Проект с извинениями

– Он имеет в виду, что это не просто очередное крупное дело. Мы разработали стратегию и решили, что она лучше подходит для клиента, – поясняет Джонс-старший. Затем он улыбается. Он так редко это делает, что кажется, будто само его лицо сопротивляется улыбке. Это даже не улыбка, а гримаса, как будто бы у него внезапно свело живот.

Все трое встают. Встреча окончена, а у меня больше вопросов, чем ответов. Джонс-младший понимающие подмигивает отцу, и это меня еще больше тревожит. Черт, да вся эта встреча тревожит меня, я все еще чувствую, как у меня пылают щеки, а пульс учащается. Это мои начальники, я не могу просто взять и бросить им вызов, но и поступать так, как они велят, мне не позволит совесть.

Может быть, они закончили, но я – нет. Я отодвигаю стул и встаю.

– Стоп! – Мой голос звучит слишком резко и уверенно, даже для моих собственных ушей. – Я хочу точно понять, каких действий с моей стороны вы ожидаете. – Джонс-младший открывает рот, явно собираясь высказать какое-то снисходительное или язвительное замечание, но я его игнорирую. – Хью Фиби обвиняется в изнасиловании…

– Сексуальных домогательствах, – поправляет меня Джонс-старший.

– Финансовый директор его компании утверждает, что во время деловой поездки он принудил ее к сексу.

– Это было по обоюдному согласию. Она его соблазнила. Это она согласилась на поздний ужин. И, кстати, он платит ей семизначную сумму, – это опять Джонс-младший. Мне хочется его придушить. Я мысленно уже вижу себя с руками на его маленькой толстой шее.

– Она выдвагает обвинения. И вы хотите сказать, что ее психическое состояние за три года до того, как она встретила Фиби, является причиной, по которой он ее изнас… домогался?

– Нет, она лгунья, ее психическое состояние нестабильно, и это дискредитирует ее, – спокойно возражает Джонс-младший.

– А как насчет четырех соглашений о неразглашении, подписанных за последние десять лет? Еще четыре другие женщины.

– Не имеет отношения к делу. – Они снова поворачиваются друг к другу, показывая, что я могу быть свободна. Как будто это должно ответить на все мои вопросы. Но я еще не закончила!

– Какой смысл мне быть ведущим адвокатом по этому делу, если в конечном счете решаете все вы? – Все трое смотрят друг на друга, и между ними словно мелькают тысячи невысказанных слов. Я знаю почему. И я ненавижу их за это. Стиснув зубы, я сама отвечаю на вопрос, ответ словно висит в воздухе, как густой удушающий туман: – Потому что я женщина. Образцовая женщина-адвокат, которая скорее сможет заставить присяжных и СМИ посочувствовать этой грязной свинье.

Эти трое богатых придурков слишком похожи на Фиби, чтобы заставить присяжных встать на его сторону.

– Прикуси язык, Амелия. Он все еще наш клиент. Он платит тебе! – рычит Джонс-младший.

– Я не буду этого делать. – Я скрещиваю руки на груди.

– Нет, будешь. Если тебе дорога твоя работа, то ты все сделаешь. – Джонс-младший делает шаг вперед, как будто хочет меня запугать.

– Остыньте! Давайте все выдохнем. Амелия, вы талантливый адвокат, поэтому мы выбрали вас. Тот факт, что вы женщина – всего лишь приятный бонус. – Фишер пытается быть голосом разума, но я знаю этого старика уже два десятилетия. Я знаю, что он такой же опасный, как и остальные.

– Талантливый адвокат… – повторяю я. Затем наклоняюсь вперед, положив ладони на стол. – Именно поэтому я возьмусь за это дело только на своих условиях или не возьмусь вообще.

Джонс-младший опускает ладони на стол с грохотом, заставляющим меня отпрянуть назад.

– Нет. Ты сделаешь все так, как этого хочет клиент! Так, как хотим мы. Если нет – дверь там. – Он указывает себе за спину, как будто мне нужно разъяснение.

– Марк! – восклицают одновременно Джонс-старший и Фишер. Я всегда испытывала к Джонсу-младшему неприязнь, и сейчас мое терпение готово лопнуть. От его голоса гнев во мне закипает, как вода в чайнике. Мне приходится прилагать неимоверные усилия, чтобы продолжать держать себя в руках.

– Я отдала этой компании половину своей жизни! – Я тычу пальцем в паре дюймов от его лица. – Я принесла вам всем кучу денег. Миллионы! Я всегда была идеальным сотрудником, и сейчас ты уволишь меня из-за одного дела?

