Полная версия
Авторитетный опекун. Присвоение строптивой
– Вы хотите его убить?
– Да бог с тобой, ещё я за крысами не гонялся! – смеётся Глеб, делая новый глоток вина и отставляя бокал.
От смеха от уголков его глаз разбегаются лучики, делая и без того симпатичное лицо каким-то особенно притягательным. Встречаемся взглядами, и я растерянно отвожу свой. Знаю ведь, что никогда и ни за что нельзя поддаваться мнимому обаянию палача…
– А теперь, может, поедим наконец? – Встряхивает он текстильную салфетку и стелет себе на колено. – Есть замечательный камчатский краб. Очень рекомендую.
– Зачем вы держали меня в том борделе, Глеб Борисович?
– Борделе… Богдану только так не ляпни, малыш может обидеться. – Он усмехается, накладывая в свою тарелку салат. – А если серьёзно, то на тот момент там было самое безопасное для тебя место.
– А теперь что? Почему я здесь? Я что, приманка для отца?
Глеб задумчиво жуёт, откинувшись на спинку стула. Ветер за стеклянной стеной всё так же гонит дождь и сорванную листву, но мне уже нет дела до красот стихии. Мне даже плевать на вызывающую, практически не прикрытую халатом наготу сидящего напротив мужчины.
Я чувствую, что, возможно, именно сейчас решается моя судьба, и от тревожного напряжения у меня вдруг остро, до тошноты подводит живот, а желудок издаёт громкий заунывный вой.
Я нервно обхватываю себя руками, понимая, что Глеб не мог не услышать этот позор и ожидая новой порции колких шуточек, но он остаётся на удивление серьёзен.
– Видишь ли, Лина, твой папаша оставил после себя столько долгов, что всё его имущество, включая тебя, принадлежит теперь мафии. И эта мафия – вовсе не я, уж поверь. Красивая, юная и невинная – ты ходовой товар, который хотя и не покроет всех папашиных долгов, но и упускать тебя глупо. Поэтому уже почти неделя, как на тебя объявлена охота, и когда именно ты попадёшься – лишь вопрос времени.
Пауза. Глеб неторопливо пьёт вино, пристально глядя на меня поверх бокала, словно обдумывая что-то. Наконец отставляет бокал и поднимается из-за стола.
– Только я могу защитить тебя, Лина. Стать твоим гарантом безопасности в обмен на тайные активы папаши. Да, не удивляйся, у него есть и такие, записанные на третье лицо. Ты ведь третье лицо для твоего папаши, Лина. Не больше. И сейчас он просто затаился, чтобы дождаться твоего двадцатиоднолетия. Именно в этот день, по условиям схемы, если ты сама не распорядишься своим добром, то это право по умолчанию переходит к очередному левому человеку. За которым стоит твой отец, естественно. Такие вот кружева, и очень, надо сказать, хитрые. Но на каждого хитреца найдётся свой мудрец, и я затем и стал твоим опекуном, чтобы, не дожидаясь заветного дня, распорядиться активами твоего папаши как сочту нужным. То есть, забрать себе. Либо… – Его тёмные глаза хищно щурятся, – ты станешь моей, Лина. Во всех смыслах – от секса до статуса официальной любовницы. А взамен получишь всё сразу: и моё покровительство, и своё наследство. Думаю, выбор очевиден.
Он протягивает руку, словно и вправду надеется, что я с радостью брошусь к нему в постель, но я в шоке пячусь. Он смеётся:
– Да, конечно, обдумай как следует. Только забыл уточнить: твой папаша остался должен и мне тоже. И получив его активы, тебя саму я… Ну, скажем, продам. В счёт остатка долга. Так что, как насчёт камчатского краба?
Вернувшись под конвоем охранника в комнату, я первым делом сбрасываю с плеч мужской махровый халат.
Мерзавец! Ишь ты, опекун недоделанный выискался! Любовницей ему стать. Ха!
Поддаю халат ногой, потом ещё и ещё, и так и пинаю его, пока не загоняю в дальний угол.
