Ветка Вятка

Мне представлялся труженик, тот самый, чей прототип я наблюдал из окна, пока ехал сюда в поезде. Вот я смотрю поутру в окошко вагона, а там, в окошке, пока все спят, стоит колхозник в поле. Этот колхозник «вышел рано на заре и поразился вспаханной земле за эту ночь его руками поднятой…» Вот она деревенская лирика, вот он поэт-почвенник.

Стихи Евтушенко лились из уст дедушки и неожиданно кончились, так же певуче с одной стороны, с другой стороны резко, как и начались.

– А патриотическое? – попросил внук деда, – у Евтушенко были патриотические стихи?

– Да у него есть патриотические стихотворения, – поправила сына мама.

– У него все стихотворения патриотические, – заверил Юрий Александрович, – вот которое я прочитал, разве оно не патриотическое? Поэт выражает свою любовь к Родине, родной земле, к труду.

– Нет, – опять запротестовал внук, – я хочу, чтобы там было про нас, про русских, про советских.

– Хорошо-хорошо, – поднял руки, сдаваясь, Юрий Александрович, – вот тебе и про нас…

И начал:

– «Мы русские. Мы дети Волги…»

– И Москвы-реки, – выпалил я со своего места в помощь.

Дедушка на мгновение прервался, посмотрел на меня, блеснув стеклами очков, улыбнулся и подтвердил:

– Да, и Москвы-реки, и Вятки, и Унжи, – а затем продолжил читать.

После прочтения стихотворения в комнате повисла тишина, в которой слышны лишь были поскрипывания деревянных стульев, на которых сидели Юрий Александрович и наш папа, да опять же продолжала биться, пытаясь пробить собой стёкла и улететь в благоухающий яблоками, грушами и ещё какими-то невиданными запахами оазис цвета и листвы, муха. Дедушка закончил паузу, обратившись к внучке и внуку:

– А знаете ли вы, дети, сколько у нас в стране разных народов живёт?

Я вспомнил карту Советского Союза, которую видел в атласе дома. На карте были очерчены границы СССР и показаны республики, входящие в состав Союза. Самая большая по территории республика была РСФСР – Российская Советская Федеративная Социалистическая Республика. Существовала и более хулиганская расшифровка этой аббревиатуры: «Ребята, смотрите, Федька сопли распустил!» Однако, эту расшифровку я предпочитал не произносить, лишь только помнить. На каждой из территорий республик на карте были изображены мальчик и девочка в национальных костюмах, милые улыбающиеся кругляши. С запада к РСФСР примыкал целый конгломерат республик: Эстонская ССР, Латвийская ССР, Литовская ССР, вместе с Калининградской областью выходили на берег Балтийского моря. Я даже чуть прикрыл глаза, представляя себе карту. Далее, чуть ниже, оканчиваясь выходом к Черному морю, кружево плели территории Белорусской ССР, Украинской ССР, которая, как раз, к Чёрному морю и выходила, Молдавской ССР. На всех этих территориях карта изображала всё тех же мальчика с девочкой в национальных одеждах. Далее, через аппендикс, Краснодарского края, кружева продолжались Кавказскими республиками: Грузинской ССР, Армянской ССР, Азербайджанской ССР. А через пролив Каспийского моря гордо раскинулись территории Казахской ССР, Узбекской ССР, Туркменской ССР, Таджикской ССР и Киргизской ССР.

«Как же их много», – думал я, пытаясь судорожно сосчитать все народы, живущие в Союзе.

Видимо, тем же занималась и сестра. Я это понял, когда она быстро выкрикнула:

– Пятнадцать! Пятнадцать народов, дедушка!

Я посмотрел на деда, на родителей, на бабушку и согласился:

– Пятнадцать…

– Пятнадцать? – играя, округлил дед глаза, – ну давайте вместе считать, загибая пальцы.

При этих словах Юрий Александрович выставил вперёд руку и начал вместе с внуком и внучкой загибать пальцы на свою шершавую мозолистую ладонь.