– Нет, из-за того, что ты нарушаешь субординацию. Я не собираюсь просто стоять здесь и терпеть неподчинение. Не от женщины, которая должна благодарить меня за возможность хоть как-то подняться в этой профессии. Ты ведешь себя как неблагодарная су…

– Осторожнее. – Я слышу шипящий звук, срывающийся с его губ, и знаю, какое слово он собирается произнести. – Ты сам сделал меня партнером. Управляющим партнером. Мы на одном уровне, у меня есть право голоса.

– Вы не владеете достаточной долей в компании, чтобы указывать, как надо ею управлять! И вашей фамилии все еще нет в названии, так что успокойтесь и подумайте, прежде чем сказать что-то, о чем потом пожалеете. – На этот раз говорит Джонс-старший, он звучит более сдержанно.

Но эго его сына уже берет над ним верх, заставляет продолжать:

– Ты мне не ровня, милая. Ты просто женщина, которая оказалась в нужном месте в нужное время. Когда фирме понадобилось нанять женщину, ты была единственной доступной кандидатурой. Не льсти себе, думая, что в тебе есть что-то особенное!

Я холодею. Я ему не верю. Отказываюсь воспринимать его слова. Я отлично делаю свою работу. Я – лучшая. Особенная. Я получала награды не за то, что я женщина.

Я выпрямляюсь, покачиваясь на своих шпильках. Он пытается сбить меня с толку, а я не собираюсь ему это позволить.

– Ты ничем не лучше, чем Хью Фиби. Тебе должно быть за себя стыдно. – Я обхожу вокруг самого длинного, черт возьми, стола на планете, пытаясь почувствовать триумф от того, что повела себя как профессионал, и одновременно выйти из комнаты как можно быстрее.

– Я же говорил, это плохая идея. Все они должны сидеть дома, голые и желательно беременные, а не разгуливать по фирме, притворяясь юристами.

Я поворачиваюсь к Джонсу-младшему.

– Что ты только что сказал?

– Марк, – предупреждает Фишер, но Джонс-младший продолжает:

– А ты как думаешь? Я думаю, ты просто завидуешь, что даже Хью Фиби не захочет с тобой переспать, а ты втайне этого хочешь. Как давно тебя вообще трахали? Держу пари, это бы тебя хоть немного расслабило.

Фишер и Джонс-старший вдруг поддерживают слова этого идиота смехом. Как будто ситуация и так еще не достаточно унизительна. Они смеются!

Я теряю дар речи и прихожу в ярость, и, не раздумывая, отвожу руку назад, собираясь дать ему заслуженную пощечину, но мой каблук цепляется за ковер, и вместо этого я бью его локтем. Вес моего тела толкает меня вперед, я продолжаю падать. Мое бедро ударяется о край стола, что останавливает меня от дальнейшего падения, а моя кружка с грохотом падает на пол, разбивается и проливает обжигающе горячий кофе на Джонса-младшего.

Если бы годы спустя меня попросили описать произошедшее, я бы смогла сравнить это со сценой в замедленной съемке, прокручивающейся преде моими глазами. Сначала я вижу, как из носа Джонса-младшего хлещет кровь. Затем я вижу широко распахнутые глаза и рты Джонса-старшего и Фишера, такие же, как мои собственные в эту секунду. Наконец, я вижу, как моя карьера исчезает у меня на глазах, но сосредоточиться я могу только на том, что моя любимая кружка разбита на миллион осколков, валяющихся на полу.

Что ж, ситуация, обострилась довольно быстро.

Глава третья

Я никогда раньше не била другого человека. Я думала, что испытаю мгновенное раскаяние, опускаться до насилия – не в моем стиле. Но единственное, что я действительно почувствовала, – это ушиб бедра и боль в локте. Хотя у меня зубы сводит каждый раз, когда я вспоминаю, как мой локоть встретился с носом Джонса-младшего. Как будто бы кто-то провел гвоздем по грифельной доске. Кто бы мог подумать, что кости такие хрупкие… это было легко, как разломить шоколадку «Кит-Кат».

Итак, прошла неделя, и это мой последний день в ДДФ.