Не хочу ничего, вообще ничего, что связывало бы с этим голожопым негодяем! Была бы моя воля – вообще бы всё игнорировала, даже воздухом его дома не дышала бы!
Но игнорировать вообще всё я не могу, хотя бы потому что на мне теперь только домашний костюмчик из тонкого повлажневшего трикотажа, который очень хочется поскорее сменить на что-нибудь потеплее и посуше. И это «что-то» – точно не полупрозрачная ночная сорочка на лямках-волосинках. А больше у меня ничего нет.
Взгляд падает на одёжные чехлы. Так… Ладно. Посмотрим.
Расстёгиваю утренний – в нём лёгкий шёлковый пеньюар длиной в пол, с тонким кружевом ручной работы на рукавах. Изысканный, с милыми розовыми пионами, рассыпанными по молочному фону. Этакий домашний наряд для утончённой барышни, решившей испить утреннего кофию с бисквитами у себя на балконе, понежиться в лучах солнца и, глядя на сад, поболтать о классической литературе…
Со странной смесью неловкости и злости отбрасываю наряд. Этот псевдо-опекун что, специально подбирал его под солнечную утреннюю погоду? Он что, ещё и шизоид?
В дневном чехле нахожу свободный, похожий на костюм для медитаций, брючный комплект из тонкого хлопка, с широким поясом-кушаком. Уютный, комфортный. В таком хочется усесться на стул прямо с ногами, и обняв коленку руками, залипать на интересные истории собеседника, заедая их мясным пирогом с капустой…
При мысли о пироге желудок пронзительно взвывает, напоминая о камчатском крабе, которого я так и не попробовала. А ещё о соте с козьим сыром и… что там ещё было-то? Дичь, кажется? Интересно, птица или… Ох, да мне бы сейчас хоть листочек салата!
Отбрасываю и этот костюм. По телу волна за волной пробегает зябкий мандраж. Если и в третьем чехле окажется какая-нибудь легкомысленная девчачья фигня, я просто замотаюсь в одеяло!
Ну как можно вот так цинично запереть человека в четырёх стенах, отобрав свободу и право выбора, да вдобавок ещё и нормальной одежды лиши…
Замираю. В третьем чехле обнаруживается спортивный костюм из уплотнённого трикотажа с начёсом и кеды. А ещё носочки, хлопковая футболка и даже повязка на голову, чтобы прикрыть уши от ветра.
Всё такое уютное, тёплое. Словом, в самый раз для прогулок по саду сразу после дождя или пикника в открытой беседке. Ну или для ужина на вечерней террасе, да.
Чувствую себя глупо. И даже не пойму – то ли это как будто бы меня обманули, то ли как будто бы я сама и есть дура. Тут, как бы, и шах, и мат.
Не выпендривалась бы – не пришлось бы ни мёрзнуть, ни сверкать просвечивающими сквозь белый свитшот затвердевшими сосками.
А как этот мерзавец посмотрел на них тогда! С такой самодовольной ухмылочкой, словно котяра, обожравшийся сметаны!
Топаю ногой и с гордым видом подхватив костюм, удаляюсь в душ. Там, стоя под горячими струями, ловлю себя вдруг на том, что улыбаюсь. И что мне вообще, в принципе, как-то непозволительно хорошо, что ли…
Хмурюсь, беря себя в руки. Глупости! Просто согрелась, вот и всё. И маячащая перед закрытыми глазами крепкая мужская задница тут ни при чём! Про всё остальное… хозяйство мне вообще даже вспоминать не хочется – сразу же так и тянет зажать рот руками… и расхохотаться в голос!
Не из-за хозяйства, конечно. Внушительных размеров, оно-то как раз вызывало какое-то подсознательное уважение, что ли. Но вот сам Глеб…
Ну какой из него опекун, если он такой дурак ненормальный? Сразу бы так и называл это – распорядитель наследством. А то – опекун! Забота так и прёт, ага!
Потом приходит конечно и воспоминание о возмутительном предложении стать его любовницей, но былого гнева оно уже не вызывает. Скорее взволнованность собственным бессилием.