– Русские, раз, – «раз», то есть счёт дети с дедушкой повторяли хором, – белорусы, два, украинцы, «три», – так счёт продолжался, а Юрий Александрович, и мы называли и считали следующие народы: узбеки, казахи, азербайджанцы, татары, армяне, таджики, грузины, молдаване, литовцы, туркмены, киргизы, немцы…

– Дедушка, так немцы в ГДР и ФРГ живут…

– И у нас они тоже есть, – примиряюще поднял руки дед, и затем продолжил счёт, – …немцы, ненцы, чуваши, латыши, башкиры, мордва, поляки («А поляки в Польше!»), эстонцы, чеченцы, удмурты, марийцы, авары, осетины, лезгины, корейцы, каракалпаки, буряты, кабардинцы, якуты, болгары, даргинцы, греки, коми, кумыки… – Юрий Александрович считал и считал, остановившись на счёте «пятьдесят» или «шестьдесят», а потом дополнил, – и ещё много и много разных народов.

Наступила опять пауза. И в эту паузу, как маленькая мышка успел втиснуться я, со своей просьбой:

– Дедушка, а завод покажешь?

– Интересно тебе?

– Очень.

– Тогда обязательно покажу.

***

Массивные своды новеньких строящихся зданий, крыши и опоры которых тянулись к небу, как руки поднимающегося из ямы фундамента гиганта действовали завораживающе. Суета нескольких тысяч людей на строительной площадке и вокруг неё напоминала огромный муравейник, где каждый из муравьёв знал, что ему делать и что от него требуется.

Юрий Александрович пообещал внукам, что обязательно сводит их на завод, где работает сам. И вот, в один из дней, эта экскурсия воплощалась в реальность. Сейчас, стоя всей семьёй чуть в стороне от асфальта дороги, по которой сновали машины, строительная техника, проходили в организованных группах и по одиночке рабочие, транспортировались грузы и строительные материалы, экскурсанты поражались размаху стройки. Казалось, здесь весь город собрался и был погружен в скрежет, лязганье, рёв моторов, стук отбойных молотков, жужжание болгарок и прочего строительного шума.

– Ну как, впечатляет? – присел рядом со мной папа.

– Да.

– А вот здесь котельная строится, – указал рукой Юрий Александрович на здание с длинной кирпичной трубой.

– А что это за котельная, дедушка? Что там делают?

– На котельной вырабатывают тепло, – многозначительно поднял вверх палец дед, – Всё это требуется для завода. Энергетика – важная отрасль. Кстати, а чуть подальше, – показал он рукой вглубь строительной площадки, строится ещё одна котельная, которая будет питать соседний завод, – здесь он указал куда-то в сторону, за ограду строительной площадки, – и частично городские дома.

Я продолжал разглядывать гигантскую стройку во все глаза. Люди в спецовках, и строительных касках белого, синего, красного цвета, разбитые на группы, или как здесь говорилось, бригады, обосновались на своих участках и «выращивали» металлическое дерево, которое через год-два должно было дать стране «впечатляющий толчок», помощь, такую необходимую.

Я всё смотрел на трубу котельной, она напоминала башню водокачки, что стояла близ Милицейского посёлка, но была не такой узкой в горловине.

– Нравиться тебе котельная? – опять задал вопрос мне папа.

– Да, и про пар нравится.

– Ну, что, может быть, энергетиком будешь?

– Может и буду.

7. Вотчина Александра Невского

Наш «Степвэй» стоит на обочине двухколейного пыльника. Багажник и двери открыты – сквозь салон порывами природа дышит воздухом. В полукилометре за спиной раскинулся островок высаженных деревьев – кладбище села Красное. Само село я не видел, его дома и постройки располагаются ещё дальше по пыльнику, и поэтому утверждать «красное» ли оно или нет не берусь. Факт наличия в паре километров от села тепличного хозяйства, говорит о том, что работа здесь есть, а значит есть шанс и для жизни. Остальное пространство мало по малу осваивает новая стихия – буйная, неуправляемая.

Мы остановились на отдых, съехав с объездного шоссе и углубившись по пыльнику в поля. Объездная дорога уже никак не загорская – Сергиев Посад давно лежит за спиной, а на горизонте высятся купола храмов и маковки церквей Переславля-Залесского, объезжаем его.

Папа рассказывает, как во время одной из поездок в ярославский Козьмодемьянск они также останавливались здесь на пыльнике, именно вот в этом самом месте и нос к носу, а точнее нос к клюву, столкнулись с крупной хищной птицей.

– Похоже, орёл был, – завершает свой рассказ папа – охотился.

Я в очередной раз расстраиваюсь: упустил шанс встретиться с дикой необузданной природой. Что ж, шансы ещё будут, будет ещё много шансов.