Вы, должно быть, удивляетесь, почему меня не уволили сразу. Ответ прост: я чертовски хороший адвокат, вот почему. И чертовски умная женщина, черт бы их побрал. Прежде чем слова «ты уволена» сорвались с их губ, я любезно напомнила им о том, каким наблюдательным бывает Джонс-младший и как он любил смотреть на мою грудь. И о том, что я была единственной женщиной на руководящей должности в их фирме. А также что я могу убедить любого присяжного в том, что Джонс-младший произнес эти слова, издеваясь над собственным клиентом. Потом я мягко предположила, что могу поговорить с каждой женщиной в их фирме и узнать, не сталкивались ли они с чем-то подобным. Кровь хлестала из носа Джонса-младшего, горячий кофе расплывался на его рубашке, а мы пришли к соглашению, что я возьму недельный отпуск, чтобы снова встретиться с ними через неделю.

Кроме того, я ведь упала – не то чтобы я действительно хотела разбить ему нос. Ну, не совсем.

Спустя неделю, дюжину электронных писем и жарких переговоров по видеосвязи мы решили расстаться (не по-дружески).

И вот я здесь: мой последний рабочий день.

Я всегда представляла себе уход с работы как драматическое и зрелищное событие – с гордо поднятой головой ты прокладываешь свой путь по длинным коридорам офиса, твои бывшие коллеги выстроились по бокам, ахают и пялятся. А ты идешь, обхватив руками классическую картонную коробку, наполненную вещами с твоего стола. Что-то в стиле «Безумцев».

За исключением того, что сейчас не 1961 год, к тому же я не помню, чтобы Пегги из «Безумцев» когда-либо била своего босса. Да и коробки, заполненной вещами, у меня нет, есть только кактус.

Моя сестра, детский психолог, сказала бы, что маленький колючий кактус на рабочем столе символизирует мой собственный характер. А я скажу, что это просто долбаный кактус. Подаренный клиентом и упорно отказывающийся умирать, поэтому я забираю его с собой. Этот мелкий зеленый молокосос слишком настойчив и не заслуживает оставаться в таком месте, как «Джонс, Джонс & Фишер».

– Хорошего вечера, Маргрет. У вас есть все мои контакты на случай, если возникнут какие-то проблемы. – Я стою в дверях с дамской сумочкой на плече и маленьким цветочным горшком в руках.

Маргрет улыбается фальшивой улыбкой, желает мне хорошего вечера в ответ и возвращается к набору текста, ее пальцы быстро бегают по клавиатуре. Она меня ненавидит. Это очевидно. Я всегда это знала. Я много кому не нравлюсь, но Маргрет, вероятно, больше всех, ведь это ей приходилось по много раз переписывать мои доклады, и это она обычно оказывалась в эпицентре бури, когда я не могла совладать с гневом после проигрыша дела в суде. И если вам интересно, знает ли она, что это мой последний день… она отвечала за распределение моих дел между другими адвокатами фирмы, и это она связывалась с IT-отделом, чтобы они отключили мою почту. Так что да… она знает, и ей насрать. А мне должно быть насрать на то, что ей на меня насрать, так ведь? Мне кажется, я должна заплакать, но слезы так и не приходят. В конце концов, сегодня знаменательный день в моей жизни.

Когда я захожу в лифт, Хлоя, Джейсон и Робин, все из IT-отдела, выходят мне навстречу. Они расходятся в стороны, пропуская меня. Джейсон избегает смотреть мне в глаза, вместо этого смотрит себе под ноги. Я общалась с ними, только когда возникали проблемы с компьютером, так что к моменту, когда они заходили в мой кабинет, я всегда была зла и расстроена.

– Добрый вечер. – Я знаю, что кто-то из людей только что заблокировал мне доступ в рабочую почту. Но это их работа, они просто выполняют приказы. Хлоя, ошеломленная тем, что я к ней обращаюсь, замирает, ее взгляд мечется между мной и Робином.

– Эм… добрый вечер, мисс Монтгомери.

Я улыбаюсь, но они просто сбегают обратно в офис не оглядываясь. Болтовня с персоналом обычно не входит в список моих приоритетов и обязанностей. Но сегодня особенный день.

Сегодня вечер пятницы. Вестибюль в момент, когда я спустя двадцать лет работы в компании в последний раз выхожу за ее двери, странно пуст. Конечно, сотрудники знают, что что-то произошло между мной и начальством, но они не знают подробностей, и никто не осмелится спросить. Джонс-младший в тот злополучный день прятался в своем кабинете с пакетом льда на носу, а затем выскользнул из здания через черный ход. А я выбежала так быстро, что никто не заметил моего шокированного вида.