А Глеб что, в конце концов, это его образ жизни, понятно же. Его система ценностей, в которой всё покупается и продаётся, либо просто присваивается по праву сильнейшего. Он же, вон, даже среди ночи девочек себе одним звонком…
Рука с феном замирает и медленно опускается. Так это что, всё-таки не сон был? Или сон?
Когда выхожу из душа, застаю в комнате Катерину с подносом.
– Лина, я всё-таки взяла на себя смелость и принесла вам немножко покушать. Никто не узнает, клянусь!
– Нет! – твёрдо заявляю я.
Катерина вздыхает, но уже не сокрушённо, как утром, а с раздражением и уходит, так и оставив еду на столике. И вот я сижу на кровати, утопаю в этом уютном костюме с начёсом… а слюна так и набегает…
Сдаюсь. Словно украдкой подхватываю салатник и возвращаюсь в кровать.
Последний раз я так ела ещё в глубоком детстве, когда болела простудой, и мама приносила мне бульон прямо в постель. В пансионате за такое строго наказывали – отправляли на общественно полезный труд по уборке территории или мыть посуду в столовой.
Поначалу, когда я только попала в пансионат, я в этой столовой, кажется едва ли не жила, столько у меня было нарушений режима. Я тогда жутко тосковала по маме, и всё ждала, когда папа «решит дела» и заберёт меня домой.
Всё ждала и ждала… Ждала и ждала… Почти год до его первого визита в пансионат. А когда он наконец приехал, я обрадовалась безумно, думала, он за мной. Но нет. Просто ко мне. В гости.
А уж сколько их было потом – этих дней ожидания и пустых надежд…
Не замечаю, что от грустных мыслей по щекам бегут слёзы. Просто сжимаюсь в ещё более плотный комок и ем нежнейшее крабовое мясо из салатника, постепенно чувствуя, как насыщаюсь, а на место слёз приходит сонливая усталость.
Не дожидаясь позднего часа чтобы спать или даже пока меня традиционно запрут снаружи – Как будто я могу отсюда сбежать, Господи! Куда, в лес? – выключаю свет и прямо в спортивном костюме заваливаюсь в постель.
…Мне снится дождь и ветер. И как будто бы я всё-таки сбегаю из особняка, и продираюсь сквозь лес. А он такой страшный, тёмный и густой, что усталость валит меня с ног. Я буквально засыпаю на ходу, не в силах сделать и шага, пока не падаю наконец, решая, что не случится ничего страшного если посплю немного…
И вот я сплю во сне, и уже как будто бы в каком-то заброшенном охотничьем домике. Здесь темно, тихо и безопасно. Потому что снаружи по лесу бродит охота – они хотят забрать меня за долги отца, и мне жизненно необходимо от них спрятаться…
А потом в этом же домике откуда-то появляется Глеб, но я его не боюсь, а как будто бы наоборот, знаю, что он здесь чтобы защитить меня. И мы спим с ним на одном лежаке, и я немного опасаюсь, что Глеб может захотеть овладеть мною, но он не делает попыток даже просто прикоснуться ко мне…
И тогда я сама украдкой нахожу в темноте его ладонь и будто бы случайно кладу поверх неё свою.
Наши пальцы переплетаются, и я не знаю, сделал ли Глеб это случайно или нарочно. Понимаю только, что я – специально. И так хорошо, как сейчас, рука в руку, так трепетно и волнующе мне ещё никогда раньше не бывало…
Глава 6
Утром, выйдя из душа, я едва не ловлю сердечный приступ: на моей кровати, заложив руки за голову нагло возлегает Глеб. Прямо в деловом костюме и до блеска начищенных туфлях.
При моём появлении, выразительно встряхивает часами на запястье:
– Двадцать три минуты, Лина! Что там можно делать так долго? – И, не дожидаясь ответа, переходит к делу: – Значит так, у меня сегодня день под завязку, даже к ужину скорее всего не успею, так что все планы переносятся на завтра.
Подходит к окну, выглядывает в сторону центрального входа и, удовлетворённо кивнув, направляется к двери.
– Машку больше не игнорь, ясно? Она с виду только стерва, а на самом деле нормальная, просто работа у неё нервная. Да ещё Малыш этот мозг конопатит, дурачок блаженный. Короче, барыню не включай больше, лучше попроси её пусть шмотки тебе поможет выбрать.
Я прижимаю к груди мокрое полотенце, и никак не могу собраться с мыслями. Машка? Малыш? Барыня?
…А по венам тёплой негой бегут отголоски сна – ощущение моей руки в горячей мужской ладони и его волнующая близость… Эти воспоминания настолько яркие, что мне даже неловко поднять взгляд, как будто тогда Глеб сможет увидеть в нём что-то запретное. Аж щёки вспыхивают.
– Завтра я обязательно выкрою время, выведу тебя в свет, так сказать. Поэтому после завтрака Катерина принесёт тебе ноут, там закладки на бутики разные, выбери себе что хочешь. Что-нибудь подходящее для хорошего ресторана. Ну и что-нибудь для меня присмотри. – Опекун с видом великого соблазнителя дёргает бровью. – Кружевное бельишко, трусики-чулочки всякие…
– В смысле… – не на шутку теряюсь я. – Вы… носите кружевные трусики?
Он замирает на мгновенье и начинает хохотать:
– Молодец, урыла! – Снова смотрит на часы. – Так, ладно, тогда выберешь платье, а кружева я тебе сам куплю. На свой вкус.
– Зачем? – напрягаюсь я. – Мне не нужно кружевное бельё. Тем более от вас!
– Ну, во-первых, одевать тебя – моя святая опекунская обязанность. А во-вторых, кончай уже мне выкать. А то так и вижу эту картину: Глеб Борисович, дружочек, а не пройти ли нам с вами в опочивальню? Нет, душа моя, Ангелина Павловна, сегодня я буду трахать вас прямо у камина!
– Что… – задыхаюсь я, заливаясь краской до корней волос, – что значит… трахать?!
– Трахать? – Повторяет он, а на его лицо стремительно набегает вдруг тень, и вот я уже вижу не довольного жизнью балагура, а того самого непроницаемого незнакомца из папиного кабинета, от взгляда которого кровь стынет. – Так, я не понял. Мы же вчера всё обсудили, Лина? Да, сегодня я не могу, занят, поэтому начнём завтра. Сначала выход в свет, там нас сразу срисуют как пару, пойдут слухи что ты со мной. Для надёжности можно в ювелирку заехать, бриллиантик какой-нибудь тебе прикупить. Всё. Считай с этого момента официальный статус у тебя имеется. Ну а дальше, знаешь ли, – разводит руками, – твоя очередь отрабатывать договор.
– Что?! Я не обещала вам… Я… Я вам ничего такого не обещала! Я вас вообще к чёрту послала, если вы забыли!
Брови Глеба угрожающе сдвигаются.
– То есть, ты хочешь сказать, что выбрала второй вариант? И вместо светских тусовок, бриллиантов и качественного траха, мне просто подготовить для тебя документы о передаче папашиных активов в моё полное распоряжение. Так? А тебя саму добавить в базу шкур на продажу. Я правильно понимаю?
Он давит. Своим гневом, хозяйской аурой и требованием безоговорочного подчинения. И я не вижу альтернативы. Правда не вижу! Для меня что первое, что второе…
Нет, умом-то я всё понимаю. Но вот так запросто сказать – хорошо, я выбираю этот… как его… трах у камина… Ну не могу я, у меня ком в горле, я… я… Я боюсь!
– Ладно, – выдыхает Глеб, но губы всё ещё строго поджаты. – Я дам тебе ещё день. Один день, Лина. А вечером ты дашь мне понятный ответ, с которого уже не соскочишь. – Решительным шагом направляется к выходу, но на пороге оборачивается: – За отказ от еды теперь буду строго наказывать. И с сегодняшнего дня ты начинаешь занятия по профилю. Мне, знаешь ли, нужен нормальный, релевантный товар, на случай если ты всё-таки выберешь стать шкурой.
Он уходит, а я так и остаюсь в ступоре. Где-то внутри безнадёжно тает то самое, затаившееся после сна очарование этим… мерзавцем. И так обидно от этого, словно я не глупую фантазию теряю, а реальные чувства: боязливый интерес, робкое притяжение… Так глупо.
Так я и хожу в анабиозе. Не осмеливаюсь пропустить завтрак, на автомате знакомлюсь с кухаркой Галиной, очень милой, тёплой женщиной, которую я, однако, практически не вижу и не слышу. В голове белый шум.
Я понимаю, что выхода у меня нет. Этот гад не отпустит. И сама я тоже не сбегу – как, если вокруг лес, и я даже приблизительно не знаю в какую сторону идти, потому что приехала сюда по подземному тоннелю?
И такое отчаяние от этой безысходности накатывает! Это ведь самое настоящее принуждение! Средневековье какое-то дикое. С работорговлей, наложницами и вельможами-самодурами!
И как я вообще могла ещё сегодня утром думать об этом негодяе с теплотой? И как я могу добровольно сказать ему «да»?
А как я могу сказать «нет»?
И на этой «весёлой» ноте раздумий ко мне заявляется вдруг Мариэль с модной спортивной сумочкой через плечо.
– Готова? – опустив приветствие, сходу спрашивает она, и окидывает меня таким высокомерным взглядом, словно я ей денег должна. – Хотя, о чём я, боже… Где ты и где готова. Ладно, пофиг. Просто начинаем.
– Что начинаем? – не понимаю я.
– Обучение, – фыркает Мариэль. – Буду учить тебя прекрасному, доброму и вечному…
И с торжествующим видом достаёт из сумки большой резиновый член.
– Ой, вот только не надо падать в обморок, ладно? – увидев мою оторопь, закатывает она глаза. – Это всего лишь обучающее оборудование, хотя силикон, конечно, премиум, и по ощущениям, скажу я тебе, – словно специально смущая меня ещё больше, ведёт рукой вверх вниз по рельефному стволу, – очень близко к натуральному. Даже крайняя плоть имитирована как надо. Если мы, конечно, говорим про необрезанных. На, это будет твой.
Она протягивает мне член, а я стою обалделая и не то, что взять, а даже шаг навстречу сделать не могу.
– И что мне с ним делать?
– О-о-о! – игриво мотыляет розовым естеством Мариэль. – Чего только с ним не сделаешь! Но сегодня мы начнём с изучения анатомии, и, если успеем, плавно перейдём к основам минета. Это база, без которой ты ни одного мужика никогда не приручишь. Тем более Глеба. Да возьми уже, он не кусается!
Нагретый пальцами Мариэль силикон ложится в ладонь неожиданно уютно. Но всё равно, первые минуты я с опаской держу его на вытянутой руке.
Водя наманикюренным пальчиком по своему экземпляру «обучающего оборудования», Мариэль рассказывает мне про головку, уздечку и ствол, про мошонку и виды мужского возбуждения, а я смотрю на экспонат в своей руке и в голове такая каша!
– …Я говорю, бери смазку! – доносится до меня из этой каши. Возвращаюсь в реальность – Мариэль, обжимая пальцами головку своего экземпляра, держит над ним тюбик с лубрикантом. Смотрит на меня с издёвкой, только что в голос не насмехается: – Да, рыбка моя, это тебе не МГИМО, тут всё надо на практике пробовать! Пальчиками вот так обхватывай, нежнее. Чувствуешь, вот эту зону, как будто влитая рука сидит? Это исходная позиция. Но запомни, пока сухой, ничего никуда не двигаем. Обязательно смочить. Смотри, капаешь смазку буквально немного, вот сюда. – Из её тюбика срывается тягучая красивая капля и падает чётко на ложбинку уретры, поблёскивая, словно роса. – И уже это само по себе должно выглядеть сексуально, ясно? Это уже прелюдия. Когда научишься капать из флакона, научу тебя смачивать слюной. Вот так. – Она приподнимается над столиком, к которому на присоске прикреплён член и, до соблазнительных ямочек втянув щёки, совершенно распутно выпускает струйку слюны всё туда же, на розовую, зажатую между пальцами головку. – У этого приёма есть свои фишки, о которых нормально расскажу только я… Аллё, зайка! Так и будем сидеть до вечера, пялиться, или начнём практиковаться?
– А они… ну, члены… Они все такие огромные? – Это единственная мысль, которую мне удалось озвучить. Серьёзно. Я шокирована вообще-то.
– Пф-ф! Кому как повезёт, знаешь ли! Ну и всё познаётся в сравнении, конечно. А тебе разве есть с чем сравнивать?
Я вспоминаю про голого Глеба, и на щёки густо ползёт краска. Единственный член, который я видела вживую, да. И если сравнивать с ним, то этот, силиконовый, гора-а-аздо больше.
– Ну вот если сравнивать с Глебом, например, – словно подслушав мои мысли, вторит им Мариэль, – то тот, что сейчас у тебя, практически один в один. В рабочем состоянии, естественно. И обрати внимание на пропорции, соотношение длины, диаметра ствола и размеры головки. На саму форму головки и глубину крепления уздечки. Видишь? Вариаций бывает хренова куча, от пугающих до откровенно нелепых, но именно у Глеба член идеальный, как будто создан не природой, а рукой мастера. И лично я считаю, что Глеб просто обязан отлить его в золоте, или хотя бы хороший фотосет устроить.
– Ты что… видела его член? – поражаюсь я. Но тут же вспоминаю как свободно Глеб расхаживает голым и добавляю главное: – Я имею в виду… возбуждённым?
Мариэль прекращает плавно двигать руку вверх-вниз по своему «пособию». Смотрит на меня то ли с издёвкой, то ли со злостью. Чуть склонившись в мою сторону, понижает голос:
– Не только видела, но и делала с ним всё то, чему учу сейчас тебя. А ещё и такое, о чём в теории не учат, только на личном опыте познают. И кстати, не только я. Глеб, чтобы ты понимала, вообще очень любит секс. Много и часто. А ещё он любит разнообразие. И я имею в виду не только Камасутру, но и банально – разные вагины. Ну… баб разных любит, понимаешь? И даже не всегда по одной, частенько и двух-трёх за раз приходует. Это на тот случай, если ты вдруг начнёшь впадать в иллюзии о большой и светлой любви с ним. Не надо, девочка. Не рви себе душу. Глеб – это не про любовь. Хорошенько потрахаться – да, а за остальным надо спускаться с небес на землю и искать мужика попроще.
Смотрит на меня выжидающе и так ядовито, что аж в позвоночнике что-то противно зудит.
– Да я вообще-то… – зачем-то начинаю оправдываться я, – я и не собиралась. Мне всё это вообще не нужно. Ни Глеб ваш, ни все эти члены…
– Это хорошо, – во взгляде Мариэль проступает мягкость, и колючий яд словно растворяется. – Я хотя бы за тебя спокойна буду. Потому что знаешь… – Вздыхает. – Скольких вроде тебя я обучила, но довольны жизнью, крутят мужиками как хотят, купаются в роскоши и обожании только те, которые не прошли через Глеба. Он как проклятие. Ты его пробуешь в первый раз, и твоя природа словно в ту же секунду настраивается на него одного. Ты без него дышать не можешь, а ему это нахрен не надо. Всё что надо ему – это новую дырочку, желательно целую и неопытную, чтобы застолбить так застолбить. И вот он тупо натрахался и пошёл дальше, а ты сердце по кускам собираешь. Потому что ты для него – дырка, а он для тебя – любовь…
Выпрямляется. Неторопливо, красивыми изящными движениями вытирает влажной салфеткой руку от лубриканта и слюны. А я слежу за этой рукой, как заворожённая… и почему-то вижу её на члене Глеба.
Смаргиваю. Отворачиваюсь. В груди всё клокочет, жарко полыхает лицо.
Зачем она мне всё это рассказывает? Как будто мне есть дело до этого её Глеба, до этих его женщин и сексуальных предпочтений!
– Я не хочу быть с ним, Мариэль, – признаюсь глухо, словно боюсь, что прозвучит фальшиво. – Я вообще больше всего хочу сбежать отсюда, но не могу, ты же сама понимаешь. И у меня даже нет выбора отказаться от его притязаний, потому что другая перспектива – попасть на рынок шкур. Проституток, как я понимаю, верно? Поэтому, если мне и придётся переспать с ним, то только против воли, и уж влюбляться я в него после этого точно не собираюсь! Я его ненавижу, если уж честно. Но у меня, похоже, нет выбора, только и всего.
Пауза. Мы обе молчим, и по мере того, как утихает внутреннее возмущение, до меня постепенно начинает доходить, что Мариэль мне вовсе не подружка. И что она, возможно, вообще последняя, с кем стоило бы откровенничать о Глебе, ведь не просто так он подослал ко мне именно её…
– Не обязательно к шкурам, – кладёт она руку поверх моей. И этот жест неожиданно тёплый, успокаивающий. – Я сейчас скажу тебе то, за что Глеб мне бошку нахер оторвёт, если узнает, но ты вообще-то можешь сделать ход конём: и жизнь свою устроить нормально, и Лыбину нос утереть…
И она рассказывает мне об особом рынке наложниц, предназначенных для арабских шейхов. О красивой богатой жизни, в которую попадают девочки сумевшие и невинность сохранить, и овладеть искусством ублажать мужчину вот так, на «обучающем оборудовании»
Она даже показывает мне соцсети эффектных красавиц в лазурных бассейнах на фоне пальм, в роскошных машинах и бутиках, утверждая, что все они – её ученицы и так или иначе начинали свою «карьеру» с заведения Богдана.
Говорит, что очень многие девочки мечтают жить вот так же красиво и ненапряжно, наслаждаясь собой и купаясь в вожделении богатых мужчин, но не у всех есть исходные данные. А у меня есть. Невинность, славянская внешность, голубые глаза – это, говорит Мариэль, моё «суперкомбо» А образование МГИМО со знанием пяти иностранных языков – контрольный в голову любого арабского принца.
– И, если ты чётко и понятно скажешь Глебу, что выбираешь именно второе, он не сможет принудить тебя быть с ним, – понизив голос, мягко мурлычет Мариэль. – Он тебя и пальцем не тронет, уж поверь, потому что, если об этом узнает покупатель из числа шейхов – конец и Глебу, и всему их семейному бизнесу. А Глеб не самоубийца. Он ради очередной писечки, будь она хоть позолоченной, никогда в жизни не станет рисковать своим авторитетом. Так что всё в твоих руках, рыбка. Просто в сторону страхи и комплексы. А я помогу, если решишься.
Потом она рассказывает о том, что как только я выберу стать «невестой» шейха и заявлю, что желаю участвовать в смотринах, так называемой «Арабской ночи» – моё содержание тоже изменится.
– И даже если Глеб из принципа, чтобы не облажаться вот так сразу перед всем авторитетным сообществом, не вернёт тебя в офис к Богдану, он всё равно будет вынужден по-другому содержать тебя здесь. Ты сможешь выезжать из этой грёбанной глуши, потому что все «невесты» в обязательном порядке светятся на светских раутах. Товар лицом, так сказать. Там у тебя завяжутся полезные знакомства, связи и протекции. А фамилия отца и образование буквально сразу вознесут тебя над всеми конкурентками. Ты даже имеешь все шансы стать не любовницей, а официальной «европейской» женой какого-нибудь шейха. Женщиной, которая будет сопровождать его во всех поездках там, где нужен европейский подход к красоте и общению. И твоё МГИМО – это идеальная база, рыбка. Это, пожалуй, вообще единственное для чего действительно может пригодиться такое образование. Так что, – Мариэль вдохновлённо улыбается, у неё даже глаза блестят, – выбор за тобой!