Там за городом плещется озеро Плещеево и влево, его огибая, уходит дорога под указателем «Ботик Петра». В голове всплывают школьные знания про «потешные баталии» и «дедушку русского флота».

Родители регулярно подкладывали мне книги интересные, дабы я знакомился с историей Отечества. Сначала, казалось, что всё это тщетно и знания проходят мимо, но сейчас раз за разом в голове всплывают ассоциативные фразы и словосочетания, и я вспоминаю, продолжаю вспоминать прочитанное. Так происходит и с «ботиком»: Апраксин, нешуточные шутейные морские сражения с последующим серьёзным прорубанием окна в Европу. Потом через это окно к нам полезла нечисть всякая, но теперь это вехи истории, местами тщательно позабытой, подтёртой ластиком.

За лет десять до описываемой поездки мне посчастливилось посетить «ботик», точнее место музея – само судно находится на суше, закованное, будто в цепи, в просторное деревянное строение, больше напоминающее амбар. Когда экспозиция отправлена на отдых – на дверях «амбара» висит большой амбарный, по принадлежности, замок. Ключ у смотрителя музея, что в это время либо дневалит, либо вечеряет.

Как раз, в такой промежуток времени попали и мы с «ботиком». Перед «амбаром» толпился народ, человек двадцать идентичных мне ротозеев, читали объявление гласившее: «Сегодня у музея «Ботик Петра» выходной день». Часть же прочитавших его уже слонялась взад-вперёд по берегу озера, кто-то глядел на воду, кто-то выискивал камушки, будто бы на море приехал. Смирившись с тем, что «ботик» увижу в следующий раз, я присоединился к группе заинтересовавшихся озером.

– Митрий, поторапливайся!

– Сейчас отсель мы вдарим шведу!

Казалось, эти возгласы звучали, оживая сквозь века над ровной гладью озерного зеркала, слегка припорошенного, будто снежной крупой, дымкой тумана. А по воде следовали призрачные потешные эскадры, те, от которых большой русский флот родился. Родился ли? Он был и ранее, иначе как Вещий Олег до Царьграда добрался бы прибивать свой щит на врата?

Но этим Переславль-Залесский для меня не заканчивается. Следуя в сторону «от Москвы» «ботик» – это только первая остановка в окрестностях города, да и в самом городе. Если обогнуть озеро с востока – придёшь к стене монастыря, где Никита Столпник верижничал. На входе на территорию монастыря грудью заслонил мне путь бравый казак, при нагайке.

– В шортах в святое место входить нельзя, – указал он своей протянутой дланью на мои голые волосатые ноги, чуждые летнему загару.

Голос – побратим бас-гитаре, звучал увесисто, убедительно. У входа на стене висел целый ворох покрывал, платков и всяких там тряпок, видимо, для таких же недотёп, как и я.

– Одеться следует, когда в святое место входишь, – указал невозмутимо на покрывала казак.

Я выбрал однотонное чёрное и обмотал его вокруг ног, закрепив узлом на поясе на манер юбки, уходящей в пол. В сочетании с белой футболкой получилась классическая черно-белая цветовая гамма.

– Ты как японская красавица, – подтрунивали надо мной мои спутники, а я горделиво вышагивал по территории монастыря: «Шотландцы носят килт».

А столп то крохотный, еле одному человеку возможно уместиться, тем более такому габаритному человеку, как я. Никак он не лестницей-чудесницей в небо уходящей обозначен. Наоборот, нишей, углублением в землю выдолблен. Здесь и справлял дни свои святой Никита в молитве, посте и послушании. Здесь и отполировались до серебряного блеска его роковые вериги.

Дальше от столпа высится побеленная монастырская стена, камнем выложенная, а за ней, всё также, изредка, плещется сонными волнами Плещеево.

Центр города, да и сам город – вотчина Александра Невского. Он здесь родился.

– Вот та самая часовня, в которой Александр Невский со своими воинами справлял моления перед походами, прославившими его, – указывали нам экскурсоводы чужих экскурсий (своей не было) на «крохотулечку», притаившуюся на главной площади.

Город дышит великим русским князем-воином, стариной построек, красотой и древностью храмов и часовен. Да, и конечно, крепостной земляной вал – элементы его сохранились по сей день. Подобный, чуть позже, я увижу в Галиче.