Я делаю глубокий вдох, запоминая все знакомые запахи: чернил из копировальной машины, несвежего кофе из столовой, резкого запаха дезодоранта «Ахе», которым, похоже, пользуется каждый стажер мужского пола. Отвратительная смесь ароматов, но это запах дома. И я буду скучать.

Оказавшись на подземной стоянке, я иду прямо к машине, стук моих каблуков громким эхом разносится по пустому пространству.

Когда я сажусь в машину, звонит телефон, и я включаю Bluetooth-гарнитуру, прежде чем ответить:

– Да?

– Привет, милая! Как прошел твой последний день? – раздается в трубке.

– Привет, мам. Все нормально, без происшествий.

– Ты проработала там столько лет, уверена, что принимаешь правильное решение? Ты слишком молода, чтобы выходить на пенсию.

– Да, мам, – слушаюсь я. Как будто бы у меня был выбор. Я потеряла работу в тот момент, когда ударила Джонса-младшего. Даже не так. Я потеряла ее в тот момент, когда решила, что не буду следовать их плану по защите Фиби. Все, что было после, стало просто ягодками на торте с ядовитой прослойкой. Одна мысль о злобных словах, слетевших с губ Джонса-младшего, вызывает у меня отвращение. Можно ли было сказать что-то еще более мерзкое и грубое? Я думаю, нет. Вот почему я вышла из себя. Как никогда раньше. Играй по-крупному или иди домой – так я всегда говорю. И я ни о чем не жалею. Он заслужил больше, чем тот неловкий удар, а двое других заслуживали чего-то столь же болезненного. У них есть дочери, жены, матери. Но они просто поддержали Джонса-младшего.

Я отдала фирме свою кровь, пот и лучшие годы, а Джонс-младший – просто жадная до денег свинья, женоненавистник, думающий, что ему закон не писан. Двое других не многим лучше, учитывая, что они просто сидели сложа руки и молча одобряли подобное поведение. И в моих глазах они виноваты в той же степени. Не только потому, что они смеялись над отвратительными словами Джонса-младшего, но и потому, что они все были заодно.

– Тебе наверняка устроили шикарные проводы? – спрашивает мама.

Моя бедная, милая, наивная мама. Она не знает всей истории. Я думаю обо всей крови, которая текла из носа Джонса, и о запачканном ковре в конференц-зале, который теперь, должно быть, уже почистили. Так что нет. Мне не устраивали шикарные проводы. Потому что вряд ли шикарными проводами можно назвать соглашение, которое мне пришлось подписать с Джонсами и Фишером: не подавать в суд, не разглашать подробности увольнения и не отзываться о фирме негативно. Я все еще могу заниматься юридической практикой, если захочу, но в течение следующего года я не могу делать это в радиусе десяти миль от фирмы. Самой большой победой для меня были даже не деньги, а факт, что я смогла уговорить Джонса-младшего посетить пару психологических тренингов. И добавила оговорку в соглашение, что, если какая-либо другая женщина когда-либо выступит с обвинениями в домогательствах или нападениях, наше с ним соглашение станет недействительным, и я смогу выступить свидетелем для этой жертвы.

Если бы я рассказала родителям всю историю, я бы нарушила условия соглашения, а родители непременно бы поведали все всем своим знакомым. Так что версия для родителей такова: у меня возникли разногласия с партнерами, и мы все подумали и решили, что будет лучше мирно расстаться в обмен на хорошее выходное пособие.

Хорошее – это очень аккуратный эвфемизм для «миллионов».

– Нет, мам, никаких проводов.

– Может быть, это будет вечеринка-сюрприз. Никогда не знаешь наверняка.

Сюрприз? Ха-ха. Конечно. Я выезжаю из гаража и направляюсь в сторону дома. В голове крутятся разные мысли. У меня есть привычка все анализировать и рационализировать, это делает меня хорошим адвокатом, но не самым приятным человеком.

Если подумать, сегодня вечером на работе и правда никого не было… Может быть?.. Нет, вряд ли. Я имею в виду… Может так случиться, что кто-то и правда решил организовать ее? Вечеринку-сюрприз?

О, нет. Разумеется, нет. Вряд ли найдется в офисе хоть один человек, который захотел бы сделать что-то подобное для меня. Да никто из них даже открытки на прощание не подписал. Это угнетает. Хочется заглушить эмоции алкоголем.

– Мам, я перезвоню, – бросаю я в трубку и набираю номер моей сестры Нины, которая встречается с Кевином, одним из тех парней, которые распространяют по офису запах дешевого дезодоранта. Он не стажер, но ведет себя как стажер, работает в бухгалтерии моей, теперь уже бывшей, фирмы. Меньше всего я хочу сейчас видеть кого-то из ДДФ. Но выпить вдвоем с Ниной было бы здорово.

– Алло? – Я едва могу различить голос сестры сквозь шум на фоне.

– Милли? Это ты?

– Привет, да, это я! – кричу я в ответ, как будто тоже нахожусь в шумном месте. – Где ты?

В трубке раздаются приглушенные и едва различимые звуки.

– Милли? Что случилось?

– Я еду с работы. Где ты? Не хочешь чего-нибудь выпить?

– Ой, я тут с подругой, празднуем ее повышение. Не хочешь присоединиться?

Конечно, она празднует чей-то успех. Так делают все нормальные друзья. Кроме меня. Я ухожу домой в гордом одиночестве и страдаю. На заднем плане слышится голос Кевина.

– Не, спасибо, может быть в следующий раз. – Я заталкиваю поглубже какой-то неясный комок мутных эмоций, мешающийся в горле. – Повеселитесь там.

– Но завтра встречаемся за завтраком! Все же в силе?

– Да. Увидимся. – С этими словами я кладу трубку.

До дома я добираюсь минут за десять. В подъезде стоит гнетущая тишина. Все жильцы или гуляют где-нибудь, или проводят вечер дома, со своими близкими. А я захожу в пустую квартиру, где меня встречает только скучающий взгляд и осуждающее мяуканье моего кота. Добро пожаловать в прекрасную новую жизнь.

Глава четвертая

Угадайте что. Оказалось, что я не робот. У меня даже есть эмоции. Много эмоций. Откуда я знаю? Загуглила.

Согласно Интернету, не вставать с постели в течение сорока восьми часов, плакать и есть «Нутеллу» прямо из банки (пальцем) – это один из способов моего организма справиться с фрустрацией. Или первые симптомы депрессии. А ведь я думала, что буду наслаждаться своим новым статусом пенсионера. Да, я называла это так. Выход на пенсию. Звучит приятно, правда? Но нет, у меня не получается наслаждаться. Я чувствую себя куском космического мусора, парящего в вакууме, в тысячах миль от орбиты Земли. Здесь нет ни воздуха, ни звуков, ни людей, только тьма, тишина и бесконечная тяжесть.

И что еще хуже, сегодня я проснулась с твердым намерением вытащить себя за волосы из этого мучительного состояния. «Амелия Монтгомери не плачет», – повторяла я сама себе пока варила кофе. «Амелия Монтгомери не проигрывает», – повторяла я вслух, пока кормила своего кота Уильяма. «Амелия Монтгомери всегда побеждает, и она обязательно сегодня встанет с постели и сделает то, что у нее получается лучше всего – победить», – твердила я, одеваясь, чтобы встретить новый день. Инстинктивно я схватила костюм – темно-синий брючный комплект от «Дольче и Габбана», и только дойдя до последней пуговицы, вспомнила, что у меня больше нет работы. Нет необходимости надевать костюм. И нет смысла жить.

Это привело меня в такую ярость, что я выкинула из шкафа все костюмы (а это две трети моего гардероба). Они разлетелись по полу, образовывая хаотичные кучи. Потом я просто вернулась в постель. Кстати, все еще в костюме от «Дольче и Габбана».

Входная дверь открывается и закрывается с легким стуком. Это Нина. Кто же еще.

– Милли, поднимай свою задницу с кровати! Сперва ты отменяешь завтрак, потом перестаешь отвечать на звонки. Мама с папой с ума сходят от беспокойства. Они уже собирались приехать и проверить, все ли в порядке. И что, черт возьми, тут происходит? – Она оглядывает комнату и разбросанную по полу одежду.

– Зачем мне вставать? Здесь есть все, что мне нужно. Можешь сказать родителям, чтобы расслабились. – Я пальцем зачерпываю «Нутеллу» из банки. – И мне не нужны все эти костюмы.

– Поэтому ты просто разбросала их по всей комнате?

Я пожимаю плечами. Она аккуратно сдвигает одежду и садится на край кровати.

– Когда ты увольнялась, какой у тебя был план? Разлагаться в кровати?

Не было никакого плана. Она тоже не знает всех причин моего ухода. Но ей известно, что у меня были проблемы с одним из партнеров, я даже рассказала ей, что была несогласна с тем, как они подошли к делу одного конкретного клиента. Но спасибо соглашению и тому факту, что бойфренд Нины все еще работает в фирме, подробностей и всей сути спора я ей рассказать не могла.

– Ты все всегда планируешь, Милли. Все, – говорит она. – Ты еще в начальной школе планировала все свои проекты за год, чтобы получить преимущество над другими третьеклассниками. И ты с первого класса знала, что станешь юристом. В старших классах ты уже составила подробный план, какие лекции стоит посещать в первую очередь, чтобы быстро окончить колледж и поступить в юридическую школу. Так что не вешай мне лапшу на уши. Какой у тебя план?

– И до чего меня довело все это планирование? – Я думаю о том, что у меня нет друзей и что никто из моих бывших коллег даже не соизволил попрощаться со мной в последний день в офисе. Маргрет даже была рада как будто бы, но она, по крайней мере, быстро и эффективно помогла мне передать дела.

– Прекрати строить из себя бедную и несчастную. Слишком на тебя не похоже. Ты мультимиллионер. Кто еще мог бы себе позволить уйти на пенсию в сорок? Так что подними свою задницу с кровати и поговори со мной нормально! Что случилось? – Она срывает с меня одеяло.

– Мне еще нет сорока. Всего-то тридцать девять. – Со стоном я пытаюсь дотянуться до одеяла и натянуть его на себя, но пальцы у меня липкие, так что я решаю, что разумнее будет ничего не трогать.

– Тебе исполняется сорок через две недели.

– О чем я и говорю, пока что только тридцать девять.

Она закатывает глаза:

– Так какой у тебя план, Амелия?

– Единственный мой план был – расслабляться, – произношу я все еще с перемазанным «Нутеллой» ртом, отчего каждое слово получалось ужасно шепелявым. Может ли что-то быть более расслабляющим, чем это?

– Ты сама на себя не похожа, я волнуюсь.

– Ну так перестань волноваться. Со мной все хорошо. – На слове «хорошо» я чувствую, как к глазам подкатывают слезы, а в горле встает мерзкий комок из невысказанных слов. Ну или из «Нутеллы». Должно быть, это все-таки она, я ведь никогда не плачу.

– Милли, – предупреждает меня сестра. – Если ты сейчас же не расскажешь мне, что случилось, клянусь, я натравлю на тебя родителей.

– Даже Гугл относится ко мне лучше, чем ты.

На одной чаше весов Гугл – мой психотерапевт и врач, а на другой – моя сестра – настоящая заноза в заднице. Заноза с дипломом психотерапевта, но это к делу не относится. Люблю ее, но Гугл тут явно перевешивает. Я все-таки сажусь и облизываю пальцы. Нину передергивает от такого зрелища, и она уходит, чтобы вернуться с пачкой влажных салфеток и дезинфектором для рук. И то и другое она протягивает мне молча, но осуждающе.

– Давай не будем пачкать твою дизайнерскую одежду, сестренка. – Но мне плевать на одежду. – А теперь давай сюда «Нутеллу», Милли. Давай. – Нина протягивает руку. Я возмущенно фыркаю, но она так и стоит с вытянутой рукой, так что в конце концов я сдаюсь. Я люблю свою сестру. Она младше меня на десять лет, и она – мой лучший друг. Единственный друг. От этой мысли на глаза у меня снова наворачиваются слезы. Может, в «Нутелле» есть ананасы? У меня на них аллергия, глаза обычно слезятся и чешутся.

– Ты что, плачешь? – потрясенно спрашивает Нина. – Мне надо срочно прочитать состав «Нутеллы», должно быть началась аллергическая реакция. – Черт возьми, ты плачешь! Это потому, что ты целых сорок восемь часов ни на кого не кричала? Или твое тело так отвергает расслабление?

– Зараза. – Я вытираю глаза. – Никто даже не попрощался со мной. Двадцать лет – я проработала там двадцать лет, и как будто бы это ничего не значило. Я знаю, что это глупо, но…

– Ох, Милли. Мне так жаль. Надо было уйти тогда в пятницу из бара и пойти выпить с тобой. – Я отмахиваюсь, но Нина продолжает: – И это не глупо – хотеть иметь друзей. Ты всегда была такой независимой, мне и в голову не приходило, что тебе может быть одиноко. Я должна была догадаться.

– Мне не одиноко! – протестую я. Абсурд какой-то. – Я была абсолютно довольна тем, как обстояли дела. Тебе и не нужно было ни о чем догадываться. Просто произошло много всего и сразу, и на секунду, на миллисекунду я подумала, что было бы здорово, если бы хотя бы пара человек обняла меня на прощание и пожелала удачи.