубку шефу.

– Дон Чезаре на проводе! Нет! Не повесили пока… Руки коротки. Да Чезаре это, а не Мандини. Мандини сейчас банк грабит в Чикаго, – загоготал он. – Кого? Я вам что, швейцар, что ли, к телефону подзывать? – протянул трубку бармену.

Тот, прижав ее к уху, закивал головой и произнес:

– Да-а, сэр. Минуточку. Здесь какого-то агента Джека спрашивают, – покрутил головой по сторонам.

– Это меня, – взял трубку ловкий негр. – Да, сэр. Слушаюсь, сэр. Сейчас будем, сэр… Босс вызывает! – сообщил Биллу, который, кряхтя, поднялся с пузатого противника. – Ах, да! – подлетел к татуированному бильярдисту Джек. – С тебя десять долларов.

– Друзья мои, что вы так рано уходите… не случилось ли чего? – язвительным голосом пропел дон Чезаре. – Может, вам кто досаждает или преследует? – провожал он их к выходу. – Меня тоже с ранней юности преследуют… Товарищи, не потеряли ли вы револьверы? – крикнул им вслед и помахал холеной ручкой, сбив невидимую пылинку с прекрасно сшитого костюма. «Мексиканский койот тебе товарищ! – мысленно ругнулся Джек. – Знаю твою родословную… Смолоду еще, состоя в компартии Италии, членские взносы не платил… и налоги тоже… Вот тебя и преследовали… Особо гордится тем, – вспомнил строки досье, – “что его дед, будучи в России, тащил на субботнике бревно вместе с Лениным… ” Куда они его тащили, зачем? Кто такой этот Ленин? Что такое “субботник ”? И что подразумевалось под бревном?..» – размышлял Билл, пока вороной “форд”, сигналя на поворотах, мчал их на секретную квартиру ФБР.

– Босс чем-то озабочен, – ловко крутил руль агент Джек.

– Скорее всего тем, какую выбрать подругу… Толстую или худую? – легкомысленно отмахнулся напарник. – Ты лучше пять долларов гони.

Агент Джек сделал вид, что не услышал приятеля.

Дон Чезаре, сидя в небольшой, уставленной аппаратурой комнате, слушал разговор фэбээровцев: «Ловко волосатый толстяк облапошил нигера и навесил ему на штанину жучок… Сейчас узнаю, чего это начальник отдела по борьбе с наркотой их вызывает… Сколько денег ему плачу, а он что-то темнит, скотина… Явно двойную игру ведет», – вслушивался в пустой треп фэбээровцев.

Джек, как и положено агентам ФБР, ловко сбил водяную колонку, тормозя у металлической ограды, заросшей зеленым вьюном, за которой виднелась роскошная вилла.

Пройдя пуленепробиваемые металлические ворота, которые открыл знакомый охранник, чернокожие приятели очутились у большого бассейна, в голубой воде которого плескались несколько стройных девиц.

– Вон и босс, – указал пальцем на шестидесятилетнего мужчину с крашеными волосами Билл.

Раскачиваясь в кресле-качалке, тот наблюдал за плавающими в бассейне красотками, лениво покуривая при этом толстую гаванскую сигару. Заметив агентов, помахал им рукой и упруго поднялся с кресла.

– Пройдемте на конспиративную квартиру, господа, – указал на виллу, – а то здесь шумно и нам не дадут поговорить. Располагайтесь, – указал на широкий кожаный диван, стоявший у стены просторной комнаты, приятно охлажденной кондиционером. – Если коротко, то дело состоит в следующем… – потряс он газетой. – Некто Беня Епштейн, перед отъездом из России в Израиль, тиснул статейку в газету “Московская утка” о том, что, будучи в советское время на уборочной в деревне Шалопутовке Чекушкинского района, спрятал между планками гармони формулу получения из силоса высококачественного наркотика…

В комнате повисла тревожная тишина.

У дона Чезаре уши стали краснее партбилета итальянской компартии: «Если выгорит, – подумал он, – нагребу деньжищ и буду баллотироваться в сенаторы».

«Если выгорит, – подумал начальник отдела по борьбе с наркобизнесом, – я столько “гринов” вычищу из дона Чезаре за формулу, что запросто смогу баллотироваться в сенаторы».

– Обнаружить инструмент реально, – взорвал тишину начальник отдела.

У дона Чезаре затряслись руки, и он оборвал очень важный проводок. В заставленном приборами и подслушивающими устройствами помещении наступила просто-таки зловещая тишина. Дон Чезаре попытался себя удушить, обхватив горло холеными руками, но вовремя одумался.