Воспоминания проносятся в моей голове одной непрерывной лентой, пока я смотрю с места нашей стоянки на раскинувшийся вдали город. А там из-за леса уже призывно поёт песню Ростов Великий, его кремль и ещё одно огромное море-озеро – озеро Неро.

– «Зелёною весной, под старою сосной с любимою Ванюша встречается…» – слышится бодрый заряд залихвацкого мотива.

Пора, пора продолжать путешествие – двигаться дальше. Сегодня мы должны переехать Волгу. «Кровь из носу» переехать!

В небе высоко зависает одинокая хищная птица, может быть «старый приятель» родителей, под шинами равномерно шуршит земляной настил вперемешку с каменной крошкой. Километры таят, и таят в себе новости.

8. Прощай «доволжская» подруга!

«Эх ты русская дорога – семь загибов на версту», – эти слова здесь уже ничего не значат.

Было бы «семь загибов на версту» – было бы идеально. Песенку надо петь другую, детскую: «По кочкам, по кочкам идём сажать цветочки». То ямы, то канавы, то колдобины – и это между двумя областными центрами: Ярославлем и Костромой. Нет, нормально? Не нормально!

– Дорога, как стиральная доска, – говорят родители и добавляют – за Костромой такая же. Мы тебе поэтому и говорили, что нужно рано выезжать – сейчас скорость передвижения снизится.

Автомобиль жалуется на свою нелёгкую судьбу, скрепя рессорами. Ненормальность ситуации осознало, видимо, и руководство областей – на будущий год дорогу активно стали ремонтировать, делали новое покрытие.

– Ваня, посмотри пробки там впереди не видно? – за рулём уже папа, а я переместился на переднее пассажирское сидение.

В руках держу планшет, где в приложении Навигатор проложен путь до Судиславля – конечной точки сегодняшнего отрезка пути.

– Всё зелёненьким – затруднения отсутствуют.

– Странно, – недоумевает папа, – видимо мост через Волгу в Костроме отремонтировали.

– Хорошо бы, – поддерживает разговор мама, – мы в прошлом году там часа два простояли. Никак не меньше. Да, Андрей?

Андрей кивает в ответ, продолжая крутить руль, в поисках объезда колдобин. Объезжать получается не очень хорошо, чаще всего просто невозможно этого сделать – рытвины занимают всю ширину дороги – до счастья костромских и ярославских автомобилистов остаётся ровно год.

Крестился я уже в сознательном возрасте. Случилось это летом по окончании первого курса института. Таинство проходило в Варницком монастыре. Тот день засел в памяти яркой чередой событий.

Чтобы свернуть на Варницкое шоссе, мы долго стояли в очереди на железнодорожном переезде через ветку путей, что проложена из Москвы в Ярославль. Перед нами жался зелёный армейский ЗИЛ с покрытым брезентом кузовом и яркой табличкой «Люди» на задней части, как клеймо на крупе у лошади. В кузове грузовика, как ЗИЛ в очереди, жались на лавках солдатики, всё моего возраста. Завидев одногодку в штатском, они стали громко отпускать едкие шуточки, так, чтобы до адресата «письма» доходили. Мне было обидно, но терпение наше – добродетель. Да и что можно было сделать? Начать оскорблять в ответ? Наброситься с кулаками? Теперь представьте, как бы это выглядело со стороны. «Голиаф штурмует армейский ЗИЛ перед своим крещением». А вам не кажется… хотя, какая разница кому что кажется. Когда кажется – креститься надо.

Таинство моего крещения проходило в отдельно стоящей крестильной часовне Варниц. Здесь в иконостасе я впервые увидел икону Серафима Саровского, мощи которого мы в Дивеево чуть позже посетили. Запомнил изображение и лик этой иконы я очень хорошо. Закрываю глаза, и он стоит передо мной, временем не тронутый.

– С девками шалости были какие? – это отец Георгий Узун, что совершал таинство, задаёт вопрос, отведя меня к окну, чтобы никто из присутствующих нас не слышал – исповедь началась.

Помню, на исповеди я волновался жутко. Рассказывать грехи свои всегда тяжело, волнительно, по самолюбию бьёт. А тут ещё перед тобой незнакомый человек, да и когда ты исповедуешься впервые весь набор перечисленных факторов вместе над тобой довлеет.

– Отрекаюсь от тебя сатана.

– Отрекаюсь.

– Сочетаюсь с тобой Христос.

– Сочетаюсь…

Ростов Великий – помимо Варницкого монастыря, для меня это Ростовская финифть и фильм «Иван Васильевич меняет профессию».

Целый мир умещается в ладошку, когда держишь в руке изделие, покрытое сказочной росписью финифти. Вот жар-птица всполохами огня светит, перьями горит, путь свой стремительный куда-то сокращает. А вот и конёк-горбунок превращается в прекрасного скакуна, чтобы воплотить, визуализировать сказания народные.

– Дорогой самодержец, мы пропали, – вторгается к нам своей задорной музыкой, прекрасными гайдайскими задумками и булгаковской темой Ростовский кремль, что служил стенами древней столицы в бессмертной отечественной комедии. Ну-ка, назовите сходу десять, ну хотя бы пять отечественных современных комедий, которые не то, что переплюнут, а, хотя бы сравняться с «Иваном Васильевичем». И одной не назовёте. А песни? К примеру, из «Я худею» много народу текст хоть одной песни знает? А вот «Марусю» и «Вдруг как в сказке…» споют девяносто процентов населения нашей страны и ещё заграница подпоёт. «Всё мне ясно стало теперь?» Багаж воспоминаний огромный. Он на протяжении пути, всего первого дня нашего путешествия едет за моей спиной объёмным рюкзаком, который я расходую по кирпичику, проезжаю то город, то посёлок, то деревню и помню, помню, помню. Впереди Кострома и мост через Волгу, а там и Заволжье. Кострому я увижу впервые, и «мимолётно» будет самой лучшей характеристикой нашей встречи. Ну а пока достаю из «рюкзака» ещё один «кирпичек».

Волею судеб дорога из Москвы в ярославский Козьмодемьянск с определённого момента мне стала родной. Мы каждое лето, да и зиму с весной и осенью, читай каждый сезон, стали совершать путешествия между городами. Я знаю здесь каждый поворот, каждую объездную дорогу.

А Ярославль? Волга течёт величественно, по-царски. Царица-река, река-«матушка», какие ещё нужны эпитеты? У «стрелки» города воды её закованы в камень набережной и шёпотом под их плеск на ухо мне звучат сказания:

«Туманы. Туманы обволакивают могучие воды, густые, словно манная каша, под взглядом хмурого утра. В это время из волжских вод встают тени воинов войска, что несколько сотен лет назад под стенами града потерпело поражение и было сброшено защитниками Ярославля в Волгу. Так же, как и сотни лет назад они выбираются на набережную, лезут на крутой крепостной вал, но всё тщетно. Их разворачивают вновь и вновь вспять, и тени уходят туда, откуда пришли – в Волгу. А по асфальту набережной, к обрыву едет карета с госпожой Безобразовой. Лошади несут в галоп. На глазах их шоры. Копыта хлестко стучат о плотное покрытие, рессоры скрепят. Раз за разом карета срывается с обрыва, и девица гибнет, убивая себя и убиваясь из-за несчастной любви».

***

Кострома.

В черту города мы въехали незаметно. Навигатор повёл нас, по выражению мамы, “какими-то огородами”: за окном мимо проносились старые железные гаражи, покосившиеся деревянные домишки сараев, по-братски сцепленные в общий ряд или в общую пирамиду. После метания по узким старинным улочкам, напомнившим мне городскую московскую застройку у связки станций метро «Площадь Ильича» – «Римская» и всплывшей на этот счёт в голове КВН-овской шутке: «Цифра три, римская… Переход на станцию «Площадь Ильича», словно бурный стремительный поток вынесло нас на берег «Матушки-реки». И от этого суета бури резко сменилась спокойной величественной картиной широты водной глади и вида того, как Волга разделяет город на две половины – «доволжскую» и «заволжскую», словно большой кухонный нож коржи торта или куски пирога. «Заволжская» будто крикнула «доволжской» сестре:

– Бросай канат!

Канат был брошен и теперь в виде моста висел над глубокими речными водами. По «канату» медленно, играя в «паровозик» ползли машины. Пробка, как в Москве. «Доволжская» сестра прощалась с нами, аналогично утренней нашей встрече.

– Вот, куда нас вынесло! – восклицает, растягивая слова, мама.

Меж тем, автомобиль взлетает на «канат», попадая под камеру, фиксирующую нарушения полосы для общественного транспорта – штраф потом почтой придёт. Далее нам предстоит двигаться вслед другим «черепахами» по асфальтовому покрытию нашей полосы.

Воды великой русской реки под нами, а я через несколько лет сочиняю оду мосту, реке и берегу, который только что покинул.

Прощай «доволжская» подруга!

Пройдёт семь дней, и я вернусь.

Тебе очнуться от испуга

Свезёт мгновенно, ты не трусь.

Мои угрозы «бросить корни»

На той, «заволжской», стороне,

Как у поэта враки: «В волнах,

Утопну». – «Врят ли. Чай в вине».

Я лишь взгляну на землю предков

Одним глазком. Уж, как-нибудь,

За Волгой встречу Вятку ветку,

И жаворо́нком обернусь.

Я прихвачу с собой печальный

Родных краёв тех стройный вид,

Судьбы моей первоначальный

Родной размер, типичный ритм.

И с болью в сердце пусть вольётся

Эмоций буря, что родить

Сумела сторона под солнцем.

Да не умрёт! Да будет жить!

Прощай «доволжская» подруга!

Пройдёт неделя – я вернусь.

Взгляну одним глазком на друга,

И жаворо́нком обернусь.

9. По канату

Птица летит горделиво, расправив крылья, положив их на воздух. Летит. Под птицей песчаными барханами плещутся, подпрыгивая и вновь опускаясь, как колебания интенсивности на диаграмме оптических эмиссионных спектров, маковки волн. Над птицей бескрайней скатертью разлилась лазурь, ясная лазурь неба. Чуть ниже, правей предполагаемой траектории пернатого лёта в водах установлены опоры железнодорожного моста, словно мачты линий электропередач, опутанные удерживающей арматурой и чередой разнокалиберных проводов. Левее проложен настил моста автомобильного – тот самый канат, что бросила «доволжская» сестра «заволжской». На автомобильном мосту птица видит множество точек, одна из которых мы, отважные путешественники. Если говорить ещё точнее то, точка – это не мы, а наш автомобиль. Матрёшка в матрёшке, а мы в салоне машины. С пассажирского сидения, как и мой крылатый предшественник, я тоже наблюдаю железнодорожный мост, поезд на его путях, что тащит свои вагоны в сторону Кирова, и птицу, недвижно, будто статуя, зависшую над волнами, тоскливо кричащую в окружающее пространство.

Я знаю – над волнами завис никак не жаворонок – чайка висит. Сама птица не догадывается об этом, ну и пусть.

– Молодец какой! – продолжает бурно восхищаться папа удачным объездом костромской пробки, на все лады нахваливая нашего цифрового штурмана.

Он в порыве чувств обращается к маме:

– Видишь куда он нас притащил? Нашёл нам маршрут, которым почти никто не пользуется.

– Ну местные то по нему ездят, – тушит пожар эмоций рассудительностью мама, вроде как опровергая его, и продолжает – Они то знают. А через мост и далее в основном «транзиторы» следуют. От них и «пробка».

Наши попутчики, да и встречные машины идут по одной стороне дороги, благо ширина моста может вместить четыре полосы: две – к «заволжскому» берегу, две – к «доволжскому». К «доволжскому» берегу полосы перекрыты, идёт ремонт. Установлены бетонные блоки, копошатся растревоженным муравейником бригады СМУ, техника ворчит, гремит и тренькает, словно доисторические железные монстры. Автотранспорт ползёт нехотя, гуськом, вытягиваясь в длинную вереницу, металлическую верёвочку. Так они и соседствуют друг около друга на крохотном участке пространства: верёвочка из машин, да канат над рекой.

– В прошлом году сторону, по которой мы сейчас едем ремонтировали, – продолжается устами папы диалог в салоне.

– Что-то её не очень отремонтировали, – отзывается эхом мама, – если её ремонтировали.

Я смотрю сквозь окно, кидая взгляд поверх бокового зеркала автомобиля. Массивные ограждения моста мелькают перед глазами вереницей столбиков, с соединённым по их головам поручнем. За ограждением колышется, словно поле в колосьях, бурлящая «крышка» реки. Затем перевожу взгляд на кочкообразное полотно моста, пропадающее под брюхом нашего автомобиля.

– Ну как смогли, – будто разводит руками Андрей, однако руки его на руле, ноги на педалях, взгляд устремлен вперед.

– Всё ковыряются, – продолжает комментировать мама, – сколько же они ещё будут ковыряться?

– Поэтому то народ и выступал здесь… – отзывается папа, – …как на броненосце «Потёмкин